Доклады, выступления, интервью

Вид материала

Доклад

Содержание Нигилизм и национальный вопрос Другое небо

Подобный материал:

• Мишель Фуко Интеллектуалы и власть (Избранные политические статьи, выступления и интервью), 3971.51kb.
• Фуко Мишель, 4041.33kb.
• Памятка по проведению интервью с ветеранами Великой Отечественной войны 1941-1945 гг., 93.4kb.
• Фуко Мишель Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью, 4229.69kb.
• Доклады и выступления, 140.77kb.
• «рапид-фейерверк», 90.3kb.
• В раздел пресс-центр в доклады и выступления, 37.49kb.
• Тематика докладов (выступлений), эссе, 19.51kb.
• Комитета Совета Федерации по природным ресурсам и охране окружающей среды на тему:, 117.25kb.
• Программа конференции включает: доклады на пленарном заседании; выступления на секциях, 69.07kb.

Именно это «возрождалось» и на этом основывалось гражданское общество. И мы, у которых тело не так развито, у которых иная «конституция» гражданского общества, хорошо понимаем, чего нам не хватает и, более того, что получить это можно только историческим путем. Лишь приложив усилие и поддерживая усилие. То есть сделав так, чтобы изменения происходили благодаря и на основе именно усилия.


312


При этом может наблюдаться усталость и некоторое забвение своих истоков. Здесь таится опасность для Европы. Усталость от тяжелого исторического труда ради поддержания усилий, ради возобновления в каждый исторический момент того, что как бы висит в воздухе. Поэтому, говоря о евангельском элементе, я бы еще напомнил, что существует четкое различие между внутренним голосом или принципом, который выражается в языке, и внешним законом. В этом смысле европейская культура для меня как бы антинравоучительна, антиправоверна, так как власть языка, вытекающая из названного принципа, вещь наиболее важная — именно она направляет усилия и борьбу людей. Для меня в европейской культуре заключен, если угодно, единственно приемлемый ответ на вопрос: возможно ли изменение в мире? Способен ли человек, повязанный причинно-следственными связями, возвыситься, реализовать в конкретных формах некое бесконечное совершенство?


Следовательно, человек всегда находится в стадии становления, и всякая история может быть определена как история его усилия стать человеком. Человек не существует — он становится... И вы, люди Запада, и мы, с Востока, находимся в одной исторической точке; не стоит лишь путать историю с хронологической последовательностью событий. То, что происходит сегодня, сходно по своей природе с тем, что продемонстрировали нам первая и вторая мировые войны: мы в той же точке, что породила эти катастрофы в недрах европейской культуры; перед нами все та же опасность и та же ответственность.


Как бы я определил эту ответственность? Уже неоднократно говорилось: опасность представляет современное варварство. А варвар, как известно, — это человек без языка. Таково греческое определение варвара. Ясно, конечно, что и персы, и другие народы, окружавшие греков, имели язык. Однако греки понимали под языком нечто иное. А именно — артикулированное пространство мысли, включающее в себя желания и чувства людей. Раскаты этого «горлопанства» на агоре и составляют язык. Поэтому мы также должны осознать: что человек перед миром гол. Что он человек лишь тогда, когда у него есть это пространство, заполненное речевой артикуляцией агоры, которая опосредует почти бессильные потуги индивида постичь сложность человеческой натуры и которая позволяет ему формулировать свои собственные мысли.


313


Фундаментальная страсть человека — дать родиться тому, что находится в зародышевом состоянии, осуществиться. Вам хорошо известно, насколько это трудно. Чаще всего история — это кладбище несостоявшихся рождений, неосуществленных надежд и стремлений к свободе, любви, мысли, чести, достоинству. Опыт подобного «нерождения» я пережил сам и пережил его глубоко, это мой личный опыт. Но благодаря ему, повторяю, я и понял, что страсть человека в том, чтобы осуществиться. Но осуществиться можно лишь в пространстве языка, его свободы, и это наша общая задача. В своей стране мы достаточно поздно собираемся реализовать эту задачу, хотя здесь я согласен с Полем Валери, который говорил, что «в человеке еще не весь человек». Моя мысль сводится именно к этому: большая часть человека — вне его. Она в том пространстве, о котором я сказал, и теперь лишь добавлю, что человек — это весьма и весьма напряженное усилие, длительный труд. Надо иметь смелость и терпение на это усилие, ибо европейские задачи «берутся» только усилием. Я повторяю: человек — это постоянное усилие.


