Geum.ru

Литературе "проклятые вопросы" и предлагает свои варианты ответов

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   14   15   16   17   18   19   20   21   ...   46

но подобные вещи тебя вряд ли заинтересуют. Это ведь не цены на

фондовом рынке..." Заказ на медь, который он разместил полгода

назад, до сих пор не выполнен. Дата поставки переносилась уже

три раза: "Мы ничего не можем поделать, мистер Реардэн"; пришлось

налаживать связи с другой компанией. Поставки меди с каждым днем

становились все более и более ненадежными... Филипп не улыбнулся,

когда, разговаривая с одним из друзей матери об организации, в которую

он вступил, поднял глаза и взглянул на Реардэна, но на его

оплывшем лице появилось выражение, похожее на улыбку превосходства,

когда он сказал: "Нет, Генри, тебя это не касается. Это не имеет

отношения к бизнесу, никакого. Это совершенно некоммерческое

предприятие..."

Его подрядчик в Детройте, который занимался реконструкцией

большой фабрики, рассматривал возможность использования

конструкций из металла Реардэна; нужно слетать в Детройт и

переговорить с ним лично - он должен был сделать это еще неделю

назад, он мог бы сделать это сегодня вечером... "Ты меня не

слушаешь, - сказала мать, рассказывая ему за завтраком сон, который

она видела ночью, в то время как все его мысли были заняты ценами на

уголь. - Ты никогда в жизни никого не слушал. Тебя никто и

ничто не интересует, кроме тебя самого. Тебе наплевать на всех и

на каждого"... Отпечатанные страницы, лежавшие на столе в его

кабинете, содержали результаты испытаний авиационного двигателя,

сделанного из металла Реардэна. Пожалуй, сейчас больше всего на свете

ему хотелось прочесть этот доклад - текст пролежал на его столе три

дня, а он даже не притронулся к нему, у него не было времени; почему

бы ему не прочитать его сейчас и...

Открыв глаза, он отошел от зеркала и яростно тряхнул головой.

Он хотел взять жемчужные запонки, но его рука потянулась к

стопке деловых писем, лежавших на туалетном столике. Письма были

отобраны как срочные, и прочесть их нужно было сегодня же, но он не

успел сделать это в кабинете. Секретарь сунула их ему в карман,

когда он уходил. Дома, раздеваясь, он бросил их на туалетный

столик.

Из стопки на пол выпала газетная вырезка. Это была передовица,

которую мисс Айвз пометила, сердито перечеркнув красным

карандашом. Статья называлась "О равных возможностях". Он не мог не

прочитать ее. За последние три месяца вокруг этого законопроекта было

слишком много шума - угрожающе много.

Он читал, слыша голоса и наигранный смех, доносившиеся

снизу и напоминавшие, что гости собрались, прием начался и ему

предстоит встретить горькие, полные упрека взгляды родных, когда он

спустится вниз.

В статье говорилось: несправедливо в период спада

производства, сокращения рынков сбыта и все уменьшающихся возможностей

заработать на жизнь позволять одному человеку владеть множеством

предприятий в различных отраслях, в то время как другие не имеют

ничего; на экономике страны пагубно отражается тот факт, что кучка

предпринимателей сосредоточила в своих руках все природные ресурсы,

не оставив тем самым никаких шансов другим; конкуренция, писала

газета, играет первостепенную роль в жизни общества, и долг

общества заключается в том, чтобы не позволить никому подняться на

уровень, ставящий его вне конкуренции. Автор статьи

предсказывал, что предложенный на рассмотрение Законодательного

собрания законопроект о равных возможностях, запрещающий любому

человеку или корпорации владеть предприятиями более чем в одной

отрасли, вскоре будет принят.

Висли Мауч, человек Реардэна в Вашингтоне, сказал, что для

беспокойства нет никаких оснований. Предстоит Драчка, но законопроект

не пройдет. Реардэн ничего не смыслил в битвах такого рода. Он

предоставил все Маучу и его людям. У него едва хватало времени

бегло просматривать доклады Мауча из Вашингтона и подписывать чеки

на суммы, которые Мауч запрашивал для ведения борьбы.

