Союзом Советских Социалистических Республик и Польской Республикой Streszczenie Предисловие По прошествии все новых десятилетий после завершения второй мировой войны отчет

1   2   3   4   5   6   7   8   9   10

с советской стороны я не встретил ни одного слова протеста, и они приняли это заявление без спора. Мало того, они соглашаются, говоря, что тем лучше и что правда, что сейчас Советам действительно требуется передышка, и не стыдятся того, что после усилий пятилетки должны заняться наведением порядка" (Raport J. Kowalewskiego do Szefu Oddziału II Sztabu Głównego, 6.12.1932. – ЦХИДК. Ф.308.Оп.12. Д.120. Л.76).

339 Весьма существенно, что в российской традиции понятие "полонизм" выступало не как синоним "польскости" (в противоположность "русскости"), а как политическая концепция польской элиты, обосновывающая ее претензии на руководство польским обществом.

340 Raport H. Sokolnickiego do MSZ, Moskwa, 21.12.1932. – CAW. 1775/89/538. S.246.

341 Notatka "Rozmowa podpułkownika Kowalewskiego z redaktorem "Izwiestij"Gronskim w dniu 7 listopada 1932 roku na przyjeciu u Kalinina". – ЦХИДК. Ф.308. Оп.12. Д.120. Л.61-62 (рассуждения Гронского переданы латиницей по-русски). Заслуживает внимания эмоциональная и смысловая значимость слова "старый" ("старик"?). В молодой большевистской культуре "Стариком" любовно называли Ленина.

342 Raport H. Sokolnickiego do MSZ, Moskwa, 21.12.1932.S.247.

343 Notatka "Rozmowa podpułkownika Kowalewskiego z redaktorem "Izwiestij" Gronskim w dniu 7listopada 1932 roku na przyjeciu u Kalinina". Л.62.

344 Raport J. Kowalewskiego do Szefu Oddziału II Sztabu Glównego, 19.7.1932. – Там же. Л.46.

345 Cам Ковалевский был близок к этому выводу: "Эти господа из "Известий", естественно, не являются теми, кто принимает решения о советской политике, но являются исполнителями, которые непосредственно получают директивы и которым часто представляется случай беседовать в Совнаркоме и у Сталина" (List J. Kowalewskiego do T. Pelczyńskiego, Moskwa, 20.12.1932. – Там же. Л.80об.-81об).

346 "...Не забывайте, что Пилсудский – это вся Польша", – говорил Сталин своим приближенным, отдавая распоряжение прекратить выпады против Пилсудского в советской печати (по всей вероятности, в 1930-1931 гг.) (Notatka K. Zaborowskiego "Rozmowa z Radkiem dnia 14.3.1936 r."– CAW.1775/89/1136. S.235).

347 Дополнительные штрихи к проблеме восприятия в советских кругах действий Пилсудского добавляют воспоминания Евгения Александровича Гнедина. «В конце двадцатых годов, работая в «Известиях», я написал статью по поводу так называемой пацификации в Польше; такое название правительство Пилсудского дало систематическим репрессиям в Западной Белоруссии; это были жестокие мероприятия, в деревнях свирепствовали карательные отряды, тюрьмы были переполнены. Я озаглавил свою статью об этих событиях «Пацификация как метод внутренней политики». С.А. Раевский, заведовавший иностранным отделом редакции, визируя статью, которая ему не очень понравилась, сказал мне: «Я пропускаю статью только ради заголовка. Я тогда не уловил скрытого смысла в словах этого умнейшего и весьма сдержанного человека» (Е. Гнедин. Выход из лабиринта. М., 1994. С.59-60). Таким образом, применительно к началу 30-х гг., вероятно, правильнее было бы говорить не о появлении аналогии между действиями Пилсудского и Сталина, а об изменении ее истолкований.

348 Представленные материалы нелишне сопоставить с полным отсутствием надежных прямых свидетельств, подтверждающих почти общепризнанный тезис о том, что заключение советско-германского пакта 1939 г. отчасти обусловливалось симпатиями Сталина к гитлеровскому режиму. Критику этого тезиса (порой чрезмерную и даже доходящую до смешного) см.: О.В. Вишлев. Накануне 22 июня 1941 года: Документальные очерки. М., 2001 (в особенности, с.112-113, 116-117).

