Книга первая

Вид материала

Книга

Содержание О радищеве

Подобный материал:

• Руководство по древнемуискусству исцеления «софия», 3676.94kb.
• Книга первая «родовой покон», 2271.42kb.
• Руководство по древнему искусству исцеления «софия», 19006.95kb.
• И в жизни. Это первая на русском языке книга, 6644.79kb.
• Дайяна Стайн – Основы рейки полное руководство по древнему искусству исцеления оглавление, 3235.57kb.
• Книга первая. Реформация в германии 1517-1555 глава первая, 8991.95kb.
• * книга первая глава первая, 3492.97kb.
• Аристотель Физика книга первая глава первая, 2534kb.
• Аристотель. Физика книга первая (А) глава первая, 2475.92kb.
• Книга Первая, 924.9kb.

О РАДИЩЕВЕ

Они ненавидели русскую власть наших самодержцев, будучи изменниками интересов России.
Из телефонного разговора с историком

Сколько мы впитали пропаганды об исключительной личности страдальца за Россию Радищева и его значении в борьбе за свержение самодержавия во имя прогресса общественной жизни крепостнической, темной, угнетенной и отсталой России! Как чтил его Герцен и опоенная марксизмом некоторая часть нашей интеллигенции! Сколько улиц, проспектов и общественных заведений носят ныне имя Радищева! Даже один из самых лучших музеев России в Саратове, где собраны шедевры русского искусства, носит имя Радищева.

Известно, что этот столь чтимый советской властью «просветитель. XVIII века никакого отношения к живописи не имел и радетелем русского искусства не был. Помню, много лет назад в киножурнале «Фитиль» промелькнуло недоумение по поводу того, что где-то в советской провинции венерическому диспансеру было присвоено имя писателя В. Г. Короленко. За что и почему нанесли такую обиду писателю и гуманисту? Как известно, Короленко не страдал венерическими заболеваниями, в отличие, например, от Ленина, если верить его некоторым биографам. Так уж повелось со времен, видно, тоже «великой. французской революции, положившей обычай наглой бесцеремонности в переименовании городов, улиц и проспектов. Но их перещеголяли завоевавшие Россию большевики, старавшиеся стереть с карты мира названия многих русских, городов, деревень, проспектов, улиц и новообразованных ими государственных организаций. Русские имена заменялись абракадаброй политических кличек вроде: Искра, Владлен, Сталина, Рэм, Электрификация, Марлен, Виулен, Рой, Жорес, Тельман, Вилор и др. Я помню, когда уже в 70-е годы в ЗАГСе, когда я сказал, что прошу зарегистрировать имя моего сына «Иван», пожилая служащая подняла на меня глаза: «Вы шутите или серьезно? Назвали хотя бы Валерием, Адольфом, прекрасное имя Анатолий». Помню, как две пожилые женщины из числа сотрудников ЗАГСа вдруг долго пожимали мне и жене руки: «Как хорошо, что вы назвали сына Иваном». «Мы наш, мы новый мир построим! — провозглашали новые хозяева России, разрушая великое и прекрасное. Однако вернемся к делам Радищева. В Большой Советской Энциклопедии читаем панегирик:

«Радищев, Александр Николаевич (1749-1802), виднейший революционер-просветитель, русский писатель, представитель передовой материалистической философии в России 2-й пол. 18 в. Имя Радищева в числе других имен революционеров и борцов является предметом национальной гордости великого русского народа... (Удивителен этот идеологический пассаж со ссылкой на великий народ. — И.Г.)

...У Р. появилась «надежда на бунт от мужиков» против дворян. Эта надежда выливалась в открытый призыв против дворянства. Р. восстал и против самодержавия, принципиально отвергая эту формулу власти. «Самодержавство, — писал Р. — есть наипротивнейшее человеческому естеству состояние.. В произволе помещиков, военщины, чиновников, духовенства Р. видел проявление системы самодержавия, противоречащей «естественному праву. человека, порождающей все социальные бедствия.

