Geum.ru

Энн Райс Мемнох-дьявол

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   12   13   14   15   16   17   18   19   ...   23
ГЛАВА 14

— Мой ответ последовал через мгновение,— сказал Мемнох. Взглянув на меня, он слегка приподнял брови.— Я сказал: «Нет, Господи, Ты ни с кем так не поступишь. Мы все твои дети. Это чересчур жестоко по отношению к кому-то или чему-то, умышленно созданному. Нет, Господь мой. Когда мужчины и женщины земли поведали мне, что им представлялись подобные мучения для грешников и эта мысль доставляла им боль и страдание, я уверил их, что такого места не существует и никогда не будет существовать».

По небесам прокатился смех. От одного края небес до другого. Каждый ангел смеялся, и, разумеется, этот смех был мелодичен и, как всегда, наполнен восторгом и удивлением, но то был смех, а не песня.

Не смеялось лишь одно существо. Я. Мемнох. Я стоял там, с полной серьезностью и неподдельным изумлением спрашивая, над чем они смеются.

И тут случилась престранная вещь. Бог тоже смеялся — негромко, в унисон с прочими или, скорее, задавая ритм, и только когда Его смех постепенно замер, умолкли и остальные.

«Итак, ты сказал им такое, Мемнох. Что никогда не будет ада, вечного наказания грешникам. Никогда, и что такое место не может существовать».

«Да, Господи,— отвечал я.— Я не мог себе представить, почему они придумали это. Если только в злости на врагов...»

Смех раздался вновь, но Бог остановил его. Господь молвил:

«Мемнох, всю ли бренную плоть оставил ты на земле? Владеешь ли ты всеми способностями ангела? Не по привычке ли разыгрываешь простака?»

Я заговорил громко, перекрывая несмолкающий смех:

«Нет, Господи, я мечтал об этом мгновении. Разлука с Тобой была подобно агонии. Я делал то, что делал, во имя любви, не так ли? Ты конечно же знаешь это лучше моего».

«Боюсь, так и было,— отвечал Он.— Это была любовь, да, верно».

«Господи, я мечтал, что Ты позволишь мне предстать перед Тобой и все объяснить, изложить доводы, пришедшие мне в голову, когда я впервые увидел дщерь человеческую и пошел за ней. Будет ли мне это дозволено?»

Молчание.

Бог и Его окружение не проронили в ответ ни слова, но я вдруг почувствовал, что некоторые из воинов небесных придвинулись ко мне ближе. Сначала я подумал: они просто расправляют на свету крылья,— а затем понял, что сразу за мной стоит небольшая группа ангелов, и что они все время находились с краю толпы, и вот их подталкивают в мою сторону.

Разумеется, я знал этих ангелов — кого-то больше, других — нет. Они принадлежали к разным чинам.

Я в смущении взглянул на них, а потом на Престол Господень.

«Мемнох,— заговорил вдруг Господь.— Те, что позади тебя,— это твои соратники, они тоже просят, чтобы было исполнено твое желание доказать свою правоту, в надежде, что и им будет сие дозволено».

«Не понимаю, Господи»,— ответил я, хотя понял сразу же, ибо я прочитал на их лицах скорбь и увидел, как они льнут ко мне, словно ища защиты. Я мгновенно догадался, в чем дело: в своих странствиях по земле эти ангелы совершили то же самое, что и я.

«Без подобного размаха или изобретательности, как у тебя,— молвил Господь Бог,— но они тоже приметили жар и тайну в отношениях мужчин и женщин, и они тоже нашли прекрасных дщерей человеческих и взяли их в жены».

Снова послышался великий гомон. Некоторые смеялись все тем же легким смехом, словно происходящее было новым великолепным развлечением, а другие были озадачены; стоящие около меня ангелы-хранители, являющие небольшую группу по сравнению с прочим небесным воинством, в отчаянии смотрели на меня, некоторые даже с упреком, и вот из их толпы прозвучал шепот:

«Мемнох, мы видели, как ты делал это».


Смеялся ли в это время Господь? Мне не было слышно. Свет лился мощным потоком из-за плеч и голов, из-за мутных фигур серафимов и херувимов, и сокровища любви представлялись вечными и незыблемыми, как и всегда.

«Не затем спустились с небес Мои сыновья, и не затем они побывали в рассеянных по земле племенах, чтобы познать плоть, но все же они сделали это. Конечно, как Я уже говорил, с гораздо меньшим желанием возмутить мировые устои и намеренно разрушить Мой замысел, как это было у тебя, Мемнох».

«Господи-Владыка, прости меня»,— прошептал я. И из стана моих соратников раздался такой же приглушенный и почтительный хор голосов.

«Но ответьте мне, вы, стоящие позади Мемноха: что вы можете сказать в свое оправдание? Почему совершили такое, и что нового открыли, и какие доводы представите перед Судом Небесным?»

Ответом было молчание. Все эти ангелы распростерлись перед Господом ниц, с такой самоотрешенностью моля о прощении, что красноречие было бы излишним. Я стоял в одиночестве.

«Ах,— сказал я,— похоже, Господи, я остался один».

«А разве не всегда так было? Мой сын небес, мой ангел, не доверяющий Богу».

«Господи, я доверяю Тебе! — немедленно ответил я, вдруг разгневавшись.— Доверяю! Но я не понимаю этих вещей и не в силах утихомирить свой рассудок или свою природу, это для меня невозможно. Нет, не то чтобы невозможно, но кажется... не совсем правильно хранить об этом молчание Правильным мне представляется доказывать свою правоту. Мне кажется, что величайшее дело, которое я могу сделать,— это доказать свою правоту и тем самым ублаготворить Господа».

Среди прочих, казалось, царили серьезные разногласия — не среди хранителей, у которых не хватало смелости встать во весь рост и крылья которых были сложены за спиной, как у испуганных птиц в гнезде, но в самом Суде Небесном. Оттуда слышались бормотание, какие-то песенки, обрывки мелодий и смеха, глубокомысленные вопросы, произнесенные тихим голосом. Ко мне повернулись лица многих с нахмуренными бровями, выражающие любопытство с примесью гнева.

