Geum.ru

Молит: "Господи, спаси!"

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   7   8   9   10   11   12   13   14   ...   19


– Полный отпад, мам! Мне Пьеро в лицах изобразил...


Надо сказать, что, едва поселившись в квартире Насти, шут успел очаровать всех соседских ребятишек, к немалому ужасу местных бабушек-пенсионерок. Увы, отвадить внучат от “бесстыжего кривляки” оказалось сизифовым трудом, и стайка радостных галчат слеталась к шуту, стоило тому объявиться во дворе. Наиболее отважные даже скреблись в двери: “Дядя клоун! Покажешь Винни Пуха?” Анастасия, ранее относившаяся к детям без всякого энтузиазма, против подобных визитов не возражала. Напротив, приняла в играх самое деятельное участие, с удовольствием перевоплощаясь то в Золушку, то в Баффи-вампиробоицу. Материнский инстинкт? ностальгия по манной каше? Шут его знает!


А мы, Третьи Лица, не знаем.


– Дядя клоун, поиграем в Али-Бабу?


На голове Пьеро возникла чалма-ушанка с кокардой.


– Войдите в наш Сезам-аль-Бальзам, о почтенные сорок разбойников!


Но едва разбойники вступили под своды пещеры, как послышался удар в бронзовый гонг у входа.


– Прячьтесь скорее! Это злой атаман Хасан ибн-Шалман пришел за мешком золота! Я затуманю его разум сладкими речами, а вы сидите тихо!


– ...Настюха дома? – обалдело промямлил небритый солитер в кожаных рейтузах, воздвигшись на пороге.


– А кем ты ей приходишься, о грыжа моею сердца? Наглость шута, а также его внешний вид мигом навели Полиглота Педро на дурные подозрения.


– Я ее муж!


– Хвала Аллаху, милостивому, милосердному! Значит, мы с тобой коллеги, сладенький?! Заходи, шалунишка, будь как дома и не вздумай отказываться!


Отставной супруг был вовлечен внутрь квартиры и препровожден на кухню, где шут возвестил гостю о сладостных перспективах “шведской семьи” в составе троицы истинных бисексуалов. В разгар страстного монолога, подкрепляемого жестами, в дверь кухни просунулись пять детских физиономий, горящих нетерпением.


– К-х-х-х-то?! – Багровый Полиглот стал отливать синевой.


– Наши бэби, пупсик! Неужели Настасья не посвятила тебя...


Судя по скорости бегства Полиглота Педро, тенора и человека, у “шведской семьи” не было перспектив.


Радостный писк, возвестив о свежей почте, подвел итог “Повести о муже и шуте”. На дисплее компьютера обнаружилось письмо: “Прими контрастный душ, тетушка! Мы ждем тебя в пятницу”. Когда и откуда ушлый шут успел отправить сообщение, осталось загадкой.


– Кстати, о пятнице! – Хихикнув, Настя звонко хлопнула себя ладошкой по лбу. – У нас репетиция, вечером. Хочу тебя пригласить.


– Новая группа? Опять мартовские вопли?


Записи “Ёшкиного Кота” Шаповал как-то раз имела несчастье послушать.


– Да нет! Это совсем другое. Театральная постановка: авангардно-эротический перформанс “Муха-цокотуха”!


– Насекомая эротика? Наши театры совсем от безденежья рехнулись?!


– Это Саня Паучок ставит. В ДК “Тяжмашмонтаж”. У них там “ТРАХ”.


– Кто там у них?!


– “Театр Раскрепощения Актерских Художеств”, – поспешила расшифровать Настя. – Это Санькина идея. Пипл в осадок выпадет! Саня им вставит, обывателям...


– Очередной гений сыскался? Мухи-потаскухи, трах их тарарах! Будто медом им намазано. Не успели одного авангардиста сдыхаться – здрасте вам пожалуйста! Зачем тогда, спрашивается, шута нанимали?!


– Да, гений! Мам, приходи, сама увидишь.


– Ужо приду, – пообещала Галина Борисовна, мрачнея хамелеоном, угодившим в чернильницу. – Ой, нет, постой! Я Юрку сегодня домой забрала. А к вам я его не потащу, и не надейся!