(Жаль, что не жил Радищев при «коммунистическом рае», а то бы другое запел! — И.Г.). Идеал будущего государственного устройства мыслил в форме федеративных республик... (Знакомое ныне слово! — И.Г.)

...В главе «Спасская Полесть» в фантастической форме сна Р. показал полное моральное разложение самодержавного строя, верховный представитель которого — царь — есть «первейший разбойник, незаконпервейший предатель, первейший нарушитель общия тишины (Ну и ну! — как сегодня сказали бы: Круто и... нагло. — И.Г.)

...Революционное значение «Путешествия» заключается в том, что Р. первый поставил в литературе вопрос неизбежности крестьянского восстания. Изображая самосуд крестьян над помещиком Р. оправдывает их, ибо «из мучительства рождается вольность». (Признание прямо-таки чекиста — ленинца 20-х годов! — И.Г.). Призывом к восстанию звучат слова: «0, если бы рабы, тяжкими узами отягченные, яряся в отчаянии своем, разбили железом, вольности их препятствующим, главы наши». Р. верил в свободное общество, пророчески восклицая: «Не мечта сие... Я зрю сквозь целое столетие». В главе «Хотилов» он рисует «проект в будущем, освобождение крестьян с землей, расцвет наук и торжество законов. Наивысшего гражданского пафоса и революционного свободомыслия Р. достигает в оде «Вольность», включенной в «Путешествие». Недаром Екатерина II оценила оду как революционный набат, как «совершенно ясно бунтовскую, где царям грозится плахой. Кромвелев пример приведен с похвалою»...³⁸

Сказано также в Советской Энциклопедии: «В одном из вариантов стихотворения «Памятник» Пушкин писал: «Во след Радищеву восславил я свободу и милосердие воспел». Что же думал о Радищеве Пушкин в расцвете своего гения мыслителя и историка на самом деле? «...В Радищеве отразилась вся французская философия его века: скептицизм Вольтера, филантропия Руссо, политический цинизм Дидрота и Реналя; но все в нескладном, искаженном виде, как все предметы отражаются в кривом зеркале. Он есть истинный представитель полупросвещения. Невежественное презрение ко всему прошедшему, слабоумное изумление перед своим веком, слепое пристрастие к новизне, частные поверхностные сведения, наобум приноровленные ко всему, вот что мы видим в Радищеве. Он как будто старается раздражить верховную власть своим горьким злоречием; не лучше ли было бы указать на благо, которое она в состоянии сотворить? Он поносит власть господ как явное беззаконие; не лучше ли было представить правительству и умным помещикам способы к постепенному улучшению состояния крестьян? Он злится на цензуру; не лучше ли было потолковать о правилах, коими должен руководствоваться законодатель, дабы, с одной стороны, сословие писателей не было притеснено и мысль, священный дар Божий, не была рабой и жертвою бессмысленной и своенравной управы; а с другой — чтоб писатель не употреблял сего божественного орудия к достижению цели низкой или преступной? Но все это было бы просто полезно и не произвело бы ни шума, ни соблазна, ибо само правительство не только не пренебрегало писателями и их не притесняло, но еще требовало их соучастия, вызывало на деятельность, вслушивалось в их суждения, принимало их советы, чувствовало нужду в содействии людей просвещенных и мыслящих, не пугаясь их смелости и не оскорбляясь их искренностью.

Какую цель имел Радищев? Что именно желал он? На сии вопросы вряд ли бы мог он сам отвечать удовлетворительно. Влияние его было ничтожно.

Все прочли его книгу и забыли ее, несмотря на то, что в ней есть несколько благоразумных мыслей, несколько благонамеренных предложений, которые не имели никакой нужды быть облечены в бранчливые и напыщенные выражения и незаконно тиснуты в станках тайной типографии, с примесью пошлого и преступного пустословия. Они принесли бы истинную пользу, будучи представлены с большей искренностью и благоволением; ибо нет убедительности в поношениях, и нет истины, где нет любви».

