Geum.ru

Конечно же, с этими местами у меня связано много воспоминаний

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
ГОРОДОК


Когда я слышу слова известной песни: «Ах, как хочется вернуться, ах, как хочется ворваться в городок…», неизменно вспоминаю о четырёх точках на карте Кольского полуострова: Оленьей губе, Ягельной (ныне Гаджиево), Североморске и Заозёрске (Западной Лице), где, в общей сложности, прошло больше сорока лет моей жизни. Конечно же, с этими местами у меня связано много воспоминаний.

Североморск, столица Северного флота, уже в шестидесятые годы считался достаточно крупным городом, а в Западную Лицу я попал служить после училища, поэтому о них надо будет упомянуть отдельно. Сейчас, в основном, хочу рассказать о том, какими были Ягельная и Оленья в годы моего детства.

Где-то, наверное, до конца семидесятых годов северянам были присущи такие замечательные качества, как открытость, доброта и душевная теплота, щедрость и бескорыстие, готовность в любой момент и при любых обстоятельствах придти на помощь любому, кто в ней нуждается. На Севере в годы детства и юности я постоянно видел проявление окружающими этих качеств. Казалось, северяне стремились согреть нашу холодную и скупую землю своим теплом. Увы, застал я и те времена, когда этими качества стали чуждыми для довольно значительной части людей, населяющих Мурманскую область. Не хочу обливать грязью всех черноморцев (знаю среди них очень хороших людей), но часть лучших традиций северян оказалась утерянной именно тогда, когда на Север переехало много людей именно с Черноморского флота (произошло это достаточно резко и заметно ещё в советское время).

Жизнь в наших северных военных городках никогда нельзя было назвать райской. Суровый климат, суровая служба, разнообразные бытовые трудности, связанные с расположением наших военных городков далеко за Северным полярным кругом. Хороших автодорог в 50-60 годы на Кольском полуострове почти не было, из-за этого возникали и перебои со снабжением, и трудности с тем, как добираться от Мурманска до места проживания (службы).

Тем не менее, отсутствие регулярного сообщения по большинству условно существовавших в те годы автодорог приобщало всех нас, кто тогда был детьми, к морю. Как пелось в популярной песне тех лет, «Звезда рыбака», «…здесь каждый с детства с морем обручён». Катер для нас был таким же привычным видом транспорта, как олень для жителей Чукотки, вертолёт для геологов в Сибири или автобус для горожан. Кто из нас не испробовал с малолетства свежего ветра и брызг солёной холодной воды на щеках? А те, кто страдал от морской болезни, точно знали, что катер, идущий по Кольскому заливу, даже при заметном волнении перестаёт качать после прохождения траверза острова Седловатого.

Кроме того, в Оленьей губе была только школа-восьмилетка, поэтому ученики девятого-десятого классов каждый день путешествовали на специально выделенном катере из Оленьей губы в Полярный и обратно. Какая радость была для оленегубских старшеклассников, когда из-за плохой погоды оперативный дежурный не выпускал «школьный» катер! Тогда по единственной улице Оленьей губы (Строителей, или, как мы говорили, Бродвею) шатались ошалевшие от счастья школьники. Мальчики, в большинстве своём, были в «клешах», с модными тогда длинноволосыми причёсками (под «битлов»), а девочки - вообще, просто «все из себя». Обязательно у кого-то в руках была гитара, а то и чудо техники - только что появившийся в продаже переносной катушечный магнитофон «Романтик», работавший от батареек.

Нередко ребята, вместо того, чтобы бродить по «Бродвею» (там домов тогда было совсем мало) шли на маленький «полуостровок» как раз напротив школы, рядом с контрольным причалом.

В Оленьей губе школьников радовали маленькие размеры городка. Шагнул два шага в сторону - и ты уже на природе! Правда, давно уже нет ни старого контрольного причала, ни «полуостровка»: говорят, его взорвали, когда строили новый пирс.

Старшеклассники превращали свой вынужденный и потому легальный прогул в маленький праздник. Мы тогда вовсе не были ангелами, но пить в компании пиво и материться при девочках у нас считалось позорным и недопустимым. Конечно, всякое в нашей среде бывало: и курить кое-кто уже с младших классов начал, и обычные потасовки временами превращались в серьёзные драки. Иногда такие схватки заканчивались очень плохо. Моего одногодка в Полярном зарезал тот, кого он избил…


Снабжение наших северных гарнизонов (и в силу плохих дорог, и в силу отдалённости) было очень специфическим. В магазинах могло появляться такое, что невозможно было найти на где-нибудь в более южных городах, но там могло не оказаться самых элементарных и необходимых вещей. Помню, какой ажиотаж среди наших мам вызывала информация о привозе в Ягельную, например, молока (как натурального, так и сухого). Нередко в магазинах не бывало и хлеба, который обычно привозили из Полярного или Североморска.

