Автобиографического повествования: автобиография и. В. Гете в типологическом освещении

Вид материала

Биография

Содержание Научный руководитель Ведущая организация Общая характеристика работы Актуальность темы и направления исследования. Научная новизна исследования Теоретико-методологическую основу исследования образует На защиту выносятся следующие положения Теоретическая значимость Практическая значимость Апробация работы. Содержание работы Глава вторая

Подобный материал:

• План: Введение       Составляющие автобиографического жанра.       Анализ "Автобиографии", 232.49kb.
• Иоганн Вольфганг Гете, 38.38kb.
• Автобиография Бенджамина Франклина   жизнь вениамина франклина автобиография, 2100.71kb.
• Иоганн Гете. Фауст, 5624.36kb.
• Иоганн Вольфганг Гёте (1749-1832), 87.18kb.
• А. Г. Габричевский о поэтике Гёте. Работа А. Г. Габричевского «Кпоэтике \"Западно-восточного, 232.96kb.
• Информационное письмо Немецкого культурного центра им. Гёте в Москве ноябрь/декабрь, 411.96kb.
• Программа спецкурса «Фауст» Гёте как философское произведение. Москва, 117.88kb.
• А. Р. Поражения мозга и мозговая локализация высших психических функций А. Р. Лурия., 131.48kb.
• [Пер с ит и коммент. Ф. М. Двин, 287 с. 16 л ил. 21 см, М. Искусство 1984 Автобиография, 2559.33kb.

На правах рукописи


КЕМПЕР ДИРК


ПОЭТИКА АВТОБИОГРАФИЧЕСКОГО ПОВЕСТВОВАНИЯ:

АВТОБИОГРАФИЯ И.В. ГЕТЕ

В ТИПОЛОГИЧЕСКОМ ОСВЕЩЕНИИ


Специальность 10.01.08 – Теория литературы. Текстология


Автореферат

диссертации на соискание ученой степени

кандидата филологических наук


Москва – 2010

Работа выполнена на кафедре теоретической и исторической поэтики Российского государственного гуманитарного университета


Научный руководитель:

доктор филологических наук, профессор Тюпа Валерий Игоревич


Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, профессор Рымарь Николай Тимофеевич

доктор филологических наук, профессор Махов Александр Евгеньевич


Ведущая организация:

Российский государственный педагогический университет им. А.И. Герцена


Защита состоится «30» сентября 2010 года в 16-30 часов на заседании Совета по защите докторских и кандидатских диссертаций Д 212.198.04 при Российском государственном гуманитарном университете по адресу: ГСП-3, 125993 Москва, Миусская пл., д. 6.


С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Российского государственного гуманитарного университета


Автореферат разослан «25» августа 2010 года


Ученый секретарь Совета,

кандидат филологических наук, доцент В.Я. Малкина


ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Целью настоящей работы является типологическое изучение автобиографического повествования на примере произведений Гете «Поэзия и правда. Из моей жизни» (1811–1831) и «Итальянское путешествие» (1816–1817). Предметом исследования служат принципы сюжетообразования и нарративная структура автобиографических произведений Гете, его современников и предшественников, воплощенная в них концепция индивидуальности, творческая история «Поэзии и правды», ее жанровый и культурно-эстетический контекст. Материал анализа образуют автобиографические тексты Гете: «Поэзия и правда», «Итальянское путешествие» и книга 6 романа «Годы учения Вильгельма Мейстера» («Признания прекрасной души»), жизнеописание современника и друга юности Гете И.Г. Юнг-Штиллинга («Юность Генриха Штиллинга», «Странствия Генриха Штиллинга» и др.), автобиографический роман К.Ф. Морица «Антон Рейзер», автобиографии немецких пиетистов XVII–XVIII вв. (А.Г. Франке, Ф.Я. Шпенер и др.), «Опыты» Монтеня, «Исповедь» Аврелия Августина.

Задачи исследования заключаются в том, чтобы:

1. обосновать новую типологию автобиографических текстов;
   
2. создать терминологический аппарат для описания автобиографической наррации;
   
3. выявить ключевые нарративные схемы, характеризующие автобиографическое повествование в творчестве Гете и различный характер их применения в «Поэзии и правде» и в «Итальянском путешествии»;
   
4. проследить эволюцию концепции индивидуальности в автобиографических произведениях Гете;
   
5. прояснить некоторые эпизоды творческой истории автобиографических сочинений Гете в культурно-историческом контексте его эпохи.
   

