Geum.ru

Новости дня XX

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   37   38   39   40   41   42   43   44   45

невеста?" - они закивали и заулыбались. К счастью, у Элен хватило денег

заплатить вперед за первую неделю. Потом она убежала на службу. У Бена не

на что было купить завтрак, и он весь день пролежал в кровати, читая

"Прогресс и нищету" (*102). Вечером она вернулась со службы и принесла

ужин из гастрономической лавки. Они ели ржаной хлеб и колбасу и были очень

счастливы. У нее были удивительно большие груди при ее худобе. Он вышел и

купил в аптекарском магазине предохранительные средства, так как она

сказала, что сейчас ей никак нельзя иметь ребенка, потому что она должна

отдавать все свои силы рабочему движению. В кровати были клопы, но они

говорили друг другу, что они счастливы - в той мере, в какой можно быть

счастливым при капиталистическом строе, и что придет день, когда они будут

жить в свободном обществе, в котором рабочим не придется тесниться в

грязных ночлежках, полных клопов, и ругаться с квартирными хозяйками, и

любовники будут иметь детей, сколько им захочется.

Несколько дней спустя Элен уволили от Уэнемейкера ввиду сокращения

штатов на летний сезон. Они перебрались в Джерси к ее родителям, и Бен

получил место в транспортном отделе суконной фабрики. Они сняли комнату в

Пасейике. Когда началась стачка, Бен и Элен оба были выбраны в комитет.

Бен стал настоящим оратором. Его неоднократно задерживали и раз чуть не

проломили череп полицейской дубинкой и в конце концов закатали на шесть

месяцев в тюрьму. Он заметил, что, когда влезет на ящик из-под мыла и

начинает говорить, его слушают и что он умеет говорить и излагать свои

мысли и заставлять толпу, поднявшую к нему лица, смеяться и кричать

"браво". В суде, после того как он, стоя, выслушал приговор, он заговорил

о прибавочной стоимости. Бастующие, сидевшие в зале, закричали "браво", и

председатель приказал приставам очистить зал. Бен видел, что репортеры

старательно записывали все, что он говорил, он был счастлив, что может на

личном примере показать всю несправедливость и жестокость

капиталистического строя. Судья прервал его и сказал, что даст ему еще

шесть месяцев за оскорбление суда, если он не будет вести себя прилично, и

Бена отвезли в окружную тюрьму в автомобиле, набитом вооруженными

полицейскими. Газеты писали о нем как об известном социалистическом

агитаторе.

В тюрьме Бен подружился с одним членом профсоюза "Индустриальные

рабочие мира", по имени Брем Хикс, высоченным парнем из Фриско,

светловолосым и голубоглазым. Брем сказал ему, что, если он хочет как

следует ознакомиться с рабочим движением, ему следует завести себе красную

карточку и отправиться на побережье. Врем был по профессии котельщиком, но

для разнообразия плавал матросом и высадился в Перт-Амбой без гроша. Он

работал в ремонтном цехе одной фабрики и забастовал вместе со всеми. Когда

разгоняли пикеты, он дал фараону по морде и был приговорен к шести месяцам

за сопротивление властям и оскорбление действием должностного лица. Именно

встречи с ним раз в день на прогулке в тюремном дворе помогли Бену

перенести заключение.

Их выпустили в один и тот же день. Они вместе вышли на улицу. Стачка

кончилась. Завод работал. Улицы, на которых еще недавно дежурили пикеты,

зал, в котором Бен произносил речи, имели мирный и будничный вид. Он повел

Брема к Элен. Ее не было дома, но через некоторое время она пришла и

привела с собой маленького краснолицего, курносого англичанина, которого

она представила им - Билли, английский товарищ. Бен сразу же понял, что

она живет с ним. Он оставил Брема с англичанином и вызвал ее в прихожую. В

тесной прихожей ветхого стандартного дома пахло уксусом.

- Ты меня бросила? - спросил он дрожащим голосом.

- Ах, Бен, не будь таким мещанином.

- Ты бы могла подождать, покуда меня выпустят.

- Как ты не понимаешь, мы ведь все товарищи. Ты отважный боец, Бен, и

не должен быть таким мещанином... Билли - ничто для меня. Он стюард на

океанском пароходе. Он скоро уезжает.