А. Н. Радищев был масоном-мартинистом. Многие из русских масонов «человеколюбцев» прославились зверским обращением с крестьянами. Например, масон граф Дмитриев-Мамонов мучил и пытал своих крепостных. Масон князь Репнин прославился чудовищной жестокостью в подавлении волнения своих крестьян, обстреляв из пушек их мирные жилища. Бывший прапорщик Тухачевский, разумеется, перещеголял его зверствами, подавляя во время Гражданской войны восстания тамбовских крестьян. Примеры зверств пришедших к власти либеральных «братьев» и «товарищей» общеизвестны. Естественно, что, крича о гуманности, демократии и свободе, декабристы так же не желали дать «вольную» своим крестьянам, а когда много лет спустя государь Александр 11 освободил крестьян в 1861 году, он был тут же убит боевиками «освободительного движения», среди которых, по свидетельству некоторых источников, была и Геся Гельфман — мать Керенского, будущего главы Временного правительства, открывшего дверь рвущемуся к власти Ленину и его соратникам из опломбированного вагона. Десятки тайных лож метастазами пронизали Россию, их члены явились исполнителям воли тайного центра и других иностранных хозяев враждебных Российской империи государств. Измена России и жажда разрушения нашего государства характеризует целенаправленную деятельность масонов.

Недавно вышли два тома исследования историка О. А. Платонова «Терновый венец России»³⁹, где любознательный читатель найдет для себя много новых интересных фактов. Многое тайное становится явным!

Попав после разгрома третьего рейха в Москву, тайные архивы масонов Европы и России долго были заперты в спецхране и недоступны нашим ученым и историкам. Не могу не обратить внимание читателей еще раз на всестороннее исследование Башилова, где уделено внимание и просветителю, отцу многих русских интеллигентов, готовивших великую бурю, разбившую их теософскую никчемность... Добавлю: тогда ругать самодержавие, православие и Россию стало модой. Это не значит, что почти все интеллигенты были масоны. Но это значит, что все масоны были интеллигенты... Итак, пролистаем еще несколько страниц из книги пытливого историка Б. Башилова.

«Пушкин — политический антипод Радищева. Только в пору юношества он идет по дороге, проложенной Радищевым, а затем резко порывает с политическими традициями, заложенными Радищевым. В письме к А. А. Бестужеву из Кишинева, в 1823 году, юный Пушкин пишет фразу, цепляясь к которой Пушкина всегда стараются выдать за почитателя Радищева: «Как можно в статье о русской словесности забыть Радищева? Кого же тогда помнить?»

Зрелый, умственно созревший Пушкин смотрел на Радищева совершенно иначе и никакого выдающегося места ему в истории русской словесности не отводил. Пушкин написал о Радищеве две больших статьи: «Александр Радищев» и «Мысли на дороге». Статьи эти написаны Пушкиным незадолго до его смерти. Таким образом, мы имеем возможность узнать, как смотрел Пушкин на родоначальника русской (левой. — И.Г.) интеллигенции, когда окончательно сложилось его мудрое политическое миросозерцание. «Беспокойное любопытство, более нежели жажда познаний была отличительная черта ума его», — пишет Пушкин. Радищев и его товарищи, по мнению Пушкина, очень плохо использовали свое пребывание в Лейпцигском университете. «Ученье пошло им не впрок. Молодые люди проказничали и вольнодумствовали». «Им попался в руки Гельвеций. Они жадно изучили начала его пошлой и 6есплодной метафизики, для нас непонятно, каким образом холодный и сухой Гельвеций мог сделаться любимцем молодых людей, пылких и чувствительных, если бы мы по несчастию, не знали, как соблазнительны для развивающихся умов мысли и правила, отвергаемые законом и преданиями».

А. Радищев попадает в среду масонов, так называемых мартинистов.

