Ведьмак VII владычица озера анджей сапковский
| Вид материала | Документы |
- Анджей Сапковский — Час презрения, 3640.85kb.
- Анджей Сапковский. Пируг или нет золота в серых горах, 644.15kb.
- Комплекс растительного и животного мира озера Малое Яровое Растительность прибрежной, 143.35kb.
- Практическое задание по дисциплине «Экология» «Расчет общего загрязнения озера», 27.07kb.
- «Подводные и надводные аномалии и артефакты Ладожского озера», 260.46kb.
- Приказ 04. 04. 2011 n 151 Об итогах VII районной научно практической конференции проектных, 439.61kb.
- Ведьмак, после саги, 1265 год, 2335.93kb.
- Хроника второй мировой войны, 309kb.
- Тема: Озера, подземные воды и ледники, 29.53kb.
- Никарагуа это большое пресноводное озеро, находящееся на территории государства Никарагуа., 10.33kb.
Они мчались во весь опор, как сумасшедшие. Ехали несколько бурлящих весною дней. Кони неслись галопом, а люди, распрямляя согбенные над землей спины и шеи, глядели им вослед, не понимая, что это: живые люди или призраки.
Они ехали и ночами, темными и влажными от теплого дождя, а проснувшиеся в своих кроватях люди изумленно крутили головами, борясь с удушающей болью, вздымающейся у них в груди. Вскакивали, прислушивались к хлопанью ставней, плачу разбуженных детей, вою собак. Приникали к оконным пленкам, не понимая, что это: живые люди или призраки.
По Эббонгу пошли рассказы о трех демонах.
***
Трое конников появились неведомо как, неведомо откуда и неведомо каким чудом, застав Хромушу врасплох и не позволив ему бежать. Помощь звать не было смысла. От самых последних домишек калеку отделяли добрые пять сотен шагов. И даже будь они ближе, вряд ли кто из жителей Ревности откликнулся б на призыв. Было время послеобеденной сиесты, начинавшейся в Ревности обычно ранним предполуднем и оканчивающейся ранним вечером. Аристотель Бобек по прозвищу Хромуша, здешний нищий и философ, прекрасно знал, что в часы сиесты обитатели Ревности не реагируют ни на что.
Их было трое. Две женщины и мужчина. У мужчины - белые волосы, за спиной меч. У женщины, той, что повзрослее, одетой в черно-белое, волосы цвета воронова крыла завивались локонами. У молодой с пепельно-серыми прямыми волосами левую щеку уродовал отвратительный шрам. Сидела она на изумительной красоты вороной кобыле. Хромуше показалось, что когда-то он уже такую кобылу видел.
Именно молодая заговорила первой.
- Ты местный?
- Я не виноват! - защелкал зубами Хромуша. - Я тута строчки собираю! Помилуйте, не забижайте калеку...
- Ты местный? - повторила пепельноволосая, и ее зеленые глаза угрожающе сверкнули. Хромуша скуксился.
- Ага, светлейшая госпожа, - с явным усилием пробормотал он. :
- Здешние мы. В Бирке, стало быть, в Ревности, народился. И тута верняком помереть доведется...
- Летом и осенью прошлого года был здесь?
- А где ж мне ишшо-то быть бы?
- Отвечай, когда спрашиваю.
- Был я, был, светлейшая.
Вороная кобыла тряхнула головой, застригла ушами. Хромуша чувствовал на себе колющие как ежовые иглы взгляды двух других конников - черноволосой и белого. Беловолосого он боялся больше всего.
- Год назад, - начала девушка со шрамом, - в сентябре, точно девятого сентября, в первую четверть луны, здесь убили шестерых молодых людей. Четырех парней... и двух девушек. Припоминаешь?
Хромуша сглотнул. Вначале он только предполагал, теперь же знал точно, был уверен.
Девушка изменилась. И изменил ее не только шрам на лице. Теперь она была совсем другой, нежели тогда, когда выла, привязанная к столбу коновязи, когда глядела, как Бонарт отрезает головы убитым Крысам. Точно, она была не такой, как тогда, когда в корчме “Под головой химеры” охотник раздел ее и бил. Только вот эти глаза... Глаза не изменились.
- Отвечай! - резко прикрикнула черноволосая. - Тебе задали вопрос.
- Помню, милостивые государыни... А чего ж бы не помнить-то? Шестерых молодых убили. Помню, в прошлом годе это было. В сентябре.