- Значит, я тоже для тебя ничто? - Он схватил Элен за кисть руки и сжал

ее изо всех сил. - Вероятно, я неправ, но я дико тебя люблю... Я думал,

что ты...

- Ой, Бен... Ты говоришь глупости, ты же знаешь, как я тебя люблю. -

Они вернулись в комнату и стали говорить о движении. Бен сказал, что он

едет на Запад с Бремом Хиксом.


Рабочий становится простым придатком машины, от него требуются только

самые простые, самые однообразные, легче всего усваиваемые приемы.


Брем знал все ходы и выходы. Пешком, зайцами, в багажных вагонах и на

порожних платформах, подсаживаясь в товарные фургоны и на грузовики, они

добрались до Буффало. Там в ночлежном доме Брем встретился с одним

знакомым, который устроил их палубными матросами на грузовой пароход,

возвращавшийся под балластом в Дулут. В Дулуте они примкнули к артели,

отправлявшейся на уборочные работы в Саскачеван. Сначала Бену приходилось

туго, и Брем боялся, что он свалится, но четырнадцать часов работы на

солнце и в пыли, обильная пища, мертвый сон на полу просторного сарая

постепенно закалили его. Лежа в пропотевшей одежде пластом на соломе, он

сквозь сон все еще чувствовал щекотку солнца на лице и на шее, напряжение

мускулов, мелькание жнеек и сноповязалок вдоль всего горизонта, грохот

молотилки, скрип грузовиков, отвозивших красную пшеницу к элеватору. Он

научился говорить, как сельскохозяйственный рабочий. После уборки урожая

они работали на консервном заводе на реке Колумбии - противная, грязная

работа среди кислой вони гниющей фруктовой кожуры. Там они прочли в

"Солидарности" о стачке кровельщиков и о борьбе за свободу слова в

Эверетте (*103) и решили отправиться поглядеть, не могут ли они там быть

чем-нибудь полезны.

В последний день работы на заводе Брем, ремонтируя машину для резки и

очистки фруктов, лишился указательного пальца руки. Заводской врач сказал,

что он не имеет права на компенсацию, так как он уже взял расчет, а кроме

того, поскольку он не канадец... Какой-то подпольный адвокат явился к

общежитию, где Брем лежал в лихорадке с обмотанной рукой, и стал

уговаривать его, чтобы он предъявил фирме иск, но Брем послал адвоката ко

всем чертям. Бен сказал, что он неправ: рабочему классу адвокаты тоже

нужны.

Когда рука начала заживать, они поехали на пароходе из Ванкувера в

Сиэтл. В комитете ИРМ царило оживление, точно на пикнике, помещение было

набито молодыми людьми, съехавшимися со всех концов Соединенных Штатов и

Канады.

Однажды большая группа отправилась на пароходе в Эверетт - устраивать

митинг на углу Уитмор и Хьюит-авеню. На пристани толпились полицейские,

вооруженные винтовками и револьверами.

- Ребята из Коммерческого клуба уже поджидают нас, - сказал кто-то,

нервно посмеиваясь.

- А вот и шериф Мак-Рей, - сказал кто-то.

Брем протолкался к Бену.

- Давай держаться вместе... Сдается мне, что нам здорово влетит.

Их арестовали, как только они сошли с парохода, и погнали к краю

пристани. Полицейские были почти поголовно пьяны, на Бена пахнуло винным

перегаром от краснолицего парня, схватившего его за рукав.

- Пошевеливайся, сукин сын...

Его толкнули ружейным прикладом в крестец. Он слышал стук дубинок по

черепам. Всякому, кто оказывал сопротивление, разбивали дубинками лицо в

кровь. Всех втащили на грузовик. Смеркалось, пошел холодный мелкий дождь.

- Ребята, покажем им, что мы не трусы, - сказал какой-то рыжеволосый

парень.

Полицейский, державшийся за заднюю стенку грузовика, размахнулся, чтобы

ударить его дубинкой, но потерял равновесие и вывалился на мостовую.

Арестованные расхохотались. Полицейский вскарабкался обратно, весь

багровый.

- Погодите, вот возьмемся за вас, вы у меня еще не так посмеетесь, -

заорал он.