В ответ Настя одарила родительницу взглядом психиатра, застукавшего пациента на ловле карпов в тазу.


– Он что, маленький? Не найдет, чем заняться? Да Юрик взрослее меня, если-хочешь знать!


Подобное откровение в устах дочери звучало трубой Иерихона.


Десятью минутами позже, проводив Настю и заглянув к художникам, Галина Борисовна нашла приснопамятного Ондрия Кобеляку погруженным в дизайн этикеток к свиной тушенке “Пятачок”. Художник пребывал в экстазе:


– Классный мужик! Глаз-алмаз! Пикассо, блин! Счастливая Хавронья по-прежнему красовалась в центре этикетки, но теперь к ней тянулась мозолистая рука, крепко держа электроштепсель. Между вилкой и свиным рылом-розеткой проскакивали веселые искры, а надпись по краю гласила: “Энергия настоящего сала – ощути ее в себе!”


Референточка Ангелина Чортыло была крайне удивлена, получив команду: сунуть руку в закрома Интернета и порыться на предмет “Мухи-цокотухи”. Впрочем, как воспитанная барышня, удивления не выказала, лишь спросив:


– Что искать?


– Компромат, – вздохнула Шаповал. – И текст.


– Текст я наизусть помню. – Гордость сияла во взоре Ангелины.


Галина Борисовна с подозрением глянула на свою референтку:


– Да? А почему у вас блузка просвечивает?


– Не знаю, – растерялась та. – Это имеет какое-то отношение к “Мухе-цокотухе”?


– Возможно. Ищите, родная.


И лопата Ангелины Чортыло вонзилась в чернозем Сети. Вскоре несчастный детектив Г.Б. стала счастливой обладательницей пухлой стопки бумаги, где кишели черненькие значки, похожие на тьмы цокотух-самоваролюбиц. Улов вышел обилен: добрый дедушка Корней Иванович вдруг оказался Николаем Васильевичем (даже длинный гоголевский нос имел место!), изгнан из пятого класса одесской гимназии, в шестнадцать лет сбежал из дома, судимость за публикацию материалов антиправительственного характера, клички “Иуда из Терпок” и “Белый Волк”, почетный доктор литературы Оксфорда, награжден орденом Ленина, тремя орденами Трудового Красного Знамени, а также медалями, автор статьи “Роль денег в творчестве Некрасова” и прочая, прочая, прочая. Венцом изыскания был труд послушника Кирилла из Опгиной Пустыни “Цокотуха: сатанинская энтомология”.


Галина Борисовна углубилась.


“Итак, каково же общее число строк стихотворения К. Чуковского “Муха-цокотуха”? Оказывается, ровно 128. И это число нетривиальное, а значит, можно говорить о его неслучайности. 128 – это 2 в 7-й степени. Если число “2” интерпретировать как двойственность (вспомним такие символы, как Инь и Янь, каббалистический Моген-Давид, масонские Солнце и Луна, языческий Двуликий Янус) и если число “7” интерпретировать как символ полноты нынешнего, временного века (в отличие от вечности, означаемой числом “8”), то тогда 2 в 7-й степени прочитывается так: “полное, совершенное разделение”. То есть распад, смерть”.


Мурашки пробежали по телу. Святый Боже, Святый крепкий, во что же вляпалась дура Настька?!


“Муха, а вместе с нею тараканы, черви, сороконожки – животные скверные, нечистые и омерзительные. Комар, клоп, а вместе с ними и блохи – кровососущие паразиты. Пчела, как единичная особь, а не как улей, – вовсе не источник меда, а жалящее насекомое. Бабочка, а вместе с ней и прочие мотыльки – садовые вредители. Кузнечик – это саранча. Муравей – здесь вроде бы не к чему придраться: 100-процентно положительное насекомое. Но вот ведь как ведет себя персонаж, именуемый этим достойным названием: “Муравей, Муравей не жалеет лаптей, с Муравьихою попрыгивает и букашечкам подмигивает. Вы букашечки, вы милашечки, тара-тара-тара-тара-таракашечки!” Что это, как не образ прелюбодейства?! Итак, вся “семерка” имеет названия насекомых, враждебных человеку. В то же время Врага представляет Паук – животное, безвредное для человека и даже полезное, так как истребляет всякую нечисть вроде “положительных” героев Чуковского. Каким бы грозным ни был паук, он никогда не нападает первым на человека...”


