Б. М. Носик русский XX век на кладбище под Парижем
| Вид материала | Документы |
- На Пискаревском мемориальном кладбище, Серафимовском кладбище, пл. Победы, Смоленском, 75kb.
- Русский язык 11-б класс, 9.64kb.
- Контрольная работа по дисциплине «Литература», 210.87kb.
- Антон Павлович Чехов русский писатель, прозаик, драматург. Родился 17(29) января 1860, 140.8kb.
- Начинал как автор фельетонов и коротких юмористических рассказов (псевдоним Антоша, 279.92kb.
- Консервативный характер политической культуры царской России, экономические противоречия, 230.2kb.
- Xvii век открывается Смутой в Московском государстве. Сизбранием новой династии Смутное, 177.44kb.
- Борис башилов “златой век” екатерины II масонство в царствование екатерины, 1271.95kb.
- Задание по русскому языку и литературе для обучающихся 12 класса за 1 полугодие. Русский, 20.15kb.
- Сказка для взрослых в пяти частях, 212.14kb.
В июне 1927 года на заседании варшавского чрезвычайного суда свидетельница Анна Коверда заявила:
«Об убийстве я узнала из газет. Оно было для меня неожиданностью. Борис был всегда впечатлительным, тихим и скромным. Он содержал семью, так как я болела и не имела работы. Он работал на всю семью...».
Речь тут идет о 19-летнем сыне Анны гимназисте Борисе Коверде, который предстал перед варшавским судом по следующему обвинению:
«7-го июня 1927 г., в Варшаве на главном вокзале, намереваясь лишить жизни посланника СССР в Польше Петра Войкова, выстрелил в него из револьвера шестикратно и шестикратно ранил его в область грудной клетки, по левой стороне, что вызвало внутреннее кровоизлияние в область легких и смерть Войкова...».
На вопрос председательствующего, признает ли он себя виновным, подсудимый ответил:
«Признаю, что убил Войкова, но виновным себя не признаю... Я убил Войкова за все то, что большевики совершили в России. Лично я его не знал».
Итак, еще один юный мститель, еще один террорист в безумном мире террора: нервный, впечатлительный юноша, который вынужден был работать на семью (иногда совмещая две низкооплачиваемые должности — корректора и разносчика в белорусской газете, всё за 150 злотых, потому что отец жил далеко и деньги присылал редко), который приходил в гимназию, не приготовив уроки, который читал много пылкой публицистики, множество газетных статей и роман генерала Краснова «От двуглавого орла к красному знамени», который в детстве мечтал быть Иваном Сусаниным, а в юности, измученный бесперспективностью нищенского существования, не сумев ни уехать в Прагу, ни вернуться в Россию, решил совершить подвиг... Последний взрыв в его душе произошел, по словам защитников и его собственному признанию, когда он прочел книгу М. Арцыбашева «Записки писателя». Там, в частности, говорится о таком же вот совершенном в одиночку убийстве советского делегата Воровского швейцарцем Конради в 1923 году. Дочитав книгу, неуравновешенный, пылкий юноша Коверда принял решение...
У защитника Мариана Недзельского была на процессе нелегкая задача — оправдывать преднамеренное убийство, нарушение заповеди Божией верующим, религиозным юношей. Как и другие свидетели, он напомнил о сценах большевистского террора, которые Борис Коверда видел в детстве, в России, о кровавом убийстве священника на замерзшей реке...
«Будьте хоть раз справедливы, скажите, — воскликнул адвокат, — являются ли эти две смерти (Воровского и Войкова — Б. Н.) действительно такими ужасными по сравнению с 1 700 000 жертв вашей Че-ка...» (адвокат сослался на тогдашние подсчеты Василия Маклакова, который к 1945 году сбился со счета и все убийства простил Сталину и Ленину скопом).
