Geum.ru

Собрание группы было? Алик перевел рельсы

Вид материалаДокументы
Подобный материал:




Глава 18


На завтра Павел любезно развез всех по домам, кроме Марка, который предпочел добираться до дому на метро.

Вечером Алик позвонил Ксении, трубку взяла Галина Александровна – ты молодец, что увёз Ксению, она совсем по другому выглядит, я тебе очень благодарна! Алик, - Галина Александровна сделала паузу, чувствовалось, ей трудно было говорить, - она собрала вещи и поехала к тебе. Если сможете, - голос задрожал, - приезжайте завтра. В гости.

Алик застал Ксению в комнате, на диване. Перед ней стоял раскрытый чемодан, она смотрела на него совершенно пустым, отсутствующим взглядом и, кажется, даже не слышала, как он вошел в комнату. Алик сел напротив неё в кресло, и только тогда она подняла глаза.

- Собрание группы было? – Алик перевел рельсы.

- Угу! Десять студентов – шесть девушек, четыре мальчика, из них двое не москвичей, - она оживилась, - один Растиньяк, приехал завоёвывать столицу, сразу предложил свидание, я показала руку с обручальным кольцом, а он – не имеет значения! Я засмеялась, он такой провинциально неотразимый, прилизанный, сколький, фу! А зовут знаешь как? Только не смейся, жалко его – Гаральд, обрати внимание на фамилию – Иванопуло! Ильф и Петров! Я еле-еле удержалась, остальные фыркнули!

Они попили чай в комнате у матери, Ксения ушла, теперь уже, к себе.

Начиналась семейная жизнь. И рабочая. С первого сентября Алик закрыл "листок нетрудоспособности".

ххх

Будни. Ксения с утра, к половине девятого, убегала в институт, Алик ещё раньше на съёмки в школу, начал работать над материалом об учительнице. Не просто учительницы – только кончившей педучилище, для неё такие же первые уроки, как для тех, кто поступил в первый класс.

Восемнадцатилетнего педагога звали Натальей Владимировной. Красивой не назовешь, некрасивой тоже, у таких девиц жизнь сплошной калейдоскоп – то красивая, то нет!

Алик с удивлением наблюдал, как по вторникам после школы её встречал один паренёк, а по пятницам другой. Поразило – отнюдь не тушуясь, давала снимать себя то с одним, то с другим, и совсем потрясла его, когда на вопрос, кого из них вставлять в материал, махнула рукой – кого хотите, они одинаковые!

Наташа уверенно вела уроки, её не смущало присутствие постороннего человека – есть и есть, а не было бы, так и не было! Алик встал в тупик – первые уроки в качестве учительницы, а никаких сомнений и колебаний, ведет занятия органично, непринужденно – опытный педагог! Раскованности нельзя научить, это дар природы, но она же сама по возрасту ребёнок! Или взрослый человек? Конечно взрослый! Так твёрдо руководит группой хоть и маленьких, но личностей!

Алик пожаловался Зойке Тельпуговой, редактору из журнала для Польши, она предложила тему. Та рассмеялась – другое поколение выросло, отстал ты, она уже не "учительница добрая твоя", она вожак стаи с непререкаемым авторитетом! Вот и суть материала! Нестандартная трактовка, Алик принял её. Интересно, только надо точно снять.

Тарас Севич долго перекладывал фотографии, нашел, кстати, одно столкновение, спасибо, потом задумчиво сказал:

- Знаешь, я против такой трактовки первого учителя – нет в ней тепла, любви, холодный профессионал получился, а она такая молоденькая. Не ожидал, по этой съёмке, мне кажется, после болезни ты стал намного злее, раньше был душевнее, лиричнее, что ли, а здесь приблизился к «певцу русской деревни» - мысль подчиняется тому, что видит! Понимаешь, если ты ставил перед собой цель показать жесткого, даже с первого класса, учителя, тебе это удалось, но это неожиданно, если же учителя доброго, отдающего свои знания ученикам, знакомящего их с принципами высокой морали, тогда ты напрочь провалил материал. Есть пара хороших фотографий, в основном так себе, средние, эти я бы выкинул как брак.

Алик пожал плечами, не говорить же ему, если Тарас так видит материал, то значит, так оно и было в жизни, может, в чём-то "певец русской деревни" и прав!

Зойке материал понравился – ну, и ладушки!

Семёныч вызывал к себе в партком на беседу. Алик сказал, что он не отказывается от секретарства, надо будет – поработает, но, по его мнению, в редакции есть более опытные коммунисты, старше его по возрасту, поавторитетнее. Его избрание вызовет не у всех положительную реакцию, отношение к нему далеко не однозначное, будет повод для раздрая. Антон Семёнович, поймите меня правильно, в данных условиях это совсем ни к чему, к тому же, весной мне надо будет надолго уйти в отпуск для защиты дипломной работы и сдачи госэкзаменов. Аргументы весомые, будем думать, сказал секретарь парткома, и Алик выскочил от него довольный – это, Сашенька, тебе не на болезнь ссылаться, это "весомые аргументы"!

Ренка тоже согласилась с Аликом, спросила, кого думаешь, надо избрать? Алик уверенно произнес – Бухта, другой кандидатуры нет. Ренка обрадовалась – я тоже так думаю, пойду к Семёнычу, но ты войдешь в партбюро и станешь партгрупоргом в отделе фотокорреспондентов.

Оба Женьки, Бегемоткоровьевы, горячо поддержали политику Алика, а Ермолай вполне серьезно, сидя в буфете за пивом, сказал, что Алик нашел настоящие, честные доводы, проявив не только узко партийную, но и дипломатическую сноровку! Все трое, наконец, не выдержали и расхохотались.

ххх

Ксения была уже дома, лежала, расстроенная.

- Нас с двенадцатого посылают в совхоз на картошку на десять дней, увильнуть невозможно. Комсоргом стал Иванопуло, он командует отрядом.

- Ксюш, а если я позвоню …, - и осёкся, чуть было не назвал Тайгера, вот получил бы.

- Куда? – засмеялась Ксения, - Алька, ты опять что-то скрываешь от меня? Ты друг Петровского? – она улыбнулась, - я поэтому поступила так легко? Не прячь от меня глаза! Слушай, вчера вечером, сидя в кресле, ты как иногда тебя бывает, ушел глубоко в себя, несколько раз повторив, и довольно внятно, слово «лишенец». Что такое – "лишенец"?

- В тридцатых годах и до конца сороковых – классово чуждые советской власти люди: из дворян, священнослужителей, казаков, враги коммунистической идеологии, осужденные по указу "о трёх колосках", просто попавшие по произволу. Они были лишены всех гражданских прав – голоса, проживания в больших городах, работы по специальности, дети без права на высшее образование.

