Идейно-теоретическое и художественное наследие Я. В. Абрамова как феномен интеллектуальной истории
| Вид материала | Документы |
- 1. Идейно-художественное своеобразие «Губернских очерков» С. Щ. «История одного города», 966.03kb.
- Круглый стол «Теоретическое наследие И. И. Рубина и судьбы политической экономии», 66.77kb.
- Идейно-художественное своеобразие поэмы, 403.18kb.
- «Интеллектуальной истории», 656.16kb.
- Феномен человека перевод и примечания Н. А. Садовского, 3155.55kb.
- Пьер Тейяр де Шарден феномен человека, 3176.62kb.
- Разработка урока по теме «Прекрасное вокруг нас», 41.01kb.
- Проблема отчуждения в философии франкфуртской школы неомарксизма и теоретическое наследие, 369.62kb.
- Ф. А. Абрамова "О чем плачут лошади" Цели урок, 151.99kb.
- Боевой путь и военно-теоретическое наследие баурджана момыш-улы: исторический анализ, 750.11kb.
Ответ Я.В. Абрамова был адресован не только «гонителям» и проповедникам «малых дел», но и тем современникам, которые «абрамовщину» сделали олицетворением «теории малых дел». В 1895 г. Н.В. Шелгунов в «Очерках русской жизни» писал, например: «Зачем же эта проповедь о «малых делах»… Они (идеологи «фракции», «желавшие оказать народу существенную ближайшую помощь». – В.Г.) совершенно искренне, подобно г. Абрамову и другим, считают желательным, чтобы люди не занимались никакими так называемыми идейными вопросами и оставили бы в покое «идеи высшего порядка»… Они просто выкорчёвывают общественное сознание, учат тому, чтобы не думать и не глядеть дальше своего носа… Они, как г. Абрамов, признают только физический и мещанский идеал и свою боязнь мысли хотят сделать общею, но уже не боязнью, а руководящим принципом» [46, с. 1091−1092]. Эти представления о габитусе замечательного мыслителя и писателя ничего общего не имеют с тем его пониманием «задач человеческой цивилизации», о которых он писал в статье по поводу «Дома с мезонином» А. П. Чехова. Словно вступая в диалог с подобными критиками, в той же статье Я.В. Абрамов писал: «Мы спросим только: неужели же сказать, что нужно, чтобы все принялись за физический труд (в принципе – любое конкретное, «физическое» дело. – В.Г.), значит разрешить вопрос» (о «правде и смысле жизни». – В.Г.) [10, с. 225]? На данном этапе общественного развития необходима та «тихая, малозаметная, но великая по своим последствиям работа», потому «тихо, незаметно делаются «малые дела», которые должны… просветить сознание народа» [10, с. 227]. О необходимости этой «работы» говорил И.С. Тургенев, почти теми же словами характеризует её и Я.В. Абрамов. Но ни автор «Отцов и детей», ни его единомышленник из круга, казалось бы, очень далекой от И.С. Тургенева гайдебуровской «Недели» [40, П., т. 12, кн. 1, с. 51] – Я.В. Абрамов не рассматривали такую работу в качестве главной цели, оценивая её конкретно-исторический характер и результаты с высоты идеалов демократического просветительства.