Адвокат говорил о том, что Коверда убивал в Варшаве Войкова не как посланника, а как деятеля Коминтерна, террористической организации, которая «разверзла адовы врата на востоке Европы», где забыты были все заповеди, все завоевания христианской этики, где появились новые пророки, для которых «убийство и месть являются заповедью будущего, которое следует строить на крови и развалинах»:
«Мы уничтожим девять десятых человечества ради того, чтобы одна десятая дожила до победы большевизма», — сказал первый пророк Ленин. «Единственной формой победы является уничтожение противника», — прибавил второй пророк Троцкий. Третий, Бухарин, заявил, что только казни и убийства образовывают сознание коммунистического человека. Дзержинский считал кровавый террор чрезвычаек признаком народного гнева, получившего систематическое оформление... Диктатор Украины Лацис цинически выдвигал новый принцип юстиции: «Не ищите доказательств того, что подсудимый словом или делом выступал против советской власти. Первым вопросом должно быть, к какому классу он принадлежит. Это должно решить вопрос о его судьбе. Нам нужно не наказание, а уничтожение...». «Долой любовь к ближнему! — сказал Луначарский. — Мы должны научиться ненависти. Мы ненавидим христиан, даже лучшие из них — наши враги. На знаменах пролетариата должны быть написаны лозунги ненависти и мести!»
Девятнадцатилетний Борис Коверда был приговорен к пожизненному заключению... Бедный мальчик. Бедная Анна Коверда.
Правое парижское издательство «Возрождение», напечатавшее перевод материалов варшавского процесса, видело в террористическом акте юного Коверды «залог возрождения» России... Тaк что если впечатлительный юноша и действовал один, на свой страх и риск, без сообщников, то «вдохновители» у него все же были: и авторы «Возрождения», и популярный в эмиграции генерал-прозаик Краснов, и красноречивый Михаил Арцыбашев, который свою пламенную (и, вероятно, вполне справедливую) статью «Показания по делу Конради» завершил все же вполне подстрекательски:
«И если у кого-нибудь из нас поднимется рука на одного из этих лицемеров, преступников, грабителей и убийц, да не осудит его суд совести человеческой!».
У бывшего властителя умов Арцыбашева рука не поднялась. Но призыв его был услышан... Как слово наше отзовется...
Козачевский Олег Александрович, доктор, 19.04.1926—26.06.1989
В 1932 году высокопресвященнейший владыка митрополит Евлогий посетил Аньерскую приходскую школу и сфотографировался на память вместе с детьми и воспитательницами. На этой фотографии из книжечки об Аньерском приходе — внизу в центре — шестилетний Олег Козачевский, будущий доктор, а слева — мама его, С. В. Козачевская, она во всех делах прихода активно участвовала — совсем еще молоденькая, красивая... Книжечку эту подарила мне бывшая аньерская прихожанка Е. И. Слезкина, которая ныне игуменья в русском монастыре в Бюси-ан-От, что в 30 километрах от моего дома, за лесом (в кои-то веки выбрался туда на Пасху)...
Гр. Коковцев Владимир Николаевич, статс-секретарь Е. И. В., член Государственного Совета, сенатор,
действительный тайный советник, 1853—1943
К этому перечню былых высочайших должностей столь близкого к императорскому трону государственного деятеля, как граф Коковцев, нам, пожалуй, и добавить нечего. Разве что уточнить, что с 1904 до 1914 года был он в России министром финансов, а с 1911 по 1914 год еще и председателем Совета министров.
В эмиграции, в Париже, граф Коковцев стал ближайшим советником митрополита Евлогия, и высокопреосвященнейший владыка так говорит об этом в своих воспоминаниях:
«За все эти годы гр. Коковцев был в Епархиальном Управлении (так же как и в Приходском Совете) моей главной опорой. Он живо и горячо относился ко всем вопросам, которые выдвигала епархиальная жизнь, а его государственная подготовка, широта горизонтов и дисциплина труда делали его незаменимым членом Епархиального Совета».
Прислушивались к мнению Коковцева и видные французские политики, так что графу Коковцеву удалось многое сделать для упорядочения правового статуса эмигрантов.
Трудолюбивый граф Коковцев успел издать в Париже (в 1933 году) и два тома своих воспоминаний «Из моего прошлого» — немногим больше тысячи страниц.
Граф умер в 1943 году и был похоронен в склепе под церковью.