Актуальность темы и направления исследования. Изучение автобиографического повествования вводит в самый центр той проблематики, которая, начиная с Канта, определяет самосознание модернистской культуры. Существо этой проблематики заключается в том, что и образ своего «Я», и картина мира, которую создает себе современный человек в различных областях культурной деятельности, представляют собой субъективную конструкцию, не поддающуюся верификации и требующую все новых оправданий. Жанр автобиографии интересен и актуален потому, что позволяет выявить механизмы и условия создания этой конструкции в наиболее чистой и доступной форме.

Научная новизна исследования определяется постановкой вопроса о глубинной связи между историей автобиографического жанра и культурно-историческими дискурсами. Конструируя концепцию личности и мира, автобиография всегда опиралась на господствующий дискурс. Для Августина или немецких пиетистов таким дискурсом служила теология; Гете перестает наивно доверять теологическому дискурсу и оказывается перед необходимостью легитимировать концептуализацию своего «Я» и своего мира при свете скептического знания о непрочности и сомнительности любой дискурсивной формации. Исследование истории жанра автобиографии в тесном переплетении с историей идей и дискурсов позволяет рассматривать автобиографические тексты Гете как яркое свидетельство модернистского сознания.

Теоретико-методологическую основу исследования образует принцип «перманентной мутации» жанровых образований, противопоставленный статическому и вневременному пониманию жанра. Сфера действия этого принципа не ограничивается рамками литературного ряда (в смысле автоматизации – деавтоматизации), а захватывает и дискурсивный контекст жанровой эволюции. Последнее влечет за собой необходимость переосмысления терминологии и языка описания. Если имманентные мутации поддаются описанию в сравнительно устойчивых терминах, то изучение жанра на переломе культурно-исторических эпох, в контексте больших стадиальных сдвигов требует переоценки традиционного терминологического аппарата, что и является одной из задач настоящей работы.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Гете опирался на широкую европейскую традицию автобиографического жанра от Аврелия Августина до XVIII в. В диссертации предлагается классификация текстов, образующих эту традицию. Они поддаются разделению на три группы: история anima в теологическом смысле этого понятия (Августин, пиетизм, «Признания прекрасной души» Гете, Юнг-Штиллинг), история ego, либо рефлектирующего, либо действующего «Я» (Монтень) и история psyche как предмета эмпирической психологии XVIII века (К.Ф. Мориц).

2. Анализ автобиографического повествования макроэпохи модерна требует новой терминологии. Для решения проблемы сюжетного оформления автобиографического материала мы предлагаем ввести категории контингентности, когерентности, конечного смысла и исходной цели (как жизни, так и жизнеописания). Каждая из них выражает определенный принцип связи, позволяющей преобразовать сырой материал жизни (закрепленный в памяти или в документальных источниках) в сюжетную конструкцию.

3. В качестве еще одной инновативной категории мы вводим понятие «порождающий принцип нарративной структуры», которое позволяет точнее разграничить «Я» повествующее и «Я» повествуемое. Это важно потому, что при длительном периоде работы над текстом модус изображения автором своей жизни претерпевает, как правило, существенные изменения, так что автобиография (как мы видим это на примере Юнг-Штиллинга) объединяет в себе несколько различных образов и концепций личности.

4. Гете разрабатывает новые нарративные схемы автобиографического повествования. Уже в первых трех частях «Поэзии и правды» он значительно усложняет (по сравнению с традицией жанра) нарративную концепцию своего «Я», вводя полиперспективизм нарративных схем и пользуясь децентрированной моделью индивидуальности, проистекающей из сознания множественности «Я».

5. В «Итальянском путешествии» сознание множественности «Я» получает выражение в переходе от эгоцентрической к децетрированной наррации. Образы «Я», из которых каждый соответствует особому этапу жизненного пути и сконструирован с применением своего порождающего принципа и своей нарративной схемы образуют здесь два текстовых уровня, которые презентируются уже не в модусе повествования, но в модусе демонстрации.

6. Если в предисловии к «Поэзии и правде» Гете заявляет о своей претензии на логическое толкование своей жизни, то в последней, четвертой части автобиографии он сознательно отказывается от этой претензии. Включая в концепцию своего «Я» и в свою картину мира категорию «демонического», он переходит к нарративной схеме, развертывающей метафору ткацкого станка и выражающей специфику модернистского сознания.

Теоретическая значимость исследования состоит в том, что полученные научные результаты позволяют уточнить сложившиеся представления об основных жанровых разновидностях автобиографии в европейской литературе и обосновать ключевую роль автобиографического проекта Гете «Из моей жизни» в становлении концепции человека модерна.