Чтобы «выйти из состояния дикости», в котором находится современное общество, людям необходимо «пройти через… грамотность, они должны воспользоваться… школами, библиотеками и книжками» [10, с. 226]. Такие «малые дела», которые, по мысли Я.В. Абрамова, являются не самоцелью, а преходящим, временным средством «просветления сознания», не противоречат, а соответствуют идеалам постепенного мирного прогресса во всех сферах общественного бытия, представлениям о путях всеобщего движения к «высшим целям человеческого существования». Это, по убеждению Я.В. Абрамова, «неизбежный» этап духовного и социального становления личности и общества в целом, который должен рассматриваться в системе «движения… народа вперёд», соотноситься задачами развития «человеческой цивилизации», а не абсолютизироваться, не рассматриваться локально как некое самодостаточное и самоценное явление, не противопоставляться проблемам принципиального изменения «строя жизни» [10, с. 215, 224]. «Серьёзная сторона состоит в мысли, − пишет он, перекликаясь с тургеневским суждениями о закономерности “созревания… технических, экономических и моральных предпосылок” для движения к высшим формам “социального развития человечества” [29, т. 1, с. 388], − о необходимости облегчения труда путём технического улучшения его приёмов и посвящения возникающего отсюда досуга на всеобщее занятие науками и искусствами и в особенности на отыскивание “правды и смысла жизни”» [10, с. 226]. Россия, по сути, стоит на пороге «великих дел». Я.В. Абрамов занимался именно «идейными вопросами», «не оставляя в покое “идеи высшего порядка”, то есть такое мышление, которое между сапожным ремеслом и государственно-общественным строительством видит и умеет найти связь и при котором каждый, кроме своего маленького, делаемого им, дела, знает и понимает, какое место и оно, и он сам занимают в общем строе гражданской жизни» [46, с. 1092]. Н.В. Шелгунов, видимо, не предполагал, что эти его слова и мысли в отношении Я.В. Абрамова утрачивали критическую нацеленность и превращались в верную характеристику общественно-философских позиций писателя, поскольку знаменитый ставрополец был не апологетом «малых дел», а имел в виду задачи кардинального изменения самого «строя» «порядка жизни» [8, с. 36] во имя утверждения идеалов свободы, правды и гуманизма, высших ценностей человеческого бытия средствами его постепенного, мирного совершенствования. Герои художественных произведений писателя, «ищущие правды» («В степи», «Среди сектантов», «Мещанский мыслитель», «Корова», «Ищущий правды», «Механик» и т. д.), не случайно (как и сам автор в своей публицистике) пытаются разглядеть в жизни народа формы её самоорганизации, возникающие на основе не российской государственности, а представлений о необходимости нравственного (в евангельском смысле) обеспечения социально-исторического прогресса («Программа вопросов для собирания сведений о русском сектантстве», «Среди сектантов», «В степи» и другие произведения писателя).
Я.В. Абрамовым концепция «постепеновства снизу» осмысливалась в методологической парадигме связей «целого» и «части», социума и отдельных его «сечений», общенациональной жизни и проявлений её законов в локальных процессах, то есть в корреляции макро- и микроистории.
В беллетристических и публицистических произведениях писатель показывал соприродность целого («новый порядок») и отдельных его составляющих (регион, город, село и т.д.). Хорошее знание положения русского крестьянства, отданного во власть «мироедам» и «коммерсантам», было почерпнуто во время работы будущего писателя в разных местах Ставропольской губернии ещё до переезда в Петербург в 1880-м году. Автобиографический характер беллетристических сочинений Я.В. Абрамова позволяет говорить о его непосредственном соприкосновении с жизнью деревни («В степи», «Бабушка-генеральша», «Гамлеты – пара на грош», «Ищущий правды» и др.), о понимании действующих механизмов ограбления и закабаления народа «кулаками-живорезами» [8, с. 51], находившимися на положении «владетельных князей» огромного края («В степи»).
«Новый порядок» − это ёмкая хронотопическая категория, интегрирующая признаки социума «переворотившейся» России. Как публицист и прозаик, он мыслил на языке время-пространственных композиций, поэтому хронотоп становился доминантной формой понятийно-образного мышления писателя. Связь локального (регионального) и универсального (общенационального) фиксируется в системе как его художественных, так и социолого-публицистических аргументаций. Диалектика локального и универсального обеспечивала объективность оценок современного состояния социума, классов, экономики, производства, культуры, нравственности и т.д., что и стало предметом его художественно-социологического анализа. В этом смысле хорошее знание жизни русской провинции (Ставрополья) обеспечивало преодоление провинциализма в понимании и осмыслении общих процессов пореформенного развития России. Хронотоп – это важнейший жанроформирующий фактор, а любой жанр обладает, как показал М. М. Бахтин, своими средствами и способами «понимающего овладения» действительностью [18, с. 180]. То, что образное мышление во всех видах интеллектуальной деятельности у Я.В. Абрамова преобладало, обеспечивало доминирование форм художественной типизации, в результате чего новый порядок интерпретировался в парадигме время-пространственных категорий. Можно даже сказать, что «строй общественной жизни» в произведениях писателя-социолога обретает статус категории, маркирующей реально-исторический континуум времени и пространства.
