В. В. Кутявин*

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• В. В. Кутявин Самарский государственный университет польша и поляки, 148.31kb.
• Программа курса историографии новой и современной (ХХ в.) Истории стран европы и америки, 288.29kb.
• В. В. Кутявин Польское восстание 1830-1831 гг и проблема взаимного восприятия русских, 109.29kb.

В. В. Кутявин^*

Самарский государственный университет

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА

И ПОВОРОТЫ РОССИЙСКОЙ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПОЛОНИСТИКИ

Тема «Первая мировая война и общество» предполагает всестороннее и углубленное изучение всех сфер общественной жизни, тех масштабных изменений, того общественного обновления, которые совершались под влиянием войны. Многие из этих изменений сформировали облик XX века, его особенности. В XX в. существенно изменилась роль исторической науки, представления о ее месте в общественной жизни. Российская историческая полонистика, которой посвящен этот очерк, полно и точно отразила те перемены, которые переживала отечественная историография в годы Первой мировой войны.

Фундаментальные идеи российской полонистики окончательно оформились в 1860-х гг., они стали концептуальной базой для последующей историографии¹. В это время на изучение польской истории в России повлияли по крайней мере три фактора, неоднородных по своему характеру, но одинаково значительных по силе своего воздействия: меняющаяся под влиянием буржуазных реформ общественно-политическая ситуация в России; оформление славистического комплекса наук с наметившейся дисциплинарной специализацией; наконец, восстание 1863-1864 гг. в Царстве Польском, резко усилившее интерес к польской проблематике и надолго обеспечившее польскому вопросу острую политическую злободневность.

Восстание 1863 г. разворошило русское общественное сознание, наверное, не меньше, чем Крымская война. На взрыв антипольских настроений в русском обществе первыми и громче всех откликнулись, конечно, публицисты, среди которых ведущее положение сразу заняли М. Н. Катков, К. Н. Леонтьев, Ю. Ф. Самарин и др.² – непреклонные полонофобы и писатели масштабного таланта. Появились многочисленные произведения патриотической беллетристики с характерным набором антигероев – революционеров, нигилистов, поляков³. Конечно, суждения публицистов и беллетристов касались не столько прошлого (хотя историческими аргументами, естественно, пользовались вовсю), сколько настоящего и будущего польского народа, прежде всего польских земель, входивших в состав Российской империи. Польская тема с 60-х гг. XIX в. до Первой мировой войны станет одной из самых жгучих в русской прессе и публицистике, отразившись в бесчисленных публикациях. Новые явления российской жизни открывали и новые аспекты польской проблематики: функционирование конституционных институтов, судьба и перспективы автономии и т. д. В начале XX в. доктрина неославизма также способствовала росту популярности в России истории и культуры польского народа⁴. Убедительным свидетельством прочного и массового интереса к польской культуре и истории являлись многочисленные издания сочинений польских писателей в переводе на русский язык⁵.

Что касается историков, то поистине «историографический штурм» польской проблематики, предпринятый ими в 1860-х гг., принес результаты, впечатляющие и сейчас. За короткий срок появилось более десятка монографических работ, некоторые из этих трудов не утратили свое значение до сегодняшнего дня. Изданная в 1862 г. книга В. И. Герье «Борьба за польский престол в 1733 г.» («историческая диссертация, составленная по архивским источникам») впоследствии будет названа «первой большой исследовательской монографией русского всеобщего историка по новому времени»⁶. В появившихся сразу вслед за нею книгах С. М. Соловьева, Н. И. Костомарова, Д. И. Иловайского, Д. Л. Мордовцева и др.⁷ вопросы польской истории XVIII в., особенно проблема разделов Речи Посполитой, были изложены с такой полнотой, какая и сегодня остается недостижимой для российских историков. Нетрудно заметить, что в центре внимания историков 1860-1870-х гг. оставалась история политическая – особый интерес вызывали своеобразие государственно-политического развития Польши, внешняя политика и т. д. Необычайно притягательной становится проблема национального характера поляков. К апологии традиционализма и монархизма, унаследованной от историков первой половины XIX в., писатели 1860-х гг. добавляли значительно более выраженные националистические мотивы. В их сочинениях отчетливо просматривается один из основных постулатов «русской идеи» – убеждение в историческом превосходстве России над Польшей. Очень скоро появятся и философские обоснования столь популярной в русском сознании «культурологической» антитезы Польша-Россия. Самым известным из таких философских построений, во многом сформировавшимся под влиянием польских впечатлений, была, несомненно, теория Н. Я. Данилевского, сложившаяся к концу 1860-х гг. и изложенная в знаменитой книге «Россия и Европа»⁸. Высокий общий интерес к польской истории сохранялся до Первой мировой войны. Постоянно расширялась проблематика полонистических исследований, в частности, с конца XIX в. несомненную актуальность приобрели вопросы новейшей истории польского народа⁹.