Практическая значимость диссертационного исследования определяется тем, что предложенная концепция философской прозы дает науке и практике преподавания новое представление о функционировании философского пласта в автобиографической литературе. Полученные результаты могут быть использованы в вузовских курсах истории и теории западноевропейских литератур, сравнительного литературоведения, а также при разработке спецкурсов, учебных и учебно-методических пособий, посвященных проблемам философской прозы.

Апробация работы. Основные положения диссертационного исследования изложены в докладах на межвузовских и международных конференциях в Москве, Санкт-Петербурге, Нижнем Новгороде, Самаре, а также в Мюнхене, Веймаре, Фрейбурге, на заседаниях Российского союза германистов и Санкт-Петербургской комиссии по изучению творчества Гете и его эпохи, в ряде публикаций на немецком и русском языке. Материал диссертации использовался на лекциях в РГГУ и МГУ.

Структура работы: Работа состоит из введения, двух глав, заключения и списка использованной литературы.


СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ


Во Введении обосновывается выбор темы, научная новизна, актуальность и методологическая основа исследования, определяются его цель, задачи и методы, выявляется степень изученности поставленной проблемы.

В первой главе, носящей название «Нарративные схемы и концепция индивидуальности», мы предлагаем новую классификацию автобиографических текстов, в которой за основу принимается не авторская интенция и не особенности презентации наррации, а изображаемый аспект внутренней жизни субъекта самоописания, тематическая доминанта изображения. По этому признаку тексты, образующие традицию европейской автобиографии от Августина до Гете, поддаются разделению на три группы: история anima в теологическом смысле этого понятия, история ego (либо рефлектирующего, либо действующего «Я») и история psyche как предмета эмпирической психологии XVIII века.

Образцом первого из названных типов автобиографического текста является «Исповедь» Аврелия Августина – история пробуждения души как связующего элемента между человеком и Богом. Августиновская повествовательная модель характеризуется переходом от предыстории, повествующей о жизни «внешнего человека» (homo exterior), к истории «человека внутреннего» (homo interior) при повышенном внимании к пограничной ситуации перехода, обусловленного процессом воспоминания, самопознания и самоописания. Влияние этой модели, сохранявшей свое значение на протяжении веков, со всей очевидностью обнаруживают автобиографии немецких пиетистов, связанные с «Исповедью» многочисленными аллюзиями и цитатами. Таков, например, образ «сна души», ожидающей своего пробуждения, в книге одного из основателей пиетистского движения в Галле А.Г. Франке «Путь жизни» (1690–1691).

Перенимая у Августина мотив возрождения, («второго рождения в Боге» или «духовного преображения»), Франке и пиетизм в целом теснее связывают его с ключевым образом «нового человека» (homo novus) и выдвигают в центр нарративной схемы, получающей следующую структуру:

а) признаки рано возникающей близости к Богу и ранние свидетельства индивидуального предназначения героя;

б) соскальзывание в сферу заблуждения и греха, господствующих в мирской жизни;

с) кризис и покаяние;

d) возрождение как акт благодати;

е) vita переродившегося «нового человека», реализующая индивидуальное предназначение личности.

Напряженный интерес к индивидуальному душевному опыту, отличающий пиетистическую автобиографию, нуждался в прагматическом оправдании (возвещение общезначимой религиозной истины), но пиетизм явился школой интроспекции и рефлексии, в которой Гете и литература его эпохи учились изображать внутренний мир человека.

Одним из наиболее выразительных свидетельств влияния пиетизма на литературный жанр автобиографии являются «Признания прекрасной души», включенные Гете в роман «Годы учения Вильгельма Мейстера». Реальным прототипом «прекрасной души» принято считать пиетистку Сюзанну Катарину фон Клеттенберг, а текст Гете – обработкой ее автобиографических записок. Между тем, базовая структура пиетистической автобиографии, представленная в сочинениях фон Клеттенбург, подвергается у Гете весьма существенной переоценке: признание неисправимой греховности «ветхого человека» сменяется верой в изначальную, предустановленную, хотя и лишь смутно предчувствуемую связь его души с Богом; возрождение происходит не путем пассивного восприятия божественной благодати, а мыслится как результат духовной активности, направленной на индивидуальное самоопределение и все более ясное осознание своей личной правды как внутреннего закона, предназначения и обязательства. Пройдя через искушение учением гернгуттеров, преодолев, подобно самому Гете, недоверие к человеку, к его природе и воле, героиня «Признаний» противопоставляет пиетистическому самоотречению концепцию свободного нравственного самовоспитания и развития на основе внеконфессиональной религиозной эмоции.