НИГИЛИЗМ И НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС*


* Опубликовано в: «Литературная газета» от 6 марта 1991 г., с. 13.


Нигилист — это человек, потерявший свое «лицо», утративший способность мыслить и мочь. То есть, другими словами, полагающий, что существует некий самодействующий механизм (будь то механизм счастья, социального устройства, судьбы и т.д.), который так или иначе, но обязательно определяет или «вмешивается» в его жизнь. Человек же, думающий о своем месте в мире и личном достоинстве, напротив, исходит из того, что всегда есть возможность самореализации, что она зависит только от него. От его собственного труда и духовного усилия, направленных на освобождение и развитие его личности. Поскольку, считает он, лишь так его душа способна принять и прорастить «высшее» семя, возвыситься над собой и обстоятельствами, в силу чего и все, что происходит вокруг, оказывается не необратимо. Или, говоря проще, небезнадежно.


Если же этого не происходит или каждый раз не устанавливается заново, то все неизбежно заполняется нигилизмом.


Я думаю, сказанное имеет прямое отношение к национальной проблеме.


Прежде всего хотя бы потому, что у нас по-прежнему очень мало людей, подобных А.Д. Сахарову. Занимающих, в отличие от радикальных демократов, носителей нигилизма, как, впрочем, и от столь же ревностных сторонников возрождения монархии, позицию так называемого среднего пути. Пути медленного созидания. Вынуждающих власть что-то делать и, если она делает, воспринимающих это как элемент именно созидания, не закрывая в то же время глаза на природу, характер и интересы власти.


Хотя я тут же хотел бы заметить, что не считаю национальные движения в нашей стране националистическими. Более того, я готов утверждать, что в Советском Союзе нет националистических движений. Это я, например, как грузин, внутри грузинского движения могу кого-то из его участников назвать национали-


315


стом, поскольку он занимает максималистскую, шовинистическую, крайнюю позицию. Но само движение не дает, повторяю, никому права называть его националистическим. Почему? По той простой причине, что это форма, в которой рождается гражданское общество, решаются проблемы гражданских свобод. Или, как говорили римляне, проблема respublic'и — общего дела. Это внутренний элемент общественной жизни.


Исторически давно признано, что частная собственность неотчуждаема и является основой гражданского общества. Так вот, я перевернул бы этот аргумент, чтобы сказать следующее. Если у тебя миллион, то это твое частное дело. А политическое дело — на уровне respublica. To есть на уровне общего дела, общих усилий, но не по экспроприации миллиона. Следовательно, политика, так же как власть и собственность, должна быть разделена. Советская же система в том виде, как она сложилась, представляет собой крайнюю форму смешения того и другого, поглощения одного другим, и всякая попытка разорвать эту связь, естественно, направлена на возрождение феномена гражданского общества. Любое проявление жизни есть гениальная частность и жизни нации, которая является продуктом конституционного процесса в том числе. В этом все дело. Поэтому внутри национального движения могут быть люди, стоящие на конституционных позициях, понимающие, что то, что называется нацией, есть не этнос, а продукт работы конституции в теле этноса. Что этнос — лишь естественная предпосылка складывания нации. Другие же могут не разделять эту точку зрения и оказаться на максималистских позициях. Иначе говоря, на позициях нигилизма. Это пропасть, в которую очень легко скатиться, тем более в условиях сохраняющегося тоталитарного уклада. Для Кавказа, в частности, это означало бы его неизбежную «ливанизацию». Это иррациональная бездна, где все правы.


Любое тоталитарное государство мононационально. Оно может содержать в себе разные этносы, но оно мононационально по определению.


Например, бросается в глаза такая вещь. У русских демократов очень развита чувствительность к нарушению прав человека. И в той мере, в какой «национальность» является одним из таких прав, входит в их число, нарушение этого права, естественно, вызывает реакцию с их стороны. Однако нередко мы имеем сегодня дело с ситуациями, когда понимание прав человека нуждается еще в интуиции национальных реальностей.


