С. С. Ольденбург Царствование Императора Николая II
| Вид материала | Документы |
СодержаниеГлава восьмая |
- При святом царе-мученике николае. Порт-артурская эта публикация продолжает рассказ, 401.26kb.
- Гоу гимназия №1505, 490.09kb.
- Законодательная деятельность в царствование императора Николая, 958.23kb.
- Биография Александра, 843.83kb.
- Августовская, 103.19kb.
- Канонизация святых в царствование императора николая II к 100-летию прославления, 215.97kb.
- Лекция LXXXV, 255.41kb.
- Император Николай Iоставил своему наследнику Крымскую войну, закон, 152.21kb.
- Положение рпц в "эпоху Победоносцева": 1880 1894 годы. Царствование императора Александра, 113.7kb.
- Лекция 11. Царствование Павла I. Переворот 11 марта 1801, 611.81kb.
Записка земцев вызвала отклики в печати — весьма осторожные, так как это был период цензурных строгостей. Социалистическое «Русское Богатство» писало с некоторым злорадством: «Судьба, постигшая заявление земцев — нечто поучительное... Можно пожелать, чтобы данный урок был оценен по достоинству теми сферами, которых он ближе всего касается». Справа «Московские Ведомости» писали, что земцы предложили крестьянину книгу вместо хлеба».
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Легенда и правда о Государе. — «Зубатовские» профессиональные союзы и рабочее законодательство. — Реформы в учебном деле. — Литературные течения. — Борьба с властью: социал-революционеры и террор; II-й съезд социал-демократов; «Освобождение».
Политика В. К. Плеве. — Беспорядки в Златоусте. — Кишиневский погром. — Убийство Богдановича. — Рабочие волнения. — Армянские волнения. — Беспорядки в Гомеле. — Саровские дни.
Русско-французские отношения. — Принц Генрих Прусский о Государе. — Россия и Австрия; македонские события; Мюрцштегская программа. — Бюлов об «антирусском течении».
На Дальнем Востоке: миссия маркиза Ито; англо-японский союз 1902 г. — Отставка С. Ю. Витте. — Наместничество Дальнего Востока. — Японские требования о Маньчжурии. — Репрессии против тверского земства. — Разрыв отношений между Россией и Японией.
«Значение переживаемого можно определить словами: нравственный момент, подготовляющий перелом экономической политики в пользу сельского хозяйства, поворот руля этой политики в сторону интересов деревни», писало «Новое Время» в новогоднем номере 1903 г.
Действительно за предшествующий год внимание власти было обращено преимущественно на положение деревни. Этот поворот, весьма знаменательный после десяти лет экономической политики Витте, направленной в другую сторону, после длительного периода стремлений сохранить в деревне существующее положение, не мог быть произведен никем, кроме самого Государя.
На девятом году царствования, личность Императора Николая II оставалась едва ли не настолько же загадочной для общества и народа, как в момент Его восшествия на престол. Вернее, ее уже заслоняла легенда, созданная кругами, враждебными власти. Было ли это сознательным маневром или просто результатом непонимания, недооценка противника (ибо Государь, конечно, был противником революционных течений!) — но отношение к Императору Николаю II существенно отличалось от той вражды, смешанной со страхом и невольным уважением, которую враги русской власти питали к Его державному предшественнику.
Мягкость обращения, приветливость, отсутствие или по крайней мере весьма редкое проявление резкости — та оболочка, которая скрывала волю Государя от взора непосвященных — создала Ему в широких слоях страны репутацию благожелательного, но слабого правителя, легко поддающегося всевозможным, часто противоречивым, внушениям. Утверждали также, будто на Государя можно всегда повлиять формулой: «Так делалось при покойном Царе»*. А когда принималось какое-нибудь неожиданное, новое решение, — сейчас же начинали искать «закулисных влияний».
Между тем, такое представление было бесконечно далеко от истины; внешнюю оболочку принимали за сущность. Император Николай II, внимательно выслушивавший самые различные мнения, в конце концов поступал сообразно Своему усмотрению, в соответствии с теми выводами, которые сложились в Его уме, часто — прямо вразрез с дававшимися Ему советами. Его решения бывали порою неожиданными для окружающих именно потому, что свойственная Ему замкнутость не давала никому возможности заглянуть за кулисы Его решений. Но напрасно искали каких либо тайных вдохновителей решений Государя. Никто не скрывался «за кулисами». Можно сказать, что Император Николай II сам был главным «закулисным влиянием» своего царствования!