«Доказать свою правоту! — молвил Господь.— Но прежде чем начнешь, вспомни, ради Меня и всех присутствующих, что Мне ведомо все. Я знаю человечество так, как тебе никогда его не узнать. Я видел его окровавленные алтари, и его ритуальные пляски, и его дымящиеся жертвы, я слышал вопли раненых, страждущих, медленно умерщвляемых. Я зрю природу в человечестве так же, как вижу ее в дикости морей и лесов. Не отнимай у меня время, Мемнох. Или, иными словами, чтобы тебе было понятней,— не отнимай время, которое проводишь со Мной».

Итак, этот момент настал. Я стоял, спокойно подготавливая себя. Никогда за время своего существования не ощущал я важности события, как это было в тот момент. Это можно было назвать волнением или, быть может, возбуждением. У меня были слушатели. И я не испытывал никаких колебаний! Но я был разгневан на всю эту толпу, лежащую ниц позади меня и безмолвствующую! И неожиданно в своем гневе я понял, что, пока они там лежат, оставляя меня один на один с Богом и Его Судом, я не вымолвлю ни слова. Я сложил на груди руки и остался стоять.

Господь рассмеялся неспешным ласковым смехом с восходящей интонацией, и тогда все обитатели небес засмеялись тоже. И Бог обратился к распростертым ниц:

«Встаньте, сыны Мои, или мы здесь останемся до скончания времен».

«Это насмешка, Господи, но я ее заслужил,— сказал я.— Благодарю Тебя».

Я слышал, как, шумно шелестя крыльями и хитонами, они поднимаются позади меня, чтобы стать по меньшей мере такими же высокими и прямыми, какими могли быть храбрые люди, живущие на земле под ними.

«Господи, мои доводы просты,— вымолвил я,— но ты конечно же не сможешь от них отмахнуться. Я изложу их как можно доходчивее и точнее. До какого-то момента своего развития приматы там, внизу, были частью природы и подчинялись ее законам. По мере усовершенствования их мозга они делались все более изобретательными, и их сражения с другими животными становились самыми свирепыми и кровавыми из того, что довелось видеть Суду Небесному. Все это правда. И весь их интеллект привел к умножению средств, которыми человечество навлекало на себя великие страдания.

Но ничто из увиденного мною на войне, и на казнях, и даже при опустошении целых поселений и деревень не превосходило по дикости сцены, происходящие среди насекомых, или рептилий, или низших млекопитающих, которые слепо и бессмысленно борются за две вещи: чтобы выжить и чтобы произвести как можно больше потомства».

Я остановился — из вежливости и чтобы произвести эффект. Господь ничего не сказал. Я продолжал:

«Затем наступил момент, когда эти приматы довольно сильно приблизились к Твоему образу, каким мы воспринимаем его в себе самих и который в определенном смысле отличается от прочей природы. И когда им стала очевидна логика жизни и смерти, это не означало лишь проявления самосознания. Не настолько это было просто. Напротив, самосознание выросло из новой и совершенно неестественной способности любить.

И именно в те времена человечество стало разделяться на семьи, кланы и племена, объединенные внутри себя сокровенными знаниями о личности друг друга, а не общностью вида, и они вместе переживали страдания и счастье, связанные узами любви. Господи, род человеческий — вне природы. Если бы Ты снизошел и...»

«Мемнох, берегись!» — прошептал Бог.

«Прости, Отче,— ответил я, кивая и сжимая за спиной руки, чтобы не начать ими яростно жестикулировать.— Я хотел сказать вот что: спустившись вниз и заглянув в семьи, здесь и там по всему миру, Тобой созданному, я воспринял семью как новый неподражаемый цветок, соцветие чувств и интеллекта, из-за своей хрупкости оторвавшееся от природных стеблей, от которых питалось, и теперь оказавшееся во власти стихии. Любовь, Господи,— я наблюдал ее, я чувствовал любовь мужчин и женщин друг к другу и к их детям, и желание жертвовать друг ради друга, и скорбь по умершим, и желание отыскать души этих умерших в грядущей жизни, и думать о грядущем, где они смогут вновь соединиться с этими душами.

Именно благодаря этой любви и семейным узам, благодаря этому редкому и неподражаемому соцветию — такому созидательному, Господь мой, что оно казалось подобием Твоих созданий,— души этих существ оставались живыми и после смерти! Что другое в природе могло бы совершить это, Господи? Все, что было взято, отдается земле. Твоя мудрость проявляется повсюду; и всех тех, кто страдает и умирает под сводом Твоих небес, милосердно погружают в жестокое неведение относительно порядка вещей, который в конечном итоге подразумевает их собственную смерть.

Но не мужчин и не женщин! В сердце своем, любя друг друга — супруг супругу, одна семья другую семью,— они вообразили себе Небеса, Господь мой. Они вообразили то время, когда воссоединятся души и восстановится человеческий род, и все запоют в блаженстве! Они придумали себе вечность, потому что этого требует их любовь, Господи. Они зачали эти идеи, как зачинают детей из плоти! Я, ангел-хранитель, и я это видел».

И снова настала тишина. Небеса безмолвствовали, и звуки исходили лишь от лежащей внизу земли: шепот ветра, слабое колыхание морей и неясные, отдаленные стенания душ — на земле и в преисподней.

«Господи,— молвил я,— они стремятся к небесам. Они воображают себе вечность или бессмертие — не знаю что именно. Они страдают от несправедливости, разлук, болезней и смерти, на что никакие другие животные не способны. И души их велики. В преисподней они становятся выше любви к себе и забот о себе во имя любви. Любовь бесконечно обращается между землей и преисподней. Господи, они создали нижний круг незримого судилища! Они пытаются умилостивить Твой гнев, ибо знают, что Ты здесь! И, Господи, они хотят знать о Тебе все. И о себе тоже. Они знают и хотят приумножать знание!»

