Geum.ru

Эмиль Золя. Деньги

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   17   18   19   20   21   22   23   24   ...   28

только что пролившейся крови, несомненно, то были ордера Гундермана и его

приверженцев, ведь ни для кого не было тайной, что Якоби в подготовке к

бойне был агентом понижателей, главным палачом еврейского банка. В эту

минуту он разговаривал с другим агентом, Делароком, своим зятем,

христианином, женатым на еврейке Это был рыжий коренастый толстяк, почти

совершенно лысый, завсегдатай великосветских клубов. Все знали, что он

получает ордера от Дегремона, который недавно поссорился с Якоби, как

когда-то поссорился с Мазо. Анекдот, который рассказывал Деларок, сальный

анекдот о жене, вернувшейся к мужу без рубашки, зажег огонек в его

маленьких подмигивающих глазках; оживленно жестикулируя, он размахивал

своей записной книжкой, откуда торчала пачка его фишек, голубых -

бледно-голубых, как апрельское небо.

- Вас просит господин Массиас, - сказал курьер, подойдя к Мазо. Мазо

поспешил подойти к краю пролета. Агент, полностью состоявший на жалованье

у Всемирного банка, принес ему сведения о кулисе, которая, несмотря на

мороз, уже начала свою деятельность под сводами галереи. Кое-кто из

спекулянтов отваживался даже войти на минутку погреться в зал, но кулисье,

закутанные в теплые пальто с поднятыми меховыми воротниками, держались

молодцом; собравшись, как обычно, в кружок под часами, они так

волновались, кричали и жестикулировали, что не чувствовали холода. Молодой

Натансон, успешно делавший карьеру, был из числа наиболее деятельных с тех

пор, как ему улыбнулось счастье и он, мелкий отставной служащий Движимого

кредита, додумался снять помещение и открыть кассу.

Массиас наскоро объяснил, что понижатели выбросили на рынок целую пачку

акций, и так как в связи с этим курс мог поколебаться, Саккар решил, чтобы

повлиять на первый официальный курс в "корзине", провести операцию в

кулисе. Накануне последний курс Всемирного остановился на трех тысячах

тридцати франках, и Саккар дал распоряжение Натансону купить сто акций,

которые другой кулисье должен был предложить по три тысячи тридцать пять.

Это давало увеличение на пять франков.

- Хорошо, вот этот курс и придет к нам, - сказал Мазо. И он вернулся к

группе биржевых маклеров, собравшихся в полном составе. Их было шестьдесят

человек, и, вопреки уставу, они уже совершали между собой сделки по

среднему курсу, не дождавшись удара колокола. Ордера, данные по ранее

установленному курсу, не влияли на рынок, потому что необходимо было ждать

официального курса, тогда как ордера без обозначения цен, дающие полную

свободу чутью маклера, вызывали постоянное колебание различных котировок.

Хороший маклер должен обладать проницательностью и предусмотрительностью,

быстрым соображением и крепкими мускулами, так как успех часто зависит

именно от его проворства, не говоря уж о необходимости иметь прочные связи

в высших финансовых сферах, получать сведения отовсюду и, главное, быть в

курсе телеграмм, получаемых с французских и иностранных бирж. А сверх

всего этого надо иметь зычный голос, чтобы кричать погромче.

Но вот пробило час, удар колокола пронесся, как порыв ветра, над

волнующимся морем голов, и не успел еще замереть последний звук, как

Якоби, опершись обеими руками на бархатный барьер, рявкнул своим могучим

голосом, заглушившим все остальные:

- Даю "всемирные"... Даю "всемирные"...

Он не назначал цены, выжидая предложения. Все шестьдесят маклеров

подошли ближе и окружили "корзину", где уже виднелись яркие пятна

брошенных фишек. Стоя лицом к лицу, они испытующе всматривались друг в

друга, точно дуэлянты перед поединком, горя нетерпением узнать, каков

будет первый курс.

- Даю "всемирные", - гремел бас Якоби. - Даю "всемирные"...

- По какому курсу "всемирные"? - крикнул Мазо тонким, но до того

пронзительным голосом, что этот голос покрыл бас его коллеги, как звук

флейты выделяется над аккомпанементом виолончели.

