Geum.ru

Небоскреб газеты "Русский Курьер"

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   31   32   33   34   35   36   37   38   ...   41

"коммунистов-нефтяников", словом, весь уже был на службе, вне сомнений и

тревог.

-- Эх, фермы тут, эх, стада! -- вдруг с непонятным смыслом

вздохнул шофер Лопатов.

Марлен Михайлович быстро глянул на мясистую ряшку. Что имеет в виду?

Провоцирует или тайком восхищается?

-- Да-а-а-а, -- высказался Марлен Михайлович. Теперь уже шофер быстро

на него посмотрел.

С минуту ехали молча.

-- Нашего бы мужика сюда, -- сказал Лопатов и теперь уже всем лицом

повернулся к Марлену Михайловичу. -- Благодатная почвишка-то, а, товарищ

Кузенков? Благодатная, эхма, почвица!

Восторгаться природными качествами Крыма в ИПИ не возбранялось. Марлену

Михаиловичу стало противно и муторно от того, что шофер боится его, а он

шофера.

-- Рядность, Лопатов, рядность, -- сухо указал он на дорогу и

отвернулся.

Вот так не пройдет и года после "воссоединения", и крымчине будут

бояться друг друга, как мы с Лопатовым. Лучников думает, что у русских от

Крыма прибавится храбрости. Дудки, у всех только трусости достанет...

Бросить все, сбежать, выступить по Ти-Ви, объявить войну СОСу, открыть

глаза дуракам, обратиться к Западу...

-- Вот она, Ак-Мечеть! -- Лопатов начал спуск к побережью Азовского

залива.

... С высоты фриуэя уже видна была Арабатская стрелка, любопытное явление природы, песчаная коса шириной в полтора-два километра и длиной больше сотни. С восточной стороны на всю длину косы тянулись дивные пляжи из красного ракушечника, там гуляли чистые волны Азовского залива. С западной же стороны стоял тухлый неподвижный и мелководный Сиваш, сокровище Крыма, драгоценный резервуар нефти, природного газа, бездна всевозможных других материалов. Соответственно все и было организовано: с западной стороны вдоль всей косы и в глубине Сиваша стояли буровые вышки, перегонные, очистительные, обогатительные заводы, резервуары и эстакады -- джунгли индустрии. Посередине косы пролегало шестирядное шоссе со всеми причиндалами: телефонами через каждый километр, автоматическими бензоколонками, автоматами с кофе, сигаретами, колой, чаем, жвачкой, конфетами, хотдогами, богатые бары, выдержанные в так называемом "пограничном стиле". Далее по восточному берегу косы, то есть просто-напросто в полутора километрах он индустриальных джун-1лей, шли пляжи, причалы катеров и яхт, городки и поселки трудящихся и промышленников, ультрасовременные поселении с максимальными удобствами и обильными, хотя далеко и не изысканного вкуса, развлечениями. Основными центрами на Стрелке были города Ак-Мечеть, Большой Бем и Третий Казенный Участок, куда, собственно говоря, и направлялся сейчас автомобиль Кузенкова, ибо там располагалось правление "Арабат-ойл-Компани", центры профсоюзов и обществ. На северном хвостике косы был еще в духе Дикого Запада поселочек под названием Малый Бем и Копейка. О нем ходили толки по всему Острову, говорили, что там можно либо сдохнуть со скуки, либо испытать самые невероятные приключения; там среди грузовых причалов и трудопроводов имелось десятка два борделей на любой вкус, словом, мини-Гонконг.

Перед приездом на Третий Казенный Участок, уже тогда, когда на

горизонте появилась разноцветная кучка его небоскребов с рефлектирующими

стеклами, Марлен Михайлович подумал, что хорошо бы ему здесь остаться

одному, избавиться бы от шофера Лопатова. В каком он чине? Наверняка не ниже

майора. Он еще раз глянул на него сбоку. Эдакое лицо! Да ведь это же Нерон!

В самом деле, более развращенного трудящегося не сыщешь.

Уже в гостинице "Литейный Сплендид" Марлен Михайлович напрямую сделал

шоферу предложение;

-- Послушайте, Лопатов, я буду здесь три дня без всяких переездов.

Почему бы вам не махнуть в Малый Бем и Копейку? Говорят, там такое!

Другая возможность вряд ли представится.

Глаза Лопатова зажглись вдруг диким огнем: он, видно, не был лишен

воображения.

-- А... вы... товарищ Кузенков... как... тут... -- забормотал он.

