Б. М. Носик русский XX век на кладбище под Парижем
| Вид материала | Документы |
- На Пискаревском мемориальном кладбище, Серафимовском кладбище, пл. Победы, Смоленском, 75kb.
- Русский язык 11-б класс, 9.64kb.
- Контрольная работа по дисциплине «Литература», 210.87kb.
- Антон Павлович Чехов русский писатель, прозаик, драматург. Родился 17(29) января 1860, 140.8kb.
- Начинал как автор фельетонов и коротких юмористических рассказов (псевдоним Антоша, 279.92kb.
- Консервативный характер политической культуры царской России, экономические противоречия, 230.2kb.
- Xvii век открывается Смутой в Московском государстве. Сизбранием новой династии Смутное, 177.44kb.
- Борис башилов “златой век” екатерины II масонство в царствование екатерины, 1271.95kb.
- Задание по русскому языку и литературе для обучающихся 12 класса за 1 полугодие. Русский, 20.15kb.
- Сказка для взрослых в пяти частях, 212.14kb.
Федор Тимофеевич Пьянов был с начала 20-х годов одним из руководителей Русского Студенческого Христианского Движения, сперва в Германии (1923—1927), а потом и во Франции (1927—1935). К середине 30-х годов он стал помощником матери Марии и секретарем ее «Православного дела». Вместе с нею он часто подбирал по городу бездомных русских бродяг, чтобы дать им приют в общежитии на рю Лурмель. Он был однорукий, и его в шутку называли «правой рукой матери Марии». Он и впрямь был незаменимый человек во всех хозяйственных хлопотах приюта. С приходом немцев в Париж Ф. Т. Пьянов был заключен в лагерь Компьень, где 20 сентября 1941 года стал крестным отцом известного деятеля эмиграции Ильи Фондаминского, которого тайно крестил священник Константин Замбржицкий. Когда Ф. Т. Пьянов вышел из лагеря, общежитие на рю Лурмель было переполнено беженцами: мать Мария прятала их от нацистов. Здесь прятались евреи, которых нужно было спасать от смертельной опасности, а также дети, родители которых были схвачены нацистами и французской полицией во время облав, участники Сопротивления. Евреям отец Димитрий Клепинин выдавал свидетельства о крещении, а затем им помогали переправиться в «свободную» зону. В ночь с 15 на 16 июля 1942 года французской полицией было арестовано 12 884 еврея, из которых 6 900 (в том числе больше четырех тысяч детей, схваченных по личной инициативе будущего закадычного друга президента-социалиста Ф. Миттерана — Р. Буске) были загнаны на зимний велодром на бульваре Гренель. Узнав об этом, мать Мария и Ф. Т. Пьянов отправились на велодром. Им удалось туда проникнуть: они утешали детей, подбадривали взрослых, распределяли провизию. Рассказывают, что в последующие дни с помощью парижских мусорщиков матери Марии удалось вывезти с велодрома в мусорных ящиках и спасти четверых детей...
8 февраля 1943 года гестапо нагрянуло на рю Лурмель и арестовало сына матери Марии Юру Скобцова и отца Димитрия. Юра был взят в заложники, но его не освободили ни 10-го, когда в гестапо явилась мать Мария, ни 16-го, когда туда явился Ф. Т. Пьянов, который был сразу арестован. Из тюрьмы по дороге в лагерь Компьень Ф. Т. Пьянова, отца Димитрия, Юру и других заключенных завезли в контору гестаповцев на рю де Соссэ. Вот как вспоминает об этом Ф. Т. Пьянов: «Нас собрали около 400 человек во дворе. Из окон высовывались накрашенные стенографистки, немки, француженки, русские: отец Димитрий, в порванной рясе, стал предметом насмешек, один эсесовец начал толкать и бить отца Димитрия, называя его «Иуда». Юра Скобцов, стоявший рядом, начал плакать. Отец Димитрий, утешая его, стал говорить, что Христос претерпел большие издевательства.
Если отец Димитрий принимал личные оскорбления смиренно, то оскорбления по отношению к другим, напротив, переживал «мyчительно, даже до физической боли».