И Деларок предложил вчерашний курс:

- Беру "всемирные" по три тысячи тридцать.

Но другой маклер тут же повысил:

- Пришлите "всемирные" по три тысячи тридцать пять.

Это был курс кулисы, который пришел сюда, препятствуя арбитражу,

по-видимому задуманному Делароком, собиравшимся купить в "корзине" и

немедленно перепродать в кулисе, чтобы положить в карман пять франков

разницы. Тогда Мазо, уверенный в том, что Саккар одобрит его, рискнул:

- Беру по три тысячи сорок... Пришлите "всемирные" по три тысячи сорок.

- Сколько? - вынужден был спросить Якоби.

- Триста.

Каждый записал несколько слов в своей записной книжке, и сделка была

заключена; первый курс установился с повышением на десять франков против

вчерашнего. Мазо отделился от группы и передал эту цифру тому из

котировщиков, в книге которого значился Всемирный.

И вот плотина прорвалась: в течение двадцати минут были установлены

курсы и других ценных бумаг. Вся масса сделок, подготовленных маклерами,

заключалась без особых отклонений, и все же котировщики на своих высоких

стульях, оглушенные шумом "корзины" и шумом отделения наличного счета, где

тоже шла лихорадочная работа, с большим трудом успевали записывать все

данные, бросаемые им на лету маклерами и их помощниками. Сзади, в

отделении ренты, тоже неистовствовали. С момента открытия биржи шум толпы,

похожий на непрерывный гул морского прибоя, звучал по-иному: теперь над

этим глухим рокотом выделялись нестройные возгласы спроса и предложения,

характерные выкрики, звучащие то выше, то ниже, прерывающиеся и снова

раздающиеся - каждый раз на другой ноте, отрывистые, как перекличка хищных

птиц во время бури.

Саккар улыбался, стоя у своей колонны. Его свита сделалась еще

многочисленнее: повышение акций Всемирного на десять франков взволновало

всю биржу, где давно уже предсказывали, что день ликвидации будет днем

краха. Гюре вместе с Седилем и Кольбом подошел к Саккару, громко выражая

свое сожаление по поводу чрезмерной осторожности, заставившей его продать

акции по курсу в две тысячи пятьсот; Дегремон, с безразличным видом

разгуливавший под руку с маркизом де Боэном, весело рассказывал ему о

поражении своих лошадей на осенних скачках. Но больше всех торжествовал

Можандр: он осыпал насмешками капитана Шава, который тем не менее упорно

отстаивал свои пессимистические взгляды, говоря, что смеется тот, кто

смеется последним. Такая же сцена происходила между расхваставшимся

Пильеро и меланхолическим Мозером: первый сиял, второй сжимал кулаки,

сравнивая это упрямое, бессмысленное повышение с взбесившейся лошадью,

которую в конце концов все равно прикончат.

Прошел час, курсы почти не менялись, сделки в "корзине" заключались, но

уже без прежнего одушевления - по мере поступления новых ордеров и

телеграмм. В середине биржевого дня всегда наступает такое затишье,

текущие дела идут медленнее, все ждут решающей битвы за последний курс.

Тем не менее рычание Якоби, прерываемое пронзительными возгласами Мазо,

все еще раздавалось в зале: теперь они были заняты операциями с премией:

- Даю "всемирные" по три тысячи сорок, премия пятнадцать...

- Беру "всемирные" по три тысячи сорок, премия десять...

- Сколько?

- Двадцать пять. Пришлите!

Должно быть, Мазо исполнял теперь распоряжения Фейе, потому что многие

провинциальные игроки, желая ограничить свой риск и не решаясь на покупки

с непременной поставкой, покупали и продавали с премией. И вдруг толпа

заволновалась, послышались прерывистые возгласы. "Всемирные" понизились на

пять франков! Потом на десять, потом на пятнадцать франков и упали до трех

тысяч двадцати пяти.

В эту самую минуту Жантру, который куда-то выходил и только что

вернулся, шепнул на ухо Саккару, что баронесса Сандорф находится на улице

Броньяр, в своем экипаже, и спрашивает у него, не следует ли ей продать.