То были главные мои доводы, и я это понимал. Но опять Господь не прервал меня и не ответил мне.

«Я воспринял людей,— продолжал я,— по меньшей мере как Твое величайшее свершение, еще бы — создать существо, наделенное самосознанием, имеющее представление о времени, с достаточно развитым интеллектом, способным к столь быстрому усвоению знаний, что даже не всякий ангел-хранитель способен на это.

Предложение, с которым я пришел к тебе, Господи, таково: нельзя ли подарить этим душам, пребывающим ли во плоти, обитающим ли в преисподней, часть нашего света? Нельзя ли подарить им свет, подобно тому, как животным дают воду, когда те хотят пить? И не могут ли эти души, удостоенные однажды божественного доверия, рассчитывать на то, что займут какое-то, пусть малое, место на этом Суде Небесном, которому нет конца?»

Наступившая тишина казалась дремотной и вечной, словно до начала времен.

«Нельзя ли попытаться сделать это, о Господи? Ибо, если не пытаться, не будет ли участь тех невидимых выживших душ состоять в том, что они станут грубеть и все больше увязать во плоти и это приведет не к познанию истинной природы вещей, а к появлению извращенных идей, основанных на отрывочных фактах и инстинктивном страхе?»

На этот раз я не стал выдерживать вежливую паузу и сразу продолжил:

«Господи, когда я вошел в плоть, когда я был с женщиной, то это произошло потому, что она была прекрасна — да! — и напоминала нас, и могла даровать тот вид плотского наслаждения, который нам неведом Само собой разумеется, Господи, это наслаждение неизмеримо мало в сравнении с Твоим величием, но говорю Тебе, Господи, в тот миг, когда я возлег с нею, а она — со мною и мы вместе познали это наслаждение, рев того невеликого пламени все же напоминал звуки песен обитателей горних высот!

На один миг сердца наши остановились, Господи. Мы познали вечность через плоть — мужчина во мне знал, что женщина это тоже понимает. Мы познали нечто возвышающееся надо всеми земными чаяниями, нечто истинно божественное».

Я умолк. Что еще мог я сказать? Не расцвечивать же свои доводы примерами для Того, Кто знал все на свете. Со сложенными на груди руками я почтительно посмотрел вниз, размышляя и прислушиваясь к душам в преисподней; на одно мгновение их слабые отдаленные крики отвлекли меня, оторвали от божественного присутствия, дали понять, что эти души зовут меня, напоминают о моем обещании, надеются на мое возвращение.

«Господи милосердный, прости меня,— вымолвил я.— Твои чудеса околдовали меня. Прости, если я нарушил Твои намерения».

И снова воцарилась грозовая тишина, абсолютно пустая. То была пустота, о которой живущие на земле не могут и помыслить. Я стоял на своем, потому что ничего нельзя было поделать с тем, что свершилось, и я чувствовал в душе, что каждое произнесенное мной слово правдиво и не заражено страхом. Я очень ясно осознал: что бы Господь ни сделал — вышвырнул бы меня с небес или подверг любому другому наказанию,— я и вправду того заслуживаю. Я был созданным Им ангелом и подчиняться мог лишь Ему одному. И Он вправе меня уничтожить, если пожелает. И снова в памяти моей возникли вопли из преисподней, и я, подобно смертному, стал спрашивать себя, отошлет ли Он меня туда вскоре или сделает нечто менее устрашающее, ибо в природе существуют бесчисленные примеры мучительной гибели и катастроф, а как ангела Бог мог заставить меня испытать любое страдание — я это знал.

«Я верю тебе, Господи,— вдруг сказал я, почти не задумываясь.— Иначе я упал бы ниц, как другие ангелы. Я не имею в виду, что они не верят, я только собираюсь сказать, что полагаю, ты хочешь, чтобы я понял Твое великодушие, что Твоя суть — это великодушие, и ты не потерпишь, чтобы людские души стенали во мраке и забытье. Ты не потерпишь, чтобы человечество пребывало без всякого намека на божественное».

Наконец Он заговорил, очень тихо и как бы нехотя:

«Мемнох, ты дал им больше, чем намек».

«Да, Господи, это так. Но, Господи, души умерших в большой степени вдохновляют людей и ободряют их, и эти души стоят вне природы и укрепляются день ото дня. Если существует некий естественный вид энергии, находящийся за пределами моего понимания, то это будет для меня сильным потрясением. Ибо, похоже, они сделаны из той же субстанции, что и мы, Господи,— невидимой,— и каждая из этих душ неповторима и обладает собственной волей».

Снова настала тишина. Потом Бог заговорил:

«Прекрасно. Я выслушал твои доводы. А теперь у Меня есть к тебе вопрос За все то, что ты дал человечеству, Мемнох, чем конкретно люди воздали тебе?»

Я был застигнут этим вопросом врасплох.

«Только не говори мне о любви, Мемнох,— продолжал Он.— Об их способности любить друг друга. Суд Небесный хорошо осведомлен и находится в полном согласии на сей счет. Но что они дали тебе, Мемнох? Что ты получил в обмен на риск побывать в их царстве?»

«Самоутверждение, Господи,— торопливо произнес я, затрагивая глубочайшую правду и не кривя душой.— Они познали ангела, увидев оного. Как раз то, чего я и ожидал».

«Ха-ха!» — От Престола Небесного покатились раскаты смеха — настолько звучные, что, без сомнения, достигли ушей несчастных, страждущих в преисподней. Все небеса содрогались от хохота и пения.

Сначала я не осмеливался говорить или что-либо предпринять, потом вдруг, со злостью или, скорее, с упрямством, поднял руку.

«Но я говорил совершенно серьезно, Господи! Я не был для них неким существом, не досягаемым даже в грезах! Господи, создавая вселенную, бросал ли Ты семя для того, чтобы эти существа возвысили к Тебе свои голоса? Скажешь ли Ты мне об этом? Смогу я узнать, как было дело?»