Итак, в центре внимания историков оказалась проблема разделов Речи Посполитой и в первую очередь – причины этого катастрофического для Польского государства события. В 1857 г. Г. Каменьский очень точно заметил: «Падение Польши – факт, представляющий ее значение не наилучшим образом, но именно падение остается и, наверное, долго еще будет оставаться для иностранцев единственным исходным пунктом любых суждений о Польше, обычным содержанием которых бывает следующая, a priori принятая основная мысль, представленная как приговор: Польша пала, значит она должна была пасть»¹⁰. Для многих русских писателей проблема падения Польши оказывалась именно «исходным пунктом» - поиски причин разделов конца XVIII в. могли уводить историков в очень далекое прошлое, заводить в различные сферы исторической жизни, но при этом отпечаток финализма ощущается во многих работах, даже посвященных раннесредневековой истории польского народа. Восстание 1863 г. оживило все традиционные для русского общества антипольские схемы, фобии и комплексы: политические, религиозные, цивилизационные и др. – элементы ненависти и непримиримости заметны не только в полемике публицистов и журналистов, но и в вполне академических трудах.

Полный «реестр» характеристик Польши и поляков содержится в монографиях С.М. Соловьева и Н.И. Костомарова, лучших созданиях российской исторической полонистики 1860-х гг. Другие труды русских историков, посвященные Польше, не содержали ничего нового в концептуальном отношении, хотя политические мотивировки и представления о соотношении и взаимной обусловленности явлений и закономерностей польского прошлого могли меняться. Обсуждая проблематику разделов Речи Посполитой, русские историки пореформенной эпохи высказали много суждений по поводу особенностей исторического развития Польши, ставших причиной этой трагедии: своеобразие национального характера поляков, сословный эгоизм шляхты, «иезуитское католичество», «уродливое» общественно-политическое устройство, бесчеловечная эксплуатация крестьян, измена славянству, экспансия на восток и т. д. При всем многообразии оценок существовали и некоторые общие – принципиальные – положения, которые разделялись историками разных направлений: с редким единодушием писалось о нежизнеспособности польского государства, а значит неизбежности и закономерности падения Речи Посполитой. Инициатором и виновницей разделов обычно называли Пруссию, законность же территориальных приобретений России на западе не подвергалась сомнению, ибо идея исторической территории с традиционными границами, стала культовой не только для историков 60-80-х гг. XIX в., которые писали под свежим впечатлением от восстания 1863 г., но и для историков-либералов конца XIX – начала XX вв., так охотно подчеркивающих свои идейные и методологические отличия от коллег из предшествующего поколения¹¹.

Чрезвычайно важно замечание Т.Т. Кручковского о том, что при обращении к польской проблематике «размывались четкие границы между либералами и консерваторами»¹². К такому же выводу склоняется и В.А. Якубский: «Разброс мнений по поводу польского прошлого и управляющих им закономерностей оказывается не так велик, - пишет он. – На почве полонистики отчасти стиралась грань между славянофилом и западником»¹³. Получается, что русская историография рассматриваемого периода в своем отношении к польской проблематике выражала «русский», т. е. разделяемый самыми широкими общественными кругами, взгляд на Польшу, ее историческую судьбу, ее будущее.