Кстати, в Оленьей губе была своя хлебопекарня, на которой, насколько помню, работали исключительно матросы-армяне. Они далеко не всегда умели более или менее сносно говорить по-русски, зато белый хлеб у них получался высоким, мягким и невероятно вкусным! Продукция маленькой пекарни шла на береговой камбуз, а также выдавалась тем, кто получал сухой паёк. Оленегубские дети нередко делали так: нагуляв на свежем воздухе волчий аппетит, подходили к пекарне, стучали в вечно закрытое окошко, обитое листовым железом, и, когда изнутри звучало громкое «Кто?», называли фамилию кого-нибудь из родителей. Матрос-пекарь проверял свой список, делал там отметку и выдавал хрустящую ароматную буханку, ещё горячую, которую ребятня тут же разламывала руками и поглощала без остатка.

Однажды я видел там вот такую сценку. Матрос-подводник подошёл к пекарне и, весело подмигнув нашей компании, постучал в окошко. Последовал такой диалог:

- Кто?

- Гестапо!

- КТО?!

- Гестапо пришло! (это прозвучало уже менее уверенно).

Возникла пауза: видимо, пекарь просматривал списки. Затем он бескомпромиссно ответил пришедшему матросу:

- Здэсь нэт такой фамилия!


Трудности разного рода в жизни обитателей наших городков могли существовать постоянно, а могли появляться периодически, более или менее внезапно.

Тем, что в домах, по разным причинам, очень часто пропадало электричество, никого из нас нельзя было удивить или напугать. В каждой квартире были запасены плавкие предохранители-«пробки», коробка стеариновых свеч, несколько коробков со спичками, керосин. Газа в наших домах тогда не было, зато на каждой кухне стояла кирпичная печь с плитой, у которой конфорки были из чугунных колец, а в качестве топлива использовались дрова. Впрочем, на ней почти никто не готовил: у большинства были керосинки, а то и керогазы. Для разогрева небольшого количества пищи вполне годилась спиртовка, такая, как в школьном химическом кабинете. Кстати, и перебои с горячей водой (работавшие на угле котельные были несовершенными и маломощными) нам были нипочём: в ванных комнатах стояли дровяные титаны. При условии исправности этого оборудования можно было полноценно помыться всей семье.

Хуже бывало, когда пропадали и свет, и вода. Правда, некоторый запас воды на такой случай всегда хранился в бидонах, кастрюлях и стеклянных трёхлитровых банках.

С хранением скоропортящихся продуктов особых проблем не было. Зимой они могли висеть за окнами в сетках - «авоськах», а можно было их поместить в специальный стенной шкафчик на кухне, располагавшийся под широким подоконником. Шкафчик этот сообщался через достаточно крупное отверстие с холодным уличным воздухом. А поскольку на Севере и лето, как правило, прохладное, не избалованные комфортом северяне от отсутствия нормальных бытовых холодильников не страдали.

В те годы не только холодильники были лишь у немногих. Поначалу и телевизоры были только где-то у трети или половины жителей наших городков. Это сближало! Люди собирались весёлыми компаниями, а не уединялись у ящиков с меняющимися картинками. Помню, и с детьми соседей мы тогда познакомились просто и быстро благодаря отсутствию в их семье телевизора: раздался звонок в дверь, и соседи без лишних церемоний втолкнули в нашу квартиру мальчика и девочку со словами: «К вам на телевизор!»

Говоря о бытовой и другой технике, которой владели тогда жители наших городков, могу отметить: из-за упомянутого уже не раз отсутствия дорог автомобиль в тех местах и в то время не мог быть ни роскошью, ни средством передвижения, поэтому своих машин не было почти не у кого.

Кстати, раз уж я упоминал о дровах. Для их хранения во всех северных городках стояли в большом количестве дровяные сараи - длинные унылые двухэтажные здания с кирпичными стенами, шиферными крышами, деревянными перилами, бесконечными рядами дверей и без единого окна (круглые вентиляционные отверстия на торцах не в счёт). Конечно, там хранились и дрова, но, в основном, сараи использовались для складирования старых и не очень нужных вещей. Там могла лежать всякая всячина, от ржавых патефонов выпуска тридцатых годов до браконьерских снастей. Что-то более ценное быстро исчезало: если даже двери и не взламывались снаружи, всё интересующее ребятню (а по сараям лазили, в основном, дети) вытаскивалось через верх, потому что перекрытия над кладовками не было. Сараи были очень популярным местом для детских игр, чуть менее опасным, чем пирсы или прибрежные скалы.

Мне тогда ещё повезло: я жил в многоэтажных (по меркам Севера 60-х годов) домах «со всеми удобствами», а немало семей (как правило, молодых) получали крышу над головой в так называемых финских домиках. Это были одноэтажные постройки с единственной жилой комнатой, кухней, печным отоплением, без водопровода и канализации: за водой ходили на ближайшую колонку, а в туалетах температура была такой же, как на улице. Забегая лет на 10-15 вперёд, скажу, что, мыкаясь в лейтенантские годы без какого бы то ни было жилья, я мечтал как о чём-то несбыточном даже о таком «рае в шалаше»...