Девушка долго молчала, глядя не на него, а куда-то вдаль над его плечами.
- Значит, должен знать, - с трудом сказала она наконец. - Должен знать, где тех парней и девушек закопали. Под каким забором... На какой помойке или свалке... А если тела сожгли... Если вывезли в лес, кинули лисам и волкам... Так ты покажешь мне это место. Проводишь туда. Ты понял?
- Понял, светлейшая госпожа. Чего ж не понять-то? Извольте за мной. Это и вовсе недалече.
Он захромал, чувствуя спиной горячее лошадиное дыхание. Не оглядывался. Что-то говорило ему: оглядываться не следует.
- Вот тута, - указал он наконец. - Энто наш жальник ревностный, в энтой роще. А те, о которых вы спрашиваете, светлая мазелька Фалька, так вона тамотки они и упокоются.
Девушка громко вздохнула. Хромуша взглянул украдкой, увидел, как изменилось ее лицо. Беловолосый и черноволосая молчали, лица их были словно высечены из камня.
Девушка долго смотрела на холмик - складный, ровный, ухоженный, обнесенный обломками песчаника, плитками шпата и сланца. Лапы ельника, которыми когда-то украсили холмик, порыжели. Цветы, которые здесь когда-то положили, пожелтели и высохли.
Девушка спрыгнула с лошади.
- Кто? - глухо спросила, все еще не поворачивая голову.
- Ну, ети... - откашлялся Хромуша. - Многие из Ревности помогали. Но более всех вдова Гуле. И молодой Ныкляр. Вдова завсегда была доброй и сердешной бабой... А Ныкляр... Его сны жутко мучили. Покою не давали. Допокудова энтим забитым приличных погребин не устроил...
- Где их найти? Вдову и того Ныкляра? Хромуша долго молчал.
- Вдова лежит вона там, за той кривой березкой, - сказал наконец, бесстрашно глядя в глаза девушки. - От легочного воспаления померла в зимнюю пору. А Ныкляр завербовался кудай-то на чужбину... Говорят, на войне полег.
- Я забыла, - шепнула она, - Забыла, что ведь обоих судьба свела со мной.
Она подошла к холмику, опустилась, вернее - упала на колени. Наклонилась низко, очень низко, почти коснувшись лбом камней у основания. Хромуша видел, как беловолосый сделал движение, словно хотел слезть с лошади, но черноволосая женщина схватила его за руку, удержала жестом и взглядом.
Лошади похрапывали, трясли головами, позвякивали кольцами мундштуков.
Долго, очень долго оставалась она у холмика, низко склонившись, и губы ее шевелились в какой-то беззвучной литании.
Вставая, она покачнулась. Хромуша невольно поддержал ее. Она вздрогнула, вырвала локоть, сквозь слезы зловеще взглянула на него. Но не произнесла ни слова. Даже поблагодарила кивком головы, когда он поддержал для нее стремя.
- Да, светлая мазелька Фалька, - решился он. - Странными путями судьба ходит. Вы в жестоком тогда были положении, в тяжелом, значицца. Мало кто из нас тута, в Ревности, думал, что цельной из его выйдете... Ан, глянь-кось, вы нонче в здоровье, а Гуле и Ныкляр на том свете... Некого даже поблагодарствовать, э? Отблагодарить за холмик-то...
- Меня зовут не Фалька, - резко проговорила она. - Меня зовут Цири. А что до благодарности...
- Считайте, что она оказала вам честь, - холодно вставила черноволосая, и в ее голосе было что-то такое, что Хромуша задрожал. - За этот холмик, - медленно проговорила она, - за вашу человечность, за ваше человеческое достоинство и порядочность удостоились вы, весь ваш поселок милости, благодарности и... награды. Вы даже не знаете, не можете знать, сколь огромных.
***
Вскоре после полуночи девятого апреля первых жителей Клармона разбудило мерцающее зарево, красный свет, ворвавшийся в окна из домов. Остальных подняли с постели крики, рев и громкий тревожный звон набата.
Горел только один дом. Большое деревянное здание бывшего храма, некогда посвященного божеству, имени которого не помнил уже никто, кроме самых древних старух. В храме, теперь превращенном в амфитеатр, время от времени давали цирковые представления, проводили бои и другие рискованные зрелища, способные взбудоражить городок Клармон. Встряхнуть, вырвать на время из болота скуки, хандры и сонного отупения.