316


Я имею в виду культурно-политическую традицию русского народа и русской интеллигенции. Скажем, приводятся такие аргументы: хорошо, Литва права. С ней не заключали никакого договора — в результате пакта Молотова — Риббентропа она была захвачена и «изнасилована». Но ведь мы прожили столько лет вместе, с этим надо считаться. Имеется в виду: «считаться» не просто прагматически, в политическом смысле слова, а то, что мы же жили вместе, мы вас любим и понимаем. И эта претензия на любовь и понимание просвечивает нередко в самых демократических натурах, как будто есть право, которое вытекает из любви и понимания!


Между тем «подобное право» является, в сущности, проявлением того же нигилизма. Ведь нам ясно, что мы любим, и поэтому имеем право, как герой известной повести «Москва — Петушки», обсуждать вопрос: «По какую сторону Пиренеев больше уважают русского человека — по ту или по эту?»


Реальная опасность и тенденции, кроющиеся в национальных движениях, таковы, что и русские демократы могут тем самым отталкивать «националов» от политического союза, к которому они и так недостаточно склонны по своей неграмотности и что является естественным порождением предшествующей жизни, осадком всей атмосферы тоталитаризма. Многие из них, наученные горьким опытом, не видят часто в русских демократических силах своего союзника. Хотя идею политического союза и сотрудничества, на мой взгляд, нужно развивать максимально, она и конструктивна, и реалистична. Ведь во всякой борьбе нужны союзники. А естественный союзник национальных движений, конечно, — русские демократы, тем более что многое зависит именно от них. Сумеет русский народ решить свои собственные проблемы — это и станет судьбой других народов.


Что касается позиции Сахарова, то она и в национальном вопросе, мне кажется, была безупречно демократической. Есть только один момент, с которым я мог бы не согласиться. При этом степень моих претензий не превышает степени обычного несогласия по поводу, скажу так, частного пункта политической программы, поддающегося обсуждению в терминах политической дискуссии или беседы. Речь идет о его отношении к Грузии.


Аналитически сомнительным является принцип, который я назвал бы принципом «русской матрешки». Принцип простой. Существует ситуация, когда можно решить проблему прав человека и прав нации, наделяя малое, окруженное большим, символами или признаками большого. Например, превращая область в республику и распространяя символику большого на малое. Это может быть решением, скажем, в условиях Российской Федерации, где некоторые национальные территории являются продуктом русской истории и этническое меньшинство окружено русским населением. Это вполне разумная по своей демократической ориентации позиция.


317


Но этот принцип «матрешки», я считаю, не годится в условиях Грузии. Кавказ — это Вселенная, живущая на давно выработанных внутренних основаниях. Ни одна из республик здесь (кроме особого случая с Нахичеванью и Карабахом) не включает в себя территории, которые были продуктом завоевания большим народом. Думать так — значит входить в противоречие со всем политическим опытом совместной жизни кавказских народов и тех войн, которые они вели в своей истории. А война, как известно, всегда ритуализирована, у нее свои правила. И все эти правила и наработанные схемы и механизмы политики и совместной жизни, сложившиеся исторически, противоречат названному принципу «матрешки», который в условиях Кавказа может оказаться лишь миной замедленного действия. Иногда общая правильность, если к ней не добавляется интуитивное понимание внутренней реальности, ощущение ее изнутри, способна порождать только химеры. А таких химер советская власть породила немало. Скажем, когда мы обращаемся сегодня к проблеме автономии Абхазской республики, беря сам термин «автономия» в отрыве от его химерического, псевдоморфного содержания и предполагая за ним реальное содержание, мы неизбежно попадаем в неразрешимое противоречие. Неразрешимое в силу хотя бы того, что здесь задействована, во-первых, чувствительность народа Грузии, помнящего свою историю. И задействована очень просто — я сейчас отвлекаюсь от вопроса о территориальных правах и т.д., — я беру то, что в действительности работает в истории, то есть уровень страстей. А уровень страстей — это уровень исторических символов. Так вот, на этом уровне слово «Абхазия» является синонимом слова «Грузия». Этот синоним, повторяю, в рамках той символики, в которой нация помнит свое происхождение, помнит условия, когда возникла государственность и когда в силу целого ряда исторических причин тот, кто называл себя абхазом, был одним из участников создания грузинской государственности. Причем грузиноязычным участником. Политически активная часть абхазского этноса участвовала в создании грузинской государственности и грузинской культуры. И это необратимо. Поэтому сказать грузину, что Абхазия может выйти из Грузии (я объясняю структуру страсти, а не реальность), — значит сказать примерно то же самое, что Грузия может выйти из самой себя. Или скажу еще резче: это то же самое, что быку показывать красную тряпку, а потом удивляться, что бык такой недемократический.