Этот вопрос в тот момент, когда курс начал колебаться, вывел Саккара из

себя. Он живо представил себе неподвижного кучера на козлах, баронессу,

изучающую свою записную книжку и устроившуюся как у себя дома за закрытыми

окнами кареты.

- Пусть она убирается к черту! А если она продаст, я ее задушу.

Слух о понижении на пятнадцать франков дошел до Массиаса точно сигнал

бедствия, и он сейчас же подбежал к Саккару, чувствуя, что понадобится

ему. И действительно, Саккар, подготовивший, чтобы поднять последний курс,

один трюк - телеграмму, которую должны были прислать с лионской биржи, где

повышение было несомненно, - начал беспокоиться: телеграммы все еще не

было, и это непредвиденное падение на пятнадцать франков могло привести к

катастрофе.

Не останавливаясь перед Саккаром, Массиас на бегу искусно задел его

локтем и, навострив уши, принял распоряжение:

- Живей к Натансону, четыреста, пятьсот, сколько понадобится.

Все это было проделано так быстро, что заметили только Пильеро и Мозер.

Они кинулись за Массиасом, чтобы узнать, в чем дело. Массиас, с тех пор

как он поступил на службу во Всемирный банк, сделался очень значительной

особой. Все старались вызвать его на откровенность, прочитать через его

плечо полученные им ордера. Да и сам он получал теперь прекрасные барыши.

С веселым добродушием неудачника, которого до сих пор судьба не баловала,

он удивлялся своему успеху, он теперь находил сносной эту собачью биржевую

жизнь и уже не говорил больше, что здесь везет только евреям.

Внизу, в кулисе, в ледяном холоде галереи, которую ничуть не грело

близкое к закату бледное солнце, акции Всемирного понижались не так

быстро, как в "корзине", и Натансон, извещенный своими комиссионерами,

сумел произвести арбитраж, что не удалось Делароку вначале: купив в зале

по три тысячи двадцать пять, он перепродал под колоннадой по три тысячи

тридцать пять. Это не заняло и трех минут, а он заработал шестьдесят тысяч

франков. Благодаря уравновешивающему действию друг на друга этих двух

рынков - легального и терпимого - эта покупка сразу подняла курс до трех

тысяч тридцати. Агенты, локтями расталкивая толпу, безостановочно бегали

из залы в галерею и обратно. Однако курс в кулисе уже готов был

поколебаться, когда распоряжение, переданное Массиасом Натансону, удержало

его на трех тысячах тридцати, затем повысило до трех тысяч сорока. Между

тем, благодаря этому контрудару, акции и наверху, в "паркете", тоже

вернулись к первоначальному курсу. Однако поддерживать его было трудно,

так как тактика Якоби и других маклеров, действующих от имени понижателей,

видимо заключалась в том, чтобы приберечь большие продажи к концу

биржевого дня, запрудить рынок акциями и, воспользовавшись паникой

последнего получаса, вызвать падение курса. Саккар отлично понял опасность

и условным знаком предупредил Сабатани, который в нескольких шагах от него

курил папироску с рассеянным и томным видом любимца женщин. Со змеиной

гибкостью тот немедленно проскользнул в "гитару" и, прислушиваясь,

напряженно следя за курсом, начал беспрерывно посылать Мазо ордера на

зеленых фишках, которые имелись у него в запасе. И все-таки натиск был так

силен, что "всемирные" упали на пять франков.

Часы пробили три четверти, оставалось лишь четверть часа до закрытия.

Толпа теперь кружилась и кричала, словно подстегиваемая каким-то адским

вихрем. "Корзина" выла и рычала; оттуда доносились такие звуки, словно

кто-то бил в медные котлы. И вот тогда-то произошло событие, которого с

таким тревожным нетерпением ждал Саккар.

Юный Флори, с самого открытия каждые десять минут приносивший с

телеграфа целые кипы телеграмм, появился опять, расталкивая толпу и читая

на ходу телеграмму, которая, по-видимому, приводила его в восторг.

- Мазо! Мазо! - крикнул чей-то голос.

