К. С. Станиславский
| Вид материала | Документы |
- К. С. Станиславский Письма 1886-1917 К. С. Станиславский. Собрание сочинений, 10580.72kb.
- К. С. Станиславский Письма 1886-1917 К. С. Станиславский. Собрание сочинений, 10580.19kb.
- К. С. Станиславский («Станиславский. Ученики вспоминают») Не спешите называть бредом, 733.92kb.
- Н. В. Демидов творческое наследие Искусство актера Н. В. Демидов книга, 5224.17kb.
- К. С. Станиславский, 6294.05kb.
- К. С. Станиславский, 9727.38kb.
- К. К. Станиславский Работа актера над ролью, 8199.71kb.
- К. К. Станиславский Работа актера над ролью, 15947.17kb.
- К. С. Станиславский, 7866.42kb.
- Антона Павловича Станиславский Константин Сергеевич. Ведущий 2: биография, 104.26kb.
10/IV 1927 г.
10 апреля 1927
Москва
Для того чтобы быть актером, надо прежде всего иметь талант.
Что такое талант?
Это сочетание многих человеческих способностей. В этот комплекс входят и физические данные, и человеческие свойства, и память, и воображение, и возбудимость, и чувствительность, и впечатлительность. Все эти данные, взятые отдельно или вместе, должны быть сценически обаятельны и гармонично сочетаться между собой. Можно быть некрасивым в жизни, как была Рощина-Инсарова, но эта некрасивость становилась обаятельной на сцене, и тогда она лучше красоты1. Можно иметь всего понемножку и стать сильным актером благодаря своей сценической обаятельности. Рядом с этим можно иметь всего очень много, но, раз что это многое лишено манкости и сценического обаяния, оно не имеет цены на сцене.
Как видите, определить талант -- вещь нелегкая и разобраться в нем не так-то скоро.
К. Станиславский
133*. Н. А. Попову
Телеграмма
11 апреля 1927
Москва
Мне очень грустно, что болезнь лишает меня возможности присутствовать на Вашем торжестве. Поздравляю Вас, мысленно от души обнимаю, благодарю за Вашу большую помощь и сотрудничество в Обществе искусства и литературы. Вы долго и талантливо и прекрасно служили русскому театру. Всегда стремящийся, мечтающий, неугомонный, как я помню Вас смолоду,-- таким Вы остались и теперь, хотя пережили много трудного. Вы устали телом, но не постарели душой. С светлым, радостным чувством думаю о Вас в своем уединении. Искренно желаю Вам сил и энергии для продолжения Вашей чудесной работы в театре.
Любящий Вас
Станиславский
134. А. Я. Головину
Телеграмма
23 апреля 1927
Зрительный зал вчерашней генеральной репетиции1 восторженно и несмолкаемо аплодировал Вам, великому мастеру, подлинному прекрасному живописцу. Весь Художественный театр приветствует гениального любимого Александра Яковлевича, поздравляет с громадным успехом и светлым праздником.
Станиславский
135. А. Я. Головину
Телеграмма
30 апреля 1927
Зачарованный Вашим гением зрительный зал совершенно неистовствовал от восторга1. Несмолкаемыми рукоплесканиями, вызовами требовали Вас на сцену. Бесконечно жалеем, что Вас не было на этом настоящем и громадном Вашем празднике. Весь состав нашего театра и я еще раз поздравляем Вас, нашего дорогого, любимого и гениального художника. Верим, что следующие наши постановки с Вашим участием будут Вашим триумфом.
Станиславский
136*. К. К. Алексеевой и К. Р. Фальк
17--VI--27.
Кисловодск,
Дом отдыха Цекубу
17 июня 1927
Дорогие мои Кира и Киляля.
