М. В. Крах конного блицкрига. Кавалерия в Первой мировой войне

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 21

Разумеется, власти отлично сознавали взаимосвязь между положением в сельском хозяйстве и военными нуждами. Поэтому Ставка предложила первоначально закупать лошадей, прежде чем приступить к практике реквизиции. Главное Управление Генерального Штаба отметило, что покупки не могут дать много лошадей, и, тем более, значительного их количества сразу, порекомендовав фронтам и армиям сообщить свои потребности. Кроме того, как и раньше, Генеральный Штаб настаивал на сокращении конского состава в тыловых службах Действующей армии и передаче лошадей, которые могут быть даны без ущерба боевым интересам, на фронт: «Только при условии полной экономии в лошадях со стороны армий явится возможность действительно удовлетворять их потребности конским составом путем покупок».

Действительно, в отличие от фронтовых командований, почему-то полагавших, что людей и лошадей не может быть слишком много, и требовавших все новых и новых эшелонов с пополнениями, Генеральный Штаб старался оставаться на государственной точке зрения. Как назревал кризис человеческих ресурсов (всего полтора миллиона людей, остававшихся еще вне призыва), точно так же не начинала проявляться нехватка лошадей для фронта. Рабочих рук (люди) и тягловой рабочей силы (лошади) в русской деревне начинало не хватать. А деревня – это продовольствие и фураж. Следовательно, к 1917 году русское военное ведомство уже приблизилось к той грани, за которой начиналась разруха народного хозяйства, вследствие нехватки производительных мощностей.

В этих условиях, Генштаб и военное министерство старались делать все от них зависящее, раз уж ни Ставка, ни фронты не обращали внимания на объективное положение дел. Например, в тыловые войска лучших лошадей с осени 1916 года не давали вовсе. Так, 26 февраля 1917 года мобилизационный отдел Главного Управления Генерального Штаба сообщил в канцелярию главного начальника снабжений армий Северного фронта, что «…в конские запасы тыловых округов верховые лошади попадают от населения, как редкое исключение, так как по военно-конской повинности и по реквизиции означенные лошади вовсе не берутся, дабы сохранить их у населения для ремонтных комиссий, комплектующих покупкой верховых лошадей запасные кавалерийские полки»^¹⁴³. Приоритет оснащения лошадьми кавалерии, а не обозов и тыловых структур, несомненен.

В любом случае, вопрос о широкомасштабной реквизиции в преддверии кампании 1917 года, долженствовавшей носить решительный характер, был решен. В январе 1917 года военный министр, министр внутренних дел и министр земледелия должны были договориться о распределении между губерниями Европейской России количества подлежащих реквизиции лошадей, которая должна была проводиться при посредничестве земских учреждений. Предполагалось, что вместе с ранее поставленными в ходе военных действий лошадьми, эта цифра составит около двенадцати процентов лошадей рабочего возраста, если исходить из данных военно-конской переписи 1912 года. Это небольшая цифра для страны, уже два с половиной года ведшей мировую борьбу. Было решено, что в тех уездах, где земства откажутся от реквизиции, набор конского состава следует проводить по правилам военно-конской повинности, но по принципам разверстки, указанных губернской земской управой. Министерство внутренних дел, в принципе, не было против реквизиционных мер, предложив губернаторам «безотлагательно сделать все необходимые распоряжения к успешному и своевременному выполнению в пределах губернии реквизиции», каковую предполагалось закончить за две недели до начала полевых работ^¹⁴⁴.

Однако в феврале-марте 1917 года с мест в центр обрушился шквал телеграмм с просьбами отложить, либо отменить вовсе разверстку лошадей. Данное условие было необходимо, ввиду угрозы волнений, нарушения хозяйственных интересов населения, транспортного кризиса, недостатка рабочего скота и т. д. Порочность практики реквизиций в условиях тяжелой зимы подтвердило и поведение местных гражданских властей. Уже в феврале Генеральный штаб был засыпан рапортами из военных округов, в которых отражался ход проблемы внутри страны.