Унявшиеся ангелы расположились маленькими группами, и вскоре смех совершенно замер, а вместо него раздалось тихое пение, восхваляющее Господа в его терпении, отдающее дань Его терпению в отношении меня.

Я не стал присоединяться к пению. Я смотрел на огромные, расходящиеся в стороны от Бога потоки света, и мысль о необъяснимости присущих мне упрямства, гнева и любознательности несколько смягчила меня, но ни на секунду не ввергла в отчаяние.

«Верую в тебя, Господи. Ты знаешь, что делаешь. Должен знать. Иначе мы... погибнем».

Я остановился, пораженный тем, что только что произнес. Это намного превосходило любой вызов, который я до сих пор бросал Богу, намного превосходило любое сделанное мной предположение. И я в ужасе воззрился на свет и подумал: «А что, если Он не ведает, что творит, и никогда не ведал!»

Я вскинул ладони к лицу, чтобы не дать губам произнести нечто опрометчивое и ограждая мозг от поспешных богохульных мыслей. Я знал Бога! Бог был там. И я стоял пред Ним. Как я только осмелился помыслить такое, и все же это Он говорил раньше: «Ты не веришь в меня»,— имея в виду именно это.

Казалось, Божественный свет становится бесконечно ярким, он проникал повсюду, фигуры серафимов и херувимов стали маленькими и совершенно прозрачными, и свет наполнил меня и заполнил углубления в телах всех ангелов; и я ощутил единение с ними и всю великую любовь к нам Господа, сильнее которой мы не могли себе вообразить ничего.

Тогда заговорил Господь, совершенно другими словами, ибо они состязались с этой лучезарной любовью, переполнявшей мыслящий разум. Тем не менее я услыхал их, и они проникли в мою душу.

И все остальные тоже услышали их.

«Мемнох, отправляйся в преисподнюю,— молвил Он,— и отыщи там не более десяти достойных душ, которые могли бы примкнуть к нам на небесах, из всех обитающих там миллионов. Говори им что угодно, но отыщи десять, которые, на твой взгляд, достойны жить рядом с нами. Затем приведи эти десять душ ко мне, и мы продолжим наш разговор».

Я был в восторге.

«Господи, я могу это сделать, знаю, что могу!» — воскликнул я.

И вдруг я увидел лица Михаила, и Рафаила, и Уриэля, почти ослепленных Божественным светом, который, впрочем, начинал меркнуть и стал переносимым. Казалось, Михаил боялся за меня, а Рафаил рыдал. Уриэль, похоже, бестрепетно наблюдал, не пребывая ни на моей стороне, ни на стороне душ, ни на чьей. Такое лицо, как у него, было у ангелов до начала времен.

«Я могу идти? — спросил я.— И когда мне возвращаться?»

«Когда получится,— сказал Бог,— и когда сможешь».

До меня дошло. Если я не найду эти десять душ, то могу не возвращаться.

Я кивнул. Чудесная логика. Я понял. И принял ее.

«На земле проходят годы, пока мы беседуем, Мемнох. Твое поселение и посещенные прочими места превратились в города; мир вращается в лучах небесного света. Что мне сказать тебе, возлюбленный мой, кроме того, что сейчас тебе надлежит отправиться в преисподнюю и как можно скорее вернуться с теми десятью душами».

Я уже собирался спросить: «А что будет с хранителями, этими смиренными ангелами, моими соратниками, познавшими плоть?» — когда Господь ответствовал:

«Они будут ожидать твоего возвращения в надлежащем месте небес. Они не узнают ни Моего решения, ни своей участи, пока ты не приведешь ко Мне эти души, Мемнох, души, которые я сочту достойными обитать в Моей божественной юдоли».

«Понимаю, Господи. И с Твоего разрешения отправляюсь!»

И не спрашивая более ни о чем, не обсуждая никаких правил и ограничений, я, Мемнох, архангел и обвинитель Бога, немедленно покинул небеса, спустившись в обширные призрачные области преисподней.


ГЛАВА 15

— Но, Мемнох,— прервал его я.— Он не определил для тебя критерий отбора! Как надлежало тебе оценивать те души? Как бы ты узнал?

Мемнох улыбнулся.

— Да, Лестат, именно это Он и сделал, и именно так поступил, и поверь мне, я это сразу понял. Не успел я попасть в преисподнюю, как критерий отбора для вхождения на небеса полностью завладел моим умом, сделавшись навязчивой до отчаяния идеей. Это в точности стиль Его поведения, верно?

— Я бы на твоем месте спросил.

— Нет-нет. У меня не было такого намерения. Я выбрался оттуда и принялся за работу! Как я говорил, таков был Его стиль, и я понимал, что единственная моя надежда заключается в выработке собственного критерия и его обосновании, понимаешь?

— Думаю, да.

— Не думаешь, а знаешь,— сказал он.— Ладно. Только представь. Население мира разрослось до миллионов, и хотя города поднялись не во многих местах, но в основном в той самой долине, куда я спустился и где оставил свои знаки на стенах пещер. Человечество распространилось по планете на север и юг, как только могло; на разных стадиях развития возникали поселения, городки и крепости. Та земля, где выросли города, полагаю, называется сейчас Месопотамией. Или это Шумер? Или Ур? Ваши ученые с каждым днем открывают все больше и больше.

Безумные фантазии человека по поводу бессмертия и воссоединения с умершими дали повсеместный толчок к появлению религии. В долине Нила возникла цивилизация поразительной стабильности, и в то же время на земле, которую мы называем Святой, постоянно шли войны.