В лесу - там, где шоссе пересекало железнодорожное полотно, - их

стащили с грузовиков. Полицейские оцепили их и держали на мушке, покуда

шериф, еле стоявший на ногах, совещался с двумя хорошо одетыми пожилыми

людьми. Бен услышал слова "прогнать сквозь строй".

- Послушайте, шериф, - сказал кто-то, - мы вовсе не хотели нарушать

порядок. Мы требуем только свободы слова, обеспеченной конституцией.

Шериф обернулся к говорившему, размахивая револьвером.

- Ах, вот как! Вы еще находитесь в нашем округе, не забывайте этого...

Если вы еще раз сунетесь к нам, кое-кто из вас попросту сыграет в ящик, и

дело с концом... Ну, валяй, ребята!

Полицейские выстроились в две шеренги вплоть до железнодорожного

полотна. Они хватали одного арестованного за другим и избивали их. Трое

схватили Бена.

- Профсоюзник?

- Конечно, профсоюзник, поганые трусы... - начал он.

Шериф подошел и размахнулся, чтобы ударить его.

- Осторожней, он в очках.

Тяжелая лапа сорвала с него очки.

- Сейчас мы это устроим.

Шериф ударил его кулаком по носу.

- Скажи, что ты не профсоюзник.

Рот Бена был полон крови. Он стиснул зубы.

- Он жид. Дайте ему еще раз за меня.

- Скажи, что ты не профсоюзник.

Кто-то ударил его ружейным дулом, и он упал на четвереньки.

- Беги! - заорали кругом.

От ударов дубинками и ружейными прикладами у него лопались барабанные

перепонки.

Он попробовал идти спокойно, не бежать. Он споткнулся о рельсу, упал и

разрезал себе руку обо что-то острое. Кровь заливала ему глаза так, что он

ничего не видел. Чей-то тяжелый сапог раз за разом молотил его по боку. Он

терял сознание. И все-таки продолжал ковылять. Кто-то поддерживал его под

мышки и тащил от вагона. Еще кто-то отер ему лицо носовые платком.

Откуда-то издалека он услышал голос Брема:

- Мы уже в соседнем округе, ребята.

Оттого, что Бен потерял очки, и шел дождь, и была ночь, и спина

мучительно ныла, он ничего не видел. Он слышал выстрелы и вопли оттуда,

где прогоняли сквозь строй оставшихся ребят. Он находился в центре

небольшой кучки профсоюзников, ковылявших вразброд по железнодорожному

полотну.

- Товарищи рабочие, - сказал Брем своим низким, спокойным голосом, -

эту ночь мы не должны забывать никогда.

На конечной остановке загородного трамвая они собрали деньги среди

истерзанных и окровавленных профсоюзников и купили билеты до Сиэтла

наиболее пострадавшим. Бен был так оглушен и избит, что с трудом держал

билет, который кто-то сунул ему в руку. Брем и остальные пошли пешком - им

предстояло пройти до Сиэтла тридцать миль.

Бен три недели пролежал в больнице. У него были повреждены почки, и он

почти все время испытывал невыносимую боль. Он совершенно отупел от

постоянных впрыскиваний морфия и еле соображал, что происходит, когда в

больницу доставили ребят, раненных во время стрельбы на Эвереттской

пристани пятого ноября. Когда его выписали, он с трудом передвигал ноги.

Все его знакомые сидели в тюрьме. На Главном почтамте он нашел письмо от

Глэдис, содержавшее пятьдесят долларов и от имени отца звавшее его домой.