Именно этот амфитеатр сейчас полыхал ревущим пламенем, сотрясаемый взрывами. Изо всех его окон вырывались рваные, длиной в несколько саженей языки огня.
- Гааасить! - вопил хозяин амфитеатра купец Хувенагель, бегая, размахивая руками, тряся могучим брюхом. Он был в ночном колпаке, тяжелой делии из выпороток, накинутой прямо на ночную рубашку. Босые ноги месили навоз и грязь улочки.
- Гааасите! Люююди! Воооды!
- Это кара божья, - безапелляционно заявила одна из старух. - За потехи, кои в этом владении устраивали.
- Да-да, госпожа. Несомненно, за это!
От ревущего в огне театра полыхало жаром, в лужах парила и воняла конская моча, шипели искры. Неведомо откуда налетел ветер.
- Туууушиите! - дико выл Хувенагель, видя, что огонь перекидывается на пивоварню и амбары с зерном. - Люююди! За ведра! За ведра!
Недостатка в охотниках не было. Более того, у Клармона даже была собственная пожарная команда, вооруженная и содержащаяся на деньги Хувенагеля. Гасили с жаром и энтузиазмом. Но впустую.
- Не справиться... - бормотал брандмейстер, вытирая покрывшееся пузырями лицо. - Это не обычный огонь... Не простой... Это огонь дьявольский!
- Черная магия, - задыхался от кашля в дыму другой топорник.
Из амфитеатра донесся страшный треск рушащихся стропил, коньков и столбов. Грохотнуло, громыхнуло, сломалось, в небо взметнулся могучий сноп огня и искр, крыша переломилась и завалилась внутрь, на арену. Здание накренилось, словно поклонилось публике, которую в последний раз повеселило и порадовало эффектным, воистину пламенным бенефисом.
А потом стены рухнули.
Усилиями пожарных и спасателей удалось сохранить лишь половину зернохранилища и примерно четвертую часть пивоварни.
Занимался смертельный рассвет.
Хувенагель сидел в грязи и пепле, в опаленной делии из выпороков. Сидел и жалостливо рыдал, всхлипывал точно малое дитя. Принадлежавшие ему театр, пивоварня и зернохранилище были, конечно, застрахованы. Проблема состояла в том, что страховая компания тоже была собственностью Хувенагеля. Ничто, даже какая-нибудь афера с налогами, не в состоянии была хоть в малой степени восполнить потери.
***
- Куда теперь? - спросил Геральт, глядя на столб дыма, расплывчатой лентой пачкающий розовеющий зарею горизонт. - Кого ты еще хочешь навестить, Цири?
Она взглянула на него, и он тут же пожалел о своем вопросе. Ему ужасно захотелось обнять ее, держать в объятиях, прижимать к себе, гладить ее волосы. Защитить. Никогда-никогда не допускать, чтобы она оставалась в одиночестве. Чтобы с ней не случилось что-нибудь худое, чтобы ей больше никому и ничему не захотелось мстить.
Йеннифэр молчала. Последнее время Йеннифэр вообще много молчала.
- Теперь, - очень спокойно сказала Цири, - мы поедем в поселок с названием Говорог. Это название идет от опекающего поселок соломенного единорога, смешной, бедной, убогой куколки. Я хочу, чтобы в память о том, что там произошло, жители получили... Ну, если не более ценный, то хотя бы с большим вкусом выполненный тотем. Рассчитываю на твою помощь, Йеннифэр, потому что без магии...
- Знаю, Цири. А дальше что?
- Болота Переплюта. Надеюсь, попаду... К хате на болотах, среди трясин. Там мы найдем останки человека. Я хочу, чтобы эти останки почили в приличной и достойной его могиле.
Геральт продолжал молчать. И не опускал глаз.
- Потом, - продолжала Цири, запросто выдерживая его взгляд, - мы заглянем в Дун Дар. Тамошнюю корчму скорее всего спалили, не исключаю, что корчмаря убили. По моей вине. Меня ослепили ненависть и мстительность. Я попытаюсь как-то отблагодарить его родных.
- Вряд ли, - проговорил он, все еще глядя на нее, - это получится.
- Знаю, - сразу же ответила она, твердо, почти зло. - Но я явлюсь к ним с повинной. Запомню выражение их глаз. Надеюсь, память об этих глазах охранит меня от подобных ошибок. Ты понимаешь это, Геральт?