У детей из северных городков, помимо тех игрушек, что продавались в магазинах, были в употреблении очень специфические предметы: всякие детали от оборудования, снятого с подводных лодок при ремонте; пластмассовые и металлические запчасти к старым торпедам; латунные форменные пуговицы и многие другие блестящие штучки, за обладание которыми папуасы во времена Миклухо-Маклая отдали бы всё, что угодно. На стрельбищах мы, бывало, набирали полные карманы разнокалиберных гильз, а те из нас, кто был сообразительнее и терпеливее, ухитрялись позади мишеней находить и пули. «Игрушки» подобного рода у мальчишек из Западной Лицы, насколько я знаю, были куда более опасными: неразорвавшиеся гранаты, снаряды и мины времён войны, стрелковое оружие с патронами к нему, и так далее... Сколько детей и подростков погибло или было покалечено во время экспериментов с подобными находками! Не раз могли пострадать от таких «невинных шалостей» и посторонние, ничего не подозревавшие люди: бывало, мальчишки прятали от родителей взрывоопасные предметы в самые неожиданные места, например, в электрические щиты на лестничных площадках.


Надо сказать, наше детство, даже в условиях Крайнего Севера, было счастливым: о нас заботились не только родители, но и школа, государство и различные общественные организации. Всё в нашей жизни было продумано, запланировано и расписано на многие годы вперёд: приём в октябрята, пионеры, в комсомол, летний отдых в пионерских лагерях, учёба с одновременным воспитанием из нас строителей «светлого будущего».

Следует отметить, северные военные городки действительно были такими местами, где коммунистическая идеология сбоев не давала и долгое время почти не пробуксовывала (несмотря на постоянные «временные трудности» и косноязычие отдельных идеологических работников). Речь идёт не только о политработниках (кто только после лишения КПСС руководящей роли и распада СССР не писал о них!) Но раз уж я о них упомянул, приведу только две фразы некоего начальника политотдела, которые неоднократно слышала наша знакомая Лена Львовна Выходец, работавшая тогда в партийном учёте. Каждый раз, вручая молодым коммунистам партбилеты, руководящий товарищ произносил:

- Читайте, читайте работы Ленина! Ничего плохого, кроме хорошего, вы там не найдёте!

В наших школах идеологической работой занимались все учителя, в первую очередь, историки. Естественно, не у всех это получалось, как надо. Однажды «историчка» из Полярного, где училась моя старшая сестра, на уроке сказала незабываемую фразу:

- Когда началась война и мужчины ушли на фронт, дети, жёны, матеря солдат встали за станки... (одна запятая отсутствует, поэтому видно, что употреблено просторечное слово, а никакого деепричастного оборота нет. Но ведь как это прозвучало и как изменило весь смысл сказанного!..)

Многие наши учителя, тогда ещё совсем молодые, хранили, (возможно, на генетическом уровне) память о сталинских репрессиях тридцатых и пятидесятых годов. Это было очень хорошо заметно по их реакции на всякие слова и поступки учеников, казавшиеся им крамольными, а то и вовсе, почти что идеологической диверсией.

Одно время школьники, в том числе, и я, увлекались самодельными штампами и печатями. Вырезали на ластиках словечки типа «Раб», «Жених» и прочие глупости.

Однажды я изготовил и наклеил на грани деревянного брусочка штампики с именами героев самых популярных тогда в школьной среде анекдотов: «Fantomas», «Мао Цзе-дун» и «Н.С. Хрущёв» (1965 год к тому времени уже прошёл). К восторгу своих одноклассников, я ставил эти штампы на их тетради и дневники, просто на листки бумаги, а желающим - даже на ладони. Безобразие увидела учительница и отобрала у меня добротно сработанное изделие со словами: «Это же политика!!!»

Спустя десятилетия я узнал, что из-за меня «пришили политику» девочке Лене Карасёвой из той детской компании, с которой я играл. Я рассказал в её присутствии совершенно невинный анекдот:

Попугая арестовали и посадили в общую камеру с курицей и петухом. Попугай критически оглядел своих сокамерников и спросил:

- За что сидите?

- За драку,- ответил петух.

- За спекуляцию,- сказала курица.

- Ну вот,- гордо заявил попугай,- все вы тут сволочи, уголовники, а вот я - политический! Пионера в попу клюнул!

Ничего не подозревавшая Лена пересказала анекдот в классе. На беду, его услышала одна из учительниц и потащила младшеклассницу к директору. В этом грозном кабинете ей сказали те же магические слова, что когда-то и мне: «Это же политика!!!»

Рассказанное вовсе не означает, что наши учителя были тупыми жандармами. Я горжусь своими учителями и до сих пор с благодарностью вспоминаю их.