Только в Московском военном округе от реквизиции лошадей отказались сорок одна уездная земская управа: Валуйская, Скопинская, Галичская, Кинешемская, Нерехтская, Солигаличская, Котельническая, Богородская, Клинская, Макарьевская, Богучарская, Нижнедевицкая, Тульская, Алексинская, Богородицкая, Белевская, Веневская, Епифанская, Ефремовская, Каширская, Крапивенская, Новосильская, Одоевская, Чернская, Нижегородская, Владимирская, Александровская, Вязниковская, Пороховецкая, Ковровская, Меленковская, Муромская, Переяславская, Покровская, Судогорская, Суздальская, Шуйская, Юрьевская, Костромская, Варнавинская, Юрьевецкая. Остальные уезды просили отложить реквизицию, ввиду опасения возможности волнений, нарушения хозяйственных интересов населения, кризиса гужевого транспорта и т. д. Военный министр ген. М. А. Беляев, в конечном счете, оказался вынужденным приостановить практическое воплощение данного мероприятия.

Уже после Февральской революции, приказом военного министра от 7 марта по военным округам реквизиционные меры были приостановлены «впредь до особых распоряжений», ибо теперь уже свеженазначенные комиссары отказывались от производства набора лошадей для армии. Тем не менее, фронты требовали наивозможно скорейшего пополнения конских запасов Действующей армии, сообщая о прогрессирующем некомплекте, ввиду формирования новых подразделений и подготовки к решающим операциям. Попытка замены реквизиций закупками со стороны органов Земского Союза и Ремонтирования Армии провалилась. Впрочем, этого следовало ожидать, так как именно такой результат был просчитан еще царскими министрами. Надежды же лидеров Временного правительства на то, что их власть, в отличие от монархии, почему-то является непременно «народной», были ничем не обоснованны.

Крестьянство же, в свою очередь, весной 1917 года настаивало на возврате забранных для нужд армии лошадей, ссылаясь на то, что лошади были «взяты по-старому неправильно». В этих условиях Главное Управление Генерального Штаба предложило командованию военных округов разъяснить населению, «что лошади крайне необходимы для нужд действующих армий, при наступающих боевых действиях и поэтому все лошади уже принятые, подлежат немедленному направлению по данным нарядам». Стремясь избежать эксцессов, Временное Правительство в заседании 23 марта постановило «немедленно сдать лошадей военному ведомству» «во имя интересов армии»^¹⁴⁵.

В 1917 году на Действующую армию навалилось то явление, которое давным-давно ожидалось и прогнозировалось – массовый падеж лошадей в войсках. Сначала это происходило вследствие затруднений со снабжением фуражом зимой-весной. Затем – в связи с увольнением солдат старших сроков службы, которые, в основном и служили в обозах и тылах. А. И. Деникин сообщает, что увольнение солдат старше сорока лет на сельскохозяйственные работы внутрь страны и демобилизация лиц старше сорока трех лет, имели следствием начало стихийной демобилизации. Помимо прочего, «Некоторые полки, сформированные из запасных батальонов, потеряли большую часть своего состава; войсковые тылы – обозы, транспорт – расстроились совершенно, так как солдаты, не дожидаясь смены, оставляли имущество и лошадей на произвол судьбы. Имущество при этом расхищалось, лошади гибли»^¹⁴⁶.

Чтобы не допустить гибели конского состава, военные должны были взяться за дело сами. В отличие от дореволюционного периода, когда еще возможно было что-то потребовать (пусть не всегда эти просьбы удовлетворялись), теперь любое мероприятие проходило «вхолостую». Представители войск отправлялись вглубь страны и, пользуясь наличием в полках громадных сумм, скопленных за время войны, скупали продфураж. Гражданские власти старались не допускать самочинных закупок, заваливая центр жалобами на произвол. Нельзя не отметить, что крестьяне охотнее продавали продукты военным: во-первых, потому что военные давали большую цену, не обращая особого внимания на вводимые правительством твердые цены; во-вторых, крестьянство сознавало, что этот хлеб пойдет на фронт, а в каждой семье были свои фронтовики. То есть – крестьяне, не желая отдавать хлеб абстрактному государству по твердым ценам, отдавали его военным представителям – фактически непосредственно своим же детям, служившим в армии.