«Таинственность их бесед, — сообщает Пушкин, — воспламенила его воображение. Он написал свое «Путешествие из Петербурга в Москву» — сатирическое воззвание к возмущению, напечатал в домашней типографии и спокойно пустил его в продажу...» Ясный и объективный ум Пушкина не может оправдать безумный поступок Радищева в эпоху, когда во Франции происходила революция, когда в России только недавно отгремела Пугачевщина. Пушкин всегда бережно относился к национальному государству, созданному в невероятно трудных исторических условиях длинным рядом поколений.

Пушкин решительно осуждает Радищева, не находя для него никакого извинения: «...Мы никогда не почитали Радищева великим человеком, —пишет он, — поступок его всегда казался нам преступлением ничем не извиняемым, а «Путешествие в Москву» весьма посредственною книгою, но со всем тем же не можем в нем не признать преступника с духом необыкновенным, политического фанатика, заблуждающегося, конечно, но действующего с удивительным самоотвержением и с какою-то совестливостью».

Дальше следуют замечательные по глубине рассуждения Пушкина. Он пишет: «...Не станем укорять Радищева в слабости и непостоянстве характера. Время изменяет.. человека, как в физическом, так и в духовном отношении. Муж со вздохом иль с улыбкою отвергает мечты, волновавшие юношу. Моложавые мысли, как и моложавое лицо, всегда имеют что-то странное и смешное. Глупец один не изменяется, ибо время не приносит ему развития, а опыты для него не существуют».

Пушкин ставит вопрос о том, должны были ужасы французской революции оказать влияние на миросозерцание Радищева или нет? И отвечает: «...Мог ли чувствительный и пылкий Радищев не содрогнуться при виде того что происходило во Франции во время ужаса? Мог ли он без омерзения глубокого слышать некогда любимые свои мысли, проповедуемые с высоты гильотины, при гнусных рукоплесканиях черни? Увлеченный однажды львиным ревом Мирабо, он уже не хотел сделаться поклонником Робеспьера, этого сентиментального тигра». Эта фраза чрезвычайно ярко характеризует отношение самого зрелого Пушкина к кровавой французской революции и ее рыцарям гильотины.

Несмотря на кровавый опыт французской революции, Радищев не смог полностью преодолеть следы юношеского фанатизма. «...Бедный Радищев, увлеченный предметом, некогда близким к его умозрительным занятиям, вспомнил старину и в проекте, представленном начальству, предался своим прежним мечтаниям. Граф 3авадовский удивился молодости его седин и сказал ему с дружеским упреком: «Эх, Александр Николаевич, охота тебе пустословить по-прежнему! или мало тебе было Сибири?» В этих словах Радищев увидел угрозу. Огорченный и испуганный, он возвратился домой, вспомнил о друге своей молодости, о лейпцигском студенте, подавшем ему некогда мысль о самоубийстве... и отравился. Конец, им давно предвиденный и который он сам себе напророчил!»

Трагический конец первого русского интеллигента является прообразом самоубийства, которое подготовила себе в виде большевизма вся русская интеллигенция — это общество политических фанатиков и утопистов, целое столетие в фанатическом ослеплении рывшее могилу национальному государству и погибшее вместе с ним.

Пушкин понимал, чего никогда не понимал Радищев и его последователи, что: «...нет убедительности в поношениях и нет истины, где нет любви». Радищев и вся русская революционная интеллигенция вслед за ним много и старательно поносили современную им Россию и ее историческое прошлое, но настоящей любви к России ни у кого из них не было, а поэтому в их поношениях не было и нет истины.

Низко расценивает Пушкин и основное произведение Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву». «... «Путешествие в Москву), причина его несчастия и славы, — пишет Пушкин, — есть, как мы уже сказали, очень посредственное произведение, не говоря уже о варварском слоге. Сетование на несчастное состояние народа, на насилие вельмож и прочее преувеличены и пошлы. Порывы чувствительности, жеманной и надутой, иногда чрезвычайно смешны. Мы бы могли подтвердить суждение наше множеством выписок. Но читателю стоит открыть его книгу наудачу, чтоб удостовериться в истине нами сказанного».