Спустя много лет я вдруг подумал о явном противоречии нашей тогдашней жизни: у большинства офицеров жёны были с высшим образованием, рабочие места по специальности в соответствии с полученными дипломами для них всех в городках найти было невозможно. Надо полагать, немало среди них было и педагогов. Тем не менее, учителей для наших школ не хватало! Разгадка, как мне сейчас кажется, была простой. Я припомнил слова моей мамы о том, что практически 100% работавших в школе женщин разводились со своими мужьями - подводниками, если вовремя с этой работы не уходили. Конечно, раз так (а дело обстояло, как я вспоминаю, именно таким образом), то кому же добровольно хотелось обрекать свою семью на распад?

В условиях нехватки учителей в наших школах нередко преподавали (в основном, труд, физкультуру и пение)... матросы срочной службы! Конечно, это были тщательно отобранные люди, и вели они себя достойно: не приставали к старшеклассницам и не позволяли себе непотребно выражаться, в том числе, даже в присутствии лишь только одних мальчишек. Какое-то время в нашей школе матрос вёл даже математику, причём, отнюдь не в младших классах. Парень отлично знал предмет, был умен и аккуратен но, тем не менее, ему с нами было очень сложно... Наверное, он был всё же чересчур строг. Видать, побаивался (не без оснований), что мы начнём с ним фамильярничать.

Проблема безработицы среди женщин с высшим образованием решалась в наших городках по-разному.

Учителя английского языка, например, чтобы не терять квалификации, работали добровольно и совершенно бесплатно («на общественных началах», как тогда говорили) в младших классах нашей школы. По этой причине мы изучали английский уже в первом классе!

В Оленьей губе некоторые учителя (также бесплатно) работали в специально организованном консультационном пункте. Этот пункт был предназначен для матросов срочной службы, которые после увольнения в запас собирались поступать в институты. Там, в частности, работала и моя мама. А в Ягельной она вместе с тремя подругами работала на одной ставке библиотекаря. Ничего, что деньги за это у каждой из них получались «символические», зато трудовой стаж шёл.

На общественных началах в городках выпускалась ежедневная радиогазета. В Ягельной её делали практически профессионально - текст читала женщина, которая до отъезда на Север успела поработать диктором.

Одна женщина, закончившая физмат МГУ, работала в мясном отделе единственного продовольственного магазина, как тогда шутили, «рубильником».

Ещё одна наша знакомая, имевшая диплом юриста и проработавшая несколько лет следователем, устроилась санитаркой в госпиталь. Целый день она мыла, подметала, ухаживала за больными матросами, а вечером вновь облачалась в меха, надевала свои золотые украшения, достойные настоящей дочери Кавказа, и шла домой, гордая и неприступная.

Следует отметить, что практически все женщины наших военных городков каждый день в течение многих лет совершали свой тихий и неприметный, но, тем не менее, замечательный подвиг. Растили и воспитывали детей (большая часть - практически, без помощи своих супругов, «не вылезавших из морей»), хранили (не только в переносном, но и в прямом смысле) тепло домашнего очага, скрашивали жизнь и быт своих мужей. В течение десятилетий жёны подводников шли, как они шутили порой, «Вместе с флотом» (так называлась книга адмирала А.Г. Головко).

Офицерские жёны не роптали на судьбу, они гордились своей миссией и любили ставшее для них родным Заполярье. Альбина Самусевич, северная поэтесса, посвятила нашим городкам целый цикл своих стихов. Вспоминаются, например, такие её строки:

Моя страна гремит в эфире!

Мне говорят: «Пиши пошире!»

А я пишу про свой посёлок,

России маленький осколок…


Нельзя не написать и про общественную деятельность женщин. В те годы такая организация, как женсовет, действовала фактически, а не на бумаге. Женсоветы не только постоянно оказывали командованию реальную помощь там, где она была необходима, но и, порой, причиняли начальникам того или иного уровня серьёзную головную боль, заставляя их заниматься решением тех насущных проблем, которые они не желали видеть.

За каждым домом, за каждым подъездом женсовет закреплял своего агитатора. Эти женщины работали не формально, для «галочки», а общались с каждой семьёй, с каждым человеком. Скольким людям, впервые оказавшимся на Севере, нужны были, как воздух, добрые советы, практическая помощь или просто тёплое слово поддержки! Среди «подшефных» моей мамы, как я узнал через много лет, была и мама моих друзей, Светы и Вадика Кукановых.

Упомянутый мной консультационный пункт, кстати, был организован в здании оленегубской школы-восьмилетки именно по инициативе женсовета и силами его активисток. Занятия по таким предметам, как математика, история и русский язык, проводили жёны офицеров, а вот немецкий язык вёл командир подводной лодки «К-102» Геннадий Иванович Каймак, глубоко порядочный, грамотный и эрудированный человек. Проводились в пункте и политические занятия. Это делала на высочайшем профессиональном уровне одна из женщин. Её лекции о внутренней и внешней политике СССР получались настолько интересными, что на них стремились придти все, кто только мог, включая женщин, у которых были грудные дети (одни из них по очереди оставались со всеми малышами, другие шли послушать лекцию).