-- Лопатов, -- тонко усмехнулся Марлен Михайлович. -- Надо же понимать,

все ж мы люди...

-- Вот именно! -- воскликнул Феофан Лопатов и весь даже засветился.

Вот именно, как это все доходчиво -- мы все люди и все хочем чего

послаще. И этот крупнейший работник, таинственный генконсультант, с которого

приказано глаз не спускать, тоже явный "все мы люди" и тоже хотит в

индустриальной зоне гужеваться без помех. Конечно, немедленно в душу

многоопытного Лопатова вкралось сомнение: обнаружат товарищи в Малом Беме и

Копейке -- конец карьере, отстранят от руля, придется влачить остаток жизни

на родине. И в то же время... Лопатов с тоской оглядывал пустынный уютный

холл "Литейного Сплендид" с мягким пружинящим полом, светильниками,

скучающим в глубине холла барменом... глянул в стеклянную стену, где

тускловато поблескивали зимние волны Азовского залива, и снова засосало --

"все мы люди". Да гори все огнем -- жизнь проходит, и в итоге будет

мучительно горько и обидно за бесцельно прожитые годы, да вот как закачусь

на три дня к девкам в Малый Бем и Копейку, в царство кайфа!.. Пусть потом

хоть из партии вычистят, все равно я за три дня с тамошними девчонками да

гомиками такие увижу, чего вы, дорогие товарищи, даже в массовом масштабе за

всю жизнь не поймаете... До удивления быстро пролетели сейчас перед

Лопатовым унылые годы на шоферско-сыскной службе. Скоро и сам Остров ОКЕЙ

полетит в тартарары, и все пролетит, ничего не увидишь и вспомнить будет

нечего.

Все эти чувства вдруг чрезвычайно ясно отразились на мясистом лице

Лопатова, а Марлен Михайлович, все тут же поняв, лишний раз поразился, как

изменились за последние годы "наши люди" Через минуту Лопатова уже не было:

на посольской машине рванул к международным маргариткам в Малый Бем и

Копейку.

Марлен Михайлович, освобожденно вздохнув, стал располагаться в чудесном

двухкомнатном номере, окнами, конечно, на чистое море. Внизу пустынные

вылизанные улочки Третьего Казенного Участка шли к пляжу. Ветер сгибал

верхушки пирамидальных можжевеловых кустов, тянущихся вдоль зеркальных

витрин. Изредка проезжал автомобиль или проходил какой-нибудь молодой парень

в ярком анораке из пластика. Марлен Михайлович испытал вдруг чувство уюта,

спокойствия, полную оторванность от проклятых проблем и нелепых инструкций.

Проживу здесь три дня в полном одиночестве, не буду никому звонить, ни с кем

встречаться, ну, а отчет составлю за милую душу -- что нам даст этот отчет,

не отдалит катастрофы ни на миг и ни на миг ее не приблизит. Просижу три дня

у телевизора, буду переходить с канала на канал за Ти-Ви-Мигом, следить за

перипетиями избирательной кампании. Гулять, читать газеты, смотреть

телевизор... На три дня выйду из игры и постараюсь определиться, куда идти

мне, с кем и за что. В конце командировки из какого-нибудь бара позвоню в

Москву и скажу Вере, чтобы она позвонила мне от своей сестры. Быть может, не

засекут. Вера все поймет, попрошу ее выйти на "Видное лицо" и еще раз

попытаться удержать их от катастрофических решений.

Он включил телевизор. На одном канале шла французская многосерийная

чепуха, на другом играл американский джаз, на третьем бушевал советский

хоккейный чемпионат... Ти-Ви-Миг он обнаружил на шестом канале. Пулеметная

дробь комментатора сразу же прогнала из этого сумеречного дня сонное

спокойствие и отрешенность. Камерамены показывали из Евпатории

сногсшибательное событие -- слет "Волчьей Сотни", на котором ультраправая

организация объявляла о своем присоединении к Союзу Общей Судьбы. Какой-то

дряхлый полковник (вероятно, один из последних кавалеристов Шкуро) с

восторгом рассказывал молодежи о своей туристской поездке в Москву и об

огромном впечатлении, которое произвел на него военный парад на Красной

площади. Ни слова о коммунизме -- Россия, мощь, границы империи, флаг на

всех широтах мира, XXI век -- век русских! В президиуме собрания Марлен

Михайлович вдруг увидел профессора Фофанова, одного из "одноклассников". Еще

неделю назад его, либерала, "любителя краснопузых", в таком собрании

размазали бы по стене, теперь, за неделю до выборов, он был почетный гость и

"волчесотенцы" ждали его слова.