Такой, во многом мифологизированный, образ Польши прямо влиял на выбор изучаемой русскими полонистами проблематики: Ливонская война, Брестская уния, участие поляков в событиях Смутного времени, войны XVII в. и т. д. оживляли в памяти русских читателей обиды, нанесенные некогда Польшей, внушали мысль об «извечном» польско-русском конфликте, укрепляли антипольские стереотипы, способствовали формированию русской культурной и политической традиции, неотъемлемым элементом которой в XIX в. становится полонофобия. За мифологизацией неизбежно следовала демонизация Польши и поляков, которая, в свою очередь, могла служить оправданием жесткой политики империи в польских землях – политики, нередко доставлявшей моральный дискомфорт русским либералам и демократам. Исторические исследования, таким образом, постоянно перебивались явной или скрытой политической полемикой.

События 1905 г. открывают возможность демократизации политической жизни в империи, в том числе и новой – более компромиссной и эффективной – политики по отношению к полякам. Несмотря на это, стереотип Польши и поляка, сложившийся в литературе первых пореформенных десятилетий, не претерпел принципиальных изменений в работах профессиональных историков. На суждения историков, конечно, влияли новые общественно-политические обстоятельства, растущее убеждение в бесплодности прежней российской политики в польских землях, обостряющееся российско-германское противостояние и другие факторы. Нельзя вместе с тем не заметить явного желания русских историков-либералов начала XX в. (Н. И. Кареева, В. О. Ключевского, А. Л. Погодина, В. А. Францева и др.) понять национальные стремления польского народа. Меняется даже тональность рассуждений о Польше - почти исчезают прямолинейные упреки, сарказм и ирония, которыми переполнены тексты, например, 60-70-х гг. XIX в.

Но даже в начале XX в., когда с обеих сторон – польской и российской – наметилось некоторое стремление к компромиссу, из академической среды вновь доносились переполненные эмоциями антипольские высказывания, с конца XIX в. все чаще соединявшиеся с антисемитизмом. Профессор П.А. Кулаковский, например, относил поляков к «прирожденным иудам, смешавшимся с евреями… настолько, что уместнее именовать Галицию… «Новой Галилеей»¹⁴, а в 1907 г. писал: «Поляки не нация, а лишь орудие борьбы с русской нацией… Мы не должны мириться ни с какими «автономиями» для Польши, ни с какими уступками»¹⁵. Вспоминается, что С. Ю. Витте, один из немногих сановников империи, готовых обсуждать польский вопрос, в конце 1905 г. предостерегал Р. Дмовского от неоправданных упований на благосклонность российского общественного мнения по отношению к полякам¹⁶. Об этом же писал в 1907 г. А. Л. Погодин, искренний полонофил, один из лучших в России знатоков польской истории: «Польский вопрос не пользуется симпатиями в русском обществе и, что всего больнее, в лучшем, прогрессивном обществе»¹⁷.

Разительное изменение русской точки зрения на польский вопрос – прежде всего как политический, но также и исторический – произошло в 1914 г. В начавшейся мировой войне резко возрастало политическое и стратегическое значение польских земель, в связи с чем российские власти стремились снискать поддержку поляков обещаниями автономии, свободы национального развития и т. п. Уже 1 (14) августа 1914 г. главнокомандующий русской армией великий князь Николай Николаевич обратился к полякам: «Полтора века тому назад живое тело Польши было растерзано на куски, но не умерла душа ее. Она жила надеждой, что наступит час воскресения польского народа, братского примирения его с Великой Россией… Пусть сотрутся границы, разрезавшие на части польский народ! Да воссоединится он воедино под скипетром русского царя! Под скипетром этим возродится Польша, свободная в своей вере, в языке, в самоуправлении»¹⁸. В воззвании было много пафоса, но мало конкретных обязательств, тем не менее могло показаться, что «высочайшая воля» выражена недвусмысленным образом. Получив столь высокое «благословение», российские пресса и литература с ликованием выражали польскому народу свое сочувствие. «Опять родного нам народа / Мы стали братьями…», - написал уже 1 августа 1914 г. В. Я. Брюсов, и затем в первый год войны на российских читателей обрушилась настоящая лавина полонофильствующих текстов. Свои симпатии полякам торопились высказать многие известные поэты, писатели, публицисты, философы¹⁹.

