Выше свободы статьи о России

Вид материалаДокументы

Содержание


Слово м.о. меньшикова в конце xx века
Подобный материал:
1   ...   44   45   46   47   48   49   50   51   52

СЛОВО М.О. МЕНЬШИКОВА В КОНЦЕ XX ВЕКА

Образ высокого здравомыслия


Действенность слова — величина не постоянная. Самые пророческие, самые глубокие животворные слова, и даже Слово, запечатлевшее истину, начинают тускнеть в человеческом сознании по ходу исторического движения. Но со временем, как бы стряхнув вековую пыль, старые слова обжигают сознание новых поколений.

Статьи и очерки Михаила Осиповича Меньшикова, после расправы над ним в 1918 году, находились под запретом в нашей стране почти в течение всего советского времени. А само имя его было предано анафеме. Писатель был не то чтобы обречен, но осужден на несуществование. И даже сейчас творения Меньшикова все еще с трудом пробивают себе дорогу к современному читателю. Его непредвзятое зрение и горячее острое слово несут в себе заряд некоторых злободневных и сегодня проблем. И потому его возвращение — медленно.

Меньшиков прежде всего — социальный мыслитель, о культурной значимости его слова в немалой степени свидетельствует статья «Кончина века», отдельно представленная в этой книге. Писатель-публицист сумел рассмотреть в водовороте событий российской жизни многие серьезнейшие узлы и задачи, которые не потеряли своей актуальности в течение всего XX века и, скорее всего, перейдя в XXI век, укрупнятся, приобретут еще большую злободневность. Его размышления о вере и суеверии, о гибельности для нации «безумных внушений» и ложной веры, «психической обезличенности» обманутых людей, о сломленности воли социума, наконец, о разрушении и «восстановлении человека», ставшие предметом нескольких статей писателя, актуальны и в наше смутное время. «На христианстве, — писал Меньшиков, — мы видим, до какой степени благодетелен переход от ложных внушений к истинной вере: это возвращение в солнечный мир из подземного лабиринта. Совсем было похороненный в национальном и сословном неравенстве, в гипнозе презрения к человеку, дух человеческий как бы воскрес». М.О. Меньшиков разглядел многие опаснейшие болезни социума, которые имели начало, укоренение да и развитие еще в XIX веке. И лишь расширение — до взрыва — в XX. Двадцатый век — как выяснилось — стал временем разрушения человеческой личности.

Такие статьи Меньшикова, как «Кончина века», «Сила веры», «Общество», «Природа» и др., могут быть причислены к жанру произведений, которые принято называть философией истории в нынешнем понимании этого слова.

Мысль Меньшикова, как правило, не угнетена грузом остановившихся идей. Она постоянно движется. И как политический мыслитель, он, скажем, не поддерживает только монархию или только республику, в чем его упрекают некоторые современные умы. Меньшикову важно благоденствие народа прежде всего — и то государственное устройство, которое создаст условия для этого.

Не внешние, переменчивые формы заботят его. Английский философ-неогегельянец Робин Джордж Коллингвуд писал: «Идеалы личного поведения так же непостоянны, как и идеалы социальной организации. Не только содержание, но и определение того, что называем мы идеалами, постоянно изменяется»84. Что же самое неизменное в работе меньшиковской мысли? Сбережение и развитие России, беспокойство и забота о духовном и физическом здоровье нации. Умение разглядеть родные болезни и сказать о них откровенно. Здравый смысл писателя и бесстрашие меньшиковской мысли не раз отмечали его современники, в том числе Н.С. Лесков, Л.Н. Толстой, А.П. Чехов.