В Париже, где в пору войны с оккупантами сотрудничало подавляющее большинство населения, счеты после освобождения сводили не с предателями, петенистами и карьеристами (ловко ставшими «резистантами последнего дня»), а главным образом с бедными женщинами, оставленными выживать при оккупантах. О. Борис Старк вспоминает, что дочка графа В. Коковцева «неосторожно себя афишировала с немецкими офицерами во время оккупации. Когда немцы были изгнаны, то первое время происходили некоторые эксцессы: тех, кто сотрудничал с немцами, арестовывали, женщин брили наголо и выставляли на публичный позор. Среди них оказалась и дочка графа В. Н. Коковцева. Ее обрили и выставили у окна мэрии в Нейи, где она жила. Впрочем, скоро был наведен порядок, и такие эксцессы были прекращены.»
Колар (урожд. Жирова) Ольга, 14.03.1933—5.09.1964
В 1938 году, после нескольких лет перерыва, Вера Николаевна Бунина снова начинает писать дневник, и в первой же августовской записи появляется новый персонаж — девочка, пятилетняя Оля Жирова, дочь новой знакомой Буниных, 35-летней Елены (Ляли) Жировой. Вера Николаевна и Иван Алексеевич Бунины, у которых не было детей, привязались к ребенку, нежно полюбили Олечку. Вот эта первая запись Веры Николаевны за 1938 год:
«Берет время и девочка. Интересно. Давно не возилась с детьми. Девочка не простая, уже чует в семье драму. «Вы мне надоели, напишу папе, чтобы он взял меня». Все «неприятности» из-за еды... Может час просидеть над тарелкой и не есть».
Жировы живут у Буниных на вилле, снятой в Босолей, потом на вилле в Грасе, живут в их тесной парижской квартирке. Вера Николаевна восторженно переписывает в свой дневник Олины письма из Парижа, а Иван Алексеевич, напротив, аккуратно вносит в свой дневник шутливые стихотворения, которые он сочинил для Олечки (переписывает то ли для будущих биографов, то ли из умиления собственной любовью к ребенку). Дни рождения Олечки для Буниных важное событие, новые хлопоты, как и Олина школа, ее отдых, ее здоровье... Почти без нареканий небогатые супруги Бунины содержат ребенка и мать-одиночку. Когда Бунины вернулись после войны в Париж, Ляля с Олечкой и Зуров жили уже в их квартире. Бунину пришлось тогда пожертвовать своим кабинетом... А девочка подросла, она отвыкла от Буниных, у нее трудный возраст, прежней близости нет, и все же... В 1951 году, хотя Бунин уже был тяжко болен и Вера Николаевна сидела неотступно у его постели, «все же окончание гимназии Олечкой (как сообщает Татьяна Муравьева-Логинова — Б. Н.) празднуется у Буниных: ...приглашен весь класс, граммофон гремит с 5 часов до 11 вечера: все пляшут до устали. Вход взрослым запрещен. А рядом Князь (домашнее прозвище Бунина — Б. Н.) старается заглушить душивший его кашель и терпеливо ждет конца веселья...». Впрочем, в письме Веры Николаевны это же событие описано без всякого надрыва: «Граммофон гремел с 5 ч. дня до 11 в. Все были счастливы и плясали до устали». И тут же несколько слов о любимой Олечке: «Олечка стала очень мила, с очаровательной улыбкой и красивым сочетанием тонов — лица, глаз, волос, зубов...» Еще через два года (в год смерти Бунина) Вера Николаевна сообщает той же Т. Логиновой: «Олечка перешла на следующий курс в Сорбонне. Сейчас продолжает изучать «steno» и упражняется на машинке. В декабре экзамен. Очень мила и умненькая...»
В тот же год в письме Андрею Седых Вера Николаевна рассказывает о похоронах мужа: «Со мной везли гроб самые близкие: моя племянница, наша Олечка, которая зовет И. А. «Ваней», ee мать..»
Олечка вышла замуж в 28-летнем возрасте. В день ее свадьбы ее 58-летняя мать, Елена Николаевна Жирова, умерла от разрыва сердца. Сама Оля пережила мать всего на три года и умерла в возрасте 31 года. Остались на память лишь нехитрые бунинские стихи (их множество):
С постели рано я вскочил:
Письмо от Оли получил!
Я не читал и не молчал,
А целый день скакал, кричал:
«Как наша Оля подросла!
Переросла она осла!..
...Потом, смотрите, как она
Ужасно сделалась умна!»