И Флори инстинктивно повернул голову, словно назвали его собственное

имя. Это был Жантру, которому хотелось узнать, в чем дело. Но Флори

оттолкнул его; он слишком спешил, он был переполнен радостью при мысли о

том, что Всемирный кончит повышением, ибо телеграмма извещала, что на

лионской бирже акции поднялись в цене, что там были заключены такие

крупные сделки, которые не могли не повлиять на парижскую биржу. И

действительно, уже начали прибывать и другие телеграммы, многие маклеры

получили ордера на покупку. Результат сказался немедленно и был весьма

значителен.

- Беру "всемирные" по три тысячи сорок, - повторял Мазо своим

пронзительным, как квинта, голосом.

И Деларок, осаждаемый спросом, надбавил пять франков:

- Беру по три тысячи сорок пять.

- Даю по три тысячи сорок пять, - ревел Якоби. - Двести по три тысячи

сорок пять.

- Пришлите.

Тогда повысил и Мазо:

- Беру по три тысячи пятьдесят.

- Сколько?

- Пятьсот... Пришлите...

Но к этому времени шум, сопровождавшийся дикой, эпилептической

жестикуляцией, сделался до того оглушителен, что сами маклеры уже не

слышали друг друга. В пылу профессионального азарта они стали объясняться

жестами, так как утробные басы терялись в общем гуле, а тонкие, как

флейта, голоса замирали, превращаясь в писк. Видны были широко разинутые

рты, но казалось, что из них не вылетает ни звука, говорили только руки:

жест от себя означал предложение, жест к себе - спрос; поднятые пальцы

указывали цифру, движение головы - согласие или отказ. Это был язык,

понятный только посвященным; можно было подумать, что припадок безумия

охватил разом всю толпу. Сверху, с телеграфной галереи, смотрели вниз

женщины, пораженные и напуганные этим необычайным зрелищем. В отделении

ренты, где было особенно горячо, происходила форменная драка, чуть ли не

кулачный бой, а двойной поток публики, сновавший взад и вперед в этой

части зала, то и дело разбивал группы, которые немедленно сходились вновь.

Между отделением наличного счета и "корзиной", возвышаясь над бушующим

морем голов, одиноко сидели на своих стульях три котировщика, похожие на

обломки крушения, вынесенные волнами; наклонясь над большими белыми

пятнами своих книг, они разрывались на части, ловя на лету быстрые

изменения колеблющегося курса, которые им бросали то справа, то слева. В

отделении наличного счета свалка перешла все границы: лиц уже нельзя было

разобрать, это была какая-то плотная масса голов, темная кишащая масса,

над которой выделялись маленькие белые листочки мелькавших в воздухе

записных книжек. А в "корзине", вокруг бассейна, теперь уже полного смятых

фишек всех цветов, серебрились седые шевелюры, блестели лысины, виднелись

бледные искаженные физиономии, судорожно вытянутые руки; словно в движении

неистового танца, все эти человеческие фигуры лихорадочно тянулись друг к

другу и, кажется, разорвали бы друг друга, если бы их не удерживал барьер.

Эта бешеная горячка последних минут передалась и публике: в зале была

страшная давка, беспорядочная толкотня, чудовищный топот большого табуна,

загнанного в слишком узкое помещение; шелковые цилиндры блестели на фоне

темных сюртуков в рассеянном свете, проникавшем сквозь стекла.

И вдруг удар колокола прорезал весь этот шум. Все стихло, руки

опустились, голоса умолкли - в отделениях наличного счета, ренты, в

"корзине". Теперь слышался только глухой ропот толпы, подобный

непрерывному шуму потока, вошедшего в свое русло. И в неулегшемся

возбуждении передавался из уст в уста последний курс: акции Всемирного

дошли до трех тысяч шестидесяти, то есть на тридцать франков превысили

вчерашний курс. Поражение понижателей было полным, ликвидация еще раз

оказалась для них гибельной, ибо разница за последние две недели

выразилась в весьма значительных суммах.

Прежде чем покинуть зал, Саккар на миг выпрямился, словно желая лучше

разглядеть окружавшую его толпу. Он точно вырос; триумф его был так велик,

что вся его маленькая фигурка раздалась, вытянулась, стала огромной.