Зазвонил телефон, Марлен Михайлович передернулся. Кто может мне

звонить? Кто знает, что я в "Литейном Сплендид"? Оказалось, знают те, кому

полагается знать. Звонил из Феодосии Вильям Иванович Коккинаки. Под таким

именем пребывал на Острове полковник Сергеев. Вальяжный профессор-археолог

прибыл в Феодосию с личными научными целями из Калифорнии. Мягким картавым

говорком археолог на правах старого друга и знатока Крыма приглашал Марлена

Михайловича посетить его в Феодосии. В том случае, если вас одолеют дела или

визитеры, дорогой мой, милости прошу -- я снял дивный особнячок у

моря, мы сможем, как в старые времена, поспорить о третьем слое кургана

Тепсень или о происхождении древних водоемов на склонах Легинера. Позвольте,

какие визитеры, я никого не жду, возразил Марлен Михайлович, ни с кем не

намерен... Да-да, конечно, я и сам люблю уединение, зачастил господин

Коккинаки, сочувствую вам от всей души. Вот только вчера избавился от одного

нумизмата, некий Игнатьев-Игнатьев, личность любопытная, но полный дилетант.

Советую вам таких любителей адресовать к своему -- ха-ха -- шоферу или даже

прямо ко мне. Ну, а уж если полезут какие-нибудь древние египтяне, то тогда

просто звоните мне, дорогой мой, вот -- запишите телефон.

Соображая некоторое время, что могла бы означать вся эта абракадабра,

Марлен Михайлович некоторое время невидящими глазами смотрел на экран

Ти-Ви-Мига, пока де него вдруг не дошло, что на экране фигурирует очередное

сногсшибательное событие. Пресс-конференция в Бахчисарае. Советник по печати

ханского двора делает заявление журналистам. Его высочество исламский

руководитель татарского народа Крыма призывает своих подданных голосовать за

Союз Общей Судьбы и выражает уверенность, что в составе великого Советского

Союза Крым сможет внести более солидную лепту в движение неприсоединения,

укрепить антиимпериалистический фронт своих братьев по вере.

Вдруг снова зазвонил телефон. На этот раз портье. Любезнейшим тоном на

чистом русском интересовался, не желает ли господин получить ужин в номер.

На экране телевизора появился Андрей. Он выпрыгнул из вертолета на базе

ВВС в Каче. За ним по пятам следовала его новая женщина -- Кристина Паролей,

в кожаной куртке и джинсах, весьма привлекательная особа, но до нашей Таньки

ей далеко, дурак Андрей, во всем дурак. Их встречал Чернок и сотни три

восторженных молодых летчиков.

Ужин? Да-да, пожалуйста. Что-нибудь полегче, что-нибудь простенькое.

Да, и вот еще... вот еще что... будьте любезны... бутылку скоча, да-да...

Что? Вот именно целую бутылку. "Вlack-Whitе" вполне устроит...

Лучников поднялся на трибуну, поднял руки, призывая к тишине.

-- Летчики, -- сказал он. -- Каравеллы испанцев отправлялись в

Атлантику, не зная, что им принесет каждая следующая миля, шли во мрак и

туман. Они обрели Америку, но ведь ее могло бы и не быть на месте, мрак и

туман поглотили бы их. Таков удел человека -- идти к новым берегам. Обретем

ли мы Россию, нашу судьбу и мечту? Летчики, отправляясь в этот путь, я хочу

вам сказать, что наш мрак и туман гораздо чернее и пространнее, чем тот, что

лежал перед испанцами.

Вскочил какой-то чудесный юноша с лейтенантскими значками в петлицах,

махнул пилоткой, прокричал:

-- Мы летаем в любую погоду, Андрей!

Аудитория восторженно взревела. Полковник Чернок закурил сигариллос.

Андрей грустновато улыбался. Миссис Паролей (кажется, есть такая травка в

бульон) демонстрировала одну лишь безграничную преданность своему владыке.