25 января 1944 года перед рассветом, в 4 часа утра, Ф. Т. Пьянов, которого перед этим перевезли в лагерь Бухенвальд, смог в последний раз проститься с Юрой и отцом Димитрием. Вот как он вспоминает об этом: «Утро было холодное, был мороз... была пронизывающая мгла, лагерь весь освещен сильными прожекторами. У решетки по другую сторону стояли отец Димитрий и Юра, в полосатых халатах, таких же куртках и панталонах, в парусиновых ботинках на деревянной подошве, на стриженых головах под нуль — легкие береты... Отец Димитрий был обрит. Они оба были здоровы. Наскоро сообщили, что едут с транспортом в Дору, за сорок километров от Бухенвальда. При прощании оба просили меня их благословить, что я сделал, и в свою очередь я их попросил меня благословить. Они скрылись в холодной мгле».
Больше они не увиделись. И юный сын матери Марии, и молодой священник отец Димитрий, и сама мать Мария погибли в лагерях. Однорукого Ф. Т. Пьянова не гоняли на общие работы, и он уцелел. Освободившись в 1945 году из лагеря, он так написал об отце Димитрии Клепинине: «Я знал Диму Клепинина, а впоследствии отца Димитрия, в течение 23 лет, а узнал и понял его по-настоящему только за год до его смерти. Мы провели вместе около года в лагере Компьень. Без преувеличения скажу, что год, проведенный с ним, для меня был милостью Божией: и я не жалею этого года.
Основные, последние вопросы жизни человек решает сам, лично, и только Бог может в этом ему помочь. Но из опыта с отцом Димитрием я могу спокойно утверждать, что Бог может говорить и через человека. При помощи отца Димитрия я получил ответы, а может быть, просто сам его образ дал мне эти ответы на многие мучительные вопросы жизни... Сейчас, на свободе, я часто скорблю о постепенной утрате того, что Бог мне дал получить от отца Димитрия».
Пятницкий Николай Владимирович, полковник, 1890—1962
В конце 1918 года полковник Пятницкий был начальником штаба 34-й дивизии в Добровольческой армии. Позднее он был офицером для поручений в Кавказской армии...
В эмиграции, в Париже, он стал одним из помощников генерала Н. Н. Головина на Высших военно-научных курсах, а позднее помощником генерала А. В. Туркула при создании Российского национального союза участников войны и редактором газеты «Сигнал».
В конце Второй мировой войны полковник Н. В. Пятницкий участвовал в формировании Русской освободительной армии генерала Власова. После войны он жил в Париже. Кончил жизнь самоубийством.
Разамат (ур. ТерНисьен — TeRNisien, Gabrielle),
8.08.1892—10.03.1971
Актриса и танцовщица Габриэль Эводовна Тернизьен (Тернисьен) была, по сообщению петербургского литературоведа А. Арьева, первой женой поэта Георгия Иванова и матерью его дочери Елены. В 1921 году Георгий Иванов разошелся с Г. Тернизьен и женился на Ирине Владимировне Одоевцевой (урожденной Ираиде Густавовне Гейнике). Г. Тернизьен также вышла замуж и в новом браке взяла фамилию мужа — Разамат.
В мемуарах Ирины Одоевцевой можно найти несколько маловыразительных, однако (что редко встречается в мемуарах) довольно беззлобных (вот уж Н. Берберова задала бы своей сопернице или предшественнице!) строк о француженке Габриэль: «Георгий Иванов женился не то в 1915, не то в 1916 году, женился зря, по глупости, на милой французской девушке-далькрозистке, соученице Тани Адамович. Инициатором этого брака был Георгий Адамович, построивший нелепый план: его сестра Таня была подругой Гумилева, и он решил, что если Георгий Иванов женится на Габриэль, то Гумилев разведется с Ахматовой и женится на Тане. Непонятно, как ему могла прийти в голову такая глупость, но как бы там ни было, он сумел уговорить Георгия Иванова. Он имел на него большое влияние и убедил, что женитьба придаст ему солидность, которой ему не хватало. Георгий Иванов женился, и у него родилась дочь.
Конечно, он вскоре понял все безумие своего поступка и облегченно вздохнул, когда Габриэль с отцом и маленькой дочерью уехала во Францию. Перед отъездом, чтобы восстановить свое французское гражданство, ей пришлось разводиться с Георгием Ивановым. Так, без драм и скандалов, кончился этот неправдоподобный брак...» (сообщений о том, помогал ли Г. Иванов в Париже малолетней дочери, в великосветских мемуарах Одоевцевой нет).
Понятно, что из этого рассказа можно больше понять об Адамовиче, Гумилеве, Иванове и самой Одоевцевой, чем о милой танцовщице Габриэль. Я обзвонил всех парижских Тернизьенов (половина из них живут в моем квартале), чтобы узнать что-нибудь о дочери поэта. «О, все это было так давно...» — говорили они удивленно. Я не стал напоминать им, что на кладбище нет часов, памятуя, что французы не терпят даже самых невинных упоминаний о смерти...