О том, насколько решительно Гете нарушает в «Признаниях» канон пиетистической автобиографии, свидетельствует не только их сопоставление с сочинениями Клеттенбург, но и та благочестивая полемика, в которую вступил с Гете пастор Пусткухен.

Наряду с «Признаниями прекрасной души» проблему связи и разрыва Гете с пиетистической нарративной схемой раскрывает история издания автобиографического произведения И.Г. Юнг-Штиллинга «Юность Генриха Штиллинга», опубликованного в 1777 г. при поддержке и участии Гете. Анализ запутанных личных и литературных отношений между Гете и Штиллингом, другом юности, находившимся под его покровительством, дают все основания для вывода о том, что, редактируя сочинение Штиллинга, Гете значительно снизил присущий Штиллингу пафос благочестивой рефлексии на тему божественного промысла. Элиминации подвергся ключевой идейный концепт пиетизма – концепт сверхъестественного предопределения человеческой жизни. Тем самым Гете ослабил несущий элемент жанровой конструкции пиетистической автобиографии. Вспоминая о Штиллинге в «Поэзии и правде», Гете видит значение пиетизма не в содержании его богословской доктрины, а в той культурной роли, которую он играл в развитии языка чувства.

Второй тип автобиографии, в котором главный интерес сосредоточен не на жизни anima, а на жизни ego, представляют «Опыты» Мишеля Монтеня – история «пунктуального Я» (Ч. Тейлор) как субъекта скептической рефлексии.

Сочетая радикальную деконструкцию научного знания с уверенностью в непостижимости божественного откровения, Монтень развертывает скептическую антропологию, в которой отрицание общезначимых критериев оценки и описания человека ведет к признанию высочайшей ценности индивидуального внутреннего мира. Согласно Монтеню, каждый человек несет свой «закон» и «меру» в самом себе и судить о нем следует не иначе, как исходя из этого сугубо индивидуального критерия. Отсюда и создаваемый Монтенем образ своего «Я» характеризуется субъективностью и изменчивостью: знаменитое изречение Демокрита о том, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку, Монтень переносит на внутренний мир личности, чтобы констатировать невозможность «найти себя дважды в одном и том же состоянии».

Ясно сознавая методологическую проблему достоверного самоописания на скептической основе, Монтень подчеркивает относительность своей личной правды и принципиальную незавершенность образа своего «Я», который он способен создать. «Опыты» представляют собой образец открытого произведения, «work in progress», состоящий из фрагментов и обреченный оставаться фрагментом. Автобиографическое письмо становится у Монтеня средством бесконечного осмысления и формирования собственной личности, презентацией незавершимого процесса, в котором рефлектирующее «Я» обретает свою индивидуальность. «Моя книга в такой же мере создана мной, в какой я сам создан моей книгой»¹, – говорит Монтень, усматривая в этом связь с «Исповедью» Августина, но особенность, отличающая «Опыты» как от предшествующих, так и от позднейших форм автобиографии, состоит в программном отказе их автора от связности и опоры на смыслообразующий «телос» как способ организации сюжетного единства. Именно этот отказ от упорядоченной структуры жизнеописания был воспринят Гете, с одной стороны, как знак современности Монтеня, с другой – как вызов, ответом на который становится «Поэзия и правда».

Третий тип автобиографии, оказавший заметное влияние на Гете, был создан его современником К.Ф. Морицем в психологическом романе «Антон Рейзер». В отличие от теологически фундированной «истории души», созданной Августином, Мориц опирается на достижения английской эмпирической психологии, в которой понятие «душа» становится предметом научного исследования, направленного не на родовую сущность человека, а на генезис индивидуального сознания. Опытная наука о человеке опережала в этом смысле литературу, (так как даже «Опыт о романе» Бланкенбурга, на связь с которым своего произведения намекает Мориц, еще слишком ориентирован на образ абстрактного «человека вообще»), и достоинства автобиографического повествования Морица определяются его обращением к новой научной парадигме.

Вопреки своему подзаголовку – «психологический роман» – «Антон Рейзер» представляет собой текст не столько фикциональный, сколько научно-документальный. Жизнь реального человека служит здесь не материалом для художественной обработки и не подчинена требованию создания эстетически значимой формы. С точки зрения как автора, так и читателей, ее описание имеет ценность аутентичного свидетельства о внутренней жизни конкретной личности, записанного в интересах психологии и педагогики. Мориц описывает болезнь дезинтеграции и расщепления личности, мучительно переживающей враждебность окружающей действительности, ищущей спасения в эскапизме и квиетизме, но не способной открыть в себе «внутренний закон» своей идентичности. Отвергая пиетистический принцип самоотречения, Мориц видит свою педагогическую задачу в том, чтобы научить читателя «высоко ценить свое индивидуальное бытие», но он учит этому на отрицательном примере, ибо оба этапа развития Рейзера, образующие нарративную схему его жизнеописания – опыт детства и опыт вступления в общество – демонстрируют лишь картину мучительного самоанализа разорванного сознания. Для Гете «Антон Рейзер» и его автор служили образцом бесплодной интроспекции, способность к которой является, тем не менее, предпосылкой преодоления кризиса личности.