Реардэн не верил, что законопроект пройдет. Он просто не мог

в это поверить. Всю жизнь имея дело с чистой реальностью

технологий, металла и производства, он обрел твердую уверенность, что

человек должен заниматься тем, что разумно, а не безумно, что

человек всегда должен стремиться к правильному, потому что реальность

в конечном итоге всегда берет верх, а бессмысленное, неправильное

и несправедливое не имеет будущего, не может привести к успеху,

не может ничего - только уничтожить себя. Бороться против таких

вещей, как этот законопроект, казалось ему нелепостью, он даже слегка

стыдился этого, словно ему вдруг предложили помериться силами с

человеком, который при изготовлении стальных сплавов

полагался на средневековую нумерологию.*

Он говорил себе, что этот законопроект таит опасность. Но даже

самые громкие вопли в самых истеричных передовицах не вызывали в

нем никаких эмоций, тогда как, узнав из доклада о лабораторных

испытаниях об изменении характеристик металла Реардэна на одну

десятую, он вскакивал с места от радости или беспокойства. Ни на

что другое у него уже не хватало сил.

Реардэн скомкал передовицу и бросил ее в корзину для

бумаг. Он почувствовал, как на него медленно наваливается гнетущая

усталость, которой он никогда не ощущал на работе, опустошенность,

которая, казалось, поджидала и охватывала его, как только он

переключался на что-то другое. Сейчас у него осталось

одно-единственное желание. Ему страшно хотелось спать.

Он сказал себе, что должен спуститься к гостям, что родные

вправе требовать от него этого, что он должен научиться получать

удовольствие от того, что приятно им, - не ради себя, ради них.

Реардэн задавался вопросом, почему осознание этого не имеет над

ним никакой власти, не побуждает к действию. Всю жизнь, когда бы он

ни приходил к убеждению, что какой-либо его поступок будет

правильным, желание действовать появлялось автоматически. "Что со

мной происходит?" - спрашивал он себя. Нежелание поступать

правильно - разве это не явное проявление морального разложения?

Признать свою вину и при этом чувствовать лишь глубочайшее,

холодное равнодушие - разве это не измена тому, что являлось

источником его гордости, его жизненных сил?

Он не стал размышлять над,"ответом на этот вопрос и быстро

закончил одеваться.

С тонким белым платочком в нагрудном кармане черного вечернего

костюма, высокий и стройный, с присущей ему спокойной уверенностью

в себе, Реардэн неторопливо спустился по лестнице в гостиную -

являя собой, на радость наблюдавших за ним матрон, идеальное

воплощение великого промышленника.

У подножья лестницы он увидел Лилиан. Аристократические

складки лимонно-желтого вечернего платья в стиле ампир выгодно

подчеркивали грациозность ее фигуры; она стояла с горделивым видом

человека, полностью владеющего собой. Он улыбнулся. Ему нравилось

видеть ее счастливой. Это служило своеобразным оправданием приема.

Он подошел к ней и остановился. Она никогда не надевала слишком

много украшений, проявляя привитый вкус. Но сегодня вечером она

разоделась - бриллиантовое ожерелье, серьги, кольца и броши. В глаза

сразу бросалось, что на руках у нее ничего не было, лишь правое

запястье украшал браслет из металла Реардэна. Рядом со сверкающими

бриллиантами он выглядел дешевой побрякушкой, купленной в магазине

бижутерии.

Переведя взгляд с ее запястья на лицо, он заметил, что она

смотрит на него. Она слегка прищурилась, и он не мог определить

выражения ее глаз; затуманенный, словно с поволокой взгляд был

слишком многозначительным, в нем явно что-то скрывалось, но невозможно

было определить что.

Ему захотелось сорвать браслет с ее руки, но он лишь покорно

кивал головой в знак приветствия, пока Лилиан веселым голосом

представляла ему стоявших рядом дам. Его лицо ничего не выражало.