Расловлев Михаил Сергеевич, поэт, писатель, кавалер ордена Св. Георгия Победоносца, 1892—1987
Михаил Сергеевич Расловлев, получив военное образование, участвовал в Первой мировой войне, был награжден Георгиевским крестом, а в годы парижской эмиграции долгое время служил во французском генштабе. В то же время он занимался пропагандой русской словесности и выпустил четырехтомную хрестоматию русской литературы (ХVIII—ХХ вв.). Он и сам писал стихи. В 1976 году в Монреале вышел сборник его стихотворений на духовные темы — «К ногам Творца».
Расловлев Николай Михайлович, лейтенант французской армии, павший в бою 29.11.1944. Mort pour la France. De la part de ses fils Serge et Oleg
Сын М. С. Расловлева Николай Расловлев поступил добровольцем во французскую армию в 1935 году службу он проходил в 9-м драгунском полку, затем был переведен в Марокко, а в начале войны обучался в кавалерийской школе в Тарбе, в Верхних Пиренеях. Узнав о высадке союзников в Северной Африке, он вступил в отряд Сопротивления. Приказ командования о его награждении (от 6.11.44) гласит: «Офицер большой храбрости и самообладания. Во время подпольной борьбы вызвался на крайне опасную операцию по освобождению офицера из немецкой тюрьмы в Тарбе. Исключительная храбрость Расловлева способствовала успеху операции. Расловлев награждается Военным Крестом с серебряной звездой, равно как и медалью Сопротивления».
Николай Расловлев погиб в ноябре 1944 года при освобождении города Друмон. 5 января 1945 года генерал де Вернежюль писал его отцу М. С. Расловлеву: «Ваш сын явился ко мне с ходатайством о возвращении в мою дивизию. Я дал согласие, и он должен был отправиться к месту новой службы, когда стало известно, что его нынешний отряд выходит на передовую позицию для наступления. Он не захотел покинуть товарищей в такой час, и хотя обязан был отправиться к месту нового назначения, остался со своими людьми и был убит. Какой пример храбрости и выполнения долга преподал он. Это, впрочем, не удивило ни его начальников, ни подчиненных. Я имел удовольствие иметь Вашего сына под командованием еще в своем полку в Марокко. Я искренне привязался к нему, видя его прямоту, энергию, сознание долга. Потому-то я и сказал ему, что буду счастлив снова видеть его у себя, когда он явился ко мне в октябре 1944 года, но Господь судил иначе...»
В июле 1945 года, будучи уже командиром Бронетанковой армии, генерал Вернежюль снова писал М. С. Расловлеву о его сыне: «Перелистывая «Жypнaль Офисьель» я увидел прекрасный, волнующий приказ по армии, касающийся Вашего сына. Высылаю Вам его копию на случай, если он Вам еще неизвестен. Вы можете гордиться Вашим сыном. Он погиб как рыцарь. Его кровь пролилась не напрасно, ибо он стал одним из творцов победы».
В приказе, который упоминает генерал, было сказано: «Выдающийся офицер, исключительной храбрости и выдержки. Как офицер связи участвовал с 11 по 29 ноября в операциях в районах Тилло и Бусанг. Погиб смертью храбрых 29 ноября 1944 г. Награждается Военным крестом».
Пересылая этот приказ семье покойного, непосредственный начальник лейтенанта Расловлева полковник Помье писал: «Лейтенант Расловлев, который пользовался высоким моим уважением, был ценим товарищами и любим подчиненными. Его пример и память о нем живы среди нас».
Приказом от 29 декабря 1947 года лейтенант Расловлев был награжден высшим орденом Франции — орденом Почетного легиона. Изображение трех орденов выбито на его надгробной плите, установленной его осиротевшими сыновьями Сергеем и Олегом, после того как прах отца был перенесен с военного кладбища близ города Друмон на русское кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.