Приведенные примеры нарративных моделей ставят проблему сюжетного оформления автобиографии, для решения которой мы предлагаем ввести категории контингентности, когерентности, конечного смысла и исходной цели (как жизни, так и жизнеописания). Каждая из них выражает определенный принцип связи, позволяющей преобразовать сырой материал жизни (закрепленный в памяти или в документальных источниках) в сюжетную конструкцию разной степени убедительности.

Контингентной мы называем связь между элементами, которая, обладая достаточной обоснованностью, не является тем не менее необходимой. Таковы причинно-следственные отношения между разрозненными фактами жизни, когда в качестве причины выступают субъективные мотивы и намерения, желания и страхи, чувство зависимости или вынужденности поступка. Контингентный тип связи характерен для процессуально-синхронных свидетельств о жизни, таких как дневники, но он не соответствует ретроспективно-конструктивным формам повествования, к каковым относится автобиография. Значительно сложнее организация повествуемых событий по принципу когерентности, когда их связь зиждется на внеположной по отношению к герою концепции миропорядка, способной служить инструментом, обеспечивающим всестороннюю взаимообусловленность жизненных фактов. Такая идея миропорядка может иметь как метафизическую природу, так и быть представленной той или иной научной или психологической парадигмой.

Однако структура ряда фактов может быть когерентной, но не заключать в себе смысла; для того, чтобы обрести смысл, она должна обладать телеологической направленностью на достижение определенной цели. Наличие цели позволяет квалифицировать те или иные факты аксиологически, как целесообразные или нецелесообразные, означающие отклонение или заблуждение или начало нового этапа. При этом наряду с конечной целью (смыслом) важную роль играет в организации текста также цель исходная, некое изначальное предназначение, которое предстоит реализовать.

Выразительный пример сочетания этих конструктивных принципов дает «Исповедь» Августина. Если в первых десяти книгах (до религиозного обращения героя) повествование организовано преимущественно по принципу контингентности, то с переходом рассказчика на уровень рефлексии по поводу описанных событий вступает в силу модус их толкования в свете божественного замысла спасения грешника, т.е. принцип контингетности постепенно, по мере возрастания роли рефлексии и комментария, замещается принципом когерентности, который окончательно утверждается в книге десятой, содержащей учение о памяти. Когерентность повествования устанавливается Августином таким образом, что она выявляет исходную цель его жизни, которая совпадает с ее конечным смыслом, что и выражается уже в формуле эксордиума: «Ибо Ты создал нас для Себя, и не знает покоя сердце наше, пока не успокоится в Тебе»².

В рамках истории жанра «Исповедь» представляет собой архетипический текст, выявляющий те проблемы, с которыми сталкиваются все позднейшие авторы автобиографической прозы. Важнейшая из этих проблем касается порождающего принципа (origo) нарративной структуры. Для Августина его определение не вызывает затруднений: основой всех толкований и оценок выступает в «Исповеди» уровень миропонимания, достигнутый повествователем к моменту создания произведения. Постепенное восхождение его души к Богу последовательно ведет к той точке, где искание истины превращается в обладание ею, причем этот новый уровень мышления, будучи однажды достигнут, не может быть более утрачен, он гарантирует причастность к неизменному началу, которое существует не внутри изменчивого сознания повествователя, а где-то над ним.

Однако подобная константная точка самосознания, обеспечивающая достоверность повествования, возможна лишь в автобиографии, относящейся к типу «история anima». Во всех других типах порождающий принцип нарративной структуры меняется как в силу принципиальной непостижимости миропорядка и изменчивости человеческого «Я» (Монтень), так и в силу нестабильности повествовательной перспективы, обусловленной – в особенности при длительном периоде работы – эволюцией авторского понимания исходной и конечной цели своей жизни (Юнг-Штиллинг). Так Монтень подчеркнуто отказывается от претензии на когерентность, смысл и целеполагание как регуляторы нарративной структуры, а Юнг-Штиллинг вынужден прибегать к сложной логической эквилибристике, призванной оправдать принцип божественного предопределения.