Итак, я спустился в преисподнюю, которую раньше созерцал лишь снаружи. Она теперь стала огромна и вмещала в себя и некоторые из первых душ, когда-то кипевших жизнью, и миллионы душ, чьи убеждения и устремления к вечности привели их в это ужасное место. Безумные надежды повергли в смущение бессчетное их число. Некоторые стали столь сильными, что захватили главенство над остальными. А некоторые освоили хитрость возвращения на землю, избегнув взаимного притяжения других невидимых душ,— для того чтобы оказаться вблизи от плоти, в которую смогут вселиться вновь, или повлиять на нее, или нанести вред, или любить, если представится случай.

Мир, населенный душами! И иные из них, совершенно потеряв память о своем человеческом существовании, сделались теми, кого земные мужчины и женщины называют демонами, рыскающими вокруг, жаждущими завладеть человеком, произвести опустошение или навлечь несчастье, насколько позволят обстоятельства.

— И один из них,— сказал я,— превратился в мать или отца вампиров вроде нас.

— Да, верно. Эту мутацию создал Амель. Но она не была единственной. На земле есть и другие монстры, обитающие между видимым и невидимым; но величайшей движущей силой мира всегда были и остаются судьбы миллионов людей.

— Мутации никогда не влияли на ход истории.

— И да и нет. Разве не значит что-нибудь вопль безумной души, исторгаемый пророком из плоти и крови, если слова этого пророка записаны на пяти различных языках и выставлены на продажу на полках магазинов в Нью-Йорке? Можно сказать, что процесс, который я наблюдал и описал Господу, продолжается; иные души умерли, иные укрепились, другим удалось фактически возродиться в новом теле, хотя с помощью какой уловки, этого я в то время не знал.

— А сейчас знаешь?

— Реинкарнацию никоим образом нельзя назвать вещью обычной. И вовлеченные в нее души выигрывают совсем немного. Можно представить себе ситуации, когда она возможна. Происходит ли она при угасании души ребенка и всегда ли сопровождается воплощением в новом теле — зависит от каждого отдельного случая. Тех, кто постоянно участвует в реинкарнации, нельзя сбрасывать со счетов. Но это, как эволюция вампиров или других связанных с землей бессмертных существ, уже отдельная небольшая сфера. Еще раз напоминаю, что сейчас мы говорим о судьбе человечества, о мире человеческом в целом.

— Да, я вполне понимаю. Возможно, лучше, чем ты думаешь.

— Хорошо. Итак, не имея критерия отбора, я все же отправился в преисподнюю и обнаружил там огромное разросшееся подобие земли! Души дали волю воображению и создали в своем невидимом бытии всевозможные неуклюжие здания, немыслимых существ, монстров — этакое буйство воображения без контроля со стороны небес, и, как я и догадывался, огромное число душ не знали, что они мертвы.

И вот я погрузился в самую гущу всего этого, изо всех сил пытаясь оставаться невидимым, представить себя лишенным всякой различимой формы, но сделать мне это не просто. Ибо я оказался в невидимом царстве — все там было невидимо. И вот я принялся в полумраке бродить по унылым дорогам, среди уродливых, почти лишенных формы существ — стенающих, умирающих. А ведь сам я пребывал в обличье ангела.

Тем не менее эти потерянные души не очень-то замечали меня! Похоже, многие из них плохо видели. Ты ведь знаешь, что это состояние описано человеческими шаманами, святыми, людьми, близко подошедшими к смерти, испытавшими ее и затем оживленными и продолжающими жить.

— Да.

— Человеческие души видели лишь часть окружающего их пространства. Я видел все в целом. Я бестрепетно странствовал по всем направлениям, не считаясь со временем или находясь вне его — хотя время, разумеется, текло непрерывно,— и шел туда, куда мне хотелось.

— Обиталище безумных душ.

— Очень похоже, но в этом огромном обиталище было великое множество обособленных обителей. Души со сходными верованиями в отчаянии сошлись вместе в надежде укрепить веру друг друга, а заодно и обоюдные страхи. Но свет земли был здесь слишком сумрачным, чтобы согреть хоть кого-то! А небесный свет сюда попросту не проникал.

Да, ты прав, это было поистине обиталище всевозможных безумных душ, долина смертной тени, ужасная река монстров, которую души страшатся пересечь, чтобы попасть в рай. И разумеется, никто никогда не пересекал ее.

Первое, что я сделал,— это стал слушать; я прислушивался к пению любой души, которая пела мне, то есть, по-нашему, говорила. Я старался запомнить любое чуть слышное высказывание, вопрос или предположение, поразившее мой слух. Что знали эти души? Что с ними сталось?

Вскоре я обнаружил, что в этом ужасном, мрачном месте есть круги — ярусы, возникшие благодаря желанию душ отыскать себе подобных. Обиталище душ произвольно расслоилось, но этот порядок определялся степенью осведомленности, уступчивости, смятения или гнева каждой души.

Ближе всего к земле располагались самые проклятые, продолжавшие борьбу за еду, питье или обладание другими, не могущие принять случившегося или не понимающие этого.

Как раз над ними размещался круг душ, которые только тем и занимались, что дрались друг с другом, вопили, визжали, толкались, пихались в стремлении навредить ли, одолеть ли, захватить ли, убежать ли, пребывая в отчаянном смятении. Эти души даже ни разу не заметили меня. Но опять-таки, твои люди видели их и описывали во многих и многих рукописях на протяжении столетий. Ничто из сказанного мной, разумеется, для тебя не новость.

И подальше от этой кутерьмы, ближе к спокойствию небес — хотя я сейчас не говорю о направлениях в буквальном смысле — находились те, кто понял, что вышли за пределы природы и пребывают в каком-то ином месте. Эти души, а некоторые из них пребывали там от начала начал, сделались терпимыми в своих пристрастиях, терпеливо взирая на землю и на окружающие их души, которым они стремились в любви помочь принять собственную смерть.

— Ты нашел души, которые любили.