И еще, и еще, и еще...
Милая Олечка, я нездоров,
Так что теперь не пишу я стихов.
Кроме того ослабел я сейчас —
Очень уж голодно стало у нас...
Колчак Софья Федоровна, вдова адмирала,
Верховного правителя России, 1876—1956
Колчак Ростислав Александрович, сын адмирала, 1910—1965
Колчак (ур. Развозова) Екатерина Александровна,
невестка адмирала, 1910—1975
Семья расстрелянного большевиками в 1920 году в Иркутске адмирала А. В. Колчака, который в 1916—1917 годах командовал Черноморским флотом, а в 1918-м объявил себя Верховным правителем России.
Коновалов Александр Иванович, 1875—1949
Прогрессивный предприниматель (он уже в 1900 году на своих текстильных предприятиях ввел девятичасовой рабочий день), либерал, политик, депутат четвертой Думы от партии «прогрессистов» и масон Александр Иванович Коновалов был в первом и четвертом Временном правительстве России министром торговли и промышленности, а также товарищем (то есть заместителем) премьер-министра Керенского. В эмиграции примыкал к Милюкову и был председателем правления лучшей эмигрантской газеты «Последние новости», которую редактировал Милюков. Коновалов возглавлял также одно время Союз Земств и городов (Земгор) и был председателем Союза общественных организаций.
Корнилов Федор Дмитриевич, 1864—1945
Когда предприимчивый Алексей Васильевич Рыжиков собрался открыть в Париже свой первый ресторан-кабаре, он решил, что кухня не должна быть в ресторане лишь придатком к другим искусствам. Он помнил, как еще в прошлом веке французский творец русского салата (месье Оливье) привез с собой в Петербург парижскую знаменитость — повара Дюге. Рыжиков объявил, что у него в «Эрмитаже» будет царский повар Федор Дмитриевич Корнилов. И если даже Федор Дмитриевич не был на самом деле штатным личным поваром последнего русского императора (как заявляла об этом ресторанная реклама), это был повар высочайшего класса. Он вышел из поварской семьи и вместе с братом пошел по стопам отца, трудился в петербургском отеле «Европа», позднее выполнял заказы для Царского Села, Петергофа и Зимнего, для великих князей (так что царским поваром его все же назвать было можно, хотя, точнее, он был «царь поваров»). Когда в царском дворце принимали Пуанкаре, Корнилов хлопотал у плиты, он же обливался потом на торжествах по случаю 300-летия Романовых. Герцог Лейхтенбергский возил Корнилова в 1900 году на Всемирную выставку в Париж... Сюда и вернулся Корнилов 20 лет спустя эмигрантом, чтобы обрести мировую славу. Рыжиков, пригласив в свой «Эрмитаж» «царского повара», запустил его имя в первую свою рекламу вместе со звучными именами цыганской примы Нюры Масальской, ее кузенов и кузин из хора — Саши Масальского, Володи Михайлова и Маши Сувориной... «Дорогой длинною, да ночкой лунною...» Остальное найдете в романах Набокова, Хемингуэя, Ремарка, Кесселя...
Был потом и свой ресторан у Корнилова. Уже в 1924 году он yшел из «Эрмитажа» под своды своего «Осетра» на Пигаль, а потом еще дальше... Париж 20—30-х годов без русских кабаре, без кухни Федора Корнилова не Париж. Так что не одни русские певцы, князья, министры, модельеры и красавицы-балерины составляли тогда славу развеселой европейской столицы, но и ее русские повара. Среди них едва ли не первым среди равных был Федор Дмитриевич Корнилов, да упокоит Господь его душу.
Коровин Константин Алексеевич, 23.11.1861—11.09.1939
Коровина Анна Яковлевна, 8.03.1873—20.04.1947
Коровин Алексей Константинович, умер в декабре 1950
Константин Коровин, похороненный здесь рядом с женой и сыном Алексеем, был в России (да и во Франции тоже) не только известным живописцем и графиком, но и прославленным театральным художником. Отец его вышел из старообрядческой семьи, а мать была дочерью крупного чаеторговца. Совсем еще молодым художником Константин Коровин вошел в Абрамцевский кружок (по названию имения Абрамцево — к северо-востоку от Москвы, не доезжая Сергиева Посада) Саввы Мамонтова, увлекся сценографией, оформлял вместе с Врубелем и Малютиным оперы «Садко», «Снегурочка», «Псковитянка». Что касается его живописи, то Коровин, по мнению художественных критиков, сделал решительный шаг к импрессионизму.