318


И во-вторых. Ведь известно, что автономии создавались советской властью для решения ее собственных проблем. То есть за этим стоит прежде всего социальная проблема, которая, кстати, в той же Абхазии прекрасно осознается. Особенно теми, кто продолжает поддерживать ту степень гражданского невежества, в которой абхазы находятся относительно самих себя. Она ничуть не выше и не ниже, чем уровень гражданского и политического невежества грузин. И поэтому, когда человек думает в этой ситуации, что он защищает автономию, он ошибается. На самом деле его дергает за ниточку советская власть.


Признаюсь, я действительно не понимаю, почему, когда мы видим просто человека, мы задаемся социальным вопросом и готовы обсуждать его социальное положение. А как только перед нами человек какой-то национальности, мы забываем все социальные и правовые проблемы и начинаем сразу говорить о чем-то другом, как будто эти проблемы исчезли. Они не исчезли! Проблема Грузии для меня есть прежде всего проблема столкновения и борьбы корпоративного строя с возможным демократическим строем. С возможной демократической структурацией общества.


Конечно, лозунг грузинского национального движения должен был бы звучать примерно так: «Слушайте, братцы, давайте возьмемся за руки, давайте помогать друг другу, чтобы выйти из общего мрака. Все в дерьме — и вы, и мы, и это дерьмо источает запахи, одуряющие нас. Не будем забывать об этом».


Казалось бы, ясно. И нормальные политики должны говорить именно это. Но беда в том, что и в грузинском национальном движении таких политиков практически нет. А есть лишь столкновение слепых амбиций, обоюдных невежеств — относительно себя, своих действительных интересов, цели движения и т.д. Между тем реальная проблема — и это очевидно — состоит в преодолении и изживании нигилизма и тоталитаризма, на что и должны быть ориентированы национальные движения, поскольку по своей природе они являются, я уже повторяюсь, не чем иным, как потугами шевеления гражданского общества.


ДРУГОЕ НЕБО *


* Беседа опубликована в: «Латинская Америка». М., 1990, № 3, с. 83—99.


— Какое содержание вкладывает в понятие «культура» современная философия?


— Есть процессы, которые мы не знаем или которые новы для нас, но в принципе они не загадочны, то есть мы предполагаем, что если начнем их исследовать, то они будут нами поняты... Латинская Америка исследуется давно. Существует 500-летнее, как минимум, внимание испанцев к региону, традиция знания о нем и, наверное, традиция вопросов. Но сейчас произошло ли что-либо новое в том смысле, что не оказалось ли что-то принципиально загадочным?


— Принципиально загадочным? Просто сам мир принципиально может быть загадочным. Если только вот в этом смысле... Думаю, что необходимость нового образа Латинской Америки связана именно с нашей современной ситуацией. Она оказывает влияние на латиноамериканистику, и не только на латиноамериканистику, заставляя искать новые теоретические подходы.


— То есть эта необходимость связана с неудачей обоснования каких-то революционных в кавычках интриг, замыслов экспорта революции в Латинскую Америку как подходящей для этого региона и так далее, да?


— В основном, пожалуй, да.


— И не маловато ли этого, чтобы приводить в ход всю тяжелую артиллерию — понятия культуры, европоцентризма и, наоборот, особого латиноамериканского пути?


— Дело в том, что латиноамериканцы ищут свою самобытность, исследуя круг проблем именно культурологических. Они идут от культуры. В ней нащупывают какую-то основу. Это напоминает наше славянофильство. Собственно, их интересует не специфика — исследуя ее, они обосновывают свое право на полноценное гражданство в современном мире. Наши исследователи шли во многом за ними. Кстати, в нашем журнале намечается провести «круглый стол» по культуре, по «двум культурам», чтобы попытаться по-новому посмотреть как раз и на традицию исследования региона, сложившуюся у нас.


320


— Имеются в виду автохтонная и европейская составляющие?


— Имеется в виду поговорить о культуре с разных сторон. Но если речь пойдет о традиции подходов, то нужно будет разобраться и с так называемой ленинской теорией двух культур.