- Ужас! Алик, а что такое указ о "трех колосках"?

- Те, кто от голода после уборки урожая разыскивали и собирали оставшиеся на полях колоски. Дети. По этому указу судили, начиная от двенадцати лет.

Ксения подавленно молчала. Потом подняла голову:

- Слово "лишенец" в наше время превратилось в насмешливо ироничное, на самом деле – трагедия! У тебя есть литература об этом? Я хочу почитать.

- Витька Генкин недавно прислал стих, некий ответ запетому вконец "Черному коту":

"Он не использовал окно в Европу,

Не сиганул через границу в Гельсингфорс,

Из чердака, оставив Пенелопу,

На площадь вышел освежить лохматый ворс.

Он патриот, в претензиях минимален,

В привязанностях он ортодоксален,

Предпочитает кот чиновное ворьё:

Сентиментальны, батенька, и бабы их – дурьё,

Вот им везет!"

Ксения внимательно посмотрела на Алика. Тот забеспокоился – в чем дело?

- Витя давно прислал стихи?

- Нет, а что?

Ксения молчала, осмысливая услышанное, потом подняла голову:

- Скажи мне, что такое – патриотизм? И кто такой "патриот"?

- Приписывают Толстому, но, по моему, сформулировал Сэм Джонс, английский поэт и философ: патриотизм – последнее прибежище негодяев! А Черчилль, заметил не без юмора, что любовь к стране автоматом не обозначает любовь к правительству, и, если любишь свой народ, то это не значит, что другой хуже.

- Алька, Послушай "Письма римскому другу" Бродского:

"Пусть и вправду, Постум, курица не птица,

Но с куриными мозгами хватишь горя.

Если выпало в империи родиться,

Лучше жить в глухой провинции у моря.

И от Цезаря далеко, и от вьюги,

Лебезить не нужно, трусить, торопиться.

Говоришь, что все наместники ворюги?

Но ворюги мне милей, чем кровопийцы!"

- Стихи у тебя?

- Да, лежат на секретере, - она засмеялась, - рядом со священным Волошиным.

ххх

Было от чего задуматься – черт его знает, что творилось в этом узком мирке – работа! Агентство напоминало сжавшуюся до предела пружину, которая вот-вот с шумом и грохотом распрямится. Слухи стали принимать вполне конкретные очертания. Уехал в Англию Володя Добкин, Пшенников сбежал в Дом дружбы, мотается по заграницам и посмеивается, глядя на нас, Коля Евстафьев поступил в аспирантуру, Валька Птицын – переводчиком в министерство культуры. Ушел на радио, правда, на повышение, Самедов, умнеющий, образованнейший, человек! Впечатление, что его просто вывели из-под удара. Вместо него появился Медвежатников, полный болван, бывший второй секретарь какого-то райкома в Москве, понятия не имевший о журналистике, а уж о фотожурналистике и подавно. Начал трудовую деятельность в агентстве с призывов к производственной дисциплине и повышения "уровня морального уровня", видно, имел в виду выпивание, а ещё отправил своего племянника в Чехословакию!

Ефрем и Бабка не нашли с ним общего языка, и не могли – разного калибра люди. На второй день работы в агентстве у него появилась кликуха, автор – Данченко, который, задумавшись над очередным идиотским распоряжением начальника, вдруг сказал, что тело Медвежатникова вылезло утром из берлоги, а голова осталась. Кличка Берлога навсегда прицепилось к этому туповатому, мало симпатичному человеку.

Потихоньку сворачивал дела и ответсекретарь агентства Яков Борисович Котик, умница, обаятельнейший человек, опытнейший журналист, ещё во время войны разлагавший листовками немецкую армию. Его глаза были грустными, даже когда он смеялся, а стали ещё грустнее. Поэт тоже ходил потерянный, вчера сказал, что если его шефа, Виктора Петровича Данилкина снимут, он переберется в "Правду", в принципе уже договорился. Кто куда!

В редакции союзной информации Феликс Конюхов разоряется – никого не дам тронуть! Да кто его спрашивать будет! На еженедельной агентской летучке другой новый зам председателя Ерохин, ещё один командированный из ЦК, повышение за какие-то заслуги получил, зашумел – материалы поступают беззубые, нет наступательности в пропаганде, нет должной оценки грабительской политики империалистических государств, не так активно поддерживаем дружественные нам режимы, в этом месте по залу прокатились усмешки – "дружественные режимы"! Ермолай довольно внятно заметил – император Бокассо ещё не съел нашего посла, конечно, дружественный режим! Государство, упрекал с трибуны зам, тратит на нас такие деньги, а мы занимаемся самолюбованием – вот как умеем писать! Мы должны «в корне поменять принцип нашей работы …» Мы … мы … неделю, сукин сын, не работает, а уже мы! Новый начальник по кадрам, Диметров, сумеречная личность, голова всё время вниз, смотрит исподлобья, глаза шныряют по сторонам, тоже выступил – укрепить, избавиться от балласта … Суки!

ххх

- Алик, Алик, - Ксения тормошила его, - я уже несколько минут слежу за тобой! Ты опять уставился в одну точку и ни разу не моргнул! О чём так глубоко задумался?

- Да о работе. Настроение паршивое. Чувствуется, скоро уберут Бура, его команда уже потихоньку разбегается, или их разбегают. Бабка стала нервной, заметно сдерживает себя – лишь бы не сорваться, Ефрем ходит чернее тучи! Кураторство нашей редакции доверили бывшему второму секретарю райкома партии, - усмехнулся Алик, - теперь зампредправления. Воистину, чем меньше ума, тем ближе к власти: первая акция – почему у нас нет журнала прихода на работу? Клиника! Ему втолковывают – репортеры готовят материалы вне агентства! У них ненормированный рабочий день! А идиот – пускай приходят на работу, потом уезжают на съемки, как весь советский народ! Должна быть дисциплина! Бабка и Ефрем еле убедили его, что это не разумно, а он на правлении – они поощряют бездельников! Бур уставился на него, и ну хохотать! Помощник Берлоги, прикормленный им пёс, чуть ли не с секундомером ходит по комнатам, слава богу, к нам в подвал ещё не добрался, не видел наших шахматных баталий! Ксюш, трагедия в том, что те, кого убирают, профессионалы высшего класса, славу агентству создали, а новые – нули, но номенклатурные! Смыслят в нашем ремесле так же, как свинья ориентируется в марксизме! Кисло, поневоле уставишься в одну точку.