- Понимаю, Цири, - сказала Йеннифэр. - Оба мы, поверь, очень хорошо понимаем тебя, доченька. Едем.
***
Лошади неслись как ветер. Как магический ветер. Встревоженный мчащейся тройкой наездников, поднимал голову путник на тракте. Поднимал голову купец на телеге с товарами, преступник, бегущий от правосудия, бродяга-поселенец, изгнанный политиками с земли, на которой он поселился, доверившись другим политикам. Поднимали головы бродяги, дезертир и пилигрим с костылем. Пораженные, напуганные, не уверенные в том, что видели.
По Эббингу и Гесо начинали кружить рассказы. О Диком Гоне. О трех призрачных всадниках.
Рассказы придумывали и повествовали вечерами в пропахших топленым жиром и жареным луком избах, в светлицах, задымленных корчмах, трактирах, на хуторах и заимках. Рассказывали, выдумывали, трепались. О войне. О геройстве и рыцарственности. О дружбе и справедливости. О подлости и предательстве. О любви верной и истинной. О всегда торжествующей дружбе и привязанности. О преступлении и наказании, которое непременно настигает преступников. О правосудии, всегда справедливом и правом.
О правде, которая на манер масла всегда всплывает наверх.
Выдумывали, радуясь выдумке. Сказочному обману. Ибо вокруг-то, в жизни, все делалось навыворот.
Легенда росла и ширилась. Слушатели в благостном трансе глотали, вбирали в себя высокопарные и возвышенные слова сказителей, повествующих о ведьмаке и чародейке. О Башне Ласточки. О Цири, ведьмачке со шрамом на лице. О Кэльпи, зачарованной вороной кобыле.
О Владычице Озера.
Все это случилось спустя многие годы. Спустя многие, многие годы.
Но уже теперь, как набухшие после теплого дождя семена, легенда давала ростки и пускала корни в людских душах.
***
Незаметно пришел май. Вначале - ночами, которые разгорались и разблескивались далекими огнями Беллетэйна. Когда Цири, странно возбужденная, вскочила на Кэльпи и помчалась к кострам, Геральт и Йеннифэр воспользовались случаем, выпавшей минутой одиночества. Раздевшись лишь настолько, сколько было абсолютно необходимо, они любили друг друга на брошенном на земле кожушке. Спеша и самозабвенно, молча, не произнося ни слова. Быстро и кое-как. Только бы больше и больше.
А когда пришло успокоение, оба, дрожа и сцеловывая с лиц друг у друга слезы, ужасно удивились, сколько же счастья дала им такая, в общем-то невесть какая, любовь.
***
- Геральт...
- Слушаю, Йен.
- Когда я... Когда мы не были вместе, ты бывал с другими женщинами?
- Нет.
- Ни разу?
- Ни разу.
- У тебя даже голос не дрогнул. Не понимаю, почему я тебе не верю.
- Я всегда думал только о тебе, Йен.
- Теперь верю.
***
Незаметно пришел май. Пришел и днями. Осот обрызгал желтизной луга, деревья в садах распушились и потяжелели от цветов. Дубравы величественно, чтобы не спешить, все еще оставались темными и голыми, но уже затягивались зеленым туманом, а опушки искрились зелеными пятнышками березы.
***
В одну из ночей, когда они остановились в заросшей ивами котловине, ведьмака разбудил сон. Кошмар, в котором он видел себя парализованным и безоружным, а огромная серая сова рвала ему когтями лицо, искала глаза острым кривым клювом. Он проснулся. И не понял, не перенесся ли из одного кошмара в другой.
Над их бивуаком клубился свет, на который косились фыркающие лошади. В свете было видно что-то вроде подпертого черной колоннадой замкового зала. Геральт видел огромный стол, вокруг которого сидели десять человек. Десять женщин.
Слышал голоса.
...привести ее к нам, Йеннифэр. Мы приказываем.
Вы не можете мне приказывать. Не можете приказывать ей! У вас нет над ней власти! Никакой!
Я их не боюсь, мама. Они ничего не могут мне сделать. Если они хотят, я явлюсь к ним.
...собирается первого июня, в новолуние. Мы приказываем вам обеим явиться. Предупреждаем, что за непослушание будем наказывать.