На протяжении многих веков, от Авгутина до Монтеня и от Монтеня до Гете единство изображаемой индивидуальной жизни обеспечивается тем, что она вписана в божественный миропорядок; порождающим принципом автобиографической нарративной структуры выступает идея обусловленности человека и его жизненного пути божественной волей. У Гете этот провиденциализм принимает особую форму под влиянием Спинозы, его пантеистического учения о тождестве Бога и природы. Согласно Спинозе, человек, живущий в Боге, не порывает тем самым с законами природного мира, а свободно признает над собой власть природной необходимости, ибо знает, что природа есть божественная субстанция и через законы природы им управляет Бог. На этом убеждении Гете выстраивает особую теорию отречения от абсолютной свободы самоопределения личности во имя сознательной интеграции своего «Я» в миропорядок, основанный на каузальности и естественной необходимости. На божественное начало, разлитое, воплощенное во всей природе, и потому не имеющее ясно очерченного облика, он переносит древнее апофатическое суждение «Deus ineffabilis est», эта формула подсказывает ему определение человеческой индивидуальности, включенной в природу и потому сопричастной бесконечной и неизъяснимой божественной субстанции – «Individuum est ineffabile». Именно такая, спинозистски осмысленная индивидуальность замещает у Гете божественное провидение в качестве порождающего принципа автобиографической наррации.

Глава вторая диссертации («Автобиографический проект Гете "Из моей жизни"») посвящена анализу реализации концепта «непостижимой индивидуальности» в нарративной структуре автобиографического проекта «Из моей жизни».

Гете работал над своей автобиографией на протяжении более, чем двух десятилетий. Ее творческая история распадается на три фазы: 1811–1814 гг. – создание трех первых книг, вышедших в свет под названием «Из моей жизни. Поэзия и правда»; 1814–1817 гг. – создание и публикация большого двухтомного произведения, получившего впоследствии название «Итальянское путешествие», но первоначально называвшееся также «Из моей жизни»; 1817–1831 гг. – создание целого ряда автобиографических фрагментов, из которых «Кампания во Франции» и «Осада Майнца» вышли в 1822 г. под общим названием «Из моей жизни. Часть пятая», а фрагменты, составившие четвертую часть «Поэзии и правды», – лишь посмертно.

По мысли Гете, все его творчество представляет собой одну большую исповедь, т.е. имплицитную автобиографию в форме разрозненных художественных произведений, но эта исповедь страдает непроясненностью внутренних связей. Преодолеть эту кажущуюся бессвязность формой автобиографии как связного повествования, отразить одну исповедь в проясняющем зеркале другой – вот задача, которую ставит перед собой Гете, когда у него возникает замысел книги «Из моей жизни».

Для установления сквозной логической связи между отдельными фактами жизни и фрагментами жизнеописания требовалась упорядочивающая схема, структура и такую структуру Гете ищет в своем собственном «Я», в становлении своей индивидуальности и в истории развития той личности, которая явилась источником всех «разрозненных отрывков большой исповеди». На первом этапе работы над автобиографией он опробует три нарративные схемы. В основу первой из них он кладет лейбницианский концепт энтелехии или монады как энергии, предшествующей индивидуальному физическому бытию личности, воплощающей внутренний закон ее существования и сообщающей ей энергию духовной активности; в основу второй – подсказанный Шиллером концепт символической репрезентации, согласно которому жизнь гениальной личности отражает историю всего человечества; в основу третьей – концепт метаморфозы, подсказанный изучением метаморфозы растений. Однако ни одна из этих идей не была, очевидно, способна преодолеть бессвязность жизни.

Дело в том, что видя задачу автобиографии в самопостижении индивидуальности, Гете начинает теперь понимать индивидуальность в ее интерактивной коммуникации как с природой, так и с обществом, и с историей. Это ведет к необычайному усложнению нарративной структуры произведения, которая не допускает более организации по монокаузальной схеме. Опора на какую-либо одну фундаментальную идею, которая могла бы в качестве матрицы структурировать аморфную массу жизненных фактов, означала бы в этих условиях редукцию и упрощение. Когда в функции порождающего принципа структуры выступает индивидуальность в новом ее понимании, как бесконечная и непостижимая, вплетенная в мироздание, децентрированная в культурно-символическом и социо-культурном пространстве, и даже не вполне четко от него отграниченная, это имеет своим следствием одновременное использование нескольких нарративных схем, обусловливающих полиперспективизм повествования.