- Можно что-то изменить, Алик? Ничего! Я тебя отвлеку, вот уже который день я живу у своего мужа, ещё не мужа, но бог даст, при вопросе, готов ли взять в жены Ксению Бардину, он не ответит – нет! Только тебе признаюсь, - она спрятала лицо у него на груди, - как только узнала твою фамилию – наваждение, незнакомый человек, кто, откуда, привезли с тяжелейшим инфарктом, кризис миновал, что будет – неизвестно, а ночью у меня в голове – Ксения Мильк!

- Ксюш, а, может, не будешь менять фамилию? Чую, времена тяжелые наступают, с фамилией Бардина легче жить будет.

Не надо было это говорить! Алик увидел её потемневшие глаза, и понял – сказал гадость! Даже извиниться нельзя, усугубишь! Проклятый язык! Он никогда не видел её такой возмущенно-спокойной! Тихо, шепотом, почти закрыв глаза, она сказала:

- Пожалуйста, никогда, никогда со мной не говори на эту тему! Ты хочешь, чтобы я спрятала свою любовь за фамилией отца? Большим ты меня не мог унизить! Я буду Ксенией Мильк, и никогда другой, чтобы у нас не произошло в жизни, пойми это!

ххх

В четверг, ближе к вечеру, приехал совсем расстроенный Ванька Ольгов – повесили объявление: на вторник созывается собрание партактива агентства, будут представлять нового председателя правления. Кто такой? Мой тезка – Ванька, Иван Иванович Лиховцов, сын Ивана Лиховцова, старого большевика, чьим именем названа улица в Черёмушках. Чем ещё знаменит? Был советником посольства в Чехословакии, проявил себя настоящим интернационалистом –двадцатого августа позвонил Брежневу с требованием завтра же ввести войска в Прагу, дескать, послезавтра будет поздно оказывать братскую помощь.

- Советы давал! - выругался Ванька, - Готовят большое сокращение, якобы уже составлены проскрипционные списки, но меньше всего, по слухам, это коснется нашей редакции, Ефрем и Бабка остаются, убирают только нескольких пенсионеров. Плохо, на Антона Семеныча вешают вину за какие-то ошибки в политике агентства. Жаль, несмотря на его чоновское прошлое, мужик он хороший, порядочный. В общем, Алюня, та еще обстановочка, а что будет … Всё, кончилась наша благодать! Да, тебя записали в прения, будешь выступать от нашей редакции, якобы желание парткома. Не верю, наши ссучившиеся подставляют. А сейчас дай-ка стаканчик чего-нибудь, да огурчик посолёней, настроение паршивое.

Алик налил ему стаканчик тутовки. Олег сглотнул чуть ли не единым махом, выпучил заслезившиеся глаза, и, еле отдышавшись, прошептал:

- Что подкинул, гадёныш? Предупреждать надо! Вкусная какая! Из Баку прислали?

- Оттудова!

- Отличная штука! Ладно, до собрания! В пять начало. О, кей?

ххх

Во вторник, перед уходом в институт Ксения рассказала, что позвонила маме, она передала, что тебе много звонили вечером, сначала знакомые, потом Маришка стала записывать, и мама продиктовала список. Это: Зубров, Денисьев, Нина Васильевна, Вера Александровна, Игорь Кутайсов, Деревянко или Деревенько, Марина не поняла. Потом, уже позже, звонили Саша Невский, Боря, Макар, Эммануил. Я понимаю, нервничают перед собранием, но прошу тебя остро не реагировать, вспомни Оскар Ароновича: нет здоровья, нет жизни!

Когда она ушла в институт, Алик удивился, половина восьмого – подтянута, в отличной форме, всё выглажено, когда же встала? М-даа…

Чего хотели звонившие? Устроить восстание? Обструкцию? Глупо, по-детски. Ленин двадцать с лишком лет готовил революцию, так бы и кричал ещё двадцать лет с места "Есть такая партия!", никто бы и не слышал, да обстоятельства выручили.

Записали в прении! Партийное задание! Даже не спросили! Откажусь! Твердо откажусь! Не хочу быть "первым учеником"! Сейчас выступать против Бура? Лизать задницу новому? Подло! Бороться "за" бессмысленно, решение принято, приедет Шевлягин, или, не дай бог, сам Михаил Андреевич царственной худобой пожалует. Если бороться, должны все, что называется, в едином строю, да куда там – половина радуется, что Бура убирают, четверть молчит, потому что боиться, другая четверть заткнётся – что она может против трёх четвертей. А где я?!

ххх

Где-то в районе двенадцати он приехал в агентство и сразу поднялся в партком. Там сидели Семен Антонович и Наташа Стадова, его заместитель.

- Ты чего пришел, хоть бы постучал, секретарши нет на месте, можно ногой дверь открывать?

- Извините, Семён Антонович, я после болезни, отвык от этикета. Плохо чувствую себя, выступать не могу. Нервы, нельзя ещё волноваться.

- Прошлый раз ты умнее придумал.

- Прошлый раз говорил правду, а сейчас вру.

Наталья с испугом уставилась на телефон, Алик жестом плюнул на него, а Антоныч с сочувствием, каков актер! сказал:

- Уважительная причина, после инфаркта, поберечься надо. Да только от вашей редакции все равно кто-то должен выступить.

- Ну, Семен Антонович, гавкающих собак найдется много, - Антоныч укоризненно покачал головой – следи за собой, много позволяешь, - Волковедов или кто другой почтут за счастье! Надо только Бухте сказать, чтобы проинструктировал, а то понесут околесицу, а он парень умный, порядочный, будущий секретарь партбюро, он найдет верный баланс.

- Грамотно излагаешь! Наташа, вызывай Бухтина и говори с ним.

- Спасибо!

Он спустился вниз. В кабинах сидели грустные Сашка, Ольгин, Макарка и Борька Галиев.

- Ребята, я соскочил с прений, буду молчать.

- Ну, и что! - пожал плечами Сашка, - в вашей партии полно таких, которые с удовольствием кинут последний камень в огород, ты-то хоть яму бы не копал, а другой …, - он махнул рукой.

Появился Эмка.

- Что за радостный вид у Волка и злой, как цепной пес, Бухта? Подойти нельзя, рычит!

- Пошли в буфет. Ты, Эмка, не трепись до партактива, Алика на Волка поменяли, иначе убью!

- Теперь понятно.

В буфете было полно народа, все заправлялись перед партактивом. Свободные места были за столиком, где сидели Бегемоткоровьевы.

- Нам можно? – спросил Алик.

- Только настоящим членам партии, - мрачно ответил Ермолай. Он был серьёзен, и ребята это почувствовали.

- Ты собираешься выступать? – с деланным безразличием спросил Поэт у Алика.