349 При подготовке согласительной конвенции Москва, напротив, старалась минимизировать определяемые ею конкретные обязательства по мирному разрешению споров. Согласие СССР на заключению такой конвенции оказывалось вынужденной премией тем, кто в ходе "пактовой кампании" 1931-1932 гг. принял на себя обязательства ненападения на СССР (так, Литве, которая заключила договор с Советами шестью годами ранее, летом 1932 г. в заключении согласительной конвенции было отказано (см.: О.Н. Кен, А.И. Рупасов. Указ. соч. С.306)).

350 Cм., в частности: P.S. Wandycz. Historyczne dilematy polskiej polityki zagranicznej // Idem. Z dziejów dyplomacji. L., 1988. S.45-52.

351 Этот тезис в 1932 г. сформулировал неофициальный орган МИД Польши «Przegląd Polityczny” (см.: М. Лечик. Во франко-польско-российском треугольнике. 1922-1934 // Советско-польские отношения в политических условиях Европы 30-х годов XX столетия: Сборник статей. М., 2001. C. 121).

352 Интервью М.М. Литвинова корреспонденту "Пти паризьен", 30.12.1932 // ДВП СССР. Т.12. С.644-645, 647.

353 Характерно, в частности, что курировавший отношения с Японией и Китаем Л.М. Карахан не воспользовался ссылкой на появление новой потенциальной угрозы, хотя в поисках аргументов достигал столь отдаленных сюжетов, как возможность влияния О. Чемберлена на политику образованного летом 1931 г. «национального правительства» Д.Р. Макдональда. Соответствующее решение Политбюро от 20 сентября стало лишь этапом кристаллизации нового курса в отношениях с Польшей, складывание которого отразили предшествующие резолюции высшей инстанции. О непосредственной реакции Политбюро и НКИД на вторжение японской армии в Северо-Восточный Китай см.: С.Г. Лузянин. Россия — Монголия — Китай в первой половине ХХ в.: Политические взаимоотношения в 1911-1946 гг. М., 2000. С.164-165.

354 См., в частности: Письмо Л.М. Кагановича И.В. Сталину, 26.9.1931 // О.В. Хлевнюк и др. (ред.). Указ. соч. С.119-120.

355 Письмо И.В. Сталина К.Е. Ворошилову, 27.11.1931. С.161-163.

356 См., в частности, мнение А. Залеского, высказанное им своему британскому коллеге во время визита в Англию: J. Simon to W. Erskine, 10.12.1931. – PRO. FO/371/15586/N7936. В контексте многочисленных тогдашних спекуляций об отношении Польши к японской агрессии и о значении дальневосточных событий для польско-советских отношений интерес представляют высказывания военного атташе Польши в Москве весной 1932 г. В беседе с заведующим 1-м Западным отделом НКИД Я. Ковалевский "с неожиданной откровенностью" заявил: "Япония вас угробила на Дальнем Востоке в том смысле, что связала вам руки и приковала ваше внимание к Дальнему Востоку. Это имеет для нас огромное значение, ибо освобождает нас от угрозы на нашей восточной границе и развязывает нам руки для нашей западной политики, например, по отношению к Германии. Раз вы беспокоитесь, мы спокойны. Поэтому наши симпатии на стороне Японии. С другой стороны, самый метод действия Японии – захват чужой территории на основании тех или иных территориальных, исторических и этнографических инспираций создает для Польши чрезвычайно опасный прецедент, хотя бы для польско-германских отношений, и с этой точки зрения симпатии Японии не могут быть на стороне Японии" (Дневник Н.Я. Райвида, 27.4.1932. – АВП РФ. Ф.0122. Оп.16. П.160. Д.10. Л.134-135 (запись от 25 апреля)). Этот анализ был, вероятно, близок взглядам, складывавшимся на этот счет в НКИД: Ковалевский, отмечал Райвид вскоре после упомянутой беседы с ним, "самый умный человек в здешней Миссии" (Письмо Н.Я. Райвида Б.Д. Подольскому, 17.5.1932. – Там же. Д.13. Л.20).

357 Письмо В.И Ленина Г.В. Чичерину, 10.2.1922 // В.И. Ленин. Неизвестные документы. 1891-1922 гг. М., 1999. С.504. Неизвестно, сознавал ли Ленин, что цитирует Фридриха Ницше. Но он безусловно понимал: "Конечно, писать этого нельзя д а ж е в с е к р е т н ы х б у м а г а х", и намеревался в последующем сжечь эту записку (Там же). Мы никогда не узнаем, сколько подобных записок было действительно предано огню.