Таким образом, конфликт интересов между военными и гражданскими властями в смысле снабжения Действующей армии, несмотря на кажущееся единство вертикали власти, в период революции углублялся и усугублялся. Провозглашаемая Временным правительством хлебная монополия осталась пустыми словами: деревня скорее согнала бы хлеб на самогон, нежели отдала бы его по твердым ценам. Хлеб приходилось отбирать, так как уговоры по мере развития революционного процесса действовали все меньше. И потому центр закрывал глаза на самоснабжение фронта, на бумаге, впрочем, резко осуждаемого. Иного выхода не было: революционные органы продовольственного снабжения работали куда хуже царских: лишь опора на кооперативы позволила Временному правительству поднакопить немного продфуража к осени, да и то все это досталось большевикам. О характере происходивших процессов снабжения в революционное время, говорит телеграмма главнокомандующего армиями Западного фронта ген. В. И. Гурко министру продовольствия, Начальнику Штаба Верховного Главнокомандующего и главному полевому интенданту от 27 мая 1917 года: «…Губернские и уездные продовольственные комитеты жалуются на самостоятельную покупку представителями войсковых частей, главным образом, фуража по ценам, превышающим установленные министром земледелия, заявляя, что такие покупки вносят дезорганизацию в дело заготовок… трудность положения в том, что фураж есть, но те учреждения, которые обязаны снабжать им войска, найти фураж не хотят или не умеют, а когда войска находят фураж и рады заплатить сколько угодно, лишь бы спасти от падежа голодающих лошадей, их обвиняют в повышении цен и запрещают покупать… следует обязать комитеты искать фураж, как ищут и находят войска, а не пользоваться тем, что найдут войска… прошу категорических указаний продовольственным комитетам о необходимости полного использования каждым своего района при самом широком применении в подлежащих случаях реквизиции. Только таким путем возможно удовлетворить потребности армии, избежать самостоятельных войсковых заготовок и справедливых нареканий армии на недостаточное удовлетворение их потребности»^¹⁴⁷.

Таким образом, революция не только не разрешила тех проблем, что получила Россия с вступлением в Первую мировую войну, как обещала антиправительственная пропаганда либеральной буржуазии, рвавшейся к власти любыми средствами. Эти проблемы лишь усугубились и еще больше ломали народное хозяйство страны. Населению, отчетливо видевшему банкротство политики новой власти, ничего не оставалось как сосредотачиваться на самовыживании. Провал Июньского наступления, наряду с нежеланием Временного правительства передать крестьянству землю и заключить мир, во имя чего, собственно говоря, деревня и фронт вообще поддержали революционеров, показал, что надеяться на власть невозможно.

В завершение главы остается привести только несколько цифр. Конский состав на театре военных действий (по статистическим данным сборника 1925 года):

на 1 октября 1914 года – 670 775 (100%),
на 1 января 1915 года – 1 035 682 (154%),
на 15 мая 1915 года – 1 072 178 (159%),

на 1 февраля 1916 года – 1 589 909 (237%),
на 1 июня 1916 года – 1 672 430 (249%),
на 1 ноября 1916 года – 1 804 817 (269%),
на 1 сентября 1917 года – 2 760 000 плюс 404 000 в составе общественных организаций.