Комитет защиты советовал ему ехать, он был наиболее подходящий человек

для сбора пожертвований на Востоке. Для защиты семидесяти четырех членов

профсоюза, заключенных в Эвереттской тюрьме и обвиняемых в покушении на

убийство, требовались огромные деньги. Бен несколько недель пробыл в

Сиэтле, выполняя разные поручения Комитета защиты, придумывая способ

попасть домой. В конце концов один сочувствующий, служащий пароходной

компании, подыскал ему место суперкарго на грузовом пароходе, шедшем в

Нью-Йорк через Панамский канал. Морской воздух и кропотливая канцелярская

работа помогли ему оправиться. И все же он что ни ночь просыпался от

кошмара, с застрявшим в горле воплем, и, сидя на койке, видел наяву

полицейских, пришедших за ним, чтобы прогнать его сквозь строй. Когда он

снова засыпал, ему снилось, что он мечется в загоне, и чьи-то зубы рвут

его руки, и тяжелые сапоги молотят его по спине. Дошло до того, что он

вечером насильно заставлял себя лечь спать. Вся судовая команда считала

его морфинистом и сторонилась его. Он почувствовал огромное облегчение,

когда увидел наконец высокие здания Нью-Йорка, сверкавшие в коричневом

утреннем тумане.


...Когда в ходе развития исчезнут классовые различия и все производство

сосредоточится в руках ассоциации индивидов, тогда публичная власть

потеряет свой политический характер...


Бен всю зиму прожил дома, потому что это было дешевле. Когда он сказал

папаше, что намерен служить в конторе одного адвоката-радикала по имени

Моррис Стайн, с которым он познакомился в связи со сбором пожертвований в

пользу эвереттских стачечников, старик пришел в восторг.

- Опытный адвокат может защищать рабочих и бедных евреев и при этом

хорошо зарабатывать, - сказал он, потирая руки. - Я всегда знал, Бенни,

что ты хороший мальчик. - Мамаша закивала головой и заулыбалась. - Потому

что тут в Америке не то что в Европе, в феодальных странах, тут самый

отпетый лодырь пользуется всеми конституционными правами, для того

конституция и писалась.

У Бенни выворачивало душу от этих разговоров.

Он работал писцом в конторе Стайна на Бродвее, а по вечерам выступал на

митингах протеста против Эвереттской бойни. Сестра Морриса Стайна, Фаня, -

худая, смуглая, богатая женщина лет тридцати пяти - была ярой пацифисткой

и познакомила его с произведениями Толстого и Кропоткина. Она верила в то,

что Вильсон удержит Америку от вступления в европейскую войну, и посылала

деньги во все женские пацифистские организации. У нее был собственный

автомобиль, и, когда ему приходилось выступать на нескольких митингах в

один вечер, она возила его по городу. У него всякий раз колотилось сердце,

когда он входил в митинговый зал и слышал бормотанье и шарканье

рассаживающейся публики - швейников в Ист-Сайде, докеров в Бруклине,

рабочих химических и металлообрабатывающих заводов в Ньюарке, салонных

социалистов и розовых в школе Рэнд и на Пятой авеню, огромную безымянную

толпу из представителей всех сословий, наций, профессий в

Медисон-сквер-гарден. Его руки холодели всякий раз, когда он здоровался на

трибуне с председателем и другими ораторами. Когда подходила его очередь

говорить, все лица, обращенные к нему, на мгновение сливались в одну

розовую массу, гул зала оглушал его, его охватывал панический страх, он

боялся забыть то, что хотел сказать. Потом он вдруг слышал свой голос,

ясно и четко произносящий слова, чувствовал, как он раскатывается вдоль

стен и под потолком, чувствовал, как настраивается аудитория, как

наклоняются вперед мужчины и женщины, сидящие на стульях, видел совершенно

отчетливо ряды лиц и у дверей - кучки опоздавших, которым не досталось

места. От таких слов, как _протест, массовое выступление, объединенный

рабочий класс Америки и всего мира, революция_, глаза и лица слушателей

зажигались, точно от зарева праздничных костров.

После речи он ослабевал, очки так запотевали, что приходилось протирать

их, он чувствовал всю нескладность своего длинного, развинченного тела.

Фаня старалась как можно скорее увезти сто, говорила ему с сияющими

глазами, что его речь была превосходна, везла его в центр, если митинг был

в Манхэттене, и кормила ужином в нижнем зале Бревурта или в кафе

"Космополитен", а потом он ехал подземкой в Бруклин. Он знал, что она

влюблена в него, но они мало о чем говорили, кроме как о рабочем движении.

Когда в феврале в России произошла революция, Бен и Стайны на

протяжении нескольких недель покупали все газеты и лихорадочно читали

корреспонденции из России, это была заря Наступающего Дня. В Ист-Сайде и в

европейских кварталах Бруклина царило праздничное настроение. Старики

плакали, как только заходила речь о революции.