Я сейчас прибуду, Филиппа. Она пусть еще побудет с ним.
Пусть он не остается один. Только несколько дней. Я прибуду немедленно. Как добровольная заложница.
Выполни мою просьбу, Филиппа. Пожалуйста.
Свет замигал. Лошади дико захрапели, забили копытами.
Ведьмак проснулся. На этот раз по-настоящему.
***
Наутро Йеннифэр подтвердила его опасения. После долгой и проведенной в сторонке беседы с Цири.
- Я ухожу, - сказала она сухо и без предисловий. - Я должна. Цири останется с тобой. Еще на какое-то время. Потом я вызову ее, и она тоже уйдет. А потом все мы встретимся снова.
Он кивнул. Неохотно. Ему надоело молчаливо поддакивать. Соглашаться со всем, что она ему сообщала, со всем, что решала. Но он кивнул. Он любил ее, как бы там ни было.
- Это приказ, - сказала она мягче, - которому противостоять невозможно. Откладывать тоже нельзя. Необходимо просто выполнить. Впрочем, я делаю это и ради тебя. Ради твоего блага. А особенно ради блага Цири.
Он кивнул.
- Когда мы встретимся, - сказала она еще мягче, - я вознагражу тебя за все, Геральт. И за твое молчание. Слишком много молчания было между нами, слишком много, А теперь, вместо того чтобы кивать, обними меня и поцелуй.
Так он и сделал. Он любил ее, как бы там ни было.
***
- Куда теперь? - тихо спросила Цири вскоре после того, как Йеннифэр скрылась в розблеске овального телепорта.
- Река... - Геральт откашлялся, превозмогая боль в груди, не дающую дышать. - Река, вверх по течению которой мы идем, называется Сансретура. Она ведет в страну, которую я обязательно хочу тебе показать. Потому что это сказочная страна.
Цири насупилась. Он видел, как она стиснула кулаки.
- Все сказки, - процедила она, - оканчиваются скверно. А сказочных стран нет вообще.
- Есть. Увидишь.
***
Был второй день после полнолуния, когда они увидели Туссент, утопающий в зелени и солнечных лучах. Горы, склоны, виноградники. Черепицы башен замка, горящие после утреннего дождика.
Картина не подвела. Впечатляла. Она впечатляла всегда.
- Какая красотища, - восхищенно сказала Цири. - Охо-хо! Словно игрушечные замки... Словно глазурь на торте... Так и хочется лизнуть!
- Архитектура самого Фарамонда, - мудро пояснил Геральт. - Погоди, пока не увидишь вблизи дворец и сады Боклера.
- Дворец? Мы едем во дворец? Ты знаешь здешнего короля?
- Княгиню.
- А может, - кисло спросила она, внимательно посматривая на него из-под челки, - у этой княгини зеленые глаза? И короткие черные волосы?
- Нет, - отрезал он, отводя взгляд. - Она выглядит совсем иначе. Откуда ты взяла...
- Перестань, Геральт, ладно? Так как там со здешней княгиней-то?
- Я сказал, что знаю ее. Немного. Не очень хорошо... и не очень близко, если тебя интересует это. Зато я очень хорошо знаком со здешним князем-консортом, а может, пока еще кандидатом в князья-консорты. Ты его тоже знаешь, Цири.
Цири тронула Кэльпи шпорой, заставила танцевать.
- Не мучай меня больше!
- Лютик.
- Лютик? Со здешней княгиней? Каким чудом?
- Долгая история. Мы оставили его здесь, рядом с любимой. Обещали навестить, возвращаясь, когда... Он замолчал и нахмурился.
- Ничего не поделаешь, - тихо сказала Цири. - И не мучайся, Геральт. Это не твоя вина.
"Моя, - думал он. - Моя. Лютик спросит. А я вынужден буду ответить.
Мильва. Кагыр. Регис. Ангулема.
Меч - оружие обоюдоострое...
О боги, довольно. Хватит. Надо покончить с этим раз и навсегда”.
- Едем, Цири.
- В этих одеждах? - кашлянула она. - Во дворец?
- Не вижу ничего зазорного в наших одеждах, - обрезал он. - Мы едем туда не верительные грамоты вручать. И не на бал. А с Лютиком можно встретиться хотя бы в конюшнях. Впрочем, - добавил он, видя, как она надулась, - сначала я поеду в городок, в банк. Возьму немного наличных, а в суконных рядах на рынке сколько угодно портных и модисток. Купишь, что захочешь, и оденешься по желанию.