Экая хитроумная бестия, вдруг с отчетливой злобой подумал Кузенков о

Лучникове. Агитация от обратного! Пугает людей "мраком и туманом", а

достигает желаемого восторга, отваги. Что происходит с этими людьми? Вновь и

вновь Солженицын увещевает их с телеэкранов -- остановитесь, одумайтесь! Все

его с благоговением слушают, а потом приходят к сногсшибательному выводу:

только великая земля могла взрастить столь могучую личность, только великий

Советский Союз! Может быть, на такой степени процветания у человека всегда

возникает эдакий вывих в сторону бессмысленных вдохновений? Как умудрился

Лучников так глубоко проникнуть в психологию островитян? Может быть, и

впрямь в КГБ его этому научили? Кузенков, однако, достоверно знал, что

верхушка Комитета вовсе не стремится к захвату Крыма: ведь пропадает такое

чудное рабочее поле. Нет, просто Андрей сам -- один из островитян, один из

"лучших".

Ти-Ви-Миг, по своему обыкновению, зафиксировал физиономию Лучникова.

Странное сочетание: хищноватая улыбка и грустный, если не тоскливый, взгляд.

-- Подонок! -- Кузенков поднес кулак к физиономии бывшего друга.

Подонок во всем: и родных своих забыл, и любимую выбросил, и даже такая

мелочь -- не удосужился за все эти месяцы старого друга найти. Все поглотила

садомазохистская идея, снобизм, доведенный до абсурда.

-- Совершенно с вами согласен, Марлен Михайлович, -- прозвучал

поблизости несколько проржавленный голосишко.

Кузенков отскочил от телевизора. В номер въезжала колясочка с его

"скромным ужином" -- целый набор подносов и подносиков, прикрытых

серебряными крышками, плюс бутылка виски. Колясочку толкал слуга, средних

лет костлявый субъект с улыбочкой, обнажающей анемичные десны, седоватые

крылья волос падали на глаза.

-- Вы нашли точное слово, -- сказал слуга. -- Андрей Лучников --

нравственный подонок. Я его знаю с детских лет, мы вместе учились в

Симферопольской Гимназии Имени Царя-Освободителя.

Кузенков молча смотрел на слугу и уже понимал, что это вовсе не слуга,

что он, может быть, зря отослал Лопатова, что его здесь ждали, что нужно

немедленно звонить г-ну Коккинаки, если это уже не поздно.

Фальшивый слуга склонил голову и слегка подщелкнул каблуками.

-- Разрешите представиться. Юрий Игнатьев-Игнатьев, -- сказал он. --

Простите великодушно, но это была единственная возможность предстать перед

вами, а в этом у меня есть крайняя нужда.

Подкинув фалды, как в XIX веке, Игнатьев-Игнатьев присел на кресло, но

кресло было современным, "утопляющим", нагловатое, нарочито старомодное

движение не соответствовало дизайну. Он как-то нелепо провалился и, чтобы

соответствовать этому креслу, дерзко закинул ногу на ногу. Смещение времен и

стилей оказалось столь дурацким, что Марлен Михайлович, несмотря на

напряжение, усмехнулся.

-- Игнатьев-Игнатьев? -- сказал он ледяным тоном. -- "Волчесотенец"?

Знаю о вас немало.

-- В прошлом, любезнейший Марлен Михайлович, -- сказал

Игнатьев-Игнатьев, подчищая себе ногти как бы небрежно, стильно и вновь

фальшиво. -- "Волчья Сотня" вычистила меня из своих рядов, и я горд, что это

произошло за несколько дней до того, как они продались СОСу. Теперь я член

партии "коммунисты-нефтяники"...

-- Браво, браво, -- сказал Марлен Михайлович. -- Из "ВС" в "КН".

Поздравляю. Однако не могли бы вы оставить меня одного? Я не вполне...

-- Более того, я вошел в ЦК этой партии и сейчас хотел бы говорить с

вами не как частное лицо, но как член ЦК... -- Игнатьев-Игнатьев

вопросительно протянул руку к бутылке.

-- Не трогайте виски, -- с неожиданной для себя грубостью сказал

Кузенков.

Изображение Лучникова уже исчезло с экрана. Теперь Ти-Ви-Миг,

захлебываясь, повествовал о драме, разыгравшейся в ялтинском "Мажестике":

Лючия Кларк нашла в постели продюсера Джека Хэлоуэя местную аристократку

Нессельроде! В то время как... и так далее, и тому подобное. Среди

интервьюируемых персон мелькнул на минуту и недавний эмигрант кинорежиссер

Виталий Гангут. Он категорически отмежевывался от постельной истории,

заявляя, что на Лючию Кларк он "кладет" (неясное место, господа, позднее

постараемся уточнить), а Лидочку Нессельроде "видал в гробу" (последуют

разъяснения, милостидари), из всей остальной "шараги" знать никого не

желает, а Осьминога ценит как сильно "секущего" в кино продюсера. Без

всякого сомнения, интервьюируемый был слегка или основательно навеселе. Ему

был задан вопрос: кстати, правда ли, что вы совместно с Хэлоуэем вынашиваете

планы сверхмощного блокбастера? Гангут хитро заулыбался, погрозил пальцем, и

в таком виде был зафиксирован.