- Нет, Поэт, меня собирали, но я отбился, не хочу принимать участие в этой вакханалии.

- А мне утром сказали … - Ермолай облегченно вздохнул, - уф! Слава богу! Телефона у тебя нет, звонить некуда, я испугался, неужели ты мог! Не верил и не ошибся! И так наплюют на молчаливый протест, вот уж каких вершин обществу не удаётся достигнуть, тех оно и недостойно. Кто от вас?

- Волковедов.

- О, сволочь известная, вы что, с ума сошли?

- Бухта проинструктирует, смягчит глупость.

- Глупость ни смягчить, ни спрятать нельзя, на неё можно только внимания не обращать. Кто не пользуется разумом человеческим, превращается в разумное животное! - глубокомысленно изрёк Ермолай.

- Очень верно заметил, - встрял в разговор Эмка, но Ермолай демонстративно равнодушно оглядел его, вызвав смешки у остальных, полез в задний карман, вытащил плоскую флягу и сделал мощный глоток.

- Ты, парень, рехнулся, вот-вот актив начнётся, а ты …., - накинулся Дворцов, - Альк, он позавчера у Генки Галкина флягу выпросил, у того какой-то токарь этим занимается, делает их точно по форме ягодицы. Вчера целый день примерялся, а сегодня с утра второй раз заполняет!

- А ёмкость? - поинтересовался Алик.

- Грамм пятьсот-шестьсот, - удовлетворенно сказал Ермолай.

- Ничего, молодец! Спасибо, что не предлагаешь, - ехидно заметил Алик.

Сзади кто-то обнял его, Алик оглянулся и радостно вскочил – Фед!

- Федик, я не знал, что вас тоже вызвали, увиделись бы раньше!

- Только вчера прилетел. Касума не видел? Он ищет тебя, поздравить с женитьбой хочет, ему уже в подробностях доложили про невесту. Вызвать-то вызвали, но не все прилетели, и мне не очень-то хотелось, да девочек своих приспичило повидать. После собрания поедем к тебе? Марья жаждет познакомиться.

- Теперь придется, но не ко мне, а к Ксении. Касума только прихватим.

Ермолай оживился.

- Поедем, поедем, предупреди Ксению, она девочка гостеприимная, но количество визитеров надо ограничить.

- Сам ограничивай, как я буду людям отказывать!

ххх

Перед самыми дверями Фед по привычке показал Алику кулак, все грустно усмехнулись – не предлагай в президиум! А у Феденьки глаза из орбит вылезли, когда его фамилию объявили среди предлагаемых членов президиума, но изумленный взгляд Алика как бы подтвердил его невиновность, да и уровень собрания не позволял шуток – приехал чуть ли не весь отдел ЦК во главе с заведующим отделом пропаганды, который и был приглашен в президиум. Рядом с ним сел интеллигентного вида, в прекрасном костюме, в больших роговых очках, незнакомый человек. Крепко, по мужски, сцепив на столе руки, он всем своим видом говорил: я стойкий, твердый, принципиальный, решений своих менять не привык. Алик поежился, и оглядел зал. И вдруг вспомнил Витькино:

"Садовый домик утопает в георгинах,

Но здесь живет палач и кровь по жилам стынет!

Везде кругом одно единство,

Однако ж налицо лишь только свинство!

Как хороши, как нужны были поросята!"

ххх

Собрание открыл Антон Семенович и сразу предоставил слово приехавшему с важной миссией начальнику со Старой площади.

Тот тоже был краток.

- Товарищи! Центральным комитетом нашей партии мне поручено сообщить вам о том, что товарищ Бур освобождён от должности Председателя Правления в связи с переходом на другую работу. ЦК отмечает его неоценимый вклад в дело организации и работы агентства …

- Почему неоценимый? Оценили! – кто-то шепотом процедил сзади.

- … и выражает ему благодарность. К сожалению, Сергей Борисович сейчас нездоров, и не смог присутствовать вместе с нами на партактиве. Я хочу представить вам нового Председателя правления Лиховцова Ивана Ивановича. В партии он уже двадцать пять лет, работал в аппарате ЦК, был на дипломатической работе. Окончил философский факультет МГУ, аспирантуру ВПШ, кандидат философских и доктор исторических наук …

- Всё без отрыва от производства, - процедил тот же шепот. Теперь Алик узнал – Ермолай, черт бы его взял! Заткнулся бы, не я один услышал и узнал!

- … всегда проявлял себя принципиальным, активным борцом за чистоту учения Маркса-Энгельса-Ленина, - сел на место.

Тяжело поднялся Антон Семёнович.

- Вопросы есть? – зал молчал, - нет? Тогда я предоставляю слово товарищу Лиховцову Ивану Ивановичу.

Лиховцов подошел к трибуне, зачем-то снял очки, протер их, снова одел, только тогда начал.

- Товарищи! Прежде всего, я хочу поблагодарить Центральный комитет нашей партии за оказанное мне высокое доверие – назначение Председателем Правления. Провожая меня, товарищи выразили надежду, что мы, все вместе, усилим наступательность нашей пропаганды за рубежом. Путь нам указан, и мы должны пройти его по-боевому. Нам не нужны журналисты, нам нужны пропагандисты …

В зале пронесся шумок.

- … Да, да, товарищи, я не оговорился, нам нужны пропагандисты, а не хлюпики-журналисты, за красивыми оборотами которых скрывается идеологическая беспомощность. Партия поручила нам быть в авангарде идеологической борьбы, повторяю, именно идеологической, а не информационной, этим у нас занимается ТАСС, это их функция. Я надеюсь, каждый из вас, коммунистов, осознает важность и сущность перемен, включая и кадровые. Спасибо!

- Единственно настоящая нравственная проблема – убийство, - внятно пробормотал Ермолай, - остальные ерунда, но если убивают директивой?

Новый председатель сел на место, достал блокнот и приготовился записывать. Что? Претензии? Пожелания? Да всё отрепетировано, все роли распределены, вплоть до блокнота! Тьфу, мать твою, ну до чего противно!

Поднял руку Любичев, горбоносый мужик с вечной слюной в углу рта, зам главного редактора изданий на соцстраны.

- Товарищи, выслушав столь интересное сообщение …

Алик закрыл глаза и отключил уши – согласны … выполним … оправдаем … и чуть не засмеялся, услышав последние слова:

- … доверие нашего Центрального комитета!