Нахлынула паника. Будущее родного ребенка увиделось черным и клокочущим, как адова смола. Что делать? И главное – кто виноват?!


“Теперь будем анализировать образы главных героев сказки по отдельности, и начнем с Мухи. Ее мы интерпретировали как “жену, сидящую на звере багряном”. В 17-й главе Апокалипсиса она именуется также: “...великая блудница, сидящая на водах многих”. Это определение вполне приложимо к Мухе: она “сидит на водах многих”, то есть – организует чаепитие; она – “мать блудницам и мерзостям земным” (Откр., 17:5); здесь вспомним поведение Муравья в финале сказки”.


Пугающий образ гения по имени Саня Паучок стал отчетливо инфернален. Очень захотелось свалить всю вину на тлетворное влияние подлеца-шута и немедленно разорвать дьявольский контракт – но в душе сохранились ростки справедливости. Причуды Насти начались не вчера, а значит, искать козла отпущения – пустая трата времени. Правда, коза?


Текст плясал перед глазами.


“Далее: “А букашки по три чашки, с молоком и крендельком”. Эти букашки получили по три кренделя. Вспомним, как выглядит хлебобулочное изделие, называемое крендель. И, расположив их в одну кучку, мы получаем три кренделя, три шестерки. Шестьсот шестьдесят шесть. Комментарии, как говорится, излишни. Вот такое угощение”.


Мать грозно сдвинула брови.


Изыди!


Да, она пойдет на репетицию, даже если угодит прямиком в вертеп разврата. И эротические “козявочки” прикроют грязные лавочки, узнав, что значит материнский гнев!


Вечером Галина Борисовна поставила эксперимент, спросив у мужа перед сном:


– Гарик, с чем у тебя ассоциируются следующие строки: “Муха криком кричит, надрывается, а злодей молчит, ухмыляется...”?


– Я тебе всегда говорил, что не стоит подавлять сексуальные фантазии! – ответил Гарик, придвигаясь ближе.


И Шаповал еще раз уверилась в правоте своих подозрений.


Если свернуть с проспекта Деятелей на 2-й Продольно-Поперечный, то за рюмочной “У дяди Левы” и располагался Дворец культуры завода с эпическим именем “Тяжмаш-монтаж”. Нам, например, все время хотелось взять дутар (кобыз?) и нараспев задекламировать что-нибудь душе-возвышающее, вроде:


О, Тяжмашмонтаж! Сокол, беркут наш!


Рухнет горный кряж, коль войдешь ты в раж,


Конь твой лучше ста,


Меч твой рубит сталь,


О, Тяжмашмонтаж, даль твоя чиста...


Впрочем, нашей героине было не до романтики. Она готовилась к бою. Дворец сомнительной культуры представлялся ей вертепом сатаны, где дочь Анастасия подвергалась соблазнам и искушениям. Трехэтажный уродец с парой чахлых колонн при входе? Видимость! Россыпь комнат, словно семечки в арбузе, расклеванных под офисы индюками кооперации? Фикция! Махонький бар “Duck”, украсивший фойе вывеской “Сто одежек: стриптиз с последующим разоблачением” – прикрытие! Истинное зло затаилось, оно где-то рядом: сопит вывороченной ноздрей, скалит клыки. Перед Дворцом остался дежурить верный Мирон, готовый в случае чего дать по газам и унести госпожу с наследницей прочь от шабаша чертовни. Правда, пока что Мирон дремал, надвинув на нос козырек кепки.


Снилась ему всякая дрянь. Но об этом как-нибудь в другой раз.


Обуянная бесами дочь будет спасена.


Аминь.