Бар. Рауш фон Траубенберг (ур. Евреинова) Нина Алексеевна, 1892—1935
Одна из сестер будущего министра Крымского правительства кадета В. Д. Набокова (отца известного писателя В. В. Набокова-Сирина) вышла замуж за барона Рауша фон Траубенберга, состоявшего в родстве с похороненной здесь баронессой Ниной Алексеевной (а позднее, разойдясь с бароном, — за адмирала Коломейцева). Ее сын Юрик (Георгий) Рауш фон Траубенберг был кузеном и лучшим другом будущего писателя Володи (Лоди) Набокова в годы их детства, отрочества и юности. С началом гражданской войны Юрик записался в Белую армию, и Лоди собирался последовать его примеру. Думается, яркое писательское воображение помешало ему это сделать, и оно его не обмануло: во время лихой кавалерийской атаки юному герою Юрику Раушу фон Траубенбергу пулеметной очередью срезало полчерепа...
В пору своего первого парижского визита Владимир Набоков (живший постоянно в Берлине) остановился у одного из Раушей на бульваре Мюрат и ночевал в хозяйской гостиной, где ему пришлось разместиться с еще одним из гостей (о былой роскоши дворцов, вилл и дорогих гостиниц в ту эмигрантскую пору речи быть не могло)...
Раффалович (Raffalovitch; урожд. княжна Чолокаева) Melita, 1896—1986
Грузинская княжна Мелита Тазиевна Чолокаева одно время вместе с княгиней Мери Эристовой была манекенщицей у Шанель. Ее дочь, светскую красавицу и манекенщицу знаменитых домов моды Лидию Константиновну Зеленскую (в замужестве Ротванд — ее свекровью была прославленная манекенщица Нюся Ротванд-Муньез), часто снимали в середине 30-х годов для журнала «Вог» лучшие фотографы моды.
Резников Даниил, 1904—1970
В 1926 году читатели журнала «Звено», который издавал в Париже М. М. Винавер, во время конкурсного опроса большинство голосов отдали стихотворению поэта Даниила Резникова «О любви», которому и была присуждена скромная (в 200 франков) Первая премия журнала (что вызвало резкие возражения поэта и критика В. Ходасевича, выступившего против такого выбора в газете Керенского «Дни»). Любопытно, что по результатам опроса в следующем году на первое место вышел рассказ таинственного Темирязева (под этим псевдонимом скрылся художник Юрий Анненков).
Ремизов Алексей Михайлович, 1877—1957
Ремизова-Довгелло Серафима Павловна, ум. в 1943
Алексей Михайлович Ремизов был очень странный человек и странный, необычный писатель, оказавший большое влияние и на писателей, и на художников, его знавших. Человек и писатель он был настолько странный, что далеко не все принимали его (и до сих пор принимают) всерьез, а притом писатель он был знаменитый и написано о нем очень много.
Родился Алексей Ремизов в Москве, в купеческой семье, в старорусском и старомосковском окружении, так сказать, «в самом сердце московской русскости», овеянной мифами, родовыми преданиями, стихией народного слова. Учиться он начинал на физико-математическом факультете Московского университета, но через два года, в 1897 году, был арестован за участие в студенческих беспорядках и целых шесть лет провел в тюрьмах и в ссылке. В 1902 году в Усть-Сысольске он встретил ссыльную Серафиму Павловну Довгелло, и больше уж они не расставались. В последней своей, вологодской, ссылке, где были с ним и Луначарский, и Бердяев, и Савинков, и Щеголев, решает Ремизов отойти от политики. В 1902 году он начинает печататься, а к 1905 году становится известным писателем. Писал он много и до 1921 года успел издать 37 книг. В произведениях его отмечают многочисленные приемы отстранения от реального мира и различные способы его преодоления — и сны, и духовно-религиозную фантастику, и стилизацию плачей и проповеди. Везде Ремизов ищет русское слово — оно для него «потерянный бриллиант».
В 1921 году (после краткосрочного, но вполне многозначительного ареста органами ЧК) А. М. Ремизов и его супруга покинули Петербург, а к 1923 году осели в Париже. Ремизов пишет здесь свою «Взвихренную Русь», в которой — привычная его тема богооставленности России и те же, что и в прежних его книгах, поиски высших заступников, а также неуемные поиски новых способов художественного выражения.
Странную парижскую квартиру этого странного писателя посещает множество людей (после чего все пишут о нем очерки, все рисуют его портреты). Книги его издают по-русски и по-французски: в эмиграции он издал до 1957 года по-русски от 45 до 50 книг.
В мемуарах В. Яновского есть такой «сводный» портрет Ремизова: «Все воспоминания о Ремизове начинаются с описания горбатого гнома, закутанного в женский платок или кацавейку, с тихим внятным голосом и острым умным взглядом... Передвигалось это существо, быть может, на четвереньках по квартире, увешанной самодельными монстрами и романтическими чучелами. Именно нечто подобное мне отворило дверь...»