Семантические оттенки хронотопа-концепта «новый порядок» необыкновенно многообразны, поскольку всякий раз фиксируют специфическое проявление общего закона жизни в локальных хронотопах. Но в совокупности они создают образ времени, отграниченный от «старого строя жизни» на диахронной оси и определяемый рамками национально-исторического образа пространства. Соприродность «частей» (локальных хронотопов, ставших средоточием проявления законов «нового порядка») друг другу и создаваемому ими «целому» (универсальному хронотопу как национально-историческому времени-пространству) становится основой художественного обобщения, то есть диалектики конкретного, особенного и всеобщего, когда каждое индивидуальное проявление характера или особенностей образа обстоятельств становилось выражением типического, общезначимого, характерного.
Приведём примеры функционирования этого художественно-социологического понятия во внутреннем контексте: «…Старый строй жизни… заменился чем-то таким диким, чему ни один из шалашниковских стариков не мог подобрать другого названия, кроме “денный грабёж”»; «Этот чуждый доселе Шалашной элемент («городские понятия». – В. Г.) был занесён туда власть имеющим и зажиточным меньшинством шалашниковского населения… “По нонешним временам” бумажный-то закон важнее обычного… “расписочки”, “условьица”, “документики” надёжнее слов: “по совести”, “Бог-то, он видит” и т. п.»; «Иногда это неопределённое отвращение к существующему строю жизни… переходило в более определённый вопрос: “да неужто теперь нельзя как-то по-старинному?”»; «Словом, вся накопившаяся в шалашниковцах под влиянием “нонешних времён” дрянь вышла наружу и сразу закрыла собою всё хорошее…» («Бабушка-генеральша»); «…Факты несправедливости, неправды, обмана… отношения шалашниковцев друг к другу, семейные отношения, отношения попа к “мирянам” и наоборот, …всюду …утеря старых патриархальных порядков и замена их чем-то безобразным»; «Словом, между попом и прихожанами установились настоящие военные отношения. Те же военные отношения нашёл Афанасий Иваныч и в семье. <…> Он знал и в старых порядках много дурного. Но там дурное вознаграждалось хорошим. Но чтобы чем-нибудь вознаграждались нынешние безобразия, этого Афанасий Иваныч не видел»; «Когда в Шалашной водворились “новые порядки”, из беднейшего большинства её населения выделились несколько человек, которые не имели буквально ничего…»; «Жить окружённым со всех сторон такими явлениями неправды для Афанасия Иваныча стало невыносимым»; «…Коммерческая сторона “святого места” страшно поразила Афанасия Иваныча: этого он уж ни в коем случае не ожидал…»; «Всё нынче дурно. Всюду ложь и обман, всюду неправда. Нет ни правды, ни дружбы, ни любви в мире… Богатый всегда возьмёт верх над бедным… Все испортились, все развратились. Деньги − всё. За деньги ты купишь и тело, и душу» [1, с. 517 520, 522; 8, с. 39, 40, 43, 51, 56, 57, 59, 66].