Так, высказывая намерение организовать повествование первых трех книг «Поэзии и правды» в соответствии с законами, подсказанными изучением метаморфозы растений, Гете сам же подрывает доверие читателя к избранной схеме как на недопустимо искусственное упрощение человеческого развития. Двойственной трактовке подвергается и схема символической репрезентации, построенная на параллелизме онтогенеза и филогенеза, истории личности и истории человечества: введенная для анализа религиозного развития героя, она депотенцируется рассуждением о том, что, в действительности, не человечество символически отражается в отдельном индивиде, а лишь человек как родовое существо – во всем человечестве.

Подтверждением нашего тезиса о плюрализме точек зрения и полиперспективизме изображения является намеренная реактуализация повествователем той преодоленной впоследствии перспективы, в которой он воспринимал и оценивал события своей жизни в изображаемый момент. Так, рассказ об отношениях с отцом ведется с точки зрения поэта-бунтаря эпохи «Бури и натиска», актуализирует в качестве нарративной схемы полярность инклюзивного и эксклюзивного модусов индивидуального самоопределения (Н. Луман).

Инстанция повествователя словно распадается у Гете на множество повествующих «Я», сменяющих друг друга в зависимости от повествуемых событий. Повествующее «Я» становится в сущности неким «Мы».

Если в «Поэзии и правде» дается история юности и становления «бурного гения», то вторая реализованная часть автобиографического проекта Гете – «Итальянское путешествие» – тематизирует индивидуальность поэта-классика. Нарративная схема «Итальянского путешествия» формируется с опорой на метафору возрождения и второй молодости, которая начинается для поэта с вступлением в мир итальянской культуры и означает радикальный разрыв со всем опытом предшествующей жизни. Переживание второй молодости подразумевает отказ от внешних, навязанных обществом определений личности и возврат на новом этапе к свободному ее самоопределению с целью последующей вторичной и более успешной интеграции в социальную среду.

Для описания этого процесса Гете вводит архитектурную метафору: он сравнивает себя с зодчим, которому надлежит снести уже построенную башню, ибо она была выстроена на недостаточно прочном фундаменте; следует укрепить фундамент и строить заново. Фундамент означает здесь весь ансамбль личных задатков и способностей, который должен быть сформирован свободно, вне социального давления и настолько, чтобы позднее на них могла опереться структура личности во всем многообразии ее функциональных взаимосвязей с обществом. Бегство из Веймара в Италию и означает по мысли Гете акт разрушения старой башни.

По логике образа как слишком поспешная закладка фундамента и постройка башни, так и укрепление фундамента в предвкушении нового более прочного строения служат одной цели и образуют две фазы одного процесса. Его порождающий принцип и конечная цель, его origo и telos, идентичны, и первый опыт строительства не дисквалифицируется как заблуждение, а оценивается лишь как слишком поспешная реализация плана, подвластного воле зодчего и допускающего автокорректировку. Смысл образа заключается в том, что веймарский переход к интеграции в общество был осуществлен слишком рано, так как индивидуальность художника еще не получила в то время полного развития.

Метафора двукратного строительства башни призвана эксплицировать более общий концепт второго рождения, субъектом которого является индивид, «который стремится построить себя изнутри». Именно этот концепт определяет нарративную схему «Итальянского путешествия», начиная уже с итальянских дневников 1786–1788 гг. Но если там концепт второго рождения служил оправданию бегства поэта от общественных условностей, то в период ретроспективной обработки этого материала в 1814–1816 гг., функция концепта меняется: теперь он призван оправдывать отклонения от социальной нормы, которые Гете допускает в поститальнский период своей жизни. «Итальянское путешествие» представляет собой двухслойный текст – палимпсест, в котором более ранний слой, просвечивая сквозь позднейшую обработку, оттеняет ту технику децентрации повествования, которая характерна для позднего Гете. Во втором слое текста перед нами не субъект, который в форме связного рассказа дает эксплицитное объяснение своей индивидуальности и своей эпохи, а скорее презентация жизненных свидетельств, представляющая реципиентам право возможного объяснения. Явственно звучит мысль о том, что жизнь не поддается анализу, она может быть лишь показана, ибо язык толкования не способен объяснить то, что до конца необъяснимо, рационализировать весь неисчерпаемый потенциал смыслов пережитого. В этом отношении нарративный концепт «Итальянского путешествия» последовательно воплощает на уровне художественной формы идею «ineffabile».

На последнем этапе создания автобиографии программный отказ Гете от позиции всезнающего истолкователя своей жизни приводит к выдвижению на первый план идеи «демонического» – не понятие, а некий шифр непостижимого начала человеческой жизни, противопоставленного рассудку и ускользающего от рационалистического дискурса.