Поздравляю вас с большим праздником. Бесценную мою Килялечку (которую я и здесь, на Кавказе, не нашел) -- с днем ее ангела, а Марусю и Киру -- с дорогой нашей именинницей. По приезде сюда послал вам телеграмму. Приехав же и усевшись на место, почувствовал усталость и лень, которые длятся и до сих пор. Расскажу все, как было, а вас прошу по прочтении письма переслать его Игоречку, так как два раза писать одно и то же очень тяжко. Игоречку я буду писать отдельно, но уж не о Кисловодске, а о более для него интересных вещах.
Итак, поместился я в купе с очень милым человеком -- известным адвокатом Матвеем Александровичем Оцеп. Необычайно деликатный и чистоплотный человек. Он мне все уступал и усиленно за мной ухаживал, только с этой стороны причинял мне некоторое беспокойство. Рядом ехал другой присяжный поверенный Николай Васильевич Комодов. Тоже милейший человек, которого я знаю по Оперной студии1. В вагоне болтали, пили чай, ходили в ресторан, лежали и спали хорошо. Порядок и чистота -- образцовые. Единственная неприятность была та, что новые ботинки, которые я надел на себя потому, что некуда было их спрятать (так как они присланы были, когда все оказалось упакованным) -- отчаянно жали. А заплачено за них чуть ли не 50 рублей!! Благодаря этому я приехал в Кисловодск в туфлях и в таком виде прямо с вокзала попал к обеду. Все недоумевали. Меня встретили Богданович, Мигай, певец Трезвинский, Качалов 2 и представитель от Цекубу (здешний служащий). Броннер и ее муж -- необычайно милы и предупредительны 3. Общими усилиями мне выбирали комнату и выбрали на славу. Я живу не в главном доме, где очень шумно, а в его отделении неподалеку. Полное благоустройство. Совершенно отдельная комната, на отлете. Рядом со мной прислуга -- две очаровательные женщины, пожилые, самого старого типа. Они зовут меня профессором и ухаживают наперебой. У одной из них, у Татьяны Ивановны, -- своя избушечка в Кисловодске. Оттуда она выписала два горшка герани и украсила ими мою комнату. Санаторий тоже постоянно меняет мне в вазах цветы. Санаторные дамы, новые мои литературные поклонницы, присылают мне цветы.
Комната моя небольшая, но удобная. При ней очаровательная крытая терраска с хорошим видом. В самой комнате умывальник с проведенной водой. Он капает, и это неприятно по ночам, но меня научила прежняя жилица -- пустить тонкую-тонкую струйку, и тогда получается непрерывающийся шум, который не раздражает и к которому легко привыкнуть. Тишина полнейшая, только едва доносится музыка из курзала. Где же находится наш дом отдыха? Это в самом конце Ребровой балки. На самой горе. Это уже не улица, а так -- дачки по проселочной дороге. Если выйти из калитки большого дома, то очутишься на переходе Крестовой горы в Красные камни. Если пойдешь по тропинке по полю, то через десять минут очутишься на Красных камнях. Если пойдешь из калитки полевее, то попадешь в удивительное место -- на мыс Крестовой горы, на котором в оно время возвышался крест. Теперь он свержен и валяется на земле. Отсюда замечательный вид, который можно сравнить только с видом на Тифлис с грибоедовской могилы. Ночью и при луне, которая светит теперь, получается феерическая картина. Кажется, что стоишь на мысу огромного корабля, а под тобой, далеко внизу -- расстилается огромный городище, вроде Нью-Йорка.
Общество здесь чрезвычайно приятное -- профессора во главе с вице-председателем (т. е. заместителем Карпинского) Ленинградской Академии наук -- Ольденбургом. Многие другие профессора, знакомые мне по московскому Цекубу. Артисты из Большого театра -- Богданович, Трезвинский, Толкачев, ленинградская певица Бриан. Известная поэтесса Ахматова, Качалов, который живет в отдельной комнате недалеко от меня, в том же доме.
Погода здесь средняя. Пока я ехал в вагоне -- был дождь, а когда приехал, было полное солнце. Первый вечер чудесный, лунный. На следующий день -- вначале чудный день, к вечеру небольшой дождь. Остальные дни теплые, но то и дело дождь, чередующийся с солнцем.