В 1899—1900 Коровин оформлял Русский павильон на Всемирной выставке в Париже и был удостоен ордена Почетного легиона, Большой премии, двух золотых и нескольких серебряных медалей. В те же годы он выставлялся на выставках «Мира искусства». Вплоть до своей эмиграции (в 1923 году) он также преподавал и участвовал в общественной работе. В Париже Коровин занимался живописью, выставлялся в парижских галереях, оформлял театральные спектакли, но также и много писал — рассказы, очерки, мемуарные книги (о встречах с Чеховым, Шаляпиным, Врубелем).
Картины Коровина были очень популярны в Париже, едва ли не первым он начал писать ночные Бульвары. Известный парижский фотограф Е. Рубин рассказывал мне, что, к огорчению его отца Г. И. Рубина, продававшего картины Коровина, с годами картины эти становились хуже, ибо художник повторял себя, гнался за заработком и беззаботно пропивал деньги с Шаляпиным. Е. Рубин рассказал мне, как Коровин брал его, совсем еще молодого, в игорный дом на Бульвары: с ним было так интересно, с Коровиным, он был удивительный рассказчик. Однако судьба его сына-калеки причиняла ему много горя...
Век Коровин кончил вполне печально, в старческом доме, да он уже и задолго до конца писал другу в Россию:
«...трудно описать последовательно всю петлю, затянутую моей жизнью здесь постепенно, всю надежду, потерянную вследствие сплетения неудач, как бы рока: болезней, бессредствия, обязательств и долгов, омрачения и невозможности создать труд как хочешь, т. е. затеи как художника. Ведь аппарат художника тонкий и трудно иметь импульс, когда мешает жизнь, ее будни, болезни и горе».
Еще печальнее кончил жизнь сын Константина Коровина Алексей Константинович, тоже художник, учившийся у отца, писавший под его руководством декорации, до эмиграции тоже участвовавший в выставках, а позднее работавший «под отца». Еще в раннем возрасте Алексей Константинович потерял в результате несчастного случая обе ноги, и несчастью этому противостоял с трудом. В 1950 году он покончил жизнь самоубийством (ему было всего 53 года).
В молодые годы супруга Константина Коровина Анна Яковлевна Коровина (урожденная Фидлер) была хористкой в частной опере Саввы Мамонтова. Как Вы поняли, ее судьба не щадила тоже.
Кочубей (урожд. Закревская) Анна Игнатьевна,
22.01.1987—22.11.1941
Анна Игнатьевна Кочубей (урожденная Закревская) была дочерью сенатского чиновника Игнатия Платоновича Закревского, не имевшего, по утверждению Н. Н. Берберовой, графского титула и не состоявшего в родстве со знаменитым графом А. А. Закревским, женатым на пушкинской «медной Венере» Аграфене Закревской. Двойняшка-сестра Анны Игнатьевны, Александра (Алла) жила во Франции и была замужем за французом Муленом. Однако по-настоящему знаменитой, знакомой всем читающим россиянам стала ее младшая сестра Мария (Мура) Закревская, вышедшая первым браком замуж за погибшего позднее, в годы Гражданской войны И. А. Бенкендорфа, а потом за барона Будберга: это ей посвящен биографический роман (А. Вознесенский назвал его «инфроманом», во Франции же иногда называют этот жанр «документальным романом», «докуроманом») писательницы Нины Берберовой — «Железная женщина». Конечно, биографический роман такого рода может лишь условно считаться документальным, однако это старинный, вполне респектабельный и весьма любимый публикой жанр. В берберовской истории Муры Будберг наиболее романической и наименее, на наш взгляд, правдоподобной представляется нам история с помощником Дзержинского Петерсом, который пылко мечтает овладеть какой-нибудь настоящей княгиней из числа арестованных (в данном случае Мурой Закревской), а овладев ею, выпускает ее на волю, да еще вместе с ее возлюбленным, британским шпионом. Однако освобождение молодой женщины после успешной вербовки в органы представляется вполне правдоподобным. Вскоре после освобождения М. Закревская становится возлюбленной и секретарем Горького, уезжает с ним за границу, уговаривает его вернуться в Россию, однако сама остается на Западе и связывает свою жизнь с Гербертом Уэллсом, а в самые страшные времена России, приехав к изголовью умирающего Горького, привозит в Москву (после нажима и угроз со стороны органов) хранившийся у нее в Лондоне архив Горького (таков один из самых драматических эпизодов книги Н. Берберовой).