Курильщики, пряча хари демонов под скромными личинами культуртрегеров, расступились, пропуская суровую мстительницу. Жар, исходящий от гостьи, мог нагреть приличную сауну. Даже колонны попятились, тряхнув вихрами капителей. Стыдливо убралась в тень вывешенная на стенде заметка о гастролях “ТРАХа” в Пензе: “Голым задом не возбудить пензяков!” Особенно устыдились пассажи типа “драматично потрясая гениталиями” и “обещанные элементы эротики: хорошие такие, круглые...”. А ноги уже несли немезиду дальше, в самое сердце геенны.


В зале, выделенном “ТРАХу”, шла репетиция.


Зал был великолепен.


Наша нищая культура, стоя на паперти с протянутой рукой, никогда не наскребла бы милостыни на такой зал. Уютный, человек на пятьсот, он потрясал воображение панбархатом кресел и портьерами лож; мощные турели софитов целились в поворотный круг сцены, роскошь кулис соперничала с будуаром маркизы Помпадур, а призраки капельдинеров сновали меж рядами. И – о чудо! – даже аварийный выход не был заколочен наглухо. Короче, дело пахло дьявольскими червонцами: как известно, в качестве одного из средств защиты эти червонцы используют аромат серы. Тихонько опустившись в кресло у прохода, Ша-повал оглядела поле грядущего сражения задушу Настьки. В качестве зрителей обнаружилась чертова дюжина грешников: видимо, коллеги по несчастью, вольноприглашенные бедолаги, смирившиеся с плачевным положением чад своих.


А на сцене тем временем сучила лапками “Муха-цокотуха”.


Анемичная барышня в кружевах, расположенных скудно и хаотично, любила тульский самовар “Орел”. Рядом валялась копеечка размером с колесо от карьерного самосвала. Обступив именинницу, плясали канкан блошки-длинноножки, одетые в веревочки, но не везде. Из колонок “Долби-Стерео”, взявших зал в осаду, лились вздохи хора астматиков-извращенцев под двусмысленный инструментал “На заре ты ее не буди”. Оседлав рампу, где широко раскинулась бабушка-пчела, изгалялся кузнечик: совсем как человечек, он делал прыг-да-скок. На диванах трещали надкрыльями голые тараканы, сплетаясь в пароксизмах страсти; вдали порхала бабочка-красавица, ради любви покинув кокон. Одна из падуг являла собой пацифистский плакат: “Гей, букашки, на кровать! Не желаем воевать!”


В правом углу, возле пятиметрового фаллического обелиска с надписью на вершине: “Здесь была Муся!”, обнаружилась дочь Анастасия. Сидя на венском стуле, она играла на виолончели. Одетая. Впрочем, вздох облегчения быстро мутировал в кашель: дочь играла на воображаемой виолончели. Это замечалось не сразу – уж очень реалистично трудилась Настя. Широко раздвинутые колени, томный взгляд и смычок, ритмично плавающий внизу живота, производили неизгладимое впечатление.


Кто видел виолончелисток, тот поймет.


В зале копилось напряжение. Чувства зрителей, приглашенных в качестве лабораторных свинок, сливались в единый фурункул, грозящий лопнуть. Задним числом было ясно: такова задумка гения Сани Паучка. Встряхнуть заплывших жирком ханжей, пробрать эпатажем до косточек, продраить шомполом вызова, зарядив напоследок порохом мещанского негодования: фитиль поднесен, пли! Для того и вертелись мушки-блошки, машки-таракашки, для того скакал кузнечик и мелькал смычок. Собираясь встать, подняться на сцену и утащить Настю за шкирку из сего притона, Галина Борисовна вдруг заметила у лесенки, неподалеку от дочери, знакомую фигуру. Ослиные уши, бубенцы, разноцветные джинсы с гульфиком: шут был тут как тут. Странно тихий, незаметный, он сидел в позе лотоса, чудовищно изогнувшись вопросительным знаком. Утомленный кузнечик на рампе искоса глянул на Пьеро и вдруг сбился с ритма. Булькнул горлом, испугав бабушку-пчелу; снова заработал было на сверхзадачу спектакля, но уже без вдохновения, косясь в адрес шута и давясь икотой.


Пьеро игнорировал саранчу.