— О, все они любят,— сказал Мемнох.— Все. Не существует такого понятия, как нелюбящая душа Он или она любят что-то, даже если это «что-то» существует лишь в памяти или как идеал. Ну да, я отыскал тех, кто вполне миролюбиво и безмятежно выражал безмерную любовь друг к другу и к обитающим ниже их. Нашел я и таких, которые обратили взоры исключительно на землю, стремясь лишь к тому, чтобы отвечать на молитвы, исходящие от отчаявшихся, бедствующих и болящих.

Земля же, как ты знаешь, к этому времени познала немыслимые войны, и целые цивилизации растаяли в результате стихийных бедствий. Непрерывно множились страдания людей, и множились они не только пропорционально росту учености или культурному развитию. Подобное положение сделалось недоступным моему ангельскому разумению. Взирая на землю, я не пытался даже разгадать, что управляет страстями людей какой-нибудь определенной народности, а что — другой или почему какая-то одна группа людей на протяжении жизни нескольких поколений складывает из камней какое-нибудь циклопическое сооружение. Разумеется, я знал почти обо всем, но целью моей на тот момент времени была не земля.

Царство мертвых, вот что меня интересовало в первую очередь.

Я приблизился к тем душам, что взирали вниз с жалостью и состраданием, стремясь мысленно воздействовать на прочих для их же блага. Десять, двадцать, тридцать — я видел их тысячи. Тысячи, говорю я тебе, в которых умерла всякая надежда родиться вновь или получить достойную награду, души, смирившиеся со смертью, с вечностью; души, очарованные видимой для них плотью, в точности как мы, ангелы, бывали и все еще бываем ей очарованы.

Я встречался с этими душами здесь и там, заводя с ними разговор, когда только мог привлечь их внимание. Скоро стало понятным, что им довольно безразлично мое обличье, поскольку они полагали, что я выбрал его, как они — свое: некоторые из них напоминали мужчин и женщин, а некоторые не давали себе труда об этом побеспокоиться. Так что, думаю, они считали меня новичком в преисподней, раз уж я с таким нахальством выставляю напоказ свои руки, ноги и крылья. Отвлечь их от земных дел можно было только вежливым обращением, и я принялся выспрашивать их, стараясь добиться правды и избегая при этом грубости.

Странствуя по преисподней, я, наверное, беседовал с миллионами душ. И всякий раз самым сложным было отвлечь внимание каждой из этих душ либо от земли, либо от переживания какого-либо сгинувшего в прошлом события либо вывести душу из состояния бесцельного созерцания, рассеянности, что требовало поистине неимоверных усилий.

Даже самые мудрые и любящие из душ не желали обременять себя моими вопросами. Лишь постепенно они понимали, что я не простой смертный, а создан из совершенно иной материи и что в моих вопросах заключены вещи, имеющие отношение к некоему месту за земными пределами. Понимаешь, то была дилемма. Эти души так долго пребывали в преисподней, что не размышляли более о причинах жизни и мироздания; они не проклинали более Господа, которого не знали, и не искали Бога, который был им невидим. И когда я стал задавать свои вопросы, они подумали, что я нахожусь на пути вниз с новыми душами, грезящими о наказаниях и наградах, которые никогда не последуют.

Эти мудрые души в смиренной задумчивости размышляли о своих прошлых жизнях, стараясь ответить на исходящие снизу молитвы, о чем я уже говорил. Они охраняли своих родственников, членов клана, свои народы; охраняли тех, кто привлекал их внимание эффектными проявлениями религиозности; с печалью наблюдали страдания людей, желая помочь и стремясь к этому, насколько возможно.

Почти ни одна из этих очень сильных и терпеливых душ не пыталась снова обрести плоть. Но некоторые из них делали это в прошлом. Они спускались вниз, и рождались заново, и обнаруживали в конечном счете, что не могут в своей памяти отличить одно телесное воплощение от другого, так что нет смысла оставаться в живых! Гораздо лучше пребывать здесь, в ставшей привычной вечности, наблюдая красоту мироздания, и оно действительно представлялось им прекрасным, как и нам.

И вот из этих вопросов, из этих бесконечных и вдумчивых бесед с мертвыми сформировался мой критерий отбора.

Во-первых, чтобы быть достойной небес и иметь у Бога хотя бы малейший шанс, душа должна понимать жизнь и смерть в самом простом их смысле

Я нашел множество таких душ.

Далее, в этом понимании должна присутствовать высокая оценка красоты Божьего творения, гармонии мироздания, увиденной как бы оком Господним, картины природы, свитой из бесконечных, накладывающихся друг на друга циклов выживания и воспроизведения, эволюции и роста.

Многие души пришли к пониманию этого. Многие. Но многие, считавшие жизнь прекрасной, полагали смерть и печальной, и бесконечной, и ужасной и предпочли бы никогда не рождаться, буде им дан выбор!

Я не знал, что делать с такого рода убежденностью,— ведь она имела широкое распространение. Зачем Он, кто бы Он ни был, сотворил нас, коли нам надлежит вечно пребывать здесь, вдали от мира, частицей которого мы никогда не станем, если только не пожелаем сойти вниз и снова испытать всю ту муку ради нескольких мгновений торжества, и который не оценим в следующий раз более, чем в предыдущий, ибо не сможем взять с собой наше знание при повторном рождении!

Действительно, придя к этой мысли, многие души переставали развиваться и изменяться. Они испытывали великую тревогу за живых и жалость к ним, но ведали только скорбь, а радость не могли себе даже вообразить. Они стремились обрести покой, и покой казался им тем идеальным состоянием, которого они желали достичь. Покой, нарушаемый порывами ответить на молитвы, было особенно трудно сохранить, но мне как ангелу это представлялось весьма привлекательным. И я долго, долго пребывал в обществе этих душ.

Теперь, если б я только мог поведать им, думал я, если б мог начать наставлять их, то, возможно, сумел бы заставить изменить свое мнение, подготовить их к встрече с небесами. Но в состоянии, в котором они пребывают, они еще не готовы, и я сомневаюсь, что они поверят моим словам.

А что, если они уже поверили и исполнены жаждой небес, а Бог не допустит их?