Ремизов создал у себя дома «Обезьянью палату» и выдавал ее членам грамоты, написанные его поразительным почерком: он был великий каллиграф, и художество его ценил сам Пикассо. И если тот же Яновский относился ко всей этой игре в странность с подозрительностью, то Борис Филиппов, например, как и многие другие, считал, что это лишь своеобразный «уход от жизни»: «Как и его вечные претворения сновидений, как и его «Обезьянья Великая и Вольная Палата», cancelarius’ом которой назначил себя ее творец, объявивший в манифесте «самодержавного повелителя лесов и всея природы Асыки Первого» «всем хвостатым и бесхвостым, в шерсти и плешивым приверженцам нашим, что здесь, в лесах и пустынях, нет места гнусному человеческому лицемерию, что здесь вес и мера настоящие и их нельзя подделать и ложь всегда будет ложью, а лицемерие всегда будет лицемерием, чем бы оно ни прикрывалось»... такой же уход от реальности, как развешенные на бечевках по всей квартире полуабстрактные чертики и всяческая нежить, а то и просто какие-то хвостики...»
Кроме ухода от жизни Б. Филиппов видит тут и более глубокий смысл: «...мифотворчество Ремизова, если в грубо-биографическом, в психо-биологическом плане и было отчасти защитной реакцией, уходом от убийственной действительности, то в плане духовном, творческом — было скорее постижением идеи, сути происходящего». Б. Филиппов предлагает от внешнего облика Ремизова и его странностей углубиться в грусть, безысходность и трагизм его творчества: «Меня всегда поражало: говоря о Ремизове, подчеркивают его скомороший сказ, его юродство, хвостики чертят и всяческой нежити, развешанные в его порядком беспорядочной квартире. Вспоминают известную хитрецу, просвечивающую во всем его облике. И как-то редко-редко видят глубочайшую трагичность его жизни и творчества: не уныние, а безысходную печаль, прорывающуюся в самых беззаботных, на первый взгляд, его произведениях, часто автобиографических».
Филиппова удивляет, что люди не прощают «оригинальность неповторимо-одинокой личности». Наблюдение правильное: люди не прощали эту продуманную оригинальность и, как и сам Филиппов, подозревали «известную хитрецу». Но теперь все это в прошлом, все простили мастеру, даже хитрецу... Остались на полках эти странные книги, в которых иногда находишь и блестящие выдумки, и алмазы слов, и то, что Филиппов называет «ярчайшей хроникой»: скажем, описание эмигрантского бегства несметных толп, гонимых страхом, из страшной «взвихренной Руси»...
Репьев Михаил Иванович, генерал-лейтенант, 1865—1937
Михаил Иванович Репьев окончил Симбирскую военную гимназию и военное училище, потом состоял правителем дел при инспекторе артиллерии великом князе Сергее Михайловиче. В 1914 году он командовал артиллерийской бригадой, награжден был Георгиевским крестом, а с конца 1917 года был командующим армейским корпусом. В сентябре 1918 года он прибыл в Добровольческую армию и после взятия Харькова стал генерал-лейтенантом, возглавлял оборону Новороссийска, вместе с генералом Кутеповым эвакуировался в Галлиполи и был там заместителем Кутепова. В Болгарии Репьев стал одним из основателей Общества галлиполийцев, которое обязано ему своим распространением. Во Франции он был избран также председателем Общества офицеров-артиллеристов и был помощником генерала Н. Н. Головина на Зарубежных высших военно-научных курсах, занятия которых проходили по вечерам в помещении Общества галлиполийцев (ул. Мадемуазель, 81). Похоронен М. И. Репьев на участке галлиполийцев, рядом с символическим надгробьем его бывшему командиру генералу Кутепову, похищенному ГПУ.
Римский-Корсаков Александр Евгеньевич, 12.08.1881—27.11.1970
Александр Евгеньевич был во время эвакуации в Германии представителем генерала Врангеля, и ему, по мнению историка М. Раева, пришлось довольствоваться второстепенной ролью.
Родионов Вадим Николаевич, 1890—1963
Вадим Николаевич Родионов родился в Петербурге, учился на юридическом факультете университета, служил в канцелярии Совета министров, писал стихи.
В эмиграции он был добровольцем русского Красного Креста, помогал больным, был человек очень добрый. Из писателей он дружил с И. Шмелевым и И. Буниным. После смерти В. Родионова сборник его стихов был издан в пользу фонда помощи одиноким русским больным.