- Что такое человек? Всего лишь набор химических Компонентов

в соединении с манией величия, - говорил доктор Притчет группе

гостей. Он взял с хрустального подноса канапе с икрой и, подержав

его двумя пальцами, целиком засунул в рот. - Метафизические

притязания человека просто нелепы. Ничтожное количество протоплазмы,

полное каких-то уродливых понятий и мелочных, жалких чувств, -

и это воображает себя чем-то значимым! Нет, воистину именно в этом

сокрыт корень всех бед человечества.

- Профессор, а какие понятия не являются уродливыми и жалкими?

- спросила жена одного автопромышленника.

- Нет таких понятий, - сказал доктор Притчет, - во всяком случае,

в пределах человеческих возможностей.

- Но если мы начисто лишены каких бы то ни было хороших

понятий, то каким образом мы можем определить, что наделены лишь

уродливыми? Я хочу сказать - по каким критериям? - нерешительно

спросил один молодой человек.

- А нет никаких критериев.

Эта фраза заставила слушателей замолчать.

- Философы прошлого были дилетантами, - продолжал доктор Притчет.

- Именно нашему веку выпала участь заново определить цель

философии. Она состоит не в том, чтобы помочь людям найти смысл

жизни, а в том, чтобы доказать им, что его попросту не существует.

- А кто может это доказать? - с негодованием спросила

симпатичная молодая девушка, отец которой владел угольной шахтой.

- Это пытаюсь сделать я, - сказал доктор Притчет. Последние три

года он заведовал кафедрой философии в Университете Патрика Генри.

Лилиан Реардэн подошла к окружившим доктора Притчета

гостям; ее бриллианты сверкали в свете люстр. На ее лице играла

чуть обозначенная нежная улыбка, легкая, как тень.

- Человек своеволен лишь потому, что упрямо пытается докопаться

до смысла своего существования, - продолжал доктор Притчет. -

Но поняв однажды, что он ничтожен в сравнении с бескрайней

вселенной, что его действия ничего не значат и совершенно неважно,

жив он или умер, человек станет куда более... покладистым. - Он

пожал плечами и потянулся за очередным канапе.

- Я хотел спросить вас, профессор, что вы думаете о

законопроекте о равных возможностях? - с тревогой в голосе спросил

один бизнесмен.

- А, о законопроекте... Но, по-моему, я ясно дал понять,

что одобряю его, так как являюсь сторонником экономической

свободы, которая невозможна без конкуренции. Следовательно, людей

нужно принудить к конкуренции, а значит, мы должны держать их под

контролем, чтобы заставить быть свободными.

- Но послушайте... разве одно не противоречит другому?

- В высшем философском смысле - нет. Надо научиться смотреть

дальше закостенелых догм устаревшего мышления. В мире нет ничего

неизменного. Все течет, все изменяется.

- Но ведь это вполне соответствует здравому смыслу, когда...

- Здравый смысл, мой дорогой друг, - самый наивный из

всех предрассудков. В наше время это уже общепризнанно.

- Но я не совсем понимаю, как можно...

- Вы разделяете самое распространенное в мире заблуждение -

считаете, что все можно понять. Вы не осознаете, что мир - это

сплошное противоречие.

- Противоречие в чем? - спросила жена автопромышленника.

- В самом себе.

- Как это?

- Видите ли, мадам, долг мыслителя - не объяснять, а показать,

что невозможно ничего объяснить.

- Да, конечно... только...

- Цель философии - не добиваться знаний, а доказать, что человек

и знание несовместимы.

- Но что же останется, когда мы докажем это? сила молодая девушка.

- Инстинкт, - почтительно ответил доктор Притчет.

В другом конце гостиной группа гостей собралась вокруг Больфа

Юбенка. Он сидел, выпрямившись на краешке кресла, пытаясь таким

образом придать как можно более достойный вид своему лицу и тучному

телу, которые, как правило, расплывались, когда он расслаблялся.