Нет, мне следовало проявлять большую осторожность. Не годилось возвещать знание с вершины валуна, как я это делал в свое короткое пребывание на земле. Раз уж мне приходилось вмешиваться в эволюцию одного из этих мертвецов, должен быть твердый шанс, что эта душа последует за мной к Господнему Престолу.

Понимание жизни и смерти? Этого недостаточно. Примирение со смертью? Этого мало. Безразличие к жизни и смерти — наверняка это не то, что нужно. Легкое смятение и пассивность. Нет. Такого рода души теряли свою индивидуальность. Это в той же степени далеко от ангела, как падающий на землю дождь.

Наконец я достиг области, меньшей прочих и населенной лишь немногими душами. Я сейчас говорю относительно. Помни, что я — дьявол. Я провел немало времени на небесах и в аду. Если я говорю «немногими», то единственно для того, чтобы ты мог охватить разумом всю картину. Ради стройности изложения уточню: несколькими тысячами или больше. То есть я говорю о большем количестве, будь уверен.

— Слушаю тебя.

— Эти души совершенно покорили меня своей лучезарностью, спокойствием и знаниями, которые они восприняли и удержали. Прежде всего, почти каждая из них имела вполне человеческое обличье. То есть в невидимом мире они реализовали свою оригинальную или даже идеальную форму. Они походили на ангелов! Это были невидимые мужчины, женщины, дети, имеющие при себе вещи, дорогие для них в той жизни. Некоторые из душ были совершенно новыми, пронеся через смерть вдумчивость, любознательность и готовность к проникновению в тайну. Другие многое познали, будучи в преисподней и бодрствуя на протяжении столетий в страхе потерять свою индивидуальность, не важно, какие ужасы происходили вокруг. И все для меня были явно видимыми! И антропоморфными, хотя, разумеется, при этом прозрачными, как все души. Одни более прозрачными, другие — менее, но все они были различимыми для окружающих и себя.

Я бродил среди них, ожидая пренебрежительного к себе отношения, но вдруг понял, что они видят меня не таким, как прочие. Они видели по-другому абсолютно все. Они были более настроены на эфемерность невидимого мира, потому что целиком и полностью приняли его условия. Если я желаю быть таким, то пусть буду, думали они, с большой серьезностью судя о том, насколько мне удается быть тем высоким созданием с крыльями и длинными волосами, одетым в развевающиеся одежды. В первые же мгновения своего появления я ощущал окружающее меня счастье. Я чувствовал, что меня принимают. Я совершенно не испытывал сопротивления, а лишь дерзкую любознательность. Они понимали, что я — не человеческая душа. Они это понимали, ибо достигли высоты, откуда могли это увидеть! Им открывалось многое о каждой прочей душе, на которую взирали. И многое им открывалось о лежащем внизу мире.

Одна из этих душ приняла форму женщины, но, впрочем, то не была моя Лилия, ибо ее я так и не увидел вновь ни в каком обличье. Но то была женщина, умершая, полагаю, в середине жизни, имевшая много детей, некоторые из них были с ней сейчас, а иные оставались внизу. Эта душа пребывала в такой безмятежности, что едва ли не светилась. Иными словами, ее эволюция на незримом уровне была столь высока, что она начинала излучать нечто вроде Божественного света!

«Что делает тебя столь отличной от других? — спросил я эту женщину.— Что делает вас всех, скопившихся в этом месте, столь отличными от прочих?»

С поразившей меня проницательностью эта женщина спросила меня, кто я есть. Души мертвых обыкновенно не задают этого вопроса. Они обычно погружены в свои безутешные занятия и навязчивые идеи. Но она сказала:

«Кто ты и откуда? Я никогда не видела раньше подобного тебе. Только когда была жива».

«Пока что не хочу тебе открываться,— сказал я.— Но хочу спросить у тебя. Скажи, почему ты кажешься счастливой? Ты ведь счастлива, верно?»

«Да,— сказала она. — Я с теми, кого люблю».

«Так тебя не мучают вопросы по поводу всех этих вещей? — настаивал я.— Ты не стремишься узнать, зачем родилась, или ради чего страдала, или что с тобой случилось после смерти, или зачем ты здесь?»

Изумляя меня еще больше, она рассмеялась. Я никогда не слыхал смеха в преисподней. Это был тихий, успокаивающий, веселый смех — нежный смех, подобный смеху ангелов,— и, помнится мне, я тихо пропел ей в ответ, довольно непринужденно, и при этом ее душа распустилась подобно цветку, как это бывает с облеченными в плоть и обретающимися внизу душами, когда они познают любовь! Проникшись ко мне симпатией, она стала более откровенной.

«Ты красивый»,— почтительно прошептала она

«Но почему, почему все прочие здесь так несчастливы и почему лишь немногие преисполнены покоя и радости? Да, понимаю, я смотрел вниз. И ты с теми, кого любишь. Но ведь все прочие тоже».

«Мы более не обижаемся на Бога,— молвила она.— Ни один из нас. Не питаем к нему ненависти».

«А другие — да?»

«Не то чтобы они Его ненавидят,— мягко произнесла она, очень тактично обращаясь ко мне, словно боясь обидеть.— Просто они не могут простить Ему всего этого... того, что происходило с ними в мире, и это унылое прозябание в преисподней. А мы прощаем. Уже простили. Все мы сделали это из разных побуждений, но Бог оправдан в наших глазах. Мы согласны с тем, что наши жизни были наполнены чудесным опытом и стоили боли и страданий, а теперь мы лелеем испытанную нами радость и моменты гармонии, и мы простили Ему то, что Он никогда ничего нам не объяснял, никого не оправдывал, не наказывал грешников и не вознаграждал праведников. И вообще не делал ничего из того, что могли ожидать от Него все эти души, живые и мертвые. Мы прощаем Ему. Мы не знаем наверняка, но догадываемся, что, возможно, Ему ведома великая тайна о том, как вынести всю эту боль и все же остаться праведником. И если Он не хочет открывать этого, что ж, он Бог. Но, как бы то ни было, мы Ему прощаем и любим Его в нашем всепрощении, хотя и знаем, что Он вправе беспокоиться о нас не более чем о гальке на побережье там, внизу».