Что мы видим, сопоставляя фрагменты, в которых функционирует «концепт»? Благодаря внутреннему контексту повторяющееся словосочетание «новый порядок» и его синонимы – «нонешние времена», «новые порядки», «существующий строй жизни», «неправда», «нынче», «теперь» и т. д. – обретает добавочные смыслы, характеризующие жизнь современного общества с очень многих сторон – социальной, экономической, духовной, правовой, нравственной. «Новый порядок» − это: 1) ограбление народа; 2) смена “закона совести” юридическим законом, не адекватным справедливости закона совести; 3) девальвация человеческого достоинства и доверия слову человека; 4) нечто принципиально противоположное идеалам гуманизма; 5) моральное разложение общества; 6) торжество неправды, обмана; 7) распад семейных отношений; 8) утверждение власти денег; 9) обесценение веры и деградация церкви; 10) появление деклассированных общественных групп и т. д. В контексте каждого фрагмента, где употребляется словосочетание «новый порядок», появляется добавочное смысловое содержание. Всякий раз расширение семантики «концепта» осуществляется за счёт приращения смысловых оттенков и их суммирования в системе повествования, имеющего аналитическое задание.
Подобно социологу-исследователю, Я.В. Абрамов в художественных произведениях непосредственные взаимодействия людей из разных общественных слоев (прежде всего «эксплуататоров и эксплуатируемых» [1, с. 516]) рассматривает как материал для анализа более сложных систем социальных связей и отношений.
«Правда факта» регионального материала, послужившего писателю прототипической основой сюжетных коллизий, в процессе художественно-социологических обобщений превращалась в «правду жизни». Содержательные характеристики «части» становились средством понимания «целого», универсального хронотопа. Знание жизни ставропольской деревни помогло Я.В.Абрамову в объективном осмыслении нереальности надежд на русскую крестьянскую общину, что и поставило его в оппозицию к народническим доктринам «почвы», к концепциям глобальных переворотов, ко всякого рода доктринёрству.
Как писатель и общественный деятель, Я.В. Абрамов заметно отличался от «легальных марксистов», взявших из «наследства» шестидесятников идею революционных преобразований, и от либеральных народников «Недели», социологические доктрины которых строились на идее «почвы». В то же время бескрылому эмпиризму теоретиков и практиков «малых дел», при котором игнорировались законы развития общества, Абрамов противопоставлял такую системную, «кропотливую работу», которая бы обеспечивала прогрессивное развитие всех сторон общественной, народной жизни – экономики, культуры, образования, науки, социальной сферы, медицины, государственного устройства, законодательства и т.д. Он имел виду не просто «школы», «аптеки» и «библиотеки», а комплексную работу интеллигенции, управленческих структур и поддержку ими исторических инициатив народа во имя мирного прогресса общества в целом, работу, основанную на глубоком изучении закономерностей социально-исторического, этнокультурного развития страны и опыта поисков в самой народной среде новых форм самоорганизации общества. Именно потому в художественном творчестве писателя-социолога в центре внимания находился «существующий строй жизни» («Бабушка-генеральша»), «строй общественных отношений» («Ищущий правды»), а не отдельные его составляющие.
Социально-нравственные искания героев Я.В. Абрамова являются закономерным следствием их анализа связи реальных обстоятельств личной жизни с общими процессами пореформенной развития России. Локальные и универсальный хронотопы в их рефлексии оказываются взаимосвязанными, взаимосообщающимися. Например, случай с осуждением Афанасия Лопухина крестьянским сходом («Ищущий правды») перевернул его представление о «мире» и вызвал желание понять, почему торжествует «неправда в жизни вообще» [8, с. 57]; рефлексия «носителей критической мысли» в повести «В степи» поднимает их на уровень осознания коренных социальных противоречий; объяснение в «сценке» «Неожиданная встреча» простым «мужиком» невозможности хоть что-то заработать тяжким трудом строится на понимании действия социальных механизмов «прижимки», ограбления народа: «Ты думаешь, как наняли нас по три, три с полтиной пару (то есть двух работников. – В. Г.), так сейчас мы все денежки и получим? Как же, держи карман! Коса у тебя сломалась, пошёл другую купить, а с тебя в пять раз дороже берут; рубаху порвал – то же… А то зажиливает хозяин – поди судись там с ним!» [13, с. 176]. Иван Отченаш – один из персонажей повести «В степи» – объясняет, почему крестьяне против властей «пикнуть… боятся», по приговору схода «губят своего брата» и т.