Хотелось бы добавить к этим цифрам немного архивных материалов, которые несколько разнятся с приводимыми выше данными интендантства, а также отличаются от цифр статистического сборника. Очевидно, что эта разница образовывалась за счет отсутствия единства в подсчетах. Следует отметить, что проводимые различными инстанциями во время войны переписи людей на фронте и то сильно отличались друг от друга. Например, сведения дежурного генерала при Ставке Верховного Главнокомандующего, куда стекались все статистические данные из Действующей армии в отношении количества людей, могли порой на четверть отличаться от данных интендантства. Одни считали «штыки и сабли», другие – «едоков», а в документации проходили разные цифры. Начальник Штаба Верховного Главнокомандующего ген. М. В. Алексеев неоднократно негодовал на неразбериху, требуя точных сведений, однако дело так и не было разрешено до конца войны. В 1917 году, после Февраля статистика еще более запуталась, что вообще позволяет говорить о любых цифрах этого периода, за исключением, быть может, октябрьской однодневной переписи Действующей армии, как о приблизительных. Так или иначе, следует говорить не столько о точности тех или иных цифр, сколько о тенденциях, отражавших реальное положение дел на фронтах войны.

Согласно всеподданнейшему докладу, подведшему итоги кампании 1915 года, по данным военного министерства к 1 декабря 1915 года в Действующей армии числилось 1 342 032 лошадей^¹⁴⁸. Можно сравнить эту цифру с австро-венгерскими данными. Перед войной в Австро-Венгрии поголовье лошадей составляло 3 900 000 голов. В конце 1915 года общее поголовье сократилось до цифры в 2 100 000. Соответственно, согласно сведениям австрийского военного архива, в начале войны на двух фронтах (Русский и Сербский театры военных действий) насчитывалось 704 000 лошадей. То есть – больше, чем у русских по данным статистического сборника на 1 октября 1914 года. А ведь не следует забывать, что к октябрю месяцу на Восточном фронте действовали еще две германские армии – 8-я и 9-я. К концу 1915 года австро-венгерские армии на трех фронтах (Русский, Балканский и Итальянский) имели 944 000 лошадей^¹⁴⁹. Это – почти на треть меньше, чем в одной только русской армии (правда, надо учитывать русский Кавказский фронт). С другой стороны, в конце 1915 года на Востоке сражались семь германских армий – 8-я, 9-я, 10-я, 11-я, 12-я, Южная, Бугская (две последние – смешанные австро-германские армии). В свою очередь, немцы в начале войны имели свыше 1 088 000 лошадей, мобилизованных в вооруженные силы. Напряжение конского состава в Германии было столь велико, что в 1918 году общее поголовье немецких лошадей сократилось на четверть (в то время, как в России к моменту выхода из войны, поголовье оставалось примерно на предвоенном уровне)^¹⁵⁰.

Возвратимся к России. Согласно данным Главного Управления Генерального Штаба, к 1 октября 1916 года в Действующей армии состояло 1 808 004/ 1 773 229 лошадей (по списку\ налицо). В том числе Северный фронт ген. Н. В. Рузского имел 387 528/ 385 089 лошадей, Западный фронт ген. А. Е. Эверта – 417 588/ 410 555 лошадей и Юго-Западный фронт ген. А. А. Брусилова – 860 000/ 843 000 лошадей. Кавказский фронт ген. Н. Н. Юденича насчитывал 142 888/ 134 585 лошадей^¹⁵¹.

В начале 1917 года русская Действующая армия насчитывала 1 699 035/ 1 508 077 лошадей (всего/ в боевых частях). В том числе Северный фронт имел 345 814/ 307 914 лошадей, Западный фронт – 441 160/ 359 677 лошадей, Юго-Западный фронт – 596 065/ 525 722 лошадей, Румынский фронт – 315 996/ 314 764 лошадей. О Кавказском фронте сведений нет^¹⁵². Это количество лошадей приходилось на 6 309 525/ 4 673 593 человек. Таким образом, общее соотношение людей и лошадей на фронте составляло 1:3,7, а в боевых частях – 1:3. Следовательно, предвоенное соотношение людей и лошадей, показанное ген. Н. Н. Янушкевичем (см. выше) как 1:5, оказалось существенно превзойденным. В боевых частях – полтора миллиона лошадей на четыре миллиона семьсот тысяч людей.

