Geum.ru

Кузнецов В. И. к 89 Тайна гибели Есенина: По следам одной версии

Вид материалаКнига

Содержание


Глава viiон сторожил тело поэта
На ослах лишь выезжает
Подобный материал:
1   ...   5   6   7   8   9   10   11   12   ...   29

ГЛАВА VII
ОН СТОРОЖИЛ ТЕЛО ПОЭТА


«Не в припадке увлечения, а совершенно сознательно говорю, что после Демьяна Бедного и Маяковского Вы более, чем кто бы то ни было (выделено автором. — В.К.) из наших поэтов, послужили пером революции впервые годы вооруженной борьбы, годы смертельной опасности, когда «смена вех» была не выгодным, а весьма рискованным делом» (рукопись, архив Пушкинского Дома).

Такую высокую оценку творчества Василия Васильевича Князева (Седых) дает в начале 30-х годов вульгарный критик — социолог Л.Г. Калмансон, более известный под псевдонимом Лелевич, — второй после Сосновского ненавистник Есенина. В тот период общественно-политические координаты сместились: самого Лелевича исключили из партии, он уже не комиссарил в советской печати как прежде, наводя страх на литераторов-попутчиков и всех недостаточно покрасневших авторов. А еще недавно этот новоявленный Писарев с партбилетом делал политику в литературе, нещадно хлестал в газетах и журналах писателей, используя методы «опертроек», председателем одной из которых он был в Гражданскую войну.

К тому времени сошла на нет и сомнительно-шумная известность Красного Звонаря — под таким псевдонимом любил выступать Василий Князев, сочинитель бойких стихотворных фельетонов, большевистских агиток и безбожных куплетов. Он вполне подходящий прототип Ивана Бездомного из «Мастера и Маргариты» Булгакова, но, в отличие от художественного персонажа, никогда не сомневавшийся в своем поэтическом таланте.

Князев пел оды коммунистам далеко не бескорыстно. По воспоминаниям современников, он мог зарифмовать любой «социальный заказ» и сшибал в редакциях не без помощи всесильного Зиновьева наивысшие гонорары.

После XIV съезда РКП(б) и особенно после 1929 года Князева, пропагандиста красного террора и мировой революции, выставили на задворки литературы, против чего он горлодерски возмущался, кроя на всех углах Сталина. «Ваша судьба, — писал ему в тот период его друг Лелевич, — вызывает во мне целый взрыв возмущения. — И успокаивал: — ...Крепись! Классовая и неотделимая от нее историческая справедливость возьмет свое!» («Справедливость» сей «неистовый» ревнитель 20-х годов понимал как обязательное собственное господство.) По закону нравственного возмездия, в 1937 году пришел черед Красному Звонарю отвечать за рифмованные призывы к кровавому насилию и отрицание всего святого. Разумеется, позже нашлись духовные родственнички Князева-Шарикова и Лелевича-Швондера, реабилитировавшие своих предшественников.

Теперь, надеемся, понятно, почему в ночь с 28 на 29 декабря 1925 года Князев сторожил тело Есенина в морге Обуховской больницы на Фонтанке. Здесь-то он сочинил пространное стихотворение (опубликовано в ленинградской «Новой вечерней газете»). Из этого опуса часто цитируют следующую строфу:

В маленькой мертвецкой, у окна,
Золотая голова на плахе.
Полоса на шее не видна —
Только кровь чернеет на рубахе.

Четверостишье обычно приводят как деталь — аргумент в пользу версии убийства Есенина. Меж тем все стихотворение говорит как раз об обратном. Не мог Князев разделять мнения о насильственной смерти поэта. Не для того он был приставлен цепным псом у заледенелого тела. Подпись под элегической балладой («Живший его стихами») насквозь лицемерна. Никогда Князев не сочувствовал таланту Есенина и близких ему крестьянских поэтов — достаточно прочитать его пышущую к ним ненавистью книжку «Ржаные апостолы...», в которой он «стирает в порошок» Николая Клюева и его собратьев по перу, глумится над Россией и поет дифирамбы кровожадному Интернационалу.

«Все мы труп бесценный охраняем», — пишет странный ночной сиделец. С какой целью? — задаем мы резонный вопрос. Почему на роль сторожа выбран не какой-нибудь служитель прозекторской (здесь работали восемь человек), а заботливо опекаемый партцарьком Зиновьевым преданный ему бард?

Проверка показала: Князев действительно провел ночь в морге Обуховской больницы. В том же стихотворении он пишет: «Вон Беляев... кровью залит весь...» К трупу была прикреплена бумажка с фамилией страдальца. В ленинградской газетной хронике происшествий мы нашли заметку, сообщавшую о подростке Александре Беляеве, зарезанном трамваем в процессе его неудачной попытки вскочить на ходу на подножку. Так что Князев и вправду дежурил у тела убиенного Есенина.