-- Кажется, вы знаете и этого негодяя, товарищ Кузенков? -- спросил

Игнатьев-Игнатьев, кивая на экран.

-- Я вам не товарищ, -- рявкнул Марлен Михайлович, налил себе полный

стакан виски, а бутылку недвусмысленно переставил подальше от непрошеного

гостя.

-- Что касается меня, то я знаю его прекрасно, -- усмехнулся

Игнатьев-Игнатьев, ничуть не смущаясь. -- Витя Гангут -- нравственный урод и

алкоголик. Дружок нашего героя. Видимо, предательство Родины у этих господ в

крови.

После стакана виски все вспыхнуло ярким светом и юмором.

-- Не позволить ли вам выйти вон, милостидарь, радетель Родины? --

сказал Кузенков Игнатьеву-Игнатьеву и резко показал ему на дверь. В жесте

было что-то ленинское.

Зашевелилось лицо Гангута на телеэкране. В ответ на вопрос о СОСе он

сморщился, будто прихлопнул на шее комара, и пробормотал:

-- Презираю...

Замелькало что-то зарубежное. Ти-Ви-Миг шуровал с одинаковым успехом по

всему миру. Нефть, развратные морды шейхов и революционных лидеров,

террористы, плейбои, ученые, спортсмены, модели и маргаритки.

-- Да, я радетель Родины своей, -- надуваясь спесью, заговорил

Игнатьев-Игнатьев и снова потянулся к бутылке, но Марлен Михайлович вновь ее

переставил подальше, -- ради борьбы с врагами ея, со сволочью вроде

Лучникова, готов соединиться даже с "коммунистами-нефтяниками", с самим

дьяволом...

-- Под Родиной вы что подразумеваете? -- спросил Марлен Михаилович.

Глаза Игнатьева-Игнатьева радостно сверкнули -- ага, не выгоняют!

Все-таки начинается же диалог же!

-- Мое понятие Родины прежде всего отличается от лучниковского, --

быстро, едва не захлебываясь, проговорил он.

-- Только-то и всего. -- Марлен Михайлович изобразил разочарование. --

Скучновато, господин Игнатьев-Игнатьев. У вас как будто и не Родина, а

только лишь Лучников на уме. Задвинулись вы на этой персоне.

Голова Игнатьева-Игнатьева упала, и Марлен Михайлович услышал глухое

отчаянное ворчанье.

-- Налейте мне скоча, -- наконец различил он слова.

-- Не налью. Я вас не приглашал. Вы меня не интересуете.

Игнатьев-Игнатьев взял себя в руки, откинул назад волосы, встал и

прогулялся по ковру.

-- Напрасно пренебрегаете, Марлен Михайлович, -- сказал он. -- Сейчас я

представляю те немногие силы на Острове, которые противостоят эпидемии СОСа.

Запад, как всегда, расписывается в банкротстве. Мы выходим на Белград, мы

ищем пути в Пекин. Мы, семь левых партий, единственные, кто может хоть

что-то сделать против СОСа...

-- И во мне вы ищете союзника? -- усмехнулся Марлен Михайлович. -- В

советском дипломате вы ищете союзника? Любопытно.

-- Да, вы наш потенциальный союзник, -- сказал Игнатьев-Игнатьев. -- У

нас есть сведения, что в СССР могущественные круги не хотят воссоединения, и

вы из этих кругов.

-- Кто это вам сказал, господин "коммунист-нефтяник"? -- Марлен

Михайлович со стаканом виски в левой руке приблизился и ухватил

Игнатьева-Игнатьева за плечо. Плечо оказалось на удивление слабым и

податливым. -- Отвечайте! Откуда этот вздор?

Игнатьев-Игнатьев молчал, бессильно моталась его голова.

-- Это я ему сказал, -- прозвучал вальяжный голос, и Марлен Михайлович

увидел на пороге располагающего к себе господина с бородой Радамеса, в

котором без труда узнал полковника ОСВАГа Вадима Востокова.

Изящно поклонившись, полковник прошел в комнату и поставил на стол