Казалось, он искал поверх голов отсутствующего Гундермана, того

Гундермана, которого ему хотелось бы видеть поверженным в прах, униженно

умоляющим о пощаде. Ему хотелось, чтобы по крайней мере все неизвестные,

все враждебные ему прихвостни этого еврея, которые были сейчас в зале,

увидели его, Саккара, преображенного сиянием успеха. Это был его великий

день - день, о котором говорят до сих пор, как говорят об Аустерлице и о

Маренго. Клиенты, друзья - все обступили его. Маркиз де Боэн, Седиль,

Кольб, Гюре жали ему руки. Дегремон со своей фальшивой светской улыбкой

мило поздравлял его, отлично зная, что на бирже такие победы ведут к

смерти. Можандр, сердясь на капитана Шава, все еще пожимавшего плечами,

готов был броситься Саккару на шею. Но ничто не могло сравниться с

беспредельным, благоговейным обожанием Дежуа. Желая поскорее узнать

последний курс, он прибежал из редакции и неподвижно, со слезами на

глазах, стоял в нескольких шагах от Саккара, пригвожденный к месту

нежностью и восхищением. Жантру исчез - должно быть, побежал с новостями к

баронессе Сандорф. Массиас и Сабатани, сияя, переводили дух, словно

победители после генерального сражения.

- Ну, что я говорил? - вскричал восхищенный Пильеро.

Мозер, повесив нос, глухо бормотал какие-то мрачные пророчества:

- Да, да, кувыркаемся на краю пропасти. Придется еще платить по

мексиканскому счету. Римские дела тоже запутались после Ментаны; да и

Германия того и гляди нападет на нас... А эти глупцы все лезут вверх,

чтобы потом грохнуться оземь с большей высоты. Да, да, дела плохи, вот

увидите сами!

И видя, что на этот раз Сальмон слушает его без улыбки, он обратился к

нему:

- Вы того же мнения, правда? Если дела идут слишком уж хорошо, значит,

скоро все полетит к черту.

Между тем зал понемногу опустел, лишь в воздухе оставались клубы

сигарного дыма - синеватое облако, сгустившееся, пожелтевшее от поднятой

пыли. Мазо и Якоби, снова принявшие благообразный вид, вместе вошли в

кабинет присяжных маклеров. Якоби был больше огорчен своими тайными

личными потерями, нежели поражением своих клиентов, тогда как Мазо, не

игравший за свой счет, бурно радовался так отважно поднятому последнему

курсу. Они переговорили с Делароком о произведенных операциях, держа в

руках книжки с записями, которые их ликвидаторы должны были разобрать

сегодня же вечером, чтобы реализовать заключенные сделки. Тем временем в

зале для служащих, низкой комнате, перегороженной толстыми колоннами и

похожей на неубранный класс, с рядами конторок и вешалкой для платья в

глубине, шумно радовались Флори и Гюстав Седиль. Они зашли сюда за

цилиндрами и теперь ждали сообщения о среднем курсе, который устанавливали

за одной из конторок служащие синдиката, исходя из самого высокого и

самого низкого курса. Около половины четвертого, когда объявление было

вывешено на одной из колонн, молодые люди закричали, закудахтали, запели

петухом, в восторге от прибыльной операции, которую им удалось проделать с

ордерами Фейе. Это давало возможность купить парочку бриллиантов для Шюшю,

замучившей теперь Флори своими требованиями, и заплатить за полгода вперед

Жермене Кер, которую Гюстав имел глупость окончательно отбить у Якоби,

взявшего на содержание цирковую наездницу. Суматоха в зале служащих не

утихала - глупые шутки, возня с шляпами - толкотня школьников, резвящихся

на перемене. А на другой стороне, под колоннадой, наспех заканчивала свои

сделки кулиса. В восторге от полученной разницы, Натансон решился,

наконец, спуститься со ступенек, и слился с потоком последних дельцов,

толкавшихся здесь, несмотря на страшный холод. После шести часов вся эта

толпа игроков, маклеров, кулисье и биржевых зайцев - одни, определив свои

барыши или убытки, другие, подсчитав куртаж, - должна была, облачась во