Можно даже сказать больше: за первый период своего царствования, Государь понемногу «подчинил себе» министров — едва ли не в большей степени, чем Император Александр III, бывший только «собственным министром иностранных дел». Поворачивая руль экономической политики в сторону деревни, Государь распространял свое непосредственное влияние и на область народного хозяйства.
Основные вехи и внешней, и внутренней политики были поставлены самим Государем: во вне — проведение в жизнь «большой азиатской программы», при всемерном охранении мира в Европе; внутри — выпрямление того крена в пользу города, который получился в результате быстрого роста промышленности и отставания сельского хозяйства: проведение преобразований — при непременном условии сохранения неприкосновенности проводящей их самодержавной царской власти, которая представлялась Государю необходимым условием великодержавной мощи и внутреннего процветания России.
После, того, как в 1899 г. Государь отказался от расширения местного самоуправления, опасаясь, что этим Он бы усилит стремление к ограничению царской власти, Он как бы проводил в жизнь новую формулу: по мере возможности удовлетворял все те требования реформ, которые не влекут за собою политических последствий.
В карикатурном виде, заграничный журнал «Освобождение» изображал эту тенденцию, как стремление подкупить все сколько-нибудь влиятельные слои населения»: купечество, дворянство, рабочих; к этому списку следовало бы причислить и крестьянство, улучшение быта которого было выдвинуто в 1902 г. на первый план. Заграничный журнал, того не сознавая, делал власти высший комплимент, отмечая, как она поочередно стремится удовлетворить потребности всех слоев населения!
Еще с конца XIX-го века особое внимание было обращено на рабочих. Их потребность в общении, в самообразовании, в организованной защите их интересов сталкивалась, с одной стороны, с опасениями развития революционных организаций, с другой, с экономическими возможностями страны, где промышленность еще находилась в периоде развертывания. Почин смелой попытки удовлетворить потребности рабочих при одновременном соблюдении интересов власти взял на себя умный и активный представитель администрации, С. В. Зубатов, занимавший одно время пост начальника Московского Охранного отделения.
Зубатов исходил из совершенно правильной мысли о том, что интересы государственной власти отнюдь не тождественны с узкопонимаемыми интересами предпринимателей; что рабочие могли улучшить свое положение совершенно независимо от каких-либо политических преобразований. Рабочие организации до тех пор создавались только социалистами, настроенными революционно и стремившимися использовать рабочих в качестве орудия борьбы с существующим строем. Поэтому рабочие организации преследовались властью. Зубатов решил рискнуть предоставить тем рабочим, в «благонамеренности» которых он был уверен, создать вокруг себя профессиональные объединения.
Министерство внутренних дел отнеслось с недоверием к этой «затее»; но Зубатов нашел поддержку у Великого Князя Сергея Александровича, зажимавшего пост московского генерал-губернатора. В Москве поэтому был произведен первый опыт легальной рабочей организации. Начали с кассы взаимопомощи. Затем те же организаторы из рабочей среды обратились к ряду профессоров московского университета с просьбой взять на себя устройство лекций и собеседований на общеобразовательные темы, причем в первую очередь освещались вопросы о положении рабочих в России и о тех способах, которыми рабочие на западе добились улучшения условий своей жизни. Английские — в то время еще аполитичные тред-юнионы, рабочее законодательство Бисмарка стали предметом обсуждения в московской рабочей среде. Известные ученые, как историк П. Г. Виноградов, профессора Ден, Озеров, Вормс, Мануйлов охотно приняли участие в этом общении с рабочими.
Из Москвы движение распространилось также на западный край. Была основана, в противовес социалистическому Бунду», еврейская независимая работая партия, главные деятели которой не были «подкупленными агентами», а действительно считали, что для улучшения быта рабочих полезнее сотрудничество с государственной властью, нежели борьба с нею. Шаевич — в Одессе, Мария Вильбушевич в Минске были главными руководителями этого движения.
19 февраля 1902 г. московские рабочие, под руководством т. н. «зубатовских» организаций, устроили внушительную монархическую манифестацию; в Кремль, к памятнику Александра II с пением «Боже Царя храни» собрались толпа свыше 50.000 рабочих для совершения молебствия в день освобождения крестьян.