- Вся литература прошлого, - говорил Больф Юбенк, - была

дешевым надувательством. Она приукрашивала действительность в угоду

денежным мешкам, которым прислуживала. Мораль, добрая воля, великие

свершения, торжество добра и человек как некое героическое

существо - все это сегодня не вызывает ничего, кроме смеха.

Показав истинный смысл жизни, наш век впервые за всю историю придал

литературе глубину.

- А что является истинным смыслом жизни, мистер Юбенк? -

застенчиво спросила молодая девушка в белом вечернем платье.

- Страдание, - ответил Юбенк. - Принятие неизбежного и страдание.

- Но почему? Люди ведь счастливы... иногда... Разве не так?

- Это лишь иллюзия, возникающая у людей, которым чужда глубина

чувств.

Девушка покраснела. Богатая дама, которая

унаследовала нефтеперерабатывающий завод, виновато спросила:

- Мистер Юбенк, а что нужно сделать, чтобы улучшить литературный

вкус людей?

- Это первостепенная социальная проблема, - ответил Юбенк.

Он считался звездой первой величины в современной литературе, но за

всю жизнь не написал ни одной книги, которая разошлась бы тиражом

больше трех тысяч экземпляров. - Я лично считаю, что законопроект

о равных возможностях, примененный в литературе, стал бы решением этой

проблемы.

- А применение этого законопроекта в промышленности вы

поддерживаете? Я вот даже не знаю, что о нем и думать.

- Конечно, поддерживаю. Наша культура погрязла в болоте

материализма. Люди утратили духовные ценности, обманывая друг

друга в погоне за материальными благами. Они слишком хорошо

живут. Но они вернутся к более благородному образу жизни, если мы

научим их жить в нужде. Следовательно, нужно поумерить их алчность.

- Это мне и в голову не приходило, - извиняющимся тоном сказала

дама.

- Но как вы собираетесь применить законопроект о равных

возможностях в литературе, Рольф? - спросил Морт Лидии. - Для меня это

что-то новое.

- Меня зовут Больф, - сердито сказал Юбенк. - А для вас это

ново потому, что это я сам придумал.

- Ну хорошо, хорошо. Я вовсе не хочу ссориться. Мне просто

интересно, - сказал Морт Лидди, нервно улыбаясь. Он был

композитором и писал традиционную музыку к фильмам и модернистские

симфонии для немногочисленной публики.

- Все очень просто, - сказал Больф Юбенк. - Нужно принять

закон, ограничивающий тираж книги до десяти тысяч экземпляров.

Это откроет литературный рынок для новых талантов, свежих идей

и некоммерческой литературы. Если людям запретят раскупать

миллионами экземпляров всякую макулатуру, им просто придется покупать

хорошие книги.

- Да, в этом что-то есть, - сказал Морт Лидди. - Но не ударит ли

это по карману писателей?

- Тем лучше. Писать книги должен лишь тот, кто действует не

из корыстных побуждений и не гонится за наживой.

- Но, мистер Юбенк, а что, если больше десяти тысяч человек

хотят купить какую-то книгу? - спросила девушка в белом платье.

- Десять тысяч читателей вполне достаточно для любой книги.

- Я имела в виду не это. Что, если она ну окна им"!

- Это не имеет никакого значения.

- Но почему, если интересный сюжет...

В литературе сюжет - это всего лишь примитивная

вульгарность, - презрительно произнес Больф Юбенк.

Доктор Притчет, направлявшийся через гостиную к бару,

остановился и заметил:

- Вполне с вами согласен. Равно как и логика -

примитивная вульгарность в философии.

- Или мелодия, которая является лишь примитивной вульгарностью

в музыке, - сказал Морт Лидии.

- О чем это вы спорите? - спросила, подойдя к ним, Лилиан.

- Лилиан, дорогая, - протянул Больф Юбенк, - я не говорил,

что посвятил тебе свой новый роман?

- Нет, Больф, дорогой, спасибо.

- А как называется ваш новый роман? - спросила одна небедная дама.

- "Сердце - одинокий молочник".

- А о чем он?

- О разочаровании и безысходности.