Бар. Розен Константин Николаевич, Кавалергардского полка полковник, 21.04.1883—26.01.1956
Бароны Розены пришли в Россию через Богемию, Ливонию (там они известны были еще в ХIII веке) и Швецию, наследственный титул их был признан Священной империей и Швецией, а в 1855 году — российским императором Николаем I.
Кн. Романова (ур. Нестеровская) Антонина Рафаиловна, 26.03.1890—7.03.1950
Антонина Нестеровская, бывшая балерина и супруга великого князя Гавриила Константиновича Романова, родилась в Петербурге в обедневшей дворянской семье, окончила (вместе с сестрой) школу Императорского балета и стала весьма скромной артисткой кордебалета в Мариинском театре. На сцене она стояла, как правило, где-то в самом последнем ряду, у рисованного задника, как говорили, «у воды», и хотя ей довелось гастролировать в России и за границей, даже танцевать в кордебалете знаменитой дягилевской труппы, ничто, похоже, не сулило ей столь блистательной женской победы, как брак с князем императорской крови, двухметровым красавцем-полковником Гавриилом Константиновичем Романовым. Однако судьба судила иначе. Летом 1911 года, празднуя у себя на даче в Стрельне свой день рождения, пассия последнего русского императора, талантливая, пробивная и удачливая Матильда Кшесинская, устроила для гостей пародийный спектакль-капустник, в котором барон фон Готш смешно изображал саму Кшесинскую, а крошечная «Нина» (как ее звали все) Нестеровская — царственную Екатерину Гельцер. Нина была в этой роли и смешна и пикантна, и вот как вспоминала потом в эмиграции тот незабываемый праздник стареющая Кшесинская: «Катю Гельцер изображала Нина Нестеровская в вариациях из балета «Дон Кихот». Она весь день попивала коньяк и немного перехватила — «для храбрости», как она всех уверяла».
Публика в тот вечер у Кшесинской на даче была самая что ни на есть самая, пиршество продолжалось до утра, и князь Гавриил Константинович совершенно потерял голову от прелестной, полупьяной, маленькой пародистки-балерины Нестеровской. Начался роман, что, впрочем, еще никак не должно было вести к браку, вполне убедительно пишет историк моды и театра А. Васильев: «Молодая, прелестная Антонина не была ровней Гавриилу Константиновичу. О замужестве мечтать ей не приходилось — неодолимым препятствием было ее невысокое происхождение... Балерины считались подходящими партиями для любовных авантюр, но не для великосветских браков». Впрочем, князь, как оказалось, был настроен вполне серьезно, и растроганная пылом этой любви императрица даже хотела способствовать этому неравному браку, но тут князь оказался замешан в убийство Распутина, и все пошло прахом. Февральская революция раскрепостила князей, и в апреле 1917 года маленькая, курносенькая балерина вышла замуж за гиганта-князя. Ему повезло. В ходе революции именно ей удалось однажды спасти ему жизнь, а позднее живым вывезти во Францию. Здесь супруги одними из первых среди Романовых (подобно великой княгине Марии Павловне и Ирине Юсуповой) занялись искусством высокой моды и открыли на улице Виала дом моды «Бери», просуществовавший до 1936 года. И многочисленные мемуаристы, и романист В. Крымов описывают маленькую пикантную балерину Нестеровскую-Романовскую-Стрельнинскую (титул ею был получен уже в эмиграции) с неизменной иронией, что не мешает читателю испытывать к ней искреннюю симпатию. Одна из мемуаристок (разысканная все тем же А. Васильевым госпожа Н. 0ффенштадт) вспоминает, что «в пожилом возрасте Антонина Рафаиловна напоминала больше русскую простолюдинку, чем княгиню. Но как только она начинала говорить, сразу чувствовалась близость к великокняжеским кругам с их изысканными оборотами речи. Она была настоящая светская дама. Видимо, жизнь среди Романовых сделала ее такой. А как только она закрывала рот, то опять начинала походить на русскую бабу с косой вокруг головы. Она всегда приносила моим детям шоколадные конфеты, за это мы прозвали ee “шоколадная княгиня”».
Надеюсь, что постаревшие дети мемуаристки с благодарностью вспоминают простенькую балерину, без труда научившуюся говорить «по-романовски» и не приходившую к детям с пустыми руками... Впрочем, век ей, бедняжке-балерине, выпал не слишком долгий... Упокой, Боже, рабу твою...