Ушлый начальник политического отдела написал в своём отчёте об этом консультационном пункте исключительно как о детище политорганов. Его лукавство, как ни странно, повлекло за собой хорошие последствия. Умные люди в Москве оценили «инициативу на местах» и предписали повсеместно организовывать подобные пункты, к тому же, уже не на общественных началах: там появились «штатные единицы».

Можно всякое теперь услышать о «преступной деятельности КПСС», но коммунисты в первичных партийных организациях (в том числе, и в школах, и при домоуправлениях - и там, и там они почти целиком состояли из женщин) честно и добросовестно делали своё дело, поэтому у них нет причины стыдиться своего прошлого.

Не только ради выполнения полученных партийных или общественных поручений, а просто по-женски и по-человечески, жёны подводников помогали друг другу во всём. И хлебом делились, и на добрые слова не скупились, и детьми сообща занимались. Помню, как дважды, когда у моих родителей вдруг возникали какие-то непредвиденные обстоятельства, меня на некоторое время оставляли пожить в семьях наших друзей. Лена Львовна Выходец, в первом случае, и Изольда Иосифовна Богомазова, во втором, заботились обо мне, как о родном. До сих пор помню их душевную теплоту и кулинарные таланты.

Конечно, бывало в женских коллективах всякое. И разные сплетни в тех кругах ходили, и без интриг кое-кто свою жизнь не мыслил, и так далее. Тем не менее, общая атмосфера в северных военных городках (в немалой части, благодаря офицерским жёнам) была именно такой, какой она, теоретически, должна была быть во всей нашей стране, строившей новое общество!

Естественно, и дети, росшие в таких условиях, в те годы были менее «испорченными», чем наши ровесники на «большой земле» (и это даже на фоне того, что в Советском Союзе вообще, как сейчас говорят, «не было секса»). Однажды взрослая дочь наших знакомых по Северу, уже оканчивавшая школу, узнала от своей более осведомлённой одноклассницы о том, чем «должны заниматься люди после вступления в брак». Не в силах скрыть своего возмущения, девушка прямо при гостях, сидевших за столом, пересказала родителям рассказ подруги с использованием доступных ей терминов, заключив свою тираду словами: «Но это же некультурно!»…

Если «кто-то кое-где у нас порой», об этом тут же становилось известно всем. С одной стороны, такой уклад жизни способствовал сохранению морального облика обитателей городка, а с другой, обстановка, когда все про всех знали всё, была чрезвычайно утомительна. Каждый шаг и каждое слово любого вмиг становились общественным достоянием, а если они представляли собой хоть какой-нибудь интерес, то делались ещё и предметом для всеобщего обсуждения.

Хулиганство и серьёзные драки случались крайне редко, но тяжёлые предметы из окон, бывало, летали.

Летом, когда семьи уезжали «на юг» (а это означало - куда-нибудь, по крайней мере, южнее Кандалакши), мужики, бывало, по очереди ходили в гости друг к другу целыми компаниями и, естественно, не с пустыми руками. Пьяницы и алкоголики встречались тогда среди подводников редко, но крепко выпить люди умели. Как-то раз один из гостей, зачем-то перенося через праздничный стол в доме своего знакомого табуретку, сшиб ею висевшую под потолком лампочку. Хозяин «затаил хамство», как тогда это называлось. Когда «истребителю осветительных приборов», в соответствии с неписанным графиком, настала очередь принять всю компанию у себя, потерпевший, умышленно почти ничего не выпивший, звезданул табуреткой с такой силой и меткостью, что она вместе с заграничной люстрой прошла сквозь обе рамы и вылетела вон.

В другом случае, «гражданская жена» мичмана с береговой базы, обнаружившая, что партнёр «наградил» её нехорошей болезнью, кинула в него из окна радиолу, чемоданы с вещами и другое совместно нажитое весомое имущество. Не попала...

В третьем случае, всё получилось невзначай, но от этого никому легче не было. Один крупный по масштабам Оленьей губы начальник купил дочери пианино. Инструмент с невероятным трудом загрузили на палубу катера то ли в Мурманске, то ли в Североморске, затем, после швартовки в пункте назначения, подняли инструмент (на руках!) по бесконечному деревянному трапу к самому дому и попытались затащить в подъезд. Не получилось: слишком узкой оказалась лестница. Тогда задействовали автокран. Остропили драгоценный груз и подняли на уровень распахнутого окна. При попытке втащить пианино в квартиру оно сорвалось и разбилось вдрызг о каменистый грунт...