М.О. Меньшиков — непредвзятый исследователь — не чурается сора жизни, злобы дня, поднимая все это до уровня большой литературы. Он своими великолепными очерками, можно сказать, выполнил общелитературную и более того, социально-значимую задачу, которую никто другой не выполнил. Он в своем свободомыслии писал и предупреждал печатным словом о том, о чем, вероятно, не решались в полной мере высказаться ни Н.С. Лесков, ни Л.Н. Толстой, ни А.П. Чехов и что лишь проскальзывало у них в частных беседах, иногда в переписке (скажем, в письмах Чехова—Суворину). Меньшикова заботили во всей полноте и глубине формы национальной государственности и общественного уклада, которые бы способствовали наиболее плодотворному развитию русского народа и в дне текущем, и в перспективе. Его также заботило то, что теперь принято называть «качеством жизни» русского сообщества. Он писал и говорил без оглядки на распространенное то или иное «общественное мнение», никогда не боясь «террора среды». Читатели предлагаемой книги имеют возможность в достаточной мере постичь этот литературный и человеческий подвиг Михаила Осиповича. Потому-то он и был среди тех, кого задавил фундамент «советской античности». И на этом было особенно удобно выстроить чудовищный миф о Меньшикове, дабы пугать им детей нового времени. Пробиться к сущности получавшим советскую гуманитарную образованность («образованщину») было в высшей степени трудно, даже при наличии благих намерений.

Выньте из литературы, из самого сознания написанное Меньшиковым (а это и было сделано советскими педагогами) — возникнет зияющая пустота. Историческая мысль и духовная реальность исказятся.

Любопытно, что другой сотрудник суворинского «Нового Времени» философ В.В. Розанов легче и быстрее принят был ныне в интеллектуальной и при-интеллектуальной среде. Его имя — на устах. Меньшиков же затушеван. Меньшикова не знают. Что так? Оба «нововременцы», оба — но по-разному— продолжили и развили «Дневник писателя» Ф.М. Достоевского как литературную форму. В своих «Последних листьях, 1916 год» постоянно рефлексирующий Розанов замечает (запись от 16 января): «Меня — нет. В сущности я только — веяние». Это повторяется, как рефрен: «Я только тень около тебя, и никакой “сущности” в Розанове нет», «я для этого и отрекся с самого же начала от всякого образа мыслей»85. Отсюда и возникает, вероятно, особая самоотверженность разоблачения. Хотим мы того или не хотим, но такой образ мышления принадлежит все-таки декадансу, который, к слову сказать, на дух не переносил Михаил Осипович. Меньшикову в принципе чужды постоянные колебания интеллектуального импрессионизма: в его писаниях всегда проступает экспрессивный, динамичный и притом определенный образ мыслей, скажем так — образ высокого здравомыслия. Всегда присутствует личность автора, ее опыт, ее история. Острая память и непредвзятое зрение. Редкое соединение редких качеств (столь неудобное для всякого желающего запутать, замутить исторический ход вещей и вследствие этого раздражающее такого рода «мифотворцев»).

Меньшиков очень точно улавливал сущность меняющегося реального. «Бытие вечно раздваивается, дифференцируется, и оно же вечно превращается в единство, интегрируется. В этой борьбе различений и отождествлений состоит вся реальная жизнь разума и бытия», — отмечал русский философ А.Ф. Лосев в своей работе «Самое само»86. Эти слова Лосева на ином философском уровне применимы и к меньшиковской методологии социального мышления, которое отнюдь не замкнуто в национальных пределах и не заворожено «родственным», хотя и предано ему.

«Жаль уходящего века — на нем лежала печать величия; жаль особенно потому, что в конце столетия уже чувствовалось некоторое увядание, упадок тона еще недавно столь нервного, непобедимого, — читаем у Меньшикова в «Кончине века». — Жизнь еще всюду кипит с бешеным одушевлением, но уже чувствуются признаки усталости; как будто первая свежесть духа исчерпана, как будто становится скучно жить на свете или, по крайней мере, безрадостно». В России всегда ощущалась недостаточность «качества жизни». В книге «Думы о счастье» (СПб., 1901) в разделе «Прогресс» Меньшиков замечает: «Основы нынешней цивилизации продолжают быть языческими, как бы ни развивались и ни украшались гением человека. Цивилизация эта похожа на допотопную телегу на каменных колесах, покрытую роскошными инкрустациями: колесница драгоценна, в нее вложена бездна искусства, а ехать в ней мученье». Сейчас, в конце XX века, общая атмосфера безрадостности еще более сгустилась, не «дышит почва», и судьба грозит новыми бедствиями.