Весьма характерно, что Пушкин описывает не путешествие из Петербурга в Москву, а путешествие из Москвы в Петербург, то есть совершает путешествие в обратном направлении, чем Радищев, Пушкин и в идейном плане также совершает обратное путешествие, разоблачая во всех случаях вымысел и преувеличения Радищева в описании им современной ему действительности.

В главе одиннадцатой, под названием «Русская изба», Пушкин разоблачает недобросовестную попытку Радищева изобразить жизнь русскою крестьянина в значительно более мрачном виде, чем она была на самом деле.

«...В Пешках (на станции, ныне уничтоженной) Радищев съел кусок говядины и выпил чашку кофе. Он пользуется сим случаем, дабы упомянуть о несчастных африканских невольниках, и тужит о судьбе русского крестьянина, не употребляющего сахара. Все это было тогдашним модным красноречием». Трезвый политический мыслитель, Пушкин шаг за шагом разоблачает все дикие претензии, которые предъявляет Радищев к современной ему России. Это столкновение двух политических стилей: стиля политического и социального реализма и социального утопизма. Пушкин, в лице которого возмужала наконец национальная политическая мысль, защищает русское национальное государство от нападок на него Радищева. Пушкин вскрывает всю опасность исторической чувствительности Радищева. Нарисовав картину тяжелой жизни крестьян у одного помещика, который, желая улучшить жизнь крестьян, завел порядки вроде тех, которые были в заведенных Аракчеевым военных поселениях, Пушкин иронически писал: «Как бы вы думали: мучитель имел виды филантропические». Это замечание бьет в самую суть радищевского отвлеченного прекраснодушия. Результаты отвлеченного прекраснодушия чаще всего являются источником сильнейших мучений для тех, кого хотят облагодетельствовать.

Пушкин первый почуял огромную опасность, которую несли с собой филантропы типа Радищева, пророки злого добра, первый понял разрушительную роль, которую они могут сыграть в России. И Пушкин первый из современников нанес сокрушительный удар Радищеву, родоначальнику русской (левой. — И.Г.) интеллигенции.

Если первый русский интеллигент ждет революции в России с таким же восторгом, как и все последующие поколения интеллигенции, то Пушкин считает, что насильственные политические потрясения всегда страшны для человечества.

Трезвый ясный ум Пушкина, взявшегося за разоблачение слезливых карикатур А. Радищева, находит сильные неопровержимые доводы, взятые из личных наблюдений над современной ему русской действительностью, которую он не идеализировал, видел все ее недостатки, желал постепенного улучшения ее, которую оценивал не отвлеченно, саму по себе. как это всегда делали русские простодушные интеллигенты, в сравнении с прошлым и настоящим других народов. И при таком трезвом подходе русская действительность представлялась Пушкину, умнейшему человеку тогдашней России, вовсе не в том виде, как Радищеву.

Дальше Пушкин касается чрезвычайно важной темы, которая всегда сознательно или бессознательно вслед за Александром Радищевым избегает вся русская интеллигенция. Темы о том, как же живет в просвещенных странах так называемый простой люд по сравнению с плохо живущим русским народом, о горестях и страданиях которого господа интеллигенты пекутся со времен Радищева и во имя любви к которому они в результате героических усилий в течение столетия соорудили большевизм».

Из Пушкина вышли Гоголь, «славянофилы-почвеники» и Достоевский, из Радищева — та часть русской интеллигенции, столь далекой от патриотизма и исторической России, когда они жаждали ее уничтожения во имя химеры «свободы, равенства и братства»...

Искушенный читатель вправе сделать свой выбор и согласиться в оценке Радищева с «великороссом» Лениным или с выводом «самого умного человека в России» А. С. Пушкина (напоминаю читателю мнение, высказанное о нем государем Николаем I), видевшего в свои зрелые годы всю опасность, которую представляли радищевы и чаадаевы для исторического бытия сильной, свободной, богатой и гремящей славой Российской империи — нашего Отечества. Будем читать и правильно понимать нашего национального гения подлинных великороссов! Будем в меру сил следовать его историческим путем правды, давая отпор клеветникам России — вчерашним, сегодняшним и будущим...