Все высказывания Гете о «демоническом» распадаются на два уровня, образующие нарративный концепт для последней книги «Поэзии и правды»: уровень индивида и уровень эпохи. Относительно индивида демоническое проявляет себя как мгновенное «озарение», переводящее человеческую жизнь на пути, которые субъект не мог себе и помыслить; демоны истории вносят в развитие культуры иррациональный момент противоречивости и хаоса.

Признание «демонического» и включение его в образ «Я», как и в образ мира влечет за собой фундаментальное изменение нарративной схемы. Оно означает подрыв принципа когерентности, так как не имеет прямых следствий, а лишь намекает на иррациональную связь событий.

В связи с этим меняется модус изображения – язык понятий все больше сменяется языком образно-поэтическим, причем сама эта смена находит отражение в форме эксплицитной рефлексии, подтверждающей значение «демонического» для картины мира и вытекающей из нее нарративной схемы. Так, Гете обращается к образу ткацкого станка: «демоническое начало […] состоит в некой странной связи с человеком и являет собой силу, если не противоречащую нравственному миропорядку, то перекрещивающуюся с ним, – так что первый, то есть миропорядок, может сойти за основу, а вторая – за утόк»³.

Обращение Гете к образу ткацкого станка, в котором сочетание упорядочивающей структуры и мнимого беспорядка образует все же структуру, свидетельствует о том, что демоническое обозначает у него не хаос, а выступает как субверсивный, но необходимый элемент всеобъемлющего порядка, понимание которого ускользает от логического мышления, оставаясь вечной загадкой жизни.

Если в начале своей автобиографии Гете выдвигает явную претензию на объяснение законов индивидуального и исторического развития, то введенный им в конце образ «основы и уткá», определяющий нарративную структуру последней части повествования, вступает с этой претензией в явное противоречие. То, что вначале было названо «едва достижимой целью» – «самопознание и познание своего века», – в конце оказывается недостижимым. Однако это противоречие не обесценивает текст автобиографии, но подчеркивает его современность, его принадлежность к макроэпохе европейского модерна.

В заключении подводятся итоги проведенного исследования.

Видя исходную задачу автобиографической наррации в достижении когерентности внутренней и/или внешней истории жизни, мы пытались выяснить, какие нарративные схемы подсказывала Гете европейская традиция жанра и каким образом Гете эти схемы модифицировал. Уже в первых трех частях «Поэзии и правды» он значительно повышает сложность нарративной структуры, вводя полиперспективизм нарративных схем и углубляя модель индивидуальности путем децентрации субъекта и утверждения множественности «Я». В «Итальянском путешествии» этому соответствует переход от эгоцентрической к децентрированной наррации. Образы «Я», создававшиеся Гете в различные периоды творчества на основе концепта индивидуальности как порождающего принципа нарративной структуры, образуют здесь два текстовых слоя, взаимодействие которых обнаруживает принципиальное различие между актом повествования и актом демонстрации заложенных в жизни возможностей толкования.

Связанное с этим развенчание выдвинутых в предисловии к «Поэзии и правде» притязаний автора на толкование своей vita с позиции превосходства всезнающего нарратора подвергается в четвертой части автобиографии принципиальной отмене. Интеграция в образ своего «Я» демонического начала значительно снижает пафос объяснения собственной жизни. Это выражается в создании нарративной схемы, которая развертывает концепт ткацкого станка и носит специфически современный характер, отражающий мироощущение человека модерна.


Основные положения работы отражены в следующих публикациях:

1. Принципы организации автовиографического повествования // Вестник РГГУ. Серия «Литературоведение. Фольклористика». – 2008. – № 9. – С. 11–22.
   
2. Litterärhistorie – romantische Utopie – kunstgeschichtliche Poesie: drei Modelle der Renaissancerezeption, dargestellt anhand gedruckter und ungedruckter Vasari-Übersetzungen 1778–1832 // Romantik und Renaissance. Die Rezeption der italienischen Renaissance in der deutschen Romantik. Hg. v. Silvio Vietta. – Stuttgart, Weimar: Metzler, 1994. S. 116–139.
   
3. Erzählungen aus Vormoderne und Moderne. Wackenroder, Luhmann und das Epochenbewußtsein um 1800 // Athenäum. Jahrbuch für Romantik. – 1996. – № 6. – S. 207–226.
   
4. Goethes Individualitätsbegriff als Rezeptionshindernis im Nationalsozialismus // Goethe-Jahrbuch. – 1999. – № 116. – S. 129–143.
   
5. Mundus absconditus. Kafkas „Der Verschollene“ und der deutsche Bildungsroman // Концепты языка и культуры в творчестве Франца Кафки. – Н. Новгород: Деком, 2005. С. 60–68.