И пошло одно и то же! Каждый желает быть умным, но дурак стремится демонстрировать свой ум! Любая власть порождает мерзавцев, и постепенно они становятся её опорой, до той поры, пока она не рухнет! Волк развеселил аудиторию, вставив в свою верноподданническую речь то, что скрыл от Бухты – надо, товарищ Председатель, привести в соответствие гонорары. Бухта стал зелёного цвета, Ефрем и Бабка опустили головы, Алик с Ванькой едва сдерживались от хохота, в зале прошел смешок – кто о чем, а фотокоры о гонораре! Даже на лице нового Председателя промелькнула усмешка, он вежливо перебил Волка:

- Извините, товарищ … - он заглянул в блокнот, - Волковедов, но по моим данным самые высокие гонорары как раз у фотокорреспондентов.

- Я … - смешался Волк, - не об увеличении, а об упорядочивании.

- То есть, о перераспределении, - довольно громко и язвительно, под смешки, заметил Алик, разъяренный от всего этого дурного спектакля. Дворцов, сидящий позади, наклонился и тихо спросил – дурак или сволочь? Кто его знает, также шепотом ответил Алик, но что подлец – это точно!

Выступали ещё. Многие били себя в грудь, давали обещания усилить, обновить, даже избавиться от ошибок, но большинство всё же было сдержанным и спокойным.

Творческий период закончился. Начался пропагандистский.

ххх

Фед спросил, куда ехать и помчался за Марьей. Касум, элегантный, как никогда, даже Ермолай посмотрел на него с оттенком легкой зависти, держал в руке пакет, перевязанной ленточкой – подарок, из-за чего подвергся нападкам Поэта, увидевшим в этом признаки возрождающегося мещанства.

При виде Ксении, надевшей своё любимое белое платье, Касум раскрыл рот, выразительно посмотрел на Алика, пожал плечами!

Он произнес торжественную речь, закончил её пожеланием, чтобы преферанс, ранее находившийся на первом месте по интересам не опускался ниже третьего, и страшно обрадовался, узнав, что в этом доме игра в большом почете.

Женька, как всегда пил почти стаканами, воды столько не выпьешь, остальные придерживались посольского этикета. Появившиеся Марья и Фед, внесли некоторое оживление, но, откровенно говоря, настроение у всех было паршивое, речь нового оставила тягостное впечатление. Болтала только Марья – как она плакала, когда узнала, что Алик в больнице, как была счастлива, когда Поэт рассказал ей о Ксении, и, обнимая Алика, воскликнула – не понимаю, как этот бандит попал в такое приличное семейство, а вот брат Ксении готовый жених для её подрастающих дочерей, и она будет счастлива породниться с такой семьей, Юре только надо немного подождать.

Быстро разошлись.

Алик сразу ушел в комнату, улегся на кровати и уставился в потолок, словно надеясь там что-то прочитать.

Через полчаса Ксения тихо улеглась рядом, как всегда, пристроившись на плече.

- Что, Аличка, совсем плохо? Целый день думала об этом, даже лекции не писала, ребята непривычно мрачны, оба Жени даже слова не выговорили.

- Ксюша, одна цитата из тронной речи: " … нам не нужны журналисты, нам нужны пропагандисты!" Это значит, все дураки, только мы умные, кто не с нами, тот против нас! Кое-кто на этом выиграет, кое-кто проиграет! Возможно, твоего будущего мужа через месяц выгонят с работы – "Вы не соответствуете новым требованиям"?

- Господи, ты что, не найдешь работу? Ну, не будешь зарабатывать такие деньги, ну, и что? Другое неприятно, - она поцеловала его, - свершилось! Нам сегодня сказали, что пятнадцатого мы уедем на десять дней в совхоз под Каширу.

- Черт! – обозлился Алик, - а мне двадцать четвёртого в Тарту, делать материал об университете, там двадцать пятого расширенный ученый совет, только раз в году. Долго не увидимся!

- Аличка, время разлуки течёт медленно, но быстро проходит. Мне без тебя будет тоскливо, но надо привыкать к твоим командировкам. Спи, родной.

Он закрыл глаза, но сон не шел, дела агентские крутились в голове. Алик попытался осмыслить, что же произошло, как жить дальше.

ххх

Что стряслось? «Нам не нужны журналисты, нам нужны пропагандисты …»! Глупая фраза, разве вообще журналистика не есть пропаганда? А что, Новый завет не есть пропаганда определенного образа жизни, недаром власть так боится и преследует религию? Проповедь, произнесённая с амвона или с трибуны Дворца съездов, разве не есть пропаганда? Конечно, есть, любая вырвавшаяся изо рта мысль есть или агитация или пропаганда, но есть умная и глупая, есть ищущая грамотные пути и есть заводящая в тупик! Понятно, не с нашей конформистской психологией обсуждать вопросы высокой политики, но разве руководители не понимают, что когда идиот произносит правильные вещи, они становятся идиотскими?

Юрка Долбоносов, тихий человек, влюблённый в фотографию, перед собранием успел рассказать, что наш куратор Берлога отказался подписать ему командировку в Дагестан, где Долбонос должен был делать материал о татах. Зачем нам муссировать вопрос о горских евреях, возмутился полуответственный начальник, живут и живут, кому они интересны!? Наивный Юрка пошел с ним спорить, да выскочил из кабинета, умирая со смеху: Игорь Александрович задание ему придумал – поезжай в Прибалтику, найди на каком-нибудь предприятии трех подруг, соответственно литовку, латышку и эстонку и сделай фотоочерк о нерушимой дружбе республик Советской Прибалтики! Сам не найдешь, подруг тебе выделят соответствующие партийные органы, и назови "Родные сёстры"! Главный кадр материала, захихикал, Макар – фонтан Дружбы народов на ВДНХ! Посмеялись, а хотелось плакать! Если в машине наглухо закрутить гайки, она не будет работать.

Смутное время, всякая нечисть поднимется, доносы начнутся, анонимки! Ну, появился один дурак, так что, их раньше не было? Эх, глупость хуже невежества, от невежества можно избавиться, а от глупости никогда! Если что, без Ефрема и Бабки тяжко будет. Где сейчас найдешь такого главного редактора? Только в ГРУ, грустно улыбнулся Алик.

ххх

Пятнадцатого Алик проводил Ксению. Там, у автобусов, на которых их отвозили в совхоз, он увидел Иванопуло. Ксения оказалась права – довольно мерзкий тип: провинциальный бонвиван с галстуком на ковбойке под джинсовой, производства киевской фабрики, курткой, с начищенным до блеска комсомольским значком – бездна вкуса! Под усмешку Алика он оказался в одном автобусе с Ксенией, хотя автобус был одним из худших.