День проходит так. В 7 часов будят, в 8 часов чай в большом доме, после чая докторский осмотр и всякое лечение, в 1 час обед, после обеда часы отдыха и молчания. В 4 часа чай (не пью), в 7 часов ужин. После ужина шляются, а третьего дня была лекция о Кавказе профессора Анисимова (известный путешественник по Кавказу).
Что сказал доктор. Ничего особенного. Он очень почтенный и уважаемый, но любит пичкать лекарствами, которых я не принимаю, а пользуюсь тем, что указал Фромгольд 4. Теперь здесь новая мода. Сразу ванны не дают, а надо предварительно акклиматизироваться. Поэтому я прохожу подготовительную стадию, во время которой приказано отдыхать, т. е. побольше лежать и поменьше ходить, что мне очень на руку. Ходить не много и тихо. В гору -- альпийским шагом (1 шаг в секунду).
Ко мне приезжала неугомонная Раевская с большим букетом роз. Удивительная старуха. Приехала на извозчике, а пошла вниз -- пешком под ручку с Качаловым. Она похудела, но чувствует себя значительно лучше. Изящна, хорошо одета, отлично причесана и подвита. Молодец!
[...] Спасибо дорогой Марусе за телеграмму об Игоречке. С волнением и нетерпением жадно жду обещанного подробного письма.
Больше о Кисловодске ничего не могу сказать, так как внизу не был и не собираюсь туда.
Жду Володю5 сюда. Он телеграфировал Качалову, что у него все устроилось. Но в "Рабисе" ему жить будет плохо. Поэтому я постараюсь устроить его здесь, рядом с Цекубу. С тем чтоб он ходил сюда обедать. Там -- ужасная компания, а здесь -- милые люди. Он будет им играть на фортепиано и петь куплеты.
Нежно всех обнимаю, люблю и постоянно думаю. Благословляю вас.
Костя
137*. Оперной студии имени К. С. Станиславского
Телеграмма
19 июня 1927
Кисловодск
В день окончания первого трудного сезона мысленно с вами. Сердечно радуюсь достижениям, бодро смотрю в будущее, верю, что вы сумеете воспитать себя для того, чтобы с честью выполнить миссию, посланную вам судьбою1. Отдыхайте хорошенько, чтобы еще лучше работать второй, еще более трудный сезон, иногда подумывайте и об упражнениях 2. Обнимаю всех.
Станиславский
138*. Из письма к К. К. Алексеевой
30--31 августа 1927
Кисловодск
Дорогая, милая и нежно любимая Кира!
Я получил твое последнее интересное письмо. Таким образом, всего-навсего я имею три письма от тебя. Если не ошибаюсь, мама писала мне о том, что ты послала мне четыре письма. Увы! какое-то из них пропало. Бедная, как ты поволновалась с шалуньей Килялей и как ты измучилась из-за ушедшей горничной. Но почему же вы не берете новую? Нет ее, что ли? Не из-за экономии же! Это была бы плохая экономия!.. Я не очень взволновался собакой, потому что сам испытал нечто подобное. Тот же серый у Фромгольда разорвал мне последние штаны. Это было, кажется, в прошлом году.
...У нас установилась перед отъездом райская погода -- после страшнейшей грозы с градом. Я в жизнь свою не видал такого ливня. Вот уже 5--6 дней блестящих.