Во время моего первого странствия по Италии я набрел однажды на деревушку Чиконья в Тоскане (между Флоренцией и Ареццо), где жил сын Марии Игнатьевны (и стало быть, племянник Анны Игнатьевны) милейший Павел Иванович Бенкендорф (Поль). Он рассказал мне, что его мать, которую он перевез из Англии в Италию, скончалась в этой деревушке незадолго до моего приезда, после того как «случайно» сгорел стоявший близ деревенского дома фургон с ее бумагами (которые всегда так беспокоили Москву)... Еще год спустя в Лондоне мне довелось познакомиться и с симпатичной сестрой Павла — Татьяной Александер, дочерью М. И. Будберг-Закревской. Не думаю, чтобы дети Марии Игнатьевны были посвящены в разведтайны баронессы. Еще меньше знала о них, вероятно, ее сестра Анна, которая была замужем за Василием Васильевичем Кочубеем, некогда мировым судьей, уездным предводителем дворянства, депутатом Четвертой думы. Анна умерла совсем еще не старой, оставив сына, которого звали, как и отца, Василием Васильевичем (без сомнения, больше огорчений, чем младшая, доставила Анне ее двойняшка-сестра Александра (Алла), которая, по сообщению Н. Берберовой, впала в депрессию, бедствовала в Париже и покончила жизнь самоубийством). Сын Анны Игнатьевны Закревской-Кочубей прожил на свете всего 26 лет и умер, оставив молодую вдову Елену (урожденную Ладыженскую) и маленького сына (его тоже звали Василием). Елена вышла вторым браком за искусствоведа Андрея Дмитриевича Шмемана, который стал добрым отчимом младшему Василию, а мне — добрым советчиком в моих нынешних кладбищенских и генеалогических розысках, ибо А. Д. Шмеман председательствует в Союзе русских кадетов в Париже и заседает в административном совете архиепископата. Что до младшего Василия Кочубея, его пасынка, то он стал профессором геологии и преподает в бразильском университете. Кстати сказать, кроме высокого общественного положения и тяги к образованию род Кочубеев издавна славился своим богатством, и это отмечал еще А. С. Пушкин («богат и славен Кочубей»). Обитателям нынешней Ниццы об этом напоминает кочубеевская вилла, ставшая государственным музеем...
Краснова (урожд. Неверовская) Надежда Михайловна, 13.08.1896—22.06.1943
Скончавшаяся в 46 лет Надежда Михайловна Краснова была женой Семена Краснова, который приходился племянником знаменитому казачьему генералу, журналисту, популярнейшему в эмиграции писателю и историку Петру Николаевичу Краснову, с 1943 года возглавлявшему в Германии казачьи войска. В мае 1945 года в Австрии он был выдан английским командованием советским войскам вместе со многими тысячами казаков и двумя тысячами казачьих офицеров, а в 1947 году был предан в Москве мучительной казни. Племянник Петра Николаевича Семен Краснов был также казнен. О. Борис Старк, отпевавший его жену, так вспоминает о своих встречах с этим трагическим человеком после безвременной смерти его жены:
«На ее похоронах и потом на частых панихидах, которые он служил на могиле жены, он был в форме немецкого полковника (позднее, кажется, немцы дали ему чин генерала). Для меня в этой ситуации это был убитый горем муж, и в разговоре после панихиды мы никогда не касались вопросов политики. Мое отношение к его форме он, очевидно, понимал. Но должен отметить, что никогда он не приходил ко мне в Русский Дом, где я жил... Как-то раз он обмолвился: «Не захожу сам, т. к. мы уйдем, а Вы останетесь». Не желал нас компрометировать общением с немецким офицером».