Меньшиков ошибается, когда пишет, что «пытливость науки» померкла в конце XIX века и что «не слышно о новых, действительно великих открытиях, делающих эпоху». Научно-технические открытия XX века, их технологическое воплощение совершили переворот в жизни человечества, привели к резкому изменению нашего сознания, создали практически новую цивилизацию. Но писатель-публицист трижды прав, когда говорит: «Есть грустное предчувствие, что наш уходящий век уносит с собою надолго молодость нашей расы и что гений ее, вспыхнувший всеми цветами и красками, может отцвесть... Двадцатый век, на который мечтатели возлагают столько надежд, может быть, принесет нам одни разочарования... Глубокое заблуждение думать, что цивилизация гибнет от причин внешних... Завоеватели мира, наследники цивилизации задолго до варваров пали ниже всякого варварства... А отчего собственно падает дух народный — до полного растления — это вопрос в корне своем мистический». Это написано в декабре 1900 года, то есть задолго до «Заката Европы» Освальда Шпенглера, знаменитой книги, вышедшей в 1918 году и потрясшей своими откровениями весь европейский мир. (Именно в 1918 году М.О. Меньшиков был расстрелян, в результате «внутреннего нашествия каких-то грубых сил», предсказанных им.)

Меньшиковским мыслям о падении благочестия, об «огрубении совести», о развращении духа, о варварском разорении окружающей среды — так или иначе впоследствии оказались созвучны публицистика А. Блока, «плачи» и «сны» Н. Клюева, философские статьи Н. Бердяева... И уже в 60-х годах XX века, как удар колокола, прозвучала книга американской ученой Рейчел Карсон «Silent Spring» («Безмолвная весна») о варварском и опасном нарушении экологического равновесия земной жизни. (Книга так и не переведена на русский язык.) И в конце нашего, увы, тоже уходящего века — неутомимая деятельность француза Жака-Ива Кусто и других людей — как бы в продолжение меньшиковских тревог и забот, который писал в конце 1900 года: «Никогда природа не опустошалась с такой яростью, как в истекший век. Весь восток Европы и частично — северная Азия совершенно изменили свою наружность; неизмеримые пространства лесов срублены или сожжены, исчезло бесчисленное множество болот, озер, ручьев... исчезли целые миры лесных животных, птиц, пресмыкающихся, насекомых, целые миры растительных пород». Это о веке XIX. Что же говорить — о XX? Какие необратимые пустоши после войн и атомных катастроф оставляет он (мы!) — народившимся жителям Земли.

Этот «погром природы» соединяется у Меньшикова с другими факторами: «Мир жизни опустошен белой расой, и этот процесс совершается с развертывающейся энергией. Вслед за черными, красными, кофейными, оливковыми породами наступает очередь бронзовых и желтых населений Азии... Этот страшный процесс в человечестве — поедание белою породою цветных — самое тяжкое из преступлений века, самое неизгладимое. Вытеснение сильными слабых идет в менее резкой степени и среди самой белой расы». Какое напряжение противоборствующих сил с возникновением новых векторов и перераспределением сил XX века предсказывают эти слова. А мы добавим, что напряжение это усилится в XXI веке еще больше. И уже появляются определенные признаки расовых войн. Вот какие реальные призраки (а не «призрак коммунизма») бродят по нашей многострадальной планете. Тем более, что демографический рост населения (на уровне взрыва в XX веке) развивается по своим не вполне выясненным и покамест, безусловно, по неуправляемым законам (несмотря на все достижения новейшей цивилизации).

«Третьим и уже безмерным преступлением, вмещающим все остальные, я назвал бы богоотступничество белой расы, слишком заметное за этот век, выпадение ее из единой центральной, ведущей человеческой идеи о Вечном Отце. Это не столько преступление, сколько глубокое несчастие...» — замечает писатель. Такова «негативная тринитарность», обрисованная М.О. Меньшиковым.

Глубокое понимание происходящих разрушительных процессов в жизни человечества проявил в конце XIX — начале XX века великий публицист, наш замечательный соотечественник, который самим характером своих публичных высказываний призывал читателя не к вражде, а как бы к беседе, к совместному поиску истины. Этим его письменное слово в чем-то напоминает устное слово Сократа, саму манеру бесед великого грека. И еще одно роковое совпадение. Меньшиков напоминает: «Гуманнейшему из греков отечество ничего не принесло в благодарность, кроме чаши яда...» Его же самого, более всего заботившегося о жизнеспособности России, через 18 лет ждало варварское поругание и расстрел.

...И это его трудное возвращение как мыслителя.

Владимир Лазарев.