- Теперь очередь за Австрией, потом за Германией, потом за Англией... И

народы всего мира будут свободны, - говорил папаша.

- И напоследок дядя Сэм, - прибавлял Бен и мрачно стискивал зубы.

В апрельский день, когда Вудро Вильсон объявил войну, Фаня закатила

истерику и слегла в постель. Бен навестил ее в квартире Морриса Стайна,

жившего с женой на Риверсайд-драйв. За день до этого она приехала из

Вашингтона. Она была там с делегацией пацифисток, пытавшихся добиться

приема у президента. Шпики прогнали их с площади перед Белым домом и

многих арестовали.

- А вы чего ждали?.. Разумеется, капиталисты хотят воевать. Впрочем,

они несколько изменят свою точку зрения, когда вместо войны им преподнесут

революцию.

Она умоляла его остаться, но он ушел, сказав, что должен заглянуть в

редакцию "Призыва". Выходя, он поймал себя на том, что он презрительно

чмокнул губами - точь-в-точь как его отец. Он сказал, что ноги его больше

в этом доме не будет.

По совету Стайна он пошел призываться, но написал в анкете:

"Уклоняющийся по моральным соображениям". Вскоре после этого он поссорился

со Стайном. Стайн сказал, что ничего не поделаешь, надо склониться перед

бурей. Бен сказал, что он будет агитировать против войны до тех пор, пока

его не посадят в тюрьму. Это означало, что он уволен и что кончились его

занятия юридическими науками. Кан отказался принять его обратно в

аптекарский магазин, опасаясь, что фараоны разгромят его заведение, когда

узнают, что у него служит радикал. Брат Бена Сэм работал на военном заводе

в Перт-Амбой и зарабатывал большие деньги. В каждом письме он уговаривал

Бена, чтобы тот бросил дурачиться и приезжал работать на том же заводе.

Даже Глэдис говорила, что это глупо - разбивать себе голову о каменную

стену. В июле он ушел от родных и опять перебрался в Пассейик к Элен

Мауер. Его год еще не призывался, так что он без труда получил место в

транспортном отделе одного из местных заводов. В конторе все время

работали сверхурочно, из-за мобилизации не хватало рабочих рук.

Школу Рэнд закрыли, "Призыв" был запрещен, каждый день кто-нибудь из

его друзей перебегал в лагерь Вильсона. Родные Элен и ее друзья

зарабатывали сверхурочной работой большие деньги, они смеялись или

сердились, как только начинался разговор о забастовке протеста или о

революционном движении, все кругом покупали стиральные машины, облигации

займа свободы, пылесосы, вносили задаток за дома. Девушки покупали меховые

шубы и шелковые чулки. Элен и Бен задумали перебраться в Чикаго, где

профсоюзники собирались дать бой. 2 сентября правительственные агенты

устроили облаву на всех руководителей ИРМ. Бен и Элен ждали ареста, по их

почему-то не тронули. Они провели дождливое воскресенье, лежа в кровати в

своей сырой комнате, пытаясь принять какое-нибудь решение. Последний

кусочек твердой почвы уходил из-под ног.

- Я чувствую себя точно крыса в крысоловке, - все время твердила Элен.

Время от времени Бен вскакивал и шагал по комнате, хлопая себя по лбу

ладонью.

- Надо что-то сделать, посмотри, что делается в России.

Однажды в транспортный отдел явился какой-то тип из отдела военной

пропаганды и стал собирать подписку на заем Свободы. Это был наглого вида

молодой человек в желтом дождевике. Бен не был склонен вступать в

дискуссии в рабочее время, он только покачал головой и вновь углубился в

свои накладные.

- Неужели вы хотите замарать репутацию вашего отдела? До сих пор

выполнено сто процентов задания.

Бен попробовал улыбнуться.

- Как мне ни жаль, но, кажется, придется замарать. - Бен почувствовал,

что взоры всех сослуживцев обращены на него. Молодой человек в дождевике

беспокойно переступал с ноги на ногу.

- Надеюсь, вы не хотите, чтобы вас считали германофилом или пацифистом?

- Можете считать меня кем угодно, мне наплевать.