- Так много, - она насмешливо поморщилась, - у тебя наличных?
- Купишь, что захочешь, - повторил он. - Хотя бы горностаев. И туфельки из василиска. Я знаю сапожника, у которого на складе еще должны быть такие.
- На чем ты столько заработал?
- На убийствах, Цири. Едем, времени жаль.
***
В филиале банка Чьанфанелли Геральт поручил сделать перевод и открыть аккредитив, получил банковскую чековую книжку и немного наличных. Написал письма, которые должны были подоспеть к курьерской экспресс-почте, идущей на Яругу. Вежливо отказался от обеда, которым его хотел попотчевать услужливый и гостеприимный банкир.
Цири ожидала на улице, присматривая за лошадьми. Улица, только что пустая, уже кишела народом.
- Похоже, мы попали на какой-то праздник. - Цири головой указала на толпы, тянущиеся к рынку. - Может, ярмарка... Геральт быстро глянул.
- Это не ярмарка.
- Ох... - Она тоже взглянула, поднявшись на стременах. - Неужто опять...
- Казнь, - сказал он. - Самое популярное из послевоенных развлечений. Что мы с тобой уже видели, Цири?
- Дезертирство, предательство, трусость перед лицом врага, - быстро перечислила она. - И экономические преступления.
- Поставка заплесневевших сухарей для армии, - кивнул ведьмак. - Ох, тяжела в военное время доля предприимчивого купца.
- Здесь будут рубить голову не купцу. - Цири натянула поводья Кэльпи, уже погрузившейся в толпу, как в волнующее поле пшеницы. - Только глянь, помост накрыт сукном, а на палаче новый и чистейший колпак. Тут будут казнить кого-то важного, по меньшей мере барона. Все-таки, пожалуй, за трусость перед лицом врага.
- У Туссента, - покачал головой Геральт, - не было армии, ибо не было никаких врагов. Нет, Цири, думаю, это снова экономика. Казнят кого-то за мошенничество в торговле их знаменитым вином, основой здешнего хозяйства. Едем, Цири. Не станем глядеть.
- Едем. Но как?
Действительно, дальше ехать было невозможно. Не успели они оглянуться, как увязли в собравшейся на площади толпе, оказались в толчее, нечего было и думать продраться на другую сторону рынка. Геральт скверно выругался, оглянулся. Увы, возвратиться тоже было невозможно, вливающаяся на рынок человеческая волна полностью закупорила улочку позади них. Несколько мгновений толпа несла их будто река, но движение прекратилось, как только люди наткнулись на окружающую эшафот плотную стену алебардистов.
- Едут! - крикнул кто-то, а толпа зашумела, заволновалась и подхватила крик. - Едут!
Цокот копыт и тарахтенье телеги утонули и затерялись в шмелином гудении толпы. Потом они совершенно неожиданно увидели пару лошадей, тянущих из закоулка обрешеченный воз, на котором, с трудом удерживая равновесие, стоял...
- Лютик!!! - ахнула Цири.
Геральт вдруг почувствовал себя скверно. Очень скверно.
- Это Лютик, - не своим голосом повторила Цири. - Да, это он.
"Какая несправедливость, - подумал ведьмак. - Какая гигантская и дьявольская несправедливость. Так не может быть. Так не должно быть. Я знаю, глупо и наивно было думать, будто что-то и когда-то от меня зависело, что я как-то повлиял на судьбы этого мира, что этот мир чем-то мне обязан. Я знаю, это было мнение наивное, более того, наглое. Но я об этом знаю. Меня не надо в этом убеждать! Мне не надо этого доказывать! Тем более таким образом...
Это несправедливо!"
- Это не может быть Лютик, - сказал он глухо, уставившись на гриву Плотвы.
- Это Лютик, - повторила Цири. - Геральт, мы должны что-то сделать.
- Что? - горько спросил он. - Скажи, что? Ландскнехты сняли Лютика с телеги, обращаясь с ним на удивление почтительно, без грубости, даже с уважением - максимальным, на какое были способны. Перед ведущими, на эшафот ступенями ему развязали руки. Поэт бесцеремонно почесал себе зад и без посторонней помощи ступил на ступени.
Одна из ступенек вдруг затрещала, а изготовленный из ошкуренной слеги поручень прогнулся. Лютик с трудом удержал равновесие.