Припав губами к гульфику, он старался вовсю.


Хмыкнули две блошки. Сбили строй канкана. Краска залила бледную мордашку Цокотухи; она споткнулась о краник самовара, скомкав фуэте. Гульфик шута стал расти: не по дням, не по часам – по секундам. Непонятно откуда во вздохи и музыку ввинтился лихой “Чижик-Пыжик” с придыханием. Дрогнула рука у Насти: Шаповал-младшая прислушалась, отвлекаясь от эротической псевдовиолончели. Гульфик вырос до раблезианских размеров, затвердев. Шут продолжил; “Чижик-Пыжик” съехал в “Прекрасную мельничиху”, смещаясь к восточным мотивам. Пьеро был откровенен, как собачья свадьба, бесстыж, как сатир в свите Диониса, увлечен, как бес при искушении схимника. Зал треснул нервными смешками. Сцена озарилась румянцем: помощник осветителя забыл убрать фильтры на левых выносах. Гульфик стоял наполеоновским гвардейцем при Ватерлоо. Спектакль вокруг него разваливался на глазах. Смешки переросли в откровенное хрюканье; засмущавшись, тараканы забились под диваны, козявочки – под лавочки, а красавица-бабочка, впав в транс, двинулась к шуту походкой зомби. Гульфик лопнул.


Шут выпрямился, держа во рту блок-флейту. Машинально наигрывая “Заклинателя змей”, обвел труппу, давно забывшую про интимное чаепитие, насмерть испуганным взглядом: ой, чего я натворил! Раскрутив пружиной “лотос”, взлетел с места на поворотный круг, желая удрать от возмездия, но потерял равновесие – левая рука в поисках опоры ухватилась за кружева Мухи, сдергивая их с барышни.


Только худосочные блондинки умеют так визжать. Испуг шута вырос до размеров, о которых треклятому гульфику было мечтать и мечтать. Дудя в блок-флейту, он кинулся прилаживать кружева к чахлому бюсту именинницы, желая исправить оплошность, но Муха резво увернулась, и кружево украсило медную грудь самовара. Бедняга Пьеро шарахнулся от тульского монстра, и тут копеечка под его кедами встала на ребро. Над рампой поплыл едкий аромат дуста. Насекомая братия брызнула врассыпную от бешеной копеечки, не желая кончить жизнь под этим болидом; шут отчаянно балансировал, размахивая руками, флейта завывала: “Спокойно, товарищи, все по местам!” – и прежде чем возмутитель спокойствия укатился прочь... Как такие узкие джинсы могли свалиться, оставалось загадкой.


И тем не менее: свалились.


– Свет! – раздалось в партере. – Носорог, дай общий!


И был свет.


И был хохот зала над смущенной сценой. Тощая задница шута мелькнула в кулисах, подобная ущербной луне.


Веселье, захлестнувшее фойе пять минут спустя, выглядело искренним, но странным. Даже мы, Третьи Лица, засомневались: лопнула связь времен? или просто аберрации бытия? “Чертова дюжина” зрителей, тринадцать “предков”, мигом перезнакомившись между собой, заходились от искреннего смеха. Случайные свидетели присоединялись пачками. Кто-то сбегал за пивом. Кто-то угощал всех сигаретами. Кто-то собирался продолжить знакомство “У дяди Левы” в складчину, вспомнив студенческие годы.


– Моя-то, моя! Бабочка! Едва увидела, и сразу: на огонь! В полымя!


– А мой? Коленками назад! Прыг ему! Скок ему! Хрен ему!


– Моя главная! Цокотуха! Думала: оно легко-то, за копеечку...


– А чья пухленькая? Со смычком?


– Братцы, правда: чей смычок? Я сперва купился, решил: взаправду играет!


– Со смычком – наша! Консерваторская, между прочим!