Почти в то же время, новая организация приняла активное участие в забастовках на нескольких московских заводах. Против «зубатовской затеи» тогда был предпринят натиск с самых противоположных сторон. Mocковские фабриканты, во главе с французом Гужоном, обратились к министру финансов Витте с жалобой — на московскую полицию, поощряющую забастовки». В то же время, в интеллигентской среде шли яростные кампании против какого либо участия в «полицейских» рабочих организациях. Пускались слухи, что лекторы, выступающие в рабочей среде, подкуплены правительством, что эти организации только ловушка для вылавливания «неблагоприятных» рабочих элементов. «У нас нет уважения к мнению, отличному от нашего» — писал по этому поводу проф. И. X. Озеров, подвергавшийся сугубым нападкам. «Ответом служит клевета, грязная клевета»... Моральное давление оппозиционной среды возымело успех: большинство лекторов поспешило отказаться от дальнейшей деятельности; и вместо профессоров московского университета рабочим организациям пришлось удовольствоваться чтениями духовных лиц и немногих случайных лекторов, напр. председателя московского цензур наго комитета В. В. Назаревского.
Тогда же, весною 1902 г., со смертью Д. С. Сипягина и приходом к власти В. К. Плеве, несколько изменилось и отношение власти: новый министр внутренних дел был противником «рискованных опытов» и предпочитал прибегать к старым испытанным пpиемам простого запрета.
Организации, тем не менее, остались; и хотя в Москве их влияние пошло на убыль, в западном крае они продолжали успешно бороться с «Бундом»; в С.-Петербурге возникло на тех же основаниях «Общество фабрично-заводских рабочих».
Правительство со своей стороны приняло и новые законодательные меры в интересах рабочих. В 1903 г. были изданы: закон 2 июня об установлении ответственности предпринимателей за несчастные случаи с рабочими и затем закон 10 июня о создании фабричных старост, выборных представителей для сношений с «хозяевами» и с властями. До закона 2 июня 1903 г., фабриканты отвечали только по суду; нужно было доказать их вину; по новому закону, фабриканты освобождались от ответственности только если могли доказать вину рабочего. Пострадавшим, в случае утраты трудоспособности, причиталась пенсия в размере двух третей заработка; на лечение выдавалось пособие в половинном размере заработной платы. Число рабочих к тому времени превысило два с половиной миллиона*.
Еще больше усилий было приложено властью для улучшения постановки учебного дела. С назначением ген. П. С. Ванновского министром народного просвещения (в марте 1901 г.) ускоренным темпом стали разрабатываться проекты школьной реформы на всех ступенях обучения. Правда, радикальные проекты «единой школы» (о полезности которых еще и сейчас идут споры в западноевропейских странах), были в конце концов отвергнуты Государем, а ген. Ванновский после годовой деятельности был уволен в отставку и заменен Г. Э. Зенгером — классиком и переводчиком Пушкина на латинский язык; но, несмотря на это «замедление темпа», в учебном деле были проведены серьезные реформы. В области средней школы произошел разрыв с системой гр. Д. А. Толстого, основанной на первенствующем значении древних языков: с осени 1901 г. была отменена обязательность греческого языка, и сильно сокращено преподавание латыни; (сохранено было только пять гимназий со старой программой). Были также приняты меры для устранения переобремененности учебными занятиями. В высшей школе были разрешены научные и литературные общества, и (уже при Г. Э. Зенгере) было также создано студенческое самоуправление в лице курсовых старост. Советы профессоров, по предложению правительства, деятельно обсуждали планы дальнейших реформ, в частности упразднения инспекции.
Кредиты на народное образование все время неуклонно росли; с 1894 г. по 1904 г. они более чем удвоились: бюджет министерства народного просвещения увеличили с 22 до 42 миллионов рублей, тогда как кредиты на церковные школы выросли с 2,5 до 13 милл.; а одни казенные ассигнования на коммерческие училища (которых раньше вообще не было) достигли 2—3 милл. в год. Примерно в такой же пропорции увеличились за десять лет земские и городские ассигнования на нужды просвещения: к 1904 г., если соединить учебные расходы всех ведомств* и местного самоуправления, сумма ежегодных расходов на народное образование уже превышала 100 милл. рублей.
Наряду с начатыми в 1902 г. обширными работами по подготовке нового крестьянского законодательства, закончено было — к 1903 г. — составление нового уголовного уложения; по общему мнению, много более «либерального», чем действующие законы; оно было опубликовано, но срок его введения в действе не был пока установлен.
Хороший урожай 1902 г. облегчил положение деревни; промышленный кризис начинал в 1903 г. сменяться новым подъемом.