- Черт побери! - воскликнул он. - Это необходимо исправить! Вот увидите, кто-нибудь когда-нибудь убьется на этой лесенке! И случится несчастье!
На помосте Лютика приняли двое помощников палача в кожаных куртках без рукавов. Палач, широкий в плечах как донжон, глядел на осужденного сквозь отверстия в капюшоне. Рядом стоял типчик в богатом, хоть и траурно-черном одеянии. Мина у него тоже была траурная.
- Уважаемые господа и горожане Боклера и округи! - возгласил он громко и печально, уставившись в развернутый пергамент. - Доводится до вашего сведения, что Юлиан Альфред Панкрац, виконт де Леттенхов, он же Лютик...
- Панкрац - что? - шепотом спросила Цири.
- ...приговором Верховного княжеского суда признан виновным во всех приписанных ему преступлениях, грехах и проступках, а именно: оскорблении величества, государственной измене, а сверх того оскорблении достоинства благородного состояния путем клятвопреступления, пасквилянтства, клеветы и наветов, а также кутежей, непристойных дебошей, иначе говоря, блудничества. Посему Трибунал решил виконта Юлиана et cetera, et cetera <и так далее, и так далее (лат.).> покарать, primo <во-первых (лат.).>, ущерблением герба, путем нанесения на щит черной косой полосы, secundo <во-вторых (лат.).>, конфискацией имущества, земель, имений, лугов, боров, замков...
- Замков, - простонал ведьмак, - каких еще замков?
- Tertio <в-третьих (лат.).>: главная кара. Предусмотренную за перечисленные преступления кару волочением коньми, колесованием и четвертованием милостиво правящая нами Анна Генриетта, сиятельная княгиня Туссента и владелица Боклера, соблаговолила заменить отъятием головы от тела при помощи топора. Да восторжествует правосудие!
Толпа ответила несколькими нестройными выкриками. Стоявшие в первом ряду бабы принялись лицемерно завывать и неискренне всхлипывать. Детей взяли на руки либо на плечи, чтобы они не упустили ничего из представления. Помощники палача выкатили на середину эшафота пень и накрыли его скатертью. Возникло небольшое замешательство, поскольку оказалось, что кто-то свистнул ивовую корзинку для отрубленной головы, но быстренько подыскали другую.
Под эшафотом четверо оборванцев растянули платок, чтобы поймать на него кровь. Был солидный спрос на такого типа сувениры, на этом можно было недурно заработать.
- Геральт! - Цири не поднимала опущенной головы. - Мы должны что-то сделать... Он не ответил.
- Я хочу обратиться к народу, - гордо заявил Лютик.
- Только покороче, виконт.
Поэт встал на край помоста, поднял руку. Толпа зашелестела и утихла.
- Эй, люди! - закричал Лютик. - Что слышно нового? Как делишки?
- Ну, живем кое-как, - ответил после долгой тишины кто-то из дальних рядов.
- Ну и славно, - кивнул поэт. - Весьма рад. Ну, теперь уже можно начинать.
- Мэтр, - сказал с выспренней торжественностью траурный тип. - Приступай к своим обязанностям.
Палач подошел, в соответствии со стародавним обычаем опустился перед осужденным на колени, склонил прикрытую капюшоном голову.
- Отпусти мне грех, добрый человек, - попросил он замогильным голосом.
- Я? - удивился Лютик. - Тебе?
- Эге.
- Да ни в жисть.
- Эээ?
- Ни за что не отпущу. Чего ради? Видели фокусника? Через минуту он мне голову отсечет, а я должен ему это простить? Смеешься надо мной, что ли? В такой момент?
- Но как же так, господин? - опешил палач. - Ведь таков закон... И обычай такой... Осужденный обязан прежде всего отпустить палачу. Простить вину. Отпустить грех...
- Нет.
- Нет?
- Нет.
- Я не стану его обезглавливать, - угрюмо заявил палач, поднимаясь с колен. - Пусть отпустит, этакий сын, иначе не отсеку. И все тут.
- Господин виконт. - Грустный чиновник взял Лютика за локоть. - Не усложняйте. Люди собрались как-никак. Ждут... Отпустите ему грех, он же вежливо просит...
- Не отпущу - и точка...
- Мэтр! - Траурный типчик подошел к палачу. - Обезглавьте его без отпущения, а? Я вас вознагражу.