...Сегодня за обедом меня с Качаловым посадили на сцену (в нашей столовой), где был накрыт парадный стол. По случаю скорого отъезда нас чествовали. Были речи, ну конечно, самые хвалебные. Говорили их большевики, т. е. Броннер и Аксельрод (знаток по марксизму; это она, женщина)1. Мне пришлось отвечать, а Качалову пришлось читать из "Карамазовых". После этого все снимались группой, а потом провожали Маргулис. А сейчас, т. е. перед ужином, у меня сидел и только что ушел -- кто бы ты думала?! Скажи об этом маме! Сам Кугель! Который меня всю жизнь ругал и при встрече отворачивался -- из ненависти. Теперь он стар, сильно болен и, должно быть, перед смертью хочет загладить прошлое. О нем мы, конечно, ничего не говорили, ни слова 2... Это письмо, повезет Качалов, который уезжает завтра, в среду 31/VIII. А я еду отсюда в пятницу 2 сентября, через Харьков, и буду в Москве 4 сентября в 5 часов на Курском вокзале. Не вздумайте выезжать меня встречать. Пусть Михальский пришлет кого-нибудь. Не знаю, удастся ли мне скоро приехать к вам. Ведь я приеду, когда сезон уже будет в разгаре. Предстоит много хлопот. Кроме того, мой приезд будет зависеть и от погоды, так как я после здешнего тепла должен беречься. Меня недавно осматривал Маргулис и остался доволен. Говорит, что сердце убавилось, давление тоже. Я сравнительно отдохнул и чувствую себя не плохо. Только сон не налаживается. Что ж тебе еще рассказать. Был тут еще концерт, в котором я читал с Качаловым и с Яблочкиной -- из "Мудреца" 3. Пели и говорили всякие хорошие артисты. Концерт был устроен для Семашко. Из минусов Кисловодска: сейчас, при скученности сезона (очевидно), много здесь ангин. Говорят, что распространителем является камера, куда приходят дышать соленым воздухом. Туда приходят больные горлом и будто бы заражают друг друга.
...Я приезжаю в воскресенье (впрочем, я уже писал об этом). Думаю, что у вас еще жарко и в доме еще нет осенней сырости. Если же это не так, т. е. если сыро, надо будет протопить мою комнату. Об этом я уже пишу Наталии Гавриловне4.
Ну прощай, дорогая. Нежно целую тебя и Килялю. Крепко поцелуй маму. Всем поклоны.
Тороплюсь кончать, Качалов уезжает.
Твой папа.
Это письмо начато вчера, а кончено сейчас, перед самым отъездом. Прости, что тороплюсь и так плохо пишу.
139*. М. Н. Сумбатовой
Телеграмма
18 сентября 1927
Москва
Глубоко опечален известием о смерти дорогого друга, рыцаря и защитника искусства, талантливого, самоотверженного хранителя лучших театральных традиций. С любовью и благодарностью вспоминаю огромные услуги, оказанные русскому актеру в тяжелые годины. Да поможет Вам бог перенести незаменимую утрату. Обнимаю, молюсь.
Станиславский
140*. А. А. Яблочкиной
Телеграмма
18 сентября 1927
Москва
Просим Вас передать труппе Малого театра. Вместе с вами глубоко потрясены смертью дорогого Александра Ивановича, вождя Малого театра, хранителя вековой его традиции, в тяжкие годы оказавшего огромные услуги русскому актеру. Тяжесть утраты ложится скорбью на весь русский театр, который в лице Александра Ивановича потерял одного из самых лучших и могущественных своих представителей. Наш же театр потерял не только своего почетного члена, но ближайшего друга и старейшего товарища, утрату которого мы испытываем как незаменимую потерю в рядах русского искусства.
Станиславский
141 *. Вл. И. Немировичу-Данченко
Телеграмма
Сентябрь (после 17-го) 1927
Москва
Бесконечно счастлив. Крепко жмите давно протянутую руку для полного примирения, полного забвения всех взаимных обид, полного слияния, как встарь. Вместе жить, вместе умирать. Жду Вас с большим нетерпением 1.
Станиславский
142*. П. С. Когану
Москва, 26-го сентября 1927 года
26 сентября 1927
Глубокоуважаемый Петр Семенович.
Очень прошу Вас как председателя сегодняшнего заседания передать Анри Барбюсу, что моя болезнь не позволяет мне присутствовать на торжественном заседании в честь нашего гостя1.