— Но об этом же просто и разговаривать не имеет смысла...


— И тем не менее в редакцию иногда приносят статьи, в которых эта теория остается исходным методологическим принципом, используется на полном серьезе. А хотелось бы расчистить территорию...


— ...или интересен сам принципиальный факт с его последствиями вообще для человеческого ума, для горизонта воображения (факт открытия Америки), иначе — доведение до единства хотя бы видимой сферы обитания человека?


— Главное это. Однако нужно прорвать шелуху, чтобы выйти на настоящую проблематику. Вот на то, о чем вы говорите.


— Ну, шелуху-то прорвать, по-моему, нетрудно, потому что она чисто своекорыстна. Она отпадает, когда исчезает конъюнктура. А конъюнктура исчезает по причинам, скажем, политическим или каким-либо еще. Можно считать, что она сейчас исчезла. И шелуха эта отпадает сама собой, потому что ясно, конечно, — это мечты некоторых революционеров иметь страну для эксперимента в чистом виде. И маячило какое-нибудь государство Латинской Америки в качестве кандидата на такую страну для эксперимента, социалистического или коммунистического. Это все исчезло просто с исчезновением людей у нас, которые могут быть пламенными носителями такого рода представлений.


К тому же социальные эксперименты уже имели место в Америке. Социальная республика там когда-то уже реализовывалась. Под руководством иезуитов, кажется?


— Было «Иезуитское государство» в Парагвае...


— В Парагвае... Но, понимаете, это же интересно, даже с точки зрения этих революционных теорий! Есть интересная заковыка! Эта страна нам представляется одним из образцов социальной несправедливости и тем самым революционности ситуации, причем несправедливости исторической, заложенной испанцами как завоевателями и закрепленной идеологически католической религией в лице прежде всего ордена иезуитов, который был одним из важных персонажей на латиноамериканской сцене, исторической сцене.


321


— Он и до сих пор играет на ней важную роль, хотя, похоже, уже с другим знаком.


— Играет важную роль. Но здесь есть одна заковыка, для всего этого, так сказать, блаженного распределения теней и света. Ведь есть один странный факт — я задам вам просто вопрос: вы знаете источник, исторический источник самой концепции прав человека? Тех самых прав человека, которые являются достоянием европейской культуры и, так сказать, familier mot которых является Декларация прав человека и гражданина, провозглашенная Французской революцией?


— Точно я не могу сказать, но это, безусловно, связано с христианством. Но точно я не могу сказать, где это самое начало.


— Знаете, почему я спрашиваю? Это ведь парадоксально, когда мы рисуем такую картину, на которой испанцы предстают в довольно-таки мрачном виде. Конечно, с одной стороны, это миссионер, но где-то за его спиной злая тень вырастает — тень инквизиции. Потом — распад испанского могущества именно после завоевания Америки за сравнительно короткое время и замыкание метрополии в себе, выпадение ее в какой-то мере из Европы, из передовой европейской культуры, ну и техническая, промышленная, экономическая отсталость. А тем не менее ведь фактом, почему я об этом спрашиваю, фактом является то странное обстоятельство, что концепция прав человека изобретена испанскими иезуитами.


— Ну и как здесь?..


— А вот это и... Как?.. Не знаю как. Это странно ведь. Было бы естественным, если бы концепцию и саму идею прав человека изобрел, скажем, кто-то из французских энциклопедистов или сторонник и последователь английского Home book — Великой хартии. Но вот частью и итогом довольно интенсивной интеллектуальной работы, которую иезуиты вели и, как предполагается, в своекорыстных целях, явилась разработка самого понятия и концепции прав человека в современном смысле этого термина — концепции, заложенной как в Декларации Французской революции, так и в Декларации ООН и так далее и так далее. Это очень забавный интересный вопрос. Он, конечно, является оборотной стороной вопроса о так называемой ренессансности испанского завоевателя. Насколько верно предположение, что это ренессансный тип, своего рода гуманист в латах, что ли? Так получается? Тогда более или менее непротиворечивым окажется тот факт, что за ним следует тень миссионера — испанского иезуита, который причастен к изобретению самого понятия прав человека.


— А понятие личности? Оно фундаментально для Нового времени. Здесь можно говорить о личности вот в этой концепции, в иезуитской?