Дней через пять, Ксении удалось дозвониться со станции, повезло – Алик был на Кутузовском. Ей пришлось пройти четыре километра, в штабной вагон, где был телефон, и откуда многие звонили, Иванопуло её не пускает, постоянно требуя свиданий. Оказался большой негодяй, я самая худшая, у меня меньше всех дневная выработка, он ставит в ведомость гораздо ниже, чем я вырабатываю. Поселили нас в вагончике, шестеро девушек, вполне симпатичные, утром и вечером помогаем друг другу помыться, душа, как ты понимаешь, нет. Если сможешь, перед отъездом в Тарту, позвони Сонюшке и Олегу, приезжайте, я уже скучаю.

Алик позвонил Соне и Олегу, они договорились в ближайшую субботу поехать, а обрадованный приглашением Гошка даже выпросил у дяди "Победу".

Нашли быстро, Ксения дала точные ориентиры. В этот день студентов отпустили пораньше, дали возможность передохнуть. Ребята навезли продуктов, по этому поводу в вагончике был устроен пир, но безалкогольный, Гошка схватился от отчаяние за голову – забыли! Готов был съездить в ближайший магазин, но выяснилось – никто не хочет, а ему нельзя – за рулем! И, как выяснилось потом, повезло!

Ксению нельзя было узнать. Из городской девушки-студентки она превратилась в заправскую совхозницу – простая юбка, простые чулки, сапоги в глине, натруженные руки – зачем всё это будущим врачам? Увлеченный новым образом жены, Алик не заметил, как в вагончик втиснулась большая несуразная фигура.

- Что за пьянка? - писклявым голосом вопросила фигура с мятым бабьим лицом, в застегнутом брезентовым дождевике и высоченных резиновых сапогах, хотя на небе не было ни облачка, с брезентовой сумкой через плечо, - кто такие, почему посторонние люди мужеского пола в женском общежитии?

Девушки замерли.

- А вы, собственно, кто такой? – заинтересовано спросил Олег, протирая очки. – Кому мы должны отвечать на вопрос?

- Кто такой, кто такой! Бригадир совхозный. Ишь, тоже мне – городской! Счас поймёшь! Рази можно пьяную гульбу со студентками устраивать, приехали тут! Не позволю! Участок моей бригады, ответите соответственно!

- Извините, как вас зовут? – Олег становился все вежливей и вежливей.

- Не имеет значения! Что себе позволяете, москвичи называется! Счас милицию вызову, протокол составим и в институт им пошлем за поведение такое.

Гошка уже было открыл рот для указания адресов, но наткнулся на предупреждающий взгляд Ксении и замолчал.

Олег встал и вытащил своё удостоверение.

- Олег Николаевский, комментатор иновещания Всесоюзного радио, Игорь Громов, научный обозреватель Всесоюзного радио, Олег Мильк, специальный корреспондент АСС. Товарищ Мильк уезжает в командировку по заданию ЦК, приехал сказать "до свидание" своей жене, Ксении Бардиной, вот она, послана вам в помощь на уборку урожая, который, я не сомневаюсь, один из лучших в районе, а может быть, даже в области, так как сами вы не справились с уборкой. Если вы, товарищ бригадир, найдете здесь каплю алкоголя хоть в одной кружке, я сам дам вам адрес, куда писать телегу. Но если не найдете, и экспертиза подтвердит, что в нашей крови нет и миллилитра алкоголя, то мы составим протокол с подписями свидетелей, и подадим на вас в суд за клевету по статье 208 часть первая, срок от шести месяцев до трех лет.

Гонор с бригадира заметно слетел, подействовал спокойный, уверенный тон Олега.

- Ну, вот что, - смешался он, просмотрев удостоверения, - если проститься с женой, я не против, но чтоб тихо было, без драк, а то наши деренские могут.

- Не волнуйтесь, мы постоим за себя и за честь наших дам, - Олег сейчас был похож на плохо одетого английского лорда.

- Даже кулаки чешутся, так постоять хочется! – заставил всех улыбнуться Гошка.

Бригадир уехал, а девушек прорвало: надоел Иванопуло, каждый вечер сюда шляется, вертится вокруг Ксении, уговаривает на свидание, это он натравил бригадира, приведите его в порядок, Ксения уже уезжать собралась, а это в институте расценят как бегство.

Глаза у Олега стали как маленькие щелочки, казалось, очки начинают сильнее блестеть – минута гнева! Соня поёжилась:

- Олежек, не наделай глупостей, не стоит!

- Стоит, но глупостей не наделаем.

Они разыскали Иванопуло в штабном вагоне, предъявили удостоверения, и попросили оставить наедине. Олег зло, сквозь зубы, сказал:

- Теперь откровенно, как старшие товарищи с младшим. Мы тебя бить не будем! Не будем только потому, что мелковат ты для нас, щенок, связываться противно! Упаси тебя, сукиного сына, еще раз подойти к Ксении с гнусностями, и не только к ней, ты всем им сильно надоел, понял? И в нарядах правду восстановишь, слышишь, тля болотная, я лично проверю, смотри, не рискуй собой! Рот не раскрывай, ты только головой кивай, голосок у тебя мерзкий, недоносок паршивый! Не будешь послушненьким, ославим на весь мир, запомни, фельетон о тебе и тебе подобным уже в чернильнице, сгноим, из комсомола, из института вылетишь! А чтоб у тебя в извилине зарубка осталась, дай-ка я тебя по-детски за ушко отдеру!

Гаральд и ахнуть не успел, как его ухо превратилось в кусок красного распухшего мяса! "Командир" застонал.

- А вот и свидетели, как, выходя из вагончика, ты поторопился закрыть дверь и не уберег свое ухо! Ты, парень, - он потрепал кривящегося от боли «командира», - не плачь, краснота к вечеру пройдет, два-три дня поболит, все же дверь металлическая.

Они молча побрели обратно.

- Олег, - спросил задумчиво Гошка, - два вопроса: откуда такое знание уголовного кодекса, и где кончается твоя гуманность?

- Какой кодекс, - засмеялся Олег, - в руках никогда не держал, не знаю, есть ли такая статья в нем, сплошная импровизация, по ходу в голову взбрело. А гуманность кончается там, где начинаются пакости, - он взорвался, - ненавижу подобных слизняков! Резерв анонимщиков, доносчиков, провокаторов!

Гошка покачал головой.

- Может, ты и прав! Покажешь, как надо хватать за ухо противника?

- Прием, Гоша, зверский, диверсантский, если полностью проводить, от болевого шока человек теряет сознание, это холодное оружие, оно тебе надо?

Через поле, навстречу им бежали взволнованные Соня и Ксения.

- Олег, - Соня припала к нему, - ничего не позволил, тебе ничего не будет?

Ксения, целуя и смеясь:

- Езжайте домой, а то мои девушки в вас влюбились, теперь делят, кому кто достанется!