Я, вместе с моими товарищами, высказываю в подносимом сегодня адресе выражение моих чувств по отношению к знаменитому писателю, мысленно присутствую на торжестве и шлю свои горячие приветствия.
К. Станиславский
143*. А. Барбюсу
26 (?) сентября 1927
Москва
Я очень огорчен, что не могу лично приветствовать Вас в дни первого посещения Вами нашей страны.
Я верю, что в дни самых больших потрясений еще крепче устанавливается подлинный Интернационал искусства. Мы привыкли видеть в Вас и во всей Вашей деятельности близкое, родственное нам начало, которое так сильно раскрыто в Ваших романах и рассказах. Искусство не может сейчас быть узко замкнутым, и мы нуждаемся в дружеской поддержке лучших представителей западного искусства. Прошу верить глубокому уважению, которое вызывает Ваша деятельность, и моей искренней радости видеть Вас в нашей среде.
К. Станиславский
144. А. М. Горькому
Телеграмма
Сентябрь 1927
Москва
В дни 35-летия Вашей славной литературной деятельности Художественный театр с гордостью вспоминает о дорогих для него днях совместной с Вами работы и шлет учителю слова и духовному вождю русской литературы горячий привет любви и уважения.
Станиславский
145*. В. И. Суку
1 октября 1927
Дорогой, любимый и высокочтимый Вячеслав Иванович!
Сегодня -- день радостный и торжественный для нашей студии: Вы сели на Ваше дирижерское кресло.
Как я хочу быть сегодня с Вами, в театре, участвовать во встрече и в приветствиях!
Как мне надо слышать сегодняшнее исполнение оперы под Вашим руководством, чтобы понять еще многое из тайн звукового творчества!1
Я бы аплодировал Вам громче всех присутствующих на спектакле!
К большому для меня огорчению, я принужден это делать издали, сидя в своей комнате. Нездоровье удерживает меня дома.
Примите же издали, дорогой Вячеслав Иванович, мое сердечное и искреннее приветствие и знайте, что я Вас искренно люблю, высоко чту Вашу артистическую личность, талант и человека.
Ваш неизменный и искренний почитатель
К. Станиславский
1927--2-Х
Москва
146*. В Управление Государственными Академическими Театрами
Москва, 3-го октября 1927 года
3 октября 1927
Настоящим сообщаю, что работы по намеченной к Октябрьским торжествам пьесе Вс. Иванова "Бронепоезд" идут, несмотря на мою болезнь, полным ходом под режиссурой И. Я. Судакова и H. H. Литовцевой. В работе в настоящее время находятся 7 картин (в представленной автором пьесе всего 9 картин). Остальные 2 картины находятся на утверждении Главреперткома.
Таким же усиленным темпом идут и работы по постановочной части этой пьесы под руководством художника этого спектакля В. А. Симова.
Предполагаю показать репетицию Главреперткому в конце октября. Дня и часа сообщить Вам не могу, так как это зависит от автора и Главреперткома. Во всяком случае, о таком показе УГАТ и Главрепертком будут своевременно уведомлены 1.
Что же касается распоряжения А. В. Луначарского и возложения на меня персональной ответственности, то считаю, что я ответственен не только за срок постановки, но и за художественное выполнение ее, а этому мешают:
1. задержка текста "Бронепоезда" автором и Главреперткомом,
2. переутомление "стариков" на репетициях "Бронепоезда" и вследствие частых выступлений в пьесах, идущих вместо "Турбиных".
Директор
народный артист республики
К. Станиславский
147. Г. Графу
11 октября 1927 г.
11 октября 1927
Москва
Доктору Герберту Графу.