- Но, мистер Юбенк, - густо покраснев, спросила молодая девушка

в белом платье, - если в мире существуют лишь разочарование и

безысходность, ради чего тогда жить?

- Ради любви к ближнему, - мрачно ответил Юбенк. Бертрам

Скаддер стоял, склонившись над стойкой бара.

Его длинное, худое лицо словно запало внутрь, лишь рот и

глаза выдавались вперед тремя мягкими выпуклостями. Он был

редактором журнала "Фьючер", в. котором опубликовал свою статью

о Хэнке Реардэне, которая называлась "Спрут".

Бертрам Скаддер поднял свой пустой бокал и молча протянул

бармену. Он отпил глоток, заметил пустой бокал стоявшего рядом с ним

Филиппа Реардэна и молча указал на него пальцем бармену. На пустой

бокал Бетти Поуп, которая стояла рядом с Филиппом, он не обратил

никакого внимания.

- Послушай, дружище, - сказал Бертрам Скаддер, устремив

взгляд куда-то рядом с Филиппом, - нравится это тебе или нет, но

законопроект о равных возможностях - большой шаг вперед.

- А что дает вам основания полагать, будто я не одобряю его?

- растерянно спросил Филипп.

- Ну, ведь это будет не безболезненно, ты согласен? Длинная

рука общества пошерстит кое-чью чековую книжку.

- А почему вы считаете, что я являюсь противником этого?

- А разве не так? - спросил Бертрам Скаддер без особого

любопытства.

- Нет, не так, - горячо сказал Филипп. - Я всегда

ставил общественное благосостояние превыше любых личных интересов. Я

пожертвовал время и деньги ассоциации "Друзья всемирного прогресса"

и лично участвую в их кампании в поддержку законопроекта. Я считаю

вопиющей несправедливостью даже теоретическую возможность того, что

один человек приберет к рукам все, ничего не оставив другим.

Бертрам Скаддер пристально, но без особого интереса

посмотрел на Филиппа:

- Что ж, это необычайно мило с твоей стороны.

- Некоторые, мистер Скаддер, действительно серьезно подходят

к вопросам морали, - с мягко подчеркнутой гордостью сказал Филипп.

- О чем он говорит, Филипп? - спросила Бетти Поуп. - Среди

наших знакомых нет никого, кто бы владел предприятиями более чем в

одной отрасли, не так ли?

- Ох, помолчи, - сказал Бертрам Скаддер скучающим тоном.

- Я не понимаю, почему вокруг этого законопроекта столько шума,

- вызывающе продолжала Бетти Поуп тоном эксперта-экономиста. - Не

понимаю, почему бизнесмены всячески противятся ему. Ведь это для их

же пользы. Если все, кроме них, будут бедны, они лишатся рынков

сбыта для своих товаров. Если они перестанут быть эгоистами и

поделятся тем, что у них есть, у них появится возможность работать в

полную силу и произвести еще больше.

- А я не понимаю, почему вообще надо принимать во

внимание промышленников, - сказал Скаддер. - Когда массы терпят

лишения при наличии товаров и средств, было бы просто идиотизмом

полагать, что людей может остановить какая-то бумажка, дающая право

на частную собственность. Право на собственность - это предрассудок.

Собственность принадлежит кому-то лишь по милости тех, кто ее не

отбирает. Народ может захватить ее в любой момент. А раз так, почему

бы им не сделать это?

- Они должны сделать это, - сказал Клод Слагенхоп. - Она

нужна народу. А потребности - это единственное, что нужно принимать

в расчет. Когда народ нуждается, надо сначала все забрать, а потом

уже рассуждать.

Клод Слагенхоп подошел к бару и втиснулся между Филиппом и

Скаддером, невзначай оттеснив журналиста в сторону. Слагенхоп был

невысок, но крепко сложен, с переломанным носом. Он был

президентом ассоциации "Друзья всемирного прогресса".

- Голод не тетка, - продолжил Слагенхоп. - Слова, идеи - все это

пустое сотрясение воздуха. Пустой желудок - вот веский аргумент. Я во