- Высока! – заорал Гошка, - они пусть едут, а я остаюсь.

- Гошенька, - засмеялась Ксения, - тебя-то как раз и приняли за моего мужа!

ххх

В агентстве воцарилась мрачная тишина, все в ожидании замерли. Кое у кого злорадно поблескивали глаза, другие были озабочены – останусь-не останусь, третьи равнодушно взирали на происходящее – плевать, подушка подложена, четвертые не волновались, были уверены в себе.

Расцвела подозрительность, мелкие грязноватые склоки грозили перейти в крупные раздоры, перешептывание по углам стали, чуть ли не основной формой общения. Невский ходил с видом человека, с котором Брежнев по утрам делится сокровенными планами. На вопрос, что знает, многозначительно корчил физиономию – не могу говорить, скоро узнаешь! Врёт! Если бы что знал, давно бы стал намекать. Алик подразнил его Хайямом:

"В этом мире неверном не будь дураком,

Полагаться не вздумай на тех, кто кругом,

Трезвым оком взгляни на ближайшего друга –

Друг, возможно, окажется злейшим врагом!"

И пожалел! Чертов язык! Сашка обиделся, а Севич счастлив! Зря!

Вежин, Волковедов и иже с ними не отходили от стола Славки, перехватывая все заявки на съёмки, да им никто и не мешал. Алик вместе с Эмкой за два дня сняли репортаж из английской спецшколы для провинциального английского журнала. Макар носился с беременной Варварой, беременность проходила не вполне благополучно, он был растерян, издёрган, было не до съёмок, потому Алик с Эмкой отсняли моды, но не в Доме моделей, а в ГУМе. Эмка быстренько завёл роман с манекенщицей, выше его почти на голову, чем ужасно гордился.

Ванька Ольгин шатался по всем редакциям, канюча командировку, но безрезультатно. Тогда он стал выпрашивать Аликину Тарту, Ванька даже новую песню затянул: "Ты женишься, в Москве ты быть обязан, мне ж Светка надоела, я вырваться хочу, на волю требует душа!", но Алик стоял насмерть – ему самому хотелось бежать из стен агентства.

Поэт ходил, как в воду опущенный – его Данилкину объявили о переводе в "Совбабу"! Это все равно, если бы академику Колмогорову предложили преподавать арифметику в начальных классах средней школы в Урюпинске! Женька страшно переживал, считал своим долгом уйти, и уже дал согласие перейти в "Правду".

Ермолай приходил на работу, здоровался и тут же таинственно исчезал, никто не знал, куда. Наконец недели через две он позвал Алика и Поэта в буфет, где объявил, что подает заявление об уходе, ему не интересно быть пропагандистом, да и все равно его скоро сократят, погром в союзной информации вчера закончился, завтра начнётся у него. А чем закончился, знаешь? Алик отрицательно покачал головой, его два дня не было в агентстве, занимался квартирой, осталось всего ничего, и можно праздновать староселье.

- Филя Конюхов узнал, что сократили, даже не спросив у него, двух его самых лучших обозревателей, двух Артёмов – Маринского и Авдюшко! Злой, с кипящим от возмущения разумом, побежал в кадры отбивать ребят, а через пять минут выходит растерянный, с круглыми глазами, и говорит – меня тоже! Сначала посмеялись, а потом погрустнели – экое скотство! Ничего по- человечески, обращаются как с быдлом! Не хочу дожидаться этой минуты, не хочу видеть торжество в глазах мелких гадов – наших кадровиков и других агентских мерзавцев, их немного, но они торжествуют!

Поэт горестно вздохнул.

- Что получается? Маринский, Авдюшко, вчера Косте и Максиму объявили, ты, Женя, уходишь, ещё несколько человек – цвет агентства, кто же останется?

- Про-па-ган-дис-ты! Любичев и компания! Все те, кто скрежетал от зависти зубами! Их час настал! Не в утешение тебе – журналистика живет так же, как и общество, она существует в нем, развивается и, если общество умирает, то умирает и журналистика, это так.

- Жень, а ты куда наярился?

- Други мои, не удивляйтесь, я женюсь и исчезаю из этого города! Надолго, может быть, навсегда!

- Эмигрируешь? – догадался потрясённый Алик, - купил проездной билет в виде жены? Или мама караимка заиграла?

- Ребята, не надо, лучше вам не знать! Судьба иногда выкидывает удивительные коленца, может, ещё доведется нам распить бутылочек пять водочки, но хочу сказать, что времена, проведенные в агентстве, работа и дружба с вами были лучшими в моей жизни! – у Ермолки предательски засверкали глаза, - на сотворения агентства ушли годы, а понадобилось десять секунд и одна фраза, чтобы разрушить! О вас всегда буду вспоминать с уважением и с нежностью!

Он полез в карман, достал флягу и разлил по пустым кофейным чашечкам.

- Поэт, ты тоже уходишь! Среди нас самый смелый Алик – он остаётся! За тебя! Поцелуй за меня Ксению, я ей бесконечно благодарен за то, что она полюбила тебя, она красивый и умный человек! Будь с ней ласковым, иногда ты становишься необузданным хамом, причем на ровном месте!

Они выпили и разошлись!

Тоска!

ххх

Дня через три Алик заглянул в комнату редакторов, там сидела Вера.

- Алик, что с тобой, который день ходишь опущенный. Мне кажется, ты слишком болезненно реагируешь на происходящее, совсем от отдела отбился, работаешь только на журналы, вспомни, все-таки лучшие фотоочерки здесь готовятся. Можешь что-нибудь предложить интересное? Давай, найдем тему, снимешь?

- Верон, честно отвечу – не хочу! Придумали творческую секцию, да превратилась она из места творческих дискуссий в орган сведения счётов, материалы оцениваются не качеством съёмки, а по тому, кто снял, а второй вопрос – сколько за какой материал бабок отвалили! При мне Купреев обрушился на Ваньку Ольгина за завод – формализм, отснял железки, а образ советского рабочего не создал! Демагогия, как инструмент закопать человека! Материал превосходный, какие точки Ванька нашел, ракурсы – Родченко позавидовал бы! Токарь с задранной головой, вертикально вниз снятый – шедевр! Послушать бы Вежина – не реально, не жизненно, у токаря голова вниз всегда опущена – тьфу! Смех и грех – голова опущена! Следом Зудин показывал свои "Одесские бульвары", так слюни роняли от восторга, ещё бы, ученик самого Севича! Я смотрел, смотрел, а потом вопрос задаю – причем здесь слово "Одесские"? Бульвары как бульвары, аромата одесского нет, ведь Одесса – страна в стране, почитали бы Бабеля! Накинулись на меня, как стервятники – жанры, каждый кадр рассказ о человеке, "нет вмешательства в жизнь, только "подглядано"!