д.: они все у «мироедов» «в долгах словно в арепьях», все «этим идолам должны», и «бесцеремонный грабёж», в том числе и «общественных денег», возможен потому, что народ бесправен; «всемогущество» «грабителей» держится на экономическом господстве, а «распоряжения правительства» лишь укрепляют эту власть: «кто против богатеев заершится, так его – марш – марш! − ссылают по общественному приговору в Сибирь» [5, с. 107, 114; 8, с. 47, 46]. Все эти формы многоголосия, «крестьянского красноречия» мотивированы тем, что сами герои Я.В. Абрамова ощущают и осознают действие всеобщих законов, подчиняющих себе их судьбы и индивидуальное бытие. В их сознании человеческая экзистенция определяется именно «строем жизни». У Зацепина из рассказа «Механик» ещё в отрочестве «явилось желание узнать, отчего это всем живётся скверно…» [11, с. 54]. Но важно ещё и то, что «работа мысли» [11, с. 77] всех героев Абрамова, «ищущих правды», приводит их к выводам о том, что «так жить нельзя» [11, с. 77], к уяснению причин торжества «новых порядков», увеличения «численности босой команды», «голоштанников» (по словам разорённого крестьянина, героя «Неожиданной встречи» [13, с. 178]), то есть тех, кто составляет «особый класс людей, дошедших до последней ступени бедности, на какой только может существовать человек» [2, с. 121]. Лучшие герои писателя ищут ответы на вопросы, почему невозможно жить «по дружбе, по любви, по совести» [8, с. 43]. Суждения, высказанные в своё время Н.В. Шелгуновым о том, что Я.В. Абрамов «считает желательным, чтобы люди не занимались никакими… идейными вопросами и оставили бы в покое “идеи высшего порядка”» [46, с. 1091], под собой не имеют никаких оснований. Всё как раз наоборот: писатель Я.В. Абрамов делал очень многое именно для того, чтобы «гражданское мышление» вырабатывалось у каждого человека. Он и показывал таких героев, которые «мыслили», ещё в ранней юности «начали думать» и искать пути ко «всеобщей любви», к «исправлению мира», к тому, чтобы «быть полезными окружающим» [12, с. 69, 78; 11, с. 75]. У каждого из них – «мещанского мыслителя» Вострякова («Мещанский мыслитель»), «человека с развитием» Зацепина («Механик»), у «носителей критической мысли» Отченаша («В степи») и Лопухина («Ищущий правды») − «снова и снова мысль начинала работать» именно в этом направлении [12, с. 77]. Их «стремления и идеи» [11, с. 54] связаны с осознанием своей ответственности за то, что «мир во зле лежит» [12, с. 82, 77].
Всякий раз при изображении таких героев Я.В. Абрамов стремился подчеркнуть реально-историческую основу художественных мотивировок: время-пространственные композиции его рассказов, очерков, повестей, например, носят неизгладимый отпечаток ставропольского ландшафта и местного колорита. Встреча автора-повествователя с героем рассказа «Механик» происходит в его родном городе, в доме профессора духовной семинарии (Я.В. Абрамов, как известно, закончил Кавказскую духовную семинарию в Ставрополе), а «заведение» Зацепина располагалось в черте «нижнего базара» этого города* [11, c. 49, 50]. В описании «ярмарки родного города» в рассказе «Мещанский мыслитель» угадываются черты старого губернского Ставрополя [12, c. 66]. Круглая Балка – место действия повести «В степи» – это типичное село, характерное для «нашей местности, самого крайнего юга России» [3, c. 133] и т.д.**
Хорошее знание положения дел не только на юге России, но и во всех других регионах страны обусловило метод сравнительно-сопоставительного анализа, применявшийся, главным образом, в публицистике Я.В. Абрамова. Очень часто он привлекал статистические данные по социальному и экономическому развитию других стран. В результате целое («существующий строй») в произведениях писателя предстаёт как форма существования и кооперация частей («регионы», явления локальной истории, «микроистории» [20]), как взаимосвязь «частей», в которых преломляется «целое», содержится его качество. «Ставропольский» вариант «истории снизу» [20, с. 7] по законам художественного обобщения приобретал качество общезначимого, наиболее вероятного для данной системы социальных отношений.