Я спешу извиниться перед Вами за задержку ответом на Ваше письмо1. Оно ожидало моего возвращения в Москву после летнего лечения. Благодаря болезни мой приезд задержался. Я очень благодарю Вас за доверие к нашему Художественному театру. Но прежде чем приступить к делу, которое Вас интересует, я должен объяснить Вам, что Художественный театр является исключительно драматическим театром. Его художественные принципы основаны целиком и главным образом не на режиссере-постановщике, типа Мейерхольда и Таирова, но на режиссере -- учителе актера. Театр разрабатывает главным образом внутреннюю технику творчества, и в этой области он после долгой работы достиг значительных результатов, на основе которых и работает театр, прогрессируя в указанном направлении. Внешняя постановка нужна нам постольку, поскольку этого требует внутреннее творчество актера.
У Мейерхольда и Таирова принципы иные. В то время как у нас режиссер является для актера акушером, воспринимающим новое, рождаемое создание актера, у моих товарищей по искусству Мейерхольда и Таирова режиссер стоит во главе всего, творит единолично, а актер является лишь материалом в руках главного творца. Внешний подход к искусству, которым так увлекались у нас за последние годы, мы считаем устаревшим.
Эта существенная разница между двумя направлениями вынуждает вновь вступающего в наш театр изучать все принципы созданных нами внутренних творческих законов. Только в них мы видим будущее искусство и его дальнейшее движение и прогресс.
Две оперные студии, одна моего имени, другая имени Вл. И. Немировича-Данченко (последняя была в заграничном путешествии по Европе и Америке), основаны также на принципах внутреннего творчества Художественного театра. Между моей и Немировича-Данченко студиями есть также небольшая разница. Моя -- существует с уклоном в сторону почти исключительно внутренней работы с певцом. В студии Немировича-Данченко этот уклон одним своим боком касается и новейших внешних форм постановки. Обе студии переживают период формации. Их материальные возможности чрезвычайно скудны. Вот почему они не в состоянии оплачивать по заслугам работников этого дела. К сожалению, это лишает нас возможности обращаться к деятелям русского и иностранного искусства, заслужившим высокий стаж в искусстве.
Я написал Вам все, что можно сказать в письме по интересующему Вас вопросу. С грустью вижу, что наши условия едва ли могут Вам подойти. Но если бы я ошибался и Вы захотели бы работать вместе с нами при изложенных обстоятельствах -- я был бы очень рад.
Еще раз благодарю Вас за Ваше внимание.
Шлю Вам привет и прошу Вас передать его всем артистам германской сцены, которые помнят о нас.
148*. С. В. Егоровой
Москва, 12-го октября 1927 г.
12 октября 1927
Уважаемая Сусанна Владимировна.
Творчество -- создание жизни человеческого духа. Можно ли имитировать чужую душу? Нет. Имитировать можно только внешнее. Можно имитировать манеру, походку, внешний вид образа.
Однако внешняя имитация не передаст самого чувства. Гоголь сказал: "Дразнить образ может всякий, стать образом может только настоящий талант. Тому, кто не умеет стать образом, ничего не остается, как дразнить его" 1.
Кое-кто из современных новаторов слыхал о том, что существует искусство представления. Это очень сложное и трудное искусство французской и немецкой школ. Я воспитался на ней, был в Парижской консерватории и потому имею право говорить. Это искусство основано прежде всего на переживании роли. Актер однажды или несколько раз переживает роль дома и на репетициях. А переживши ее и подсмотрев, как она у него выявляется, он учится передавать результаты своего подлинного переживания с помощью техники, доведенной до совершенства. Такие артисты, как Сара Бернар, умеют работать так, как ни один из русских актеров не умел работать, за исключением, может быть, покойных Каратыгина и Самойлова. Русский актер к этому искусству совершенно не способен. Вместо него он делает просто ремесло. Русское ремесло напоминает мне игрушку от Троицы2. Французское -- изящную статуэтку из слоновой кости. Русская техника имитации -- топор. Можно ли топором выполнить тончайшую резьбу по слоновой кости? Так точно и грубые актерские средства не передают неимоверно сложной жизни человеческого духа.
Я признаю -- искусство переживания.