Кстати, о пьянстве и алкоголизме. Отец рассказывал, что командир бригады, в которую тогда входила его подводная лодка, однажды приказал провести заседание партийного актива соединения, посвященное очередному (уже в те годы!) витку борьбы с пьянством. Сам комбриг должен был выступить с докладом. Молодые командиры лодок, в том числе, и отец, которые тоже должны были участвовать в мероприятии, решили пошутить. Незадолго до начала заседания они похитили с трибуны обязательный, в таких случаях, графин, вылили оттуда воду и заменили её принесённым с собой неразбавленным спиртом. Комбриг долго читал заготовленную речь, затем у него пересохло горло. Налил из графина половину стакана, выпил. Ни один мускул на его лице не дрогнул. Старый подводник перевернул страницу и продолжил чтение. «После этого,- сказал отец,- мы все его очень зауважали».


Служба подводника всегда была тяжелой и опасной, но в те годы они особенно остро чувствовали, что новая мировая война может начаться в любой момент. В дни, когда только-только закончился «карибский кризис», я слушал новости через подаренные мне на день рождения наушники и запомнил слова диктора, которые, по малолетству, тогда не понял: «Мир был на грани ядерной катастрофы...»

В те годы начальники, прошедшие войну, учили свою молодую смену тому, что нужно делать в море в боевой обстановке. Всё это не было пустым звуком. Готовились с полным напряжением сил, ведь время было очень тревожным. Помню, у нас в клубах крутили фильмы о противоатомной защите, а в США тогда, как сейчас стало известно, лихорадочно строили бомбоубежища во дворах всех частных домов.

Напряженная международная обстановка не могла не волновать людей. К тому же, подводникам-северянам не давали покоя мысли о друзьях и сослуживцах, погибших в январе 1961 года на подводной лодке «С-80» при ещё не выясненных тогда обстоятельствах.

Боевые тревоги объявлялись достаточно часто. Понятие «учебная тревога» появилось значительно позже. Не раз начинала завывать сирена, установленная на крыше котельной, возвещая об очередном повышении боевой готовности. При этих звуках все моряки бежали на свои корабли, не зная точно, учения ли это или «уже началось». В те годы я отца почти не видел: он или был в море, или приходил домой и уходил обратно, пока я спал. Однажды я не заметил, что отец дома, что он спит в соседней комнате, и, во что-то играя, изобразил звук сирены. Тут же отец вскочил и, одеваясь на бегу, бросился на выход. Когда он понял, в чём дело, то ругать меня не стал, а только поглядел с укором и снова лёг, после чего опять мгновенно заснул. Тут я понял, насколько сильно он утомлён и издёрган...

Через много лет, уже получив офицерские погоны, я услышал от отца всего лишь о нескольких, но очень серьёзных, случаях, участником которых он стал в те годы.

Вскоре после своей первой автономки в качестве командира подводной лодки «К-107» отец стал начальником штаба 18 дивизии. Это была совсем не береговая должность: он постоянно «вывозил» в море молодых командиров. Очень часто отец ходил на боевые службы в качестве старшего на борту. Когда он был в автономке на «К-88», пришло распоряжение Генерального штаба: «Командиру «К-88». Следовать в район с координатами… (в общем, вблизи восточного побережья США), скорость при развёртывании - 24 узла».

Распоряжение было адресовано командиру подводной лодки, но при наличии на борту начальника штаба именно он утверждал решение командира и нёс ответственность за его исполнение. А вот как такое можно было исполнить?

Лодка всплыла в надводное положение и легла на новый курс, рассчитанный штурманом. Все три дизеля грохотали на самых полных оборотах, выхлопные трубы раскалились докрасна. Первую часть распоряжения они уже начали исполнять (и тут было совсем не до соблюдения скрытности), но как быть с требованием обеспечить на переходе 24 узла? В Генштабе явно ошиблись: решили, раз тактический номер лодки «К-88» («К»- значит «крейсерская»), то она атомная. В этом случае, теоретически, для неё такой ход был достижимым.

Генштабу в ответ не будешь писать радиограмму типа «Вы что, с ума там все сошли?» Но, если в назначенное время не займешь позицию стрельбы и не сумеешь, с получением команды, «нажать на горжетку», как тогда шутили ракетчики,- к стенке поставят! Никого не будет интересовать, почему не выполнили приказа… Отец подумал ещё и отправил в Генштаб донесение: «Следую в район. По погодным условиям ход более 16 узлов дать не могу».