Разруха железнодорожного транспорта в 1917 году, наряду с увеличением фактически бездельничавшей Действующей армии, возложила снабжение войск на плечи гужевого транспорта. Отсюда – рост лошадей на фронте. К 1 сентября 1917 года в русской Действующей армии находилось 3 164 000 лошадей – 470% от численности конского состава войск в начале войны. Много это или мало? Так, в достаточно высокотехнологичной армии фашистского вермахта в 1945 году насчитывалось около двух миллионов лошадей. В то же время общая численность автопарка СССР в 1945 году насчитывала 664 500 машин. Впрочем, зачем ходить далеко? В германской армии периода Первой мировой войны, широко использовавшей узкоколейки на театре военных действий, и резко сократившей свою кавалерию в войсках, имевшей мощную железнодорожную сеть общего назначения, в мае 1918 года состояло 956 850 лошадей^¹⁵³.

Глава 4.

Русская конница: тактика и огонь.

С самого начала Первой мировой войны в боевой деятельности русской кавалерии выявилось несколько определяющих тенденций, господствовавших в течение всей войны. Во-первых, это – выдающаяся отвага атак русской конницы на неприятеля, правда, соединениями не свыше дивизии. Во-вторых, это предпочтение конного боя («шока») всем прочим действиям, а также склонность вести скорее оборонительный бой, нежели наступательный. В-третьих, это неумение кавалерийских начальников руководить большими конными массами в общевойсковом бою, зачастую – даже кавалерийские дивизии не оправдывали своего предназначения. Следствием стало отсутствие конницы в общем бою пехоты и артиллерии; исключение – конные атаки на неприятеля (как правило, силами не свыше полка), дабы прикрыть отход пехоты. Неумение вести маневренные действия, организовать преследование, ввести конницу в прорыв, к сожалению, стали отличительными чертами боевой деятельности русской конницы в войне. Кавалерийские начальники всеми силами старались беречь вверенных им людей, вплоть до пренебрежения выполнением поставленной задачи. Исключения – несколько выдающихся командиров – не смогли исправить общей картины. К тому же, именно в среде кавалеристов особенно сильно господствовали безобразные корпоративные отношения, выражавшиеся в приоритете придворных связей в системе назначений и производства, перед боевыми заслугами.

Уже в августе 1914 года все эти тенденции проявили себя и принесли разочарование в среду пехотинцев и артиллеристов, выносивших на себе тяжесть сражений. О действиях стратегической конницы в Восточной Пруссии будет сказано ниже. Что же касается кавалерии Юго-Западного фронта, то с объявлением мобилизации и до перехода русских армий в наступление, она блестяще выполнила поставленные задачи – действия русской конницы перед началом Галицийской Битвы позволили русскому командованию скрыть группировку и сосредоточение своих войск. Кроме того, в ряде столкновений и стычек с австро-венгерской кавалерией, русская конница вышла победителем, оттеснив противника вглубь его территории, что облегчило развертывание русских армий в приграничной полосе.

В ходе Галицийской Битвы кавалерия, которая, разумеется, не могла на равных вести огневой бой с неприятельской пехотой, использовалась командованием в качестве подвижных резервов. Искусно маневрировавшая кавалерия позволяла своей пехоте перевести дух и занять более выгодные условия для ведения боя. Первый погибший в войне русский генерал – Сводная кавалерийская дивизия 5-й армии – ген. С. П. Ванновский (бой под Каменкой Струмиловой). Конечно, не во всех армиях Юго-Западного фронта конница действовала одинаково хорошо – хуже всех – в сдерживавшей главный удар австро-венгров 4-й армии ген. А. Е. Эверта. Но зато именно конница сумела предотвратить разгром 19-го армейского корпуса 5-й армии, а вместе с тем – и поражение всей армии в сражении под Томашовом. Здесь отличилась 1-я Донская казачья дивизия ген. А. Д. Кузьмин-Короваева, которая превосходным сочетанием огня и маневра сорвала планы противника по окружению и уничтожению 19-го армейского корпуса ген. В. Н. Горбатовского.