- Алик, ты не совсем прав, в словах Тараса много предвзятости, но и правды тоже много!

- Верочка, у них правда не поиск истины, а мститель!

- Ты видел спортшколу Невского?

- Видел. Здорово снял.

- А вот Устинович, его поддержал Севич, предъявил, по-моему, справедливую претензию – Саша увлёкся объективом, пятисотмиллиметровым что ли, и съёмка получилась несколько однообразной.

- Веруля, Бонюэль в своих фильмах снимает знаковые детали, заставляет думать – а зачем они? Сергей Герасимов – широкие пейзажные полотна, мол, любуйтесь! Разные художники, разные творческие принципы, нельзя же всем снимать так, как хочет "певец русской деревни". Материал интересный, смотрится, я видел макет в "Спутнике", Люда Клодова сделала – сказка! Это Сашкин стиль, почерк его, ни с кем не спутаешь. А как и чем снято, кому какое дело! Всё равно, что в соседские горшки на коммунальной кухне заглядывать! Невский мне рассказывал, как хочет снять детскую хоккейную школу. Вер, даже если реализует пятьдесят процентов идей, уже интересно будет! Он мыслит, придумывает и не делает вид, что подсмотрел, у него каждый кадр работает на идею, он к каждому материалу подходит как к съёмкам кинофильма.

- Алик, давно известно, через забор перепрыгивают там, где он ниже. Легче построить композицию и утверждать, что она отражает ту или иную сторону реальной жизни, чем выхватить из неё обобщающий, или, если хочешь, характеризующий момент.

- Верунчик, цель – одна, кисти разные! Все зависит от материала, что снимаешь. Вряд ли Федотов подглядел композицию "Вдовушки", его волновала тема вдовьего одиночества, и он нашел выразительные средства! Что, Иван Грозный именно так обнимал убитого сына? А Иванов? Он что, присутствовал при явлении Христа народу? То-то среди толпы Гоголя написал!

- Алик, никто этого не отрицает, но всё же мы не союз художников, а журналисты.

- Я готов согласиться, что в фоторепортаже важен факт, но в фотоочерке должно присутствовать и осмысление факта. И я за разнообразие творческих подходов – всё имеет право на жизнь, Бабка права! Нельзя упрекать и заставлять делать "как надо", оно у всех разное, это "как надо"!

Вошедшая в комнату минут десять назад и прислушивающаяся к спору Нина, не выдержала:

- У вас абсолютно пустой спор! Вера права – у нас не союз художников, и Алик прав – кисти должны быть разными.

- Нина, не могу сказать, что я не уважаю Тараса, но терпеть не могу его потуги в философии и пустую демагогию о философичности фотографии и смысле творчества! Меня душит смех, когда "певец русской деревни" начинает теоретизировать, что "характерно для народа", и как этот народ отразить фотографически! Ещё один "светоч", указывающий путь к победе!

- Что ты такой злой! Как вы не любите друг друга! – рассердилась Вера, и вышла из комнаты.

Стоп, Алик! Опять вляпался со своим языком, забыл – у неё же роман с "певцом"!

- Олег, более серьёзный вопрос. Завтра ваше отчетно-перевыборное собрание, на следующей неделе всей нашей редакции. Ты собираешься в Тарту?

- Там двадцать пятого расширенный ученый совет, он бывает раз в году, мне просто необходимо там быть. Хотя бы один день, одно событие я уже прозевал – посвящение в студенты.

- Отлично! – обрадовалась Нина, - редакционное собрание двадцать седьмого, значит, ты будешь. Олег, - она посерьёзнела, - последнее время ты ходишь совсем потерянный. Я понимаю, ты лишился своих друзей, не только друзей, но и соавторов. Ты отдалился от нашей редакции …

- Нин, только за минуту до тебя Верка упрекала в том же!

- Олег, это ни для кого не секрет, но ты должен понимать – наша редакция, твоя родная, существует, и нам всем вместе нужно доказывать, что она есть, а без неё нельзя! Перестал снимать плановые темы, работаешь у нас только на аккредитациях, конечно, это вызывает разговоры. Завтра тебя изберут партгрупоргом …

- Если изберут.

- Изберут, все знают – рекомендация парткома! Тебе надо заявить себя какой-нибудь звонкой темой, и я нашла такую. Несколько дней назад я получила очерк из Волгограда о секретаре одного из городских райкомов партии. Написал собкор "Правды" в Волгограде, и очень прилично. Материал тяжелый для съёмки, нам надо вместе продумать его. После собрания и полетишь.

- Нина, помнишь, несколько лет назад я делал материал о молодёжной бригаде в Иркутске, её бригадир был делегатом съезда?

- Помню, - засмеялась она, - там у тебя голые мужики из бани бежали в озере! Дискуссия возникла.

- Если бы не Бабка, то наши консерваторы завалили кадр, а Бур, мне передавали, хохотал, когда в журнале увидел. Но это ерунда, бригадир недавно стал первым секретарём горкома партии, у меня есть связь с ним, давай его сделаем героем.

- Я против по многим причинам. Во-первых, Макар мне говорил, что он стал твоим другом, и вам будет не до съёмок, поверь мне. Во- вторых, самое главное, уйдет масса времени на согласование кандидатуры, а потом ответят – молодой, ещё ничем себя не проявил, мы вам рекомендуем вот этого, проверенный кадр. А тут всё готово, возьми почитать текст, мне кажется живой человек, любит рыбалку с костром, хорошо играет в шахматы, даже разряд есть, жена – актриса волгоградского драмтеатра.

- Ага, " с режиссером я сидела, чай пила, конфеты ела, я бы …"

- Олег, прекрати свои мерзкие шуточки! – Нина не на шутку разозлилась, - будешь снимать или нет?

- Буду! – тоном клятвы произнес Алик, и поцеловал Нине руку, она, рассерженная, отмахнулась, а он спустился вниз в кабинку и задумался.

Тема провальная. Как бы ты хорошо не снял, всё равно будет плохо! Почему? Потому, что тему понимают все – от нового председателя правления до дворника! И если кто-нибудь не найдет чего-то своего, родного, то будет вопить о недоработке и автора, и редактора. В этом мирке, где подлость и заурядность в почете, Нинка, честный и открытый до наивности человек, хорошо ко мне относится, от всей души хочет помочь выбраться из плохого настроения, но что она может? Её аргументам иногда трудно противостоять – пользуется умом и образованностью, искренне верит в партию. Нет, правильно сделал, что согласился!