Хорошо, что нашлись в том штабе умные люди, сообразили: как это так, атомная лодка - и вдруг зависит от погодных условий? Значит, получается, она всё-таки дизельная, проекта 629, а не атомная, 658 проекта, как штабные умники подумали сначала…

Генеральный штаб вскоре отменил своё распоряжение относительно «К-88». Наверное, «карибский кризис» кое-чему научил. В те дни о том, что посланные в район предполагаемых боевых действий из Полярного подводные лодки проекта 641 также оказались дизельными, Министр обороны СССР узнал только после их возвращения назад и вызова командиров в Москву «на ковёр»… Это была авантюра, причём, совершенно не продуманная и плохо подготовленная! Лодки, вынужденные регулярно всплывать на перископную глубину для зарядки аккумуляторных батарей, без какого-либо обеспечения и прикрытия противостояли целому американскому флоту, а их командиры не имели четкого представления о своём международно-правовом статусе и не получали перед выходом внятного инструктажа о том, как действовать в той или иной ситуации…

Ещё один случай, который только чудом закончился благополучно, произошёл с отцом, когда лодка, на которой он был старшим, находилась в Атлантическом океане. В тот день был шторм (в тех широтах постоянно штормит), поэтому шли на глубине 100 метров, на которой качка не чувствовалась. Вдруг прозвучал доклад гидроакустика: «Шум винтов атомной подводной лодки, пеленг быстро меняется на корму!». Пеленг менялся даже не быстро, а стремительно. Это значит, дистанция была очень малой. Американский атомоход выходил из Гибралтара, пересекая курс нашей лодки почти под прямым углом. Вот уже и в некоторых отсеках подводники услышали шум «американки» прямо сквозь металл корпуса. Через несколько секунд всё стихло, только нашу лодку качнуло подводной волной от пронёсшегося совсем рядом чужого корабля. Наши акустики почти до самого момента расхождения не слышали американской лодки из-за того, что шум её винтов экранировался её корпусом. «Вероятный противник» так и не услышал нашу лодку потому, что при движении под электромоторами она была исключительно малошумной.

Всё могло закончиться очень плохо. Возможно, советскую лодку (или даже обе лодки) спасла лишь разница в единицах измерения: нашему рулевому-горизонтальщику была задана глубина 100 метров, а американскому, возможно, 100 ярдов (это около 90 метров)…


Я уже писал о том, что жёны подводников проявляли активную жизненную позицию и на многое могли повлиять. Совершенно неожиданно они повлияли на внешний вид наших подводных лодок.

Одной из примет того времени были громадные белые бортовые номера, нарисованные на подводных лодках почти во всю высоту ограждения рубки. Цифры эти были столь велики, что жители Ягельной, например, могли их различать без бинокля прямо из городка, стоило лишь какой-нибудь подводной лодке появиться на рейде. Жёны и дети подводников (а также подруги жён) безошибочно отличали «свою» лодку, потому что знали её бортовой номер.

Как-то раз в Оленьей губе ждали возвращения подводной лодки из автономки. Подруга жены одного из подводников, находившихся на борту, работала в Полярном. Различив издали знакомый номер, женщина по «оперативному» телефону позвонила в Оленью:

- Танечка, накрывай на стол! Ваши с моря идут! Бортовой номер (такой-то) - это же у них как раз такой!

Разговор, «разглашавший военную тайну», был услышан людьми, которым это полагалось по должности. Попало и той, которая звонила, и её подруге, и, на всякий случай, мужу подруги (за слабую воспитательную работу). Был сделан и ещё один серьёзный организационный вывод: с тех пор (с 1968-1969 года) и поныне бортовые номера наших подводных лодок стали рисовать на относительно небольших съёмных щитках.

Да, женский язык - грозное оружие! Нечаянно стать объектом всеобщего внимания и обсуждения не хотелось никому. Правда, находились люди, которым доставляло удовольствие нарочно поддразнивать гарнизонных сплетниц, зная, что близкие люди всё равно этим «кумушкам» не поверят. Иногда так озорничал и мой отец. Ему это всегда сходило с рук. Он имел репутацию неисправимого дамского угодника, способного искренне восхищаться женщинами, видеть у каждой из них её «изюминку», любящего и умеющего говорить комплименты. А вот репутации местного донжуана или казановы он никогда не имел.

Во время обучения на академических курсах в Ленинграде отец по утрам приходил на остановку трамвая, отправляясь на занятия. Одновременно с ним изо дня в день там же появлялась симпатичная женщина. Вскоре они начали здороваться друг с другом, а потом и разговаривать (не более того). Как-то раз, общаясь на остановке с Генриеттой (так звали новую знакомую), отец издали разглядел жену своего сослуживца по Северу, известную своим длинным и злым языком. Та шла в их сторону, но отца пока ещё не видела. Решение созорничать родилось мгновенно. Отец попросил Генриетту взять его под руку. Женщина сначала удивилась, а затем, когда поняла, что участвует в розыгрыше, выполнила просьбу. Вот уже жена сослуживца приблизилась, и от удивления у неё широко открылись не только глаза, но и рот. Не ответив на «здравствуйте» и до неприличия пристально рассмотрев «парочку» в упор, она продолжила свой путь, не будучи в состоянии сказать ничего. Через некоторое время, когда к северной знакомой вновь вернулся дар речи, она обернулась и громко произнесла (почти выкрикнула):

- Караваев! С ЖЕНЩИНОЙ!!!


Воспоминания о городках моего детства будут неполными, если я не упомяну (хотя бы «штрихами») о северной природе.