Включение в состав фронтов крупных масс подвижных войск обеспечивает устойчивость их в обороне и расширяет возможности ведения наступательных операций в высоком темпе, с решительными целями. Однако, конница Юго-Западного фронта действовала разрозненно – отдельными кавалерийскими дивизиями, действовавшими совместно с армейскими корпусами. Безусловно, отсутствие кавалерийских корпусов сильно сковывало действия кавалерии, делая их придатком пехотных дивизий, так как взятая сама по себе отдельно одна кавалерийская дивизия не могла добиться того впечатляющего успеха, что решил бы судьбу сражения. Например, в сражении 17 августа 1914 года на Гнилой Липе, «когда 10-й корпус овладел высотами западного Берга р. Гнилой Липы у д. Бржуховице и прорвал фронт австрийцев, в прорыв бросилась 10-я кавалерийская дивизия. Переправившись через Гнилую Липу, кавалерия нагнала отходящих австрийцев, и обратила их в бегство по направлению к Свиржу. Вслед за тем атаковала в конном строю колонны австрийцев, следовавшие от Бржуховице на Свирж. Развернувшие пять линий пехоты австрийцы не могли устоять против энергичной атаки и побежали на подходящие части 10-го корпуса. В этом бою 10-я кавалерийская дивизия взяла 4 гаубицы и много пленных. Этим действия этой дивизии и кончились, так как не были поддержаны находившимися невдалеке двумя другими дивизиями»^¹⁵⁴.

Конница необходима на растянутых флангах для увеличения разрыва фронта противника. Но массовые атаки на нерасстроенную неприятельскую пехоту уже невозможны в силу развития техники. Пехота придает коннице устойчивость при обороне, и достижение более решительного успеха при атаке – комбинированный бой родов войск. Следовательно, русское командование в первых же операциях старалось использовать кавалерию в спешенных боевых порядках, как средство усиления общего огневого фронта. Исследователь пишет: «Конница обоих противников вышла на войну с вооружением, мало отвечающим условиям ведения огневого боя. Поэтому стратегическая разведка конницы не дала тех результатов, которые ожидались командованием в тех частых случаях, когда конница встречала даже небольшие пехотные части противника. Зато мы видим поучительные примеры использования крупных кавалерийских масс, как оперативных резервов командования. Пользуясь подвижностью конницы, австрийское и русское командования направляют кавалерийские корпуса в угрожаемые районы, обычно в прорыв или на фланги армий, где они обычно в спешенных строях сдерживали наступающую пехоту противника (бои у Равы-Русской, Томашевское сражение и др.)»^¹⁵⁵.

То есть, конница зачастую использовалась в качестве пехотного прикрытия для удержания важных позиций в общем фронте наступающих (или обороняющихся) русских частей. Порой такой подход оправдывался нехваткой пехоты для выполнения поставленной задачи. Так, на завершающем этапе Галицийской Битвы русская 8-я армия (ген. А. А. Брусилов) была вынуждена сдерживать контрудар сразу двух австро-венгерских армий – 3-й и 2-й – рвавшихся на выручку к окружаемой 4-й австрийской армии. Пехоты не хватало, и спешенная конница занимала окопы вперемешку с пехотинцами. Так, только своевременная поддержка всадниками 12-й кавалерийской дивизии (ген. А. М. Каледин) спасла от поражения 24-й армейский корпус ген. А. А. Цурикова, оборонявшийся против двойных сил неприятеля. Девятнадцать эскадронов дрались в спешенном строю, а еще пять эскадронов в конной атаке опрокинули 38-ю гонведную дивизию, выходившую русским в тыл. Такие действия были для генерала Каледина не первыми: точно таким же образом он действовал в сражении на Двух Липах, закрывая внутренние фланги корпусов 3-й армии ген. Н. В. Рузского. Высочайший приказ от 7 октября 1914 года, относившийся к 12-й кавалерийской дивизии ген. А. М. Каледина, гласил: «В сражении при Гнилой Липе 16 августа 1914г…по своей инициативе,

Blog

М. В. Крах конного блицкрига. Кавалерия в Первой мировой войне