Полонофильская позиция в историографии, пожалуй, наиболее последовательно была представлена в книге А. Л. Погодина «История польского народа в XIX веке», написанной быстро, без глубокого изучения первоисточников и архивных материалов. Последовательный сторонник конституционного представительного правления, А. Л. Погодин еще до войны неоднократно высказывался за политическую автономию Польши в составе Российской империи. Программа автономии Польши, которая еще недавно воспринималась как скрытый вызов властям, теперь открыто и оживленно обсуждалась представителями российской элиты. Конечно, А. Л. Погодин оказался одним из наиболее горячих пропагандистов этого политического проекта.

В трактовке «сакраментальной» для российской историографии проблемы разделов Польши Погодин очень близко подошел к типичным суждениям польских историков «варшавской школы»: «Главным фактором, вызвавшим эту трагедию, явилось соперничество двух держав, которые были разделены Речью Посполитой: это были Россия и Пруссия…»²⁰. Подобное понимание главной причины разделов Речи Посполитой, так расходящееся с господствующей в российской историографии традицией, становилось, как правило, естественным и необходимым основанием для создания позитивного, даже апологетического образа Польши. Действительно, А. Л. Погодин написал уже в предисловии: «История польского народа в 19 веке – одна из самых поучительных страниц в истории человечества. Народ, потерявший в конце 18 в. свое государственное существование, разделенный тогда непроходимыми безднами на несколько классов, разрезанный разделами на части, присоединенные к сильным государствам, - этот народ объединился в своем национальном сознании, создал при самых тяжелых политических условиях могучую национальную культуру и сложился в народ государственный, зрелый для нового государственного существования»²¹. По существу, мы видим здесь очень краткую схему польской истории XIX в., так отличающуюся от прежних характеристик истории поляков в Новое время²². «Новым государственным существованием» польского народа, по убеждению А. Л. Погодина, будет «автономия Польши, связанной с Россией государственным единством»²³. Не остается сомнений в том, что исторические аргументы использовались историком главным образом для обоснования и пропаганды политической программы – в историческом сочинении не раз вспоминается воззвание великого князя Николая Николаевича, с нескрываемым энтузиазмом повторяется идея автономии польских земель. Вторая ключевая мысль книги – как совершенно очевидно, тоже преимущественно политическая – состоит в том, что именно Россия, а не Германия или Австро-Венгрия, обеспечит наилучшие условия национального существования поляков. Программа политической автономии польских земель пропагандировалась и во многих других работах, посвященных истории Польши, в том числе написанных тем же А. Л. Погодиным²⁴.

Казалось бы, впервые в России создавались условия для преодоления в общественном сознании негативного стереотипа Польши и поляков. Однако при такой-то традиции полонофобии, как в России, и таком «культурном слое» трудных польско-русских отношений подобные ожидания едва ли можно признать оправданными. К тому же «золотая пора» русского полонофильства, во многом инспирируемого «сверху», оказалась очень короткой – уже осенью 1915 г. польские земли находились вне юрисдикции России, и это, естественно, резко снизило интерес к ним со стороны правительства и российского общественного мнения. Лишившись столь мощной политической поддержки и общественного внимания, российская полонистика быстро угасала – с осени 1915 г. до конца войны количество публикаций, посвященных Польше, многократно уменьшилось.

Из Первой мировой войны российская историческая полонистика, как и вся историческая наука, выходила со сложным опытом. Историография этого периода была слишком идеологизированной и политизированной, чтобы внести значимый вклад в действительное познание польской истории. При всех благородных намерениях наших историков-либералов приходится признать, что объективно в их сочинениях за исторической риторикой и историческими сантиментами отчетливо просматривались идеологические доктрины, а часто и политические, т. е. еще более утилитарные, программы. Какой бы умеренной и ограниченной не казалась нам сейчас политическая ангажированность историков начала XX в., сама зигзагообразная, точно отражающая колебания политического курса, схема развития российской исторической полонистики в годы войны предвещала новые функции и роль исторической науки после Первой мировой войны. Историография расставалась с академическими («профессорскими») идеалами XIX века и становилась одним из могущественных пропагандистских институтов прагматичного XX века. Что касается отечественной полонистики, то ее пропагандистский опыт существенно обогатится уже в ближайшие годы, столь примечательные радикальными политическими поворотами - мировая война сменилась революцией, за которой наступила гражданская война²⁵.

Примечания