За первые годы нового века в русской литературе почувствовалось оживление; появился ряд новых имен. Наряду с А. П. Чеховым, обратившимся на новое поприще драматурга, и М. Горьким, в котором «деятель» начинал уже заслонять писателя, появились Леонид Андреев, бесспорно талантливый писатель со склонностью к болезненным, мучительным переживаниям; Бунин, Куприн (особенный успех имела его повесть из быта армейского офицерства «Поединок»). Кроме этих писателей, группировавшихся вокруг «марксистского» издательства «Знание», значительно выросло и усилилось «модернистское», «декадентское» течение: вслед за «Миром Искусства» появились журналы «Новый Путь» (с 1903 г.) и «Весы» (с 1904 г.). Еще ранее было основано издательство «Скорпион»; Бальмонт, Брюсов, Гиппиус, Мережковский, Ф. Сологуб издали за эти годы едва ли не лучшие свои сборники стихов; Андрей Белый выступил со своей первой «симфонией»; А. Блок начал печатать стихи в. «Новом Пути».
Необычный для русской интеллигенции интерес к религиозным вопросам вызвал с зимы 1901—1902 г. к жизни религиозно-философские собрания в С.-Петербурге, в которых — необычайное сочетание — участвовали представители церкви и духовного ведомства, профессора богословия, «последние славянофилы» вроде ген. Киреева, наряду с писателями и журналистами, близкими к журналу «Новый Путь». Обсуждались вопросы о христианском догмате, о свободе совести, о браке. об учении Толстого. Д. С. Мережковский, смело признавший, что Св. Синод был прав, отлучая от церкви гр. Л. Н. Толстого, подвергся за это резким нападкам в среде интеллигенции. «В России — писал он по этому поводу — образовалась вторая цензура, более действительная. более жестокая, чем первая — цензура «общественного мнения».
Эта вторая цензура распространялась даже и на область художественной критики. «Что мне делать?» — писал в «Новом Пути» Антон Крайний*. «Литература, журналистика, литераторы — у нас тщательно разделены на двое и завязаны в два мешка; на одном написано «консерваторы», на другом «либералы». Чуть журналист раскроет рот — он уже непременно оказывается в котором-нибудь мешке. Есть сугубо жгучие вопросы, имена, о которых совсем нельзя высказывать собственных мыслей. Мыслей этих никто не услышит — слушают только одно: одобряешь или порицаешь. Порицаешь — в один мешок, одобряешь — в другой, и сиди, и не жалуйся на неподходящую компанию. Сам виноват... Великое несчастье — эта наша литературная теснота, недостойная даже и такого малокультурного человека, как наш современный «литератор»!.
(Эти мысли служили вступлением к меткому отзыву о значении творчества Горького: «...Жить и дышать все-таки еще можно, и человек еще человек. Нужен резкий толчок, чтобы выкинуть людей сразу в безкислородное пространство, прекратить их человеческие мучения. Этот толчок, несущий человеку окончательное смертное освобождение, фонтан углекислоты — проповедь Максима Горького и его учеников»).
В этих протестах немногих остававшихся вне борьбы, ярко сказывается трагическое раздвоение исторического момента. Все русское образованное общество, за весьма малыми исключениями, находилось в состоянии резкой, непримиримой, слепой оппозиции к власти. Именно в эти годы быль выдвинут и стал ходячей фразой краткий и категорический боевой клич «долой самодержавие», принимавший в легальных изданиях форму нападок на «бюрократию».
Среди организованных революционных сил выделялись два главных течения: социалисты-народники, мечтавшие о крестьянском восстании (а то и военном бунте — ведь армия в большинстве из крестьян) и действовавшие путем террора; социалисты-марксисты, делавшие ставку на рабочее движение и расчитывавшие пропагандой и забастовками «раскачать» город на более активные выступления.