Палач молча протянул огромную как сковорода ладонь. Траурный вздохнул, полез в кадету и насыпал в руку монет. Мэтр несколько секунд глядел на них, потом сжал кулак. Глаза в прорезях капюшона зловеще сверкнули.
- Ладно, - сказал он, пряча деньги в карман и обращаясь к поэту. - Опуститесь на колени, упрямец. Положите голову на пень, зловредный господин. Я тоже, если хочу, могу быть зловредным. Буду рубить вам голову в два приема. А если получится, то и в три.
- Отпускаю! - взвыл Лютик. - Прощаю!
- Благодарю вас.
- Ну, коли отпустил, - грустно сказал траурный чиновник, - гоните деньги взад.
Палач отвернулся и занес топор.
- Отодвиньтесь, милостивый государь, - сказал он зловеще глухим голосом. - Не нойте над оружием. Вы же знаете, где головы рубят, там уши летят.
Чиновник быстро попятился, чуть было не свалившись с эшафота.
- Так хорошо? - Лютик опустился на колени и вытянул шею на пне. - Мэтр! Эй, мэтр!
- Ну. Чего?
- Вы ведь пошутили, правда? За один прием отрубите-то? За один замах? А?
Палач сверкнул глазами.
- Неожиданность, - буркнул он зловеще. Толпа вдруг заволновалась, уступая дорогу ворвавшемуся на площадь наезднику на взмыленном коне.
- Стоять! - крикнул наездник, размахивая огромным, обвешанным красными печатями свитком пергамента. - Задержать казнь! Я везу помилование осужденному!
- Снова? - проворчал палач, опуская уже занесенный топор. - Снова помилование! Это становится скучным.
- Помилование! Помилование! - зарычала толпа. Бабы в первом ряду принялись голосить еще громче. Многие, в основном малолетки, свистели и недовольно выли.
- Успокойтесь, уважаемые господа и горожане! - крикнул траурный, разворачивая пергамент. - Вот воля ее милости Анны Генриетты! В своей неизбывной доброте и в ознаменование заключенного мира, коий, как сообщается, был подписан в городе Цинтра, ее милость прощает виконту Юлиану Альфреду Панкрацу де Леттенхофу, он же Лютик, его провинности и освобождает его от казни...
- Милая Ласочка, - сказал Лютик, широко улыбаясь.
- ...одновременно приказывая вышеупомянутому виконту Юлиану Панкрацу et cetera незамедлительно покинуть столицу и пределы княжества Туссент и никогда сюда не возвращаться, поскольку он немил ее милости и смотреть на него ее милость не может! Вы свободны, виконт.
- А мое имущество? - крикнул Лютик. - А? Мое добро, мои рощи, дубравы и замки можете оставить себе, но отдайте, чума на ваши головы, лютню, лошадь Пегаса, сто сорок талеров и восемьдесят геллеров, плащ, подбитый енотами, перстень...
- Заткнись! - крикнул Геральт, расталкивая лошадью обманутую и неохотно расступающуюся толпу. - Заткнись, слезай и иди сюда, болван! Цири, тарань ему дорогу! Лютик! Ты слышишь, что я тебе говорю?
- Геральт? Ты?
- Не спрашивай, а слезай поскорее! Ко мне! Прыгай на лошадь!
Они продрались сквозь толчею, галопом помчались по узкой улочке. Цири впереди, за ней Геральт и Лютик на Плотве.
- К чему такая спешка? - проговорил бард из-за спины ведьмака. - Никто нам не угрожает. Никто не гонится.
- Пока что. Твоя княгиня обожает менять свое отношение и как бы попутно отменять то, что решила раньше. Согласись, ты знал о помиловании?
- Не знал, - проворчал Лютик. - Но, признаюсь, рассчитывал на него. Ласочка любвеобильна, и у нее доброе сердечко.
- Заткнись ты со своей Ласочкой, черт побери. Ты только что чудом выкрутился от обвинения в оскорблении величества, а теперь хочешь подпасть под статью “рецидив”?
Трубадур замолчал. Цири остановила Кэльпи, подождала их. Когда поравнялись, она взглянула на Лютика и вытерла слезы.
- Эх ты... - сказала она. - Ты... Панкрац...
- В путь, - поторопил ведьмак. - Покинем этот город и пределы прелестного княжества. Пока еще можем.