Знаменательно также: когда дело дошло до катастрофы войны с нацистской Германией, испуганный Сталин, апеллируя к именам великих предков, не назвал в числе их имена «национальной гордости великороссов», коминтерновских любимцев: Радищева, декабристов, Чаадаева, Герцена, Чернышевского, Добролюбова и прочих деятелей, готовивших крах исторической России, с их звериной ненавистью к самодержавию, православию и народности. Я уверен, что многие поборники масонского «освободительного» движения, доживи они до сего дня, «оглянувшись окрест себя», поседели бы от ужаса и раскаяния в своих деяниях и теориях», приведших нашу несметно богатую и свободную великую Россию к уничтожению и вымиранию... Даже они вздрогнули бы, видя реализацию плана всемирного заговора превращения их Родины в «Русскую пустыню» — свидетелями чего мы являемся ныне.

Не «буди» они друг друга от поколения к поколению к активной борьбе (что так радостно отмечал В. Ульянов (Ленин)) по развалу последнего бастио на европейской христианской цивилизации — Святой Руси Православной, — мы бы сегодня не очнулись на пепелище нашего Отечества... Наши «освободители» — дети великой Лжи, хотя некоторые из них и могли искренне верить в ее великую «Правду». История России — трагический урок для всего человечества! Кто из русских сегодня имеет «права человека»?..

* * *

Мечта о казарменном коммунизме — концлагере — осуществилась в ХХ веке во многих странах. Что за ад — мы убедились. Пушкин видел в Радищеве «полуневежду». Пора навсегда забыть и давно сдать в исторический архив «просветителей» вроде Радищева! А национальной «гордостью великороссов» по праву считать Пушкина, Гоголя и Достоевского, Васнецова, Нестерова, Сурикова, Чайковского, Бородина, Шаляпина, философа Ивана Ильина, историков — Татищева, Флоринского, Ивана 3абелина, Егора Классена, Сергея Лесного и других славных сынов великой России, а не тех, кто толкал нас к национальному самоубийству.

Вот и дошли до того, что сегодня считают лучшими русскими художниками — Кандинского, Шагала, Малевича и т.д. В них, продолжая логику Ленина, и должна быть заключена национальная гордость великороссов. Но отнюдь не в Рублеве, Сурикове, Васнецове, Иванове, Нестерове, Врубеле и других великих именах, коими так славна Россия.

По Ленину, гордостью великороссов (и как это Владимир Ильич допустил такое «черносотенное» определение! — И.Г.) должны считаться все те, кто подготавливал вселенское потрясение гибели самодержавной, православной, исторической России и будущую бойню мировой революции. Не гордиться такими «великороссами», как Ленин, Радищев, Пугачев, декабристы, Герцен, Новиков, Шварц, Блаватская, Горький и многие другие, а возмущаться и проклинать можно такую «гордость» великороссов, которые способствовали в меру сил исторической гибели нашего Отечества, а .вместе с ним потере равновесия сил добра и зла в мире. Настанет день, когда, согласно евангельской притче, бесы, так долго мучившие Россию, войдут в стадо свиней и. погибнут в пропасти, — а больная Россия, выздоровевшая и невредимая, будет внимать словам Спасителя Мира. Изгнание бесов известно нам по многим фактам русской церковной истории, практикуется и в наше время, и не случайно великий Достоевский сделал эпиграфом к своему бессмертному произведению «Бесы» эти евангельские слова. Одним из таких бесов, а имя его легион, — был, по моему убеждению, клеветник и масон, «сознательный» фанатик Радищев и все ,те, которым и по сей день нужны великие потрясения, когда нам нужна великая Россия... Та, которую мы потеряли...

Я не верю в ложь коммунизма и не верю в ложь демократии.. Я верю в третий путь: возрождение самобытной — идущей своим путем — исторической национальной России, что явится спасением для нас, русских, живущих на пороге XXI века. С нами Бог!..