Какой-то абсурд в стиле Гойи. Он присутствует во всей англетеровской истории: в контрольно-финансовых списках жильцов гостиницы фамилии Есенина нет, но его упорно в нее «поселяют»; ванны в 5-м номере нет (сохранилась инвентаризационная опись «Англетера», март 1926 г.), но воспоминатели «затаскивают» в нее поэта да еще присочиняют для пущей убедительности скандальный сюжетец с подогреваемым без воды котлом; милиционер, вчерашний наборщик солидной типографии, прошедший комиссарскую выучку и экзамен секретно-оперативной школы, составляет полуграмотный «акт» и дает его на подпись явно избранным понятым; следственный фотограф почему-то устраняется, а на его месте в злосчастном 5-м номере тут как тут придворный кремлевский мастер Моисей Наппельбаум, влюбленный в Свердлова и Дзержинского и «кстати» пожаловавший из Москвы; тело поэта еще не остыло, нет еще результата судмедэкспертизы, а ленинградские газеты наперегонки сообщают о самоубийстве, наконец — исчезают многие важнейшие документы есенинского «дела», как будто речь идет о зауряднейшем несчастном, а не о европейски известном человеке, стихи которого уже при жизни переводились в двадцати странах.

Однако пора давать ответ на поставленный выше недоуменный вопрос, связанный с ночным доброхотом. Василий Князев сторожил тело Есенина по чьему-то прямому приказу, а не по своей воле и душевному порыву (такового у него просто не могло быть). Здесь «темные силы» явно перестарались с подстраховкой; Красному Звонарю надо было бы помалкивать о щекотливом поручении, а он, томимый зудом версификаторства и гонорара, раззвонил на весь Ленинград. Не ошибемся, если предположим, что Князев выполнял в ГПУ роли самого дурного свойства (о его подобной склонности пишет в мемуарах хорошо его знавший по работе в «Красной газете» литератор А. Лебеденко, приятель К. Федина).

Прослеживается связь Князева с чекистами-сексотами и даже непосредственно с ведомством ГПУ. 1 ноября 1924 года на заседании бюро коллектива 3-го Ленинградского полка войск ГПУ рассматривалось его заявление о восстановлении в партии (очевидно, как лицо «свободной профессии», он стоял на учете в этом полку). В тот день парторг Василий Егоров просьбу Князева отклонил — «в виду его неразвитости» и потери связи с организацией с 1922 года. Удивляться такой резкой оценке «горлана-главаря» не следует, он, самоучка, умел лишь бойко слагать звонкие рифмы, книг же читать не любил. Прижимистый в деньгах, подолгу не платил партвзносов. Из протоколов собраний сотрудников «Красной газеты», где он печатался, известно, что в феврале — августе 1924 года (полгода) сей зиновьевский певчий не заплатил в партийную кассу ни копейки, хотя только в феврале того же года его заработок составил 259 рублей 68 копеек, а это месячный оклад советского чина губернского масштаба.

В протоколе №100-б заседания комиссии РКП(б) Центрального района (1924 г.) по идеологической проверке сотрудников «Красной газеты» о Князеве сказано: «Недисциплинирован. Член партии с уклоном к рвачеству. В партии является балластом». Позже, как видим, он пытается получить партбилет в чекистской организации, но и там ему это тоже не удалось.

Цель палачей и их порученца в морге Обуховской больницы: не допустить к осмотру тела поэта ни одного человека, ибо, повторяем, сразу же обнаружились бы страшные побои и — не исключено — отсутствие следов судмедэкспертного вскрытия. Поставленную передним кощунственную задачу негодяй выполнил — не случайно в 1926 году его печатали как никогда обильно. Иуда щедро получал свои заработанные на крови сребреники. Другого объяснения странного дежурства в мертвецкой стихотворца-зиновьевца трудно найти.

В одном из питерских архивов мы два года добивались «личного дела» Князева. Так и не добились...

В заключение сюжета о стороже изувеченного, как мы полагаем, тела Есенина две цитаты. Одна из стишка Князева «Откровение Муссолини», обыгравшего фразу итальянского фашиста о попечении Иисуса Христа над здоровьем ближних. Автор — конечно же пылкий интернационалист и безбожник, — потешаясь, заключает:

И доселе всякий знает
От Читы и до Ростова, —
На ослах лишь выезжает
Церковь кроткая Христова.

(Выделено самим сочинителем-похабником; вечерний выпуск «Красной газеты», 1927, №70.)

В ответ красногазетчику по почте пришла следующая эпиграмма с примечательной анонимной подписью:

Циничен, подл, нахален, пьян
Средь подлецов, убийц и воров
Был до сих пор один Демьян —
Ефим Лакеевич Придворов.
Но вот как раз в Великий пост
Из самых недр зловонной грязи
Встает еще один прохвост —
«Поэт шпаны» — Василий Князев.
Не Есенин

Вероятно, подпись не случайна. Аноним, может быть, что-то знал о кощунственном задании Князева в мертвецкой Обуховской больницы.

В 1937 году Красного Звонаря расстреляли по статье 58-10. Реабилитирован в 1992 году. Жаль, что тогда расхожая формула «антисоветская пропаганда» не комментировалась. Он всю жизнь был ярым советским пропагандистом, только в Кремле хотел видеть не диктатора Сталина и его окружение, а Троцкого, Каменева, Зиновьева и им подобных.