На основе понимания соприродности локального и универсального хронотопов у Я.В. Абрамова и формировалась позиция «постепеновства снизу», этика ненасилия, идеи, принципиально противоположные концепциям русских «последовательных марксистов», которых «Маркс трижды проклял бы» [7, c. 77]. Стремление обнаружить внутренние связи между региональным и общенациональным приковывало внимание писателя к их взаимосвязям, осмысливаемым в парадигме антиномизма, рационалистической диалектики. На этой основе идее радикализма и была противопоставлена альтернатива – концепция постепенного мирного прогресса. Это было реальным выражением идеи толерантности, репрезентации открытого для всех идейного течения, которое не боялось сравнения с другими точками зрения и не избегало духовной, идеологической, партийной конкуренции.
Итак, мы видим, что Я.В Абрамов как писатель и общественный деятель заметно отличался как от «легальных марксистов», взявших из «наследства» шестидесятников идею революционных преобразований, так и от либеральных народников, социологические доктрины которых строились на идее «почвы», «общины». Проблема крестьянской общины не дискутировалась ни в художественных произведениях Я.В. Абрамова (в них показано её неизбежное и закономерное разложение («Бабушка-генеральша», «В степи», «Ищущий правды» и др.)), ни в его статье о «малых и великих делах». Нет в них и перекличек с концепцией «народного производства» В.П. Воронцова, апелляции к «государству» как «надклассовой силе». В них актуализировались идеи демократического просветительства, «духовного просветления народной массы» теми, кто «отдаёт себя всецело на служение народу» [10, с. 224, 222].
То, что по своему мировоззрению и устремлениям Я.В. Абрамов отличался от сподвижников в демократическом и либерально-народническом окружении, позволило М.Е. Салтыкову-Щедрину и Н.К. Михайловскому привлечь в 1881 году молодого литератора к работе в «Отечественных записках», выделить его из этой среды. Крайности «народников-почвенников», преувеличивавших значение «общины» и недооценивавших роль интеллигенции, отталкивали М.Е. Салтыкова-Щедрина; в начале 1880-х годов ему больше импонировали идеи таких писателей, как С. Каронин, Я.В. Абрамов и др. Не случайно он дал высокую оценку «Программе вопросов для собирания сведений о русском сектантстве» Я.В. Абрамова [15], где ставились вопросы о взаимоотношении народа и интеллигенции, о «способностях русского народного духа», о поисках «солидарности в людских отношениях» и новых форм «организации экономических отношений» [15, с. 260, 267, 256] в целях преодоления социальных противоречий «нового порядка». М.Е. Салтыков-Щедрин писал Н.К. Михайловскому 18 февраля 1881 г. о том, что после публикации «Программы» Я.В. Абрамова «непременно останется впечатление и мнение» [39, т. 19, кн. 1, с. 209]. А в феврале 1884 г. он обращался к тому же адресату с предложением «приспособить» к подготовке «Внутреннего обозрения» журнала «Отечественные записки» Я.В. Абрамова [39, т. 19, кн. 1, с 278]. «Внутреннее обозрение», написанное публицистом к мартовскому номеру журнала за 1884 г. [6], дало повод М.Е. Салтыкову-Щедрину сделать вывод о том, что «Абрамов будет дельнее Кривенко и в тысячу раз талантливее Южакова» [39, т. 19, кн. 1, с. 293], будущего редактора «Большой энциклопедии», выходившей в начале XX века, в которой Я.В. Абрамову была посвящена крайне тенденциозная и необъективная в оценках словарная статья*. Щедрин имел в виду как аналитические способности нового сотрудника «Отечественных записок», лишённого доктринёрства в предлагаемых решениях проблем «переходной эпохи», так и его идиостиль, особенности языка, мышления, аргументации, умение оперировать «фактами» и обобщать их. Сопоставление Я.В. Абрамова с ведущими публицистами журнала С.Н. Кривенко и С.