Как хотели и хотят масонствующие либералы, равно как и коммунисты, сделать Пушкина своим; потому и ведут политическую биографию русского национального поэта от антиисторических бредней Радищева и Чаадаева. А. С. Пушкину приписывают стихи и эпиграммы, которых он никогда не писал, спекулируя на том, что мировоззрение Пушкина — мыслителя, поэта, писателя и историка — окончательно окрепло лишь после трагедии на Сенатской площади. И повторяю, зрелость мировоззрения поэта во многом определил великий государь-рыцарь Николай I, которого так не любил Маркс и побежденные им масоны, руководство над которыми осуществляли тайные ложи уже больной к тому времени Европы.

* * *

Сколько раз, стоя на мосту, я смотрел в темноте на быстрые воды широкой Невки. Кругом мглистый мрак. Только по мятущимся огням цепочек фонарей, раскачиваемых ветром, чувствуешь, как широки темные воды реки... Менялись времена года, скованная льдом белая от снега Невка чернела бездонными полыньями, шел снег, подымаясь на горб моста, лязгал трамвай. Закат был красен и тревожен, снег сине-фиолетовый. Одинокие фигуры, как черные огоньки, бились на ветру, боясь поскользнуться на льду тротуаров. О, Петербург!..

Идя пешком, чувствуешь, как далеко от Карповки, от моего Ботанического сада дойти по Каменноостровскому до трагического места дуэли Пушкина на Черной речке. Ныне трудно себе представить, какое было далекое и пустынное место дуэлей, где великий поэт пал на петербургский снег, сраженный пулей убийцы. «Пустое сердце билось ровно — в руке не дрогнул пистолет...» Как они ненавидели и боялись Пушкина!..

Нынче вокруг небо закрывают леса бетонных советских новостроек, в окнах зажигаются мертвенные огни. Темнота ложится на город. Как далеко остался позади Зимний дворец и ныне известный каждому из нас дом, где жил и ушел в вечность наш национальный поэт. Уже в темноте когда-то светоносный дворец, где жили некогда русские цари, а ныне черными окнами музея Эрмитаж отсвечивает розовое зарево над городом. В далекой вышине Александрийского столпа чуть виден ангел с крестом и ликом, которому, как говорят, скульптор придал черты Александра I Благословенного, чье имя овеяно победой Отечественной войны 1812 года. Я старался представить себе на огромной снежной пустыне Дворцовой площади одинокого Пушкина, чувствующего свое одиночество в сжимающихся неумолимых кольцах смертельного заговора. Они, «палачи свободы, гения и славы», знали, как уязвить душу великого поэта. Они знали, что результатом их травли будет дуэль — убийство. Они знали, что в борьбе за свою честь Пушкин словно забудет обещание, данное государю, не драться на дуэли. Государь Николай Павлович знал больше, чем мог сказать, — беря со столь любимого им поэта слово. Но и он не рассчитал безудержного темперамента, чувства оскорбленной чести и своей правоты гениального Пушкина. Надеялся, увы, государь и на Бенкендорфа ⁴⁰, который оказался верным не государю, а своему масонскому долгу не помешать убийству.

Снова вернемся к фактам, приводимым в книге русского историка.

«...Дантес получил благословение на дуэль с Пушкиным от Павла Строгонова, который в юности участвовал во французской революции, был членом якобинского клуба «Друзья Закона» и который, когда его принимали в члены якобинского клуба, воскликнул: «Лучшим днем в моей жизни будет тот, когда увижу Россию возрожденной в такой же революции».

«Убийцы Пушкина, — пишет в дневнике А. Суворин, встречавшийся еще с современниками Пушкина и знавший из разговоров с ними больше того, что писалось членами ордена об убийстве Пушкина, — Бенкендорф, княгиня Белосельская и Уваров. — Ефремов и выставил их портреты на одной из прежних Пушкинских выставок. Гаевский залепил их».