Боевая организация социалистов-революционеров поставила себе целью, при помощи убийства непопулярных представителей власти, терроризовать правительство и вызвать «подъем духа» в обществе. Ее первыми жертвами были Н. П. Боголепов и Д. С. Сипягин. Она же в 1902 г. организовала покушения на виленского губернатора ф.-Валя, на харьковского губернатора кн И. М: Оболенского. Она открыто выносила «смертные приговоры»: «Боевая организация — (гласила революционная листовка) — находит себя вынужденной выполнить лежащий на ней гражданский долг и сместить князя Оболенского единственным оставшимся в ее распоряжении средством смертью» А на револьвер, из которого был произведен выстрел в харьковского губернатора, стояла мелодраматическая надпись «Смерть царскому палачу и врагу народа»
Социал-демократы — так назвали себя марксисты еще в 1898 г — имели заграницей регулярно выходивший периодический орган «Искру». Их учение было определеннее, чем у народников и вообще кадры их были многочисленнее. Летом 1903 г., в Брюсселе, они созвали свой второй партийный съезд, в котором приняли участие представители примерно двадцати местных нелегальных комитетов из России, а также деятели эмигрантских центров. В съезде принимал участие и еврейский «Бунд», но его делегаты, не желая отказываться от своей особой «национальной» программы, затем ушли со съезда (перекочевавшего из Бельгии в Лондон). На этом же съезде произошло разделение на «большевиков» и «меньшевиков». После ухода делегатов «Бунда», Hа съезде получилось преобладание крайней революционной группы, лидером которой был Ленин (Ульянов). При этом случае ею поддержал «ветеран» движения, известный эмигрант Г. В. Плеханов, тогда как другие лидеры — Мартов (Цедербаум), Аксельрод, Вера Засулич, Троцкий (Бронштейн), тогда еще «нажинающий», и т. д. оказались в меньшинстве.
Суть разногласия была в том, что Ленин хотел превратить партию в строго централизованную организацию, повинующуюся воле центра — пусть менее многочисленную, но зато более крепко спаянную, — тогда как «меньшевики», по образцу западноевропейских социалистов, стремились к возможно широкому привлечению рабочих масс в ряды партии и возражали против слишком широкой власти центрального комитета.
Ленин, впрочем, вскоре разошелся и с Плехановым, ушел из редакции «Искры» и основал свой собственный — тоже заграничный — орган «Вперед».
Эти организованные революционные течения были бы, однако, бессильны, если бы общественное мнение русской интеллигенции не склонилось в то время к революционным путям борьбы. Предзнаменованием такого оборота было появление в 1900 г. нелегальной книги «Россия на рубеже ХХ-го столетия», написанной некогда враждебным всякой «нелегальщине» профессором Б. Н. Чичериным. В июне 1902 г. оппозиционные несоциалистические круги сделали более решительный шаг: в Штутгарте, под редакцией П. Б. Струве, начало издаваться «Освобождение».
Та широкая оппозиционная среда, органом которой явился новый журнал, простиралась от умеренных социалистов до земской легальной оппозиции; разнородная по своим положительным идеалам, она была объединена общей враждою к власти, к «самодержавию», к «бюрократии». Ее основным требованием была — конституция. «Широких финансовых и экономических реформ, в которых так нуждается страна, нельзя ждать и нелепо требовать от г. Витте» — говорилось в передовой статье первого номера «Освобождения». «Их может дать России только хорошо организованное народное представительство». Эти слова звучат почти иронически теперь, когда даже парламентарная демократия, для проведения экономических и финансовых реформ, вынуждена прибегать к чрезвычайным полномочиям; но тогда в это верили.
В отличие от социалистических органов, представлявших собою смесь теоретических рассуждений с боевыми лозунгами, «Освобождение» поставило своей целью освещение — со своей точки зрения — всех событий русской жизни. Его «сила» была в хронике, в «корреспонденциях с мест». Обладая связями в самых разнообразных кругах, — не только в земствах, но и на верхах той же «бюрократии», «Освобождение» занялось печатанием разных секретных записок, протоколов, циркуляров, подбирая их, разумеется, в «обличительных» целях и отводя в своих корреспонденциях широкое место политическим сплетням. В первую очередь появились в свете записки Витте о «Самодержавии и земстве» и материалы о студенческих волнениях. Редакция, в известной мере, старалась выдерживать более умеренный тон, и даже порою протестовала против «фельдфебельского тона» социалистов. Значительное число экземпляров печаталось на тонкой бумаге и посылалось в Россию в запечатанных конвертах под видом частных писем.
«Освобождение» вышло в свет уже после убийства Д. С. Сипягина. Новый министр внутренних дел В. К. Плеве, назначенный Государем как бы в ответ на убийство его предшественника, был человеком умным энергичным. Но он, по-видимому, сам не верил в те начала, которые был призваны защищать; в частных беседах он не раз это высказывал. Считая, что самодержавная власть себя «изжила», и в то же время приняв на себя обязанность ее защищать, В. К. Плеве не мог придумать ничего, кроме новых репрессивных мер.