Зимой на Севере может показаться, что нет на Земле другого такого места, где суровая природа была бы столь же враждебной по отношению ко всему живому, как здесь. Местами виднеются каменистые обрывы, кое-где чернеют ветки, а всё остальное вокруг - это сплошной снег. Но такой пейзаж был привычным и милым сердцу, уже хотя бы потому, что за чёрно-белым берегом в ясный день отливало бирюзой море. Детям, считавшим себя коренными северянами, на Севере нравилось всё. Не беда, что снег - в него так мягко падать! Не беда, что бывает холодно: в движении холод не так страшен. Не беда, что ледяная «крупа» иногда бьёт по щекам - от ветра можно и отвернуться. Не беда, что зимой наступает полярная ночь - зато можно подолгу разглядывать Луну, звёзды, полярное сияние, вспыхивающие над водой разноцветные огни на берегу и на светящих буях. Кроме того, полярная ночь так здорово убаюкивает! В полярную ночь, если не было ветра, я чувствовал себя на улице так же уютно, как дома. А если ветер был - тоже хорошо! Самодельные авиамодели летали по причудливым траекториям очень далеко, а кораблики, выструганные из щепок, если они тут же не опрокидывались на морских волнах, глиссировали, как доски для сёрфинга. А наше море замерзает лишь в самые свирепые морозы (и то, лишь в некоторых бухтах). Когда я стал чуть старше, к таким зимним утехам, как санки, лыжи и коньки, добавилась подлёдная рыбалка. В этом была заслуга нашего соседа и отцовского сослуживца Кирилла Борисовича Курдина, уважаемого офицера и замечательного человека.

Не могу сказать, что полярная ночь угнетала меня. Тем не менее, с какой радостью я, вместе со всеми северянами, встречал первое за много сумрачных зимних дней появление Солнца над горизонтом!

Весна и осень на Севере очень коротки. Эти сезоны - всего лишь постоянная борьба разных типов погоды, в которой периодически и незакономерно побеждают то относительное тепло, то холод. Закономерность заключается только в том, что летом снег исчезает почти отовсюду, а зимой вновь появляется везде. Обычно где-то в начале июня за один-два дня сопки вдруг из чёрных превращаются в зелёные. Как пел Владимир Высоцкий (поэт, а не теперешний Главком ВМФ), «Нынче вырвалась, словно из плена, весна…» Так оно всё и получается, только уже в начале календарного лета. Этому предшествуют стремительно удлиняющиеся дни и столь же быстро укорачивающиеся ночи. А потом Солнце (если его не скрывают облака и туманы) круглые сутки ходит над горизонтом.

Летом жизнь на Севере кипит и бурлит: всё живое пытается успеть максимально использовать немногочисленные дни хорошей погоды для выполнения всего того, что полагается по жизненному циклу. В это время воздух в тундре пряный и пьянящий. Озёра с чистейшей и прозрачной водой просматриваются почти до дна (хотя встречаются среди них и такие, куда бы даже пятиэтажный дом мог скрыться вместе с трубами и антеннами). Лето - благостное время для рыбаков, охотников и грибников. Подосиновики диаметром с фуражку на Кольском полуострове встречались всегда, взрывы на Новой земле и ядерные аварии здесь не при чём. Ягоды местами покрывают тундру сплошным ковром, и северяне используют для их сбора специальные совки-лотки с зубчиками (эти приспособления напоминают сильно уменьшенные экскаваторные ковши). Деревья на северном побережье, как правило, низкорослые, с искривлёнными стволами. У очень медленно растущих северных берёзок невероятно тяжёлая и твёрдая древесина. Тундра очень ранима, след от гусениц трактора или танка сохраняется в течение десятилетий.

Осень приходит на Север почти вовремя, но она очень коротка, что компенсируется классической осенней погодой, стоящей на Кольском полуострове, как правило, в течение всего лета. Осень тоже по-своему прекрасна. Сопки очень быстро из зелёных превращаются в жёлто-красные, а вскоре в чистом северном воздухе появляется запах прелых листьев. А вот уже землю по ночам начинает покрывать иней, от этого трава становится похожей на тончайшие изделия из серебра, украшенные самоцветами из каменно-твёрдых замёрзших ягод.

Ещё чуть-чуть - и вот уже вновь возвращается зима, самое привычное для Севера состояние.


Да, климат северян не балует, но я не могу согласиться с южанами, вынужденными жить на Кольском полуострове, когда они ворчат: «Проклятый Север!» Я воспринимал непогоду в Заполярье так, как родственники воспринимают плохое настроение хорошего, близкого им человека.


Сейчас живу в Санкт-Петербурге. Кажется, это не очень далеко от Мурманской области, тем не менее, здесь почти всё по-другому. Привыкаю к этому прекрасному городу, но всё виденное и пережитое на Севере постоянно остаётся со мной. «Это было недавно, это было давно…»