Н. Южаковым говорит о многом. Первый из них представлял в «Отечественных записках» радикальную часть народнической интеллигенции 1870-х − 1880-х годов, современники отмечали в нём, «сочетание мягкости и гуманности чувств с искренним служением демократическим идеям» [28, с. 269 − 270]; второй, делавший ставку на «сельскую общину» и «артель» (о ему подобных с иронией говорил И.С. Тургенев, имея в виду сторонников «деревни» как «универсального средства» обновления социальных отношений в России [см.: 40, П., т. 12, кн. 1, с. 51]), − тех народников, которые в концепциях общественного прогресса главную роль отводили этическому фактору, то есть примыкали к субъективной школе социологии (по терминологии С.Н. Южакова – «этико-социологической школе») [47]. Две крайности в народнических программах − революционную и либеральную − персонифицировали С.Н. Кривенко и С.Н. Южаков. М.Е. Салтыков-Щедрин, как видим, предпочтение отдавал Я.В. Абрамову, мировоззренческие позиции которого позволяли рассматривать вопросы «народной жизни» в свете «общечеловеческой правды и справедливости» [25], исходя не из «готовых идей», а из закономерностей и факторов естественно-исторического развития. Как ни парадоксально, но С.Н. Кривенко и С.Н. Южаков, представляя разные течения в народничестве, сближались в решении социально-экономических и политических проблем России, поскольку освещали их в парадигме «почвы» [25]. Это, по всей вероятности, тоже учитывалось редактором «Отечественных записок», дистанцировавшимся от доктрин народнических социологов и публицистов. Примечательно, что в очерке «Памяти М.Е. Салтыкова» Я.В. Абрамов не говорил о каких-либо идейных разногласиях с редактором «Отечественных записок», которые могли бы «уменьшить то обаяние, которое он внушил» ему, тогда начинающему литератору, «с первого раза» [14, с. 295]. Суждения в духе идеологических стереотипов советской эпохи о том, что «последующая эволюция Абрамова отнюдь не оправдала надежд, возлагавшихся на него Салтыковым» [33, с. 286], так и остались на уровне декларативной риторики, лишённой какой бы то ни было аргументации.
Современные учёные-историки констатируют, что в понимании, например, «марксистской концепции интеллигенции» в её русском варианте наука не продвинулась вперёд за последние семьдесят лет…[37]. Что же говорить о течении либерального эволюционизма (демократического просветительства), условно называемому нами так, поскольку оно не идентифицировано наукой и не представлено ни в одном справочном издании… Общность взглядов идеологов этого течения русской общественной мысли 1870-х − 1880-х годов, позволяющая дифференцировать его в ряду других и фиксировать в научных категориях его типологические характеристики, должна стать предметом специального исследования. Тех, кого мы относим к этому течению, отождествляют с либералами-западниками (И.С. Тургенев, Л.А. Полонский, К.Д. Кавелин), с адептами «теории малых дел» из среды либерального народничества (Я.В. Абрамов), или вообще не маркируют какими-либо определениями [см., например, о Л.А. Полонском: 40, П., т. 7, с. 601]. Между тем мыслителей этого течения многое объединяло в отношении к народу и интеллигенции, в решении проблем социального прогресса страны. Я.В. Абрамов, например, мог вполне согласиться со следующим высказыванием И.С. Тургенева, переданным неатрибутированным автором воспоминаний о нём («Черты из парижской жизни И.С. Тургенева»): «Всем, знавшим лично Ивана Сергеевича Тургенева, было известно, что он не революционер-социалист, а мирный сторонник прогресса и свободы… прогрессист, ждавший от дальнейших преобразований великих благ для своей родины. Так называемому нигилизму он… не сочувствовал, …не говоря уже о революционерах последнего времени: он даже к мирным пропагандистам на русской почве относился крайне скептически (видимо, речь идет о русском либерализме. –