Я лишился дара речи. Я сидел неподвижно, предоставив тем душам собраться вокруг меня по доброй воле. Потом заговорила очень юная душа — то была душа ребенка:

«Сначала казалось ужасным, что Бог привел нас в мир, чтобы быть убитыми, как это случилось с нами — понимаешь, мы трое погибли на войне,— но мы простили Ему, потому что понимаем, что если уж Он смог создать нечто такое прекрасное, как жизнь и смерть, то знает зачем».

«Видишь ли,— призналась мне другая душа,— так уж выходит. Мы бы снова вынесли все страдания, если пришлось бы. И постарались бы лучше относиться друг к другу, с большей любовью. Жизнь того стоит».

«Да,— подхватила еще одна душа.— Вся земная жизнь ушла у меня на то, чтобы простить Господу за тот мир, но я сделала это перед смертью и пришла поселиться здесь с остальными. И знаешь, постарайся хорошенько и увидишь, что мы создали некое подобие сада. Это нелегко. Мы работаем лишь при помощи сознания, воли, памяти и воображения и создаем обитель, где можем вспоминать только хорошее из жизни. И мы прощаем Ему и любим Его за то, что дал нам так много».

«Да,— молвила следующая душа,— за то, что дал нам хоть что-то. Мы благодарны и исполнены любовью к Нему. Ибо верно, что здесь, во мраке, царит великое небытие, а внизу мы встречались со многими, коими завладели небытие и страдание, и им не знакома была радость, в которой мы пребывали раньше и пребываем теперь».

«Это нелегко,— добавила еще одна душа.— Это было великое борение. Но прекрасно было любить, и пить, и танцевать, и петь, радостно было пьяному бегать под дождем; вне всего этого простирается хаос, небытие, и я рада, что глаза мои открылись на лежащий внизу мир и что я вижу его отсюда и могу вспоминать».

Я долго размышлял, не отвечая ни одному, и они продолжали беседовать со мной, словно их притягивал ко мне исходящий от меня свет, если он вообще был зримым. В сущности, чем дольше я отвечал на их вопросы, тем открытее они становились, тем больше смысла вкладывали в собственные ответы, тем весомей и убедительней становились их высказывания.

Скоро я понял, что эти люди — выходцы из разных народов и заняты были во всевозможных сферах деятельности. И хотя многих из них тесно связывало родство, это относилось не ко всем. По сути дела, многие из них полностью потеряли из виду своих умерших родственников из других областей преисподней.

Другие никогда даже не видели их. И в то же время некоторых приветствовали в момент смерти их сгинувшие близкие! То были люди мира, все надежды которого собрались здесь, в этом месте, где отныне начинал сиять свет.

«В ваших жизнях на земле была ли одна связующая нить?» — спросил я наконец.

Они не могли ответить мне Они и вправду не знали ответа Они не расспрашивали друг друга о своей жизни и, быстро задавая им вопросы наугад, я понял, что не было той связующей нити! Некоторые из этих людей при жизни были очень богатыми, другие бедными, одни невыразимо страдали, другие совсем не страдали, познав преуспевание и пребывая в лени, что заставило их полюбить мироздание еще до смерти. Но я почувствовал, что при желании я могу начать подсчитывать эти ответы и каким-то образом их оценивать. Другими словами, все эти души научились разными путями прощать Бога. Но очень возможно, что один путь лучше подходил для этого, нежели другой, являясь более действенным Возможно. Я не был уверен. И не мог в тот момент этого знать.

Я обхватил эти души руками. И притянул их к себе.

«Я хочу, чтобы вы отправились со мной в путешествие,— сказал я им, обращаясь теперь к каждому в отдельности и полностью сознавая то, где мы находились.— Я хочу, чтобы вы явились на небеса и предстали перед Господом. В этот раз все может произойти быстро и вы, возможно, узрите Его не более чем на мгновение, а может статься, Он вовсе не позволит вам узреть Себя. Вы можете снова оказаться здесь, так ничего и не узнав и ничего не испытав. Правда заключается в том, что я не в состоянии предугадать это. Никто не знает Господа».

«Понимаем»,— отвечали они.

«Но я приглашаю вас явиться к Богу и рассказать Ему то, что поведали мне. А теперь отвечу на ваш вопрос относительно себя: я, Его архангел Мемнох, из тех ангелов, о которых вы слышали при жизни! Пойдете со мной?»

Иные были изумлены и заколебались. Но большинство ответили в один голос разными словами, суть которых заключалась в следующем: «Мы пойдем. Один взгляд на Бога, даже возможность этого, стоит многого. Пусть это не так, но я не помню, как сладко пахнет олива и как приминается трава на лугу, когда падаешь на нее. Я никогда не пробовал вина, а я никогда не ложился с возлюбленной. Мы пойдем».

Некоторые отказались. Прошло несколько мгновений, прежде чем все мы это поняли, но некоторые совершенно устранились. Теперь они видели меня тем, кем я был, ангелом, и поняли, что именно от них утаивалось, и в то мгновение потеряли покой и способность прощать. Они уставились на меня в ужасе, или гневе, или обуреваемые и тем, и другим. Другие души безуспешно старались поверить мне, но у них ничего не получилось. Нет, они не желают видеть Бога, который покинул мир, Им же и сотворенный, позволив его обитателям воздвигать рукотворных богов и втуне просить их о помощи и защите! Нет, нет, нет!

«Пойдемте,— сказал я остальным.— Попробуем попасть на небеса. Приложим к этому все усилия! Сколько нас? Тысячу раз по десять? Миллион? Какое это имеет значение! Господь сказал, десять, но имел в виду как минимум десять. Идемте!»