“Наша” топталась рядом с возбужденной матерью: единственная из труппы, осмелившаяся выйти к публике. За ее спиной безуспешно прятался шут – Пьеро хлопали по плечам, требовали снять штаны “на бис”, поили “Монастырским” и по очереди мерили бейсболку с бубенцами. Обсуждалась возможность эротической постановки “Бибигона” силами родителей; папа премьер-таракана требовал роль индюка Брундуляка, утверждая, что все индюшки с галерки ахнут, едва он покажет им очень важную штуку. Честно говоря, поддавшись общему ажиотажу, мы сами прыгали вокруг, крича: “А наш! Наш-то!..” и – радуясь непонятно чему. Вот и проморгали момент, когда в калейдоскоп пива, дыма и улыбок ввинтилась бойкая дамочка из тех, кому всегда тридцать.


– Извините, – сказала дамочка, обращаясь к шуту, словно была с ним наедине в парковой беседке. – Я хотела поблагодарить вас. Это чудесный урок моим стервецам. Вы не согласитесь прийти к нам еще разок?


Пьеро дико замотал головой, рискуя остеохондрозом. Не возникало и тени сомнений: меньше всего он хочет приходить сюда еще раз. Но если обожаемая хозяйка велит сопровождать... конфликт желаний и долга... может, лучше пересидеть в сортире, пока... а если прикажут?! Сложная гамма чувств столь явно отразилась на подвижном лице шута, что дамочка пришла в восторг.


– Разумеется, я не вправе настаивать. Настя, представь меня своему кавалеру.


Настя шагнула вперед:


– Саня, я лучше представлю тебя моей маме. Мама, знакомься: это художественный руководитель “ТРАХа”, Александра Паучок.


Немой паузе, сковавшей маму, обзавидовался бы Качалов.


– Александра. Можно просто Саша или Саня.


– Галина Борисовна. Простите мое любопытство... Паучок – это прозвище?


– Нет. Фамилия. Думаю, вы знаете моего отца: Христофор Бенедиктович Паучок, главврач клиники косметической хирургии “Дориан Грей”.


Стало ясно, откуда у Сани деньги на такой зал. Много влиятельных носов, убедительных ртов и знаменитых грудей вышло из “Дориана”. Сама Шаповал в годину тяжких раздумий прикидывала: подтяжечка, то да се... Короче, не пора ли отдаться в ласковые руки Христофора Бенедиктовича.


Ага, значит, это его дочь...


– Мы попросим... э-э-э... мы с Настей попросим Пьеро как-нибудь заглянуть к вам снова. Хорошо, Сашенька?


– Конечно, Галина Борисовна. Кстати, буду рада видеть также и вас. Если что-то понадобится, звоните. Вот моя визитка.


Шаповал узнала типографию, печатавшую эти визитки.


ОККУЛЬТНОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ


Алистер Кроули, “наихудший человек в мире”, как он сам называл себя, чернокнижник, фактический воспитатель целой плеяды немецких оккультистов, впоследствии снабжавших идеями Гитлера, – итак, он разработал собственную систему знаменитых карт Таро. Характерная деталь: старшей картой в его колоде являлся не Маг, а Шут, который, по мнению Кроули, символизировал “высшую беспечность” и отрешенность от земного. Мрачное шутовство было сутью натуры Кроули: например, однажды он изобрел благовоние для привлечения женщин, но у снадобья оказался побочный эффект —аромат привлекал заодно и лошадей, которые с ласковым ржанием бежали за магом.


От великого до смешного – полчаса рысью, о читатель.


Искренне твои, Третьи Лица.


Позднее утро июля полыхало в окна зарей Армагеддона. Термоядерный реактор Солнца по экспоненте набирал мощность, выходя на режим форсажа, предшествующий взрыву сверхновой. Звезда возносилась к зениту, дабы оттуда уже в полной мере низвергнуть на оплот Человечества всю ярость жесткого излучения. Экранирующий кокон атмосферы с трудом отражал лучевую атаку, едва успевая латать озоновые дыры, и спешно перераспределял защитные слои облаков для прикрытия наиболее уязвимых мест. Гидроресурсов атмосферы катастрофически не хватало, и свирепое светило беспрепятственно бомбардировало местность потоками фотонов. Но злодей Фатум явно вознамерился обрушить на дом нашей героини не только буйство космических стихий. И вот: ревет сирена входного шлюза, возвещая о вторжении пришельцев на суверенную территорию.