Вербер Танатонавты «Танатонавты»
| Вид материала | Учебник |
Содержание10 — стервятник 11 — полицейское досье 12 — дружба |
- Бернард Вербер, Тайна Богов, 4886.15kb.
- Бернард Вербер, Тайна Богов, 5361.15kb.
- Бернар Вербер, Энциклопедия относительного и абсолютного знания, 1976.31kb.
- Бернард Вербер, 4405.01kb.
10 — СТЕРВЯТНИК
Эта первая экскурсия из жизни не научила меня ничему особенному о смерти, если не считать, что она еще долго была источником беспокойства для нашей семьи.
Затем, к восьми девяти годам эта тема стала интересовать меня больше, но на этот раз речь шла о смерти других. Надо пояснить, что хочешь не хочешь, а каждый вечер по телевизору, в двадцатичасовом блоке новостей, говорили про смерть. Сначала про убитых на какой нибудь войне. Они носили зеленые или красные мундиры. Потом шли те, кто умер по дороге на курорт: пестрые, кричащие одежды. И, наконец, покойники знаменитости: в блестящих костюмах.
В телевизоре все проще, чем в жизни. Сразу понятно, что смерть — вещь печальная, потому что картинки сопровождались похоронной музыкой. Телевидение — это доступно даже младенцам и дебилам. Убитые на войне имели право на симфонию Бетховена, курортники — на концерт Вивальди, а умершие от передозировки «звёзды» — на тягучие виолончели Моцарта.
Я не преминул про себя отметить, что с кончиной таких «звезд» продажа их дисков тут же подскакивала, их фильмы вновь и вновь мелькали на телеэкранах, а весь свет на все лады расхваливал покойников. Будто смерть стирала все их прегрешения. Более того: уход из жизни не мешал артистам работать. Лучшие диски Джона Леннона, Джимми Хендрикса или Джима Моррисона появились на рынке намного позже их смерти.
Мои следующие по счету похороны были связаны с дядей Норбером. «Замечательный человек», — убеждали друг друга участники похоронного кортежа. Между прочим, там же я впервые услыхал знаменитое высказывание: «Лучшие всегда уходят первыми». Мне не было еще восьми, но я никак не мог избавиться от мысли: «Что ж такое получается, вокруг остались одни плохие?!»
На этих похоронах я выглядел безупречно. После ухода почетного караула я сосредоточился на вареном шпинате. Еще лучше удалось заныть после добавки анчоусов. Даже братец Конрад, и тот не смог достичь высот моей слезливой скорби.
Прибыв на кладбище Пер Лашез, я добавил в меню своих слез спаржу и телячьи мозги с горошком. Во тошниловка то! В небольшой толпе кто то прошептал: «А я и не знал, что Мишель был так близок с дядей Норбером». Мать заметила, что это тем более поразительно, поскольку я, честно говоря, никогда его и не видел. Это не помешало мне открыть рецепт успешных похорон: шпинат, анчоусы, спаржа и телячьи мозги.
Всем замечательный день, так как я, помимо всего прочего, в этот раз впервые встретился с Раулем Разорбаком.
Мы собрались перед могилой моего покойного дядюшки Норбера и тут я чуть в стороне от нас заметил нечто, показавшееся мне сначала стервятником, сидящим над гробницей. К хищной птице, впрочем, оно не имело отношения. Это был Рауль.
Воспользовавшись моментом, когда за мной никто не следил — в конце концов, свою норму слез я отработал — я приблизился к мрачному силуэту. Нечто долговязое одиноко сидело на могильном камне, упершись взглядом в небо.
— Бонжур, — вежливо произнес я. — А что вы здесь делаете?
Молчание. Вблизи стервятник выглядел похожим на мальчишку. Худой, с изнуренным лицом, чьи скулы подпирали очки в черепаховой оправе. Узкие, рафинированные руки лежали на коленях словно два притихших паука, ожидающих приказа своего повелителя. Мальчишка опустил голову и посмотрел на меня спокойным и глубоким взглядом, который мне никогда не встречался среди ровесников.
Я повторил свой вопрос:
— Ну так что же вы тут делаете?
Рука паук взметнулась вдоль пальто и уткнулась в длинный и прямой нос.
— Можешь на «ты», — торжественно объявил он.
И затем пояснил:
— Сижу вот на могиле своего отца. Пытаюсь понять, что он мне говорит.
Я расхохотался. Он немного поколебался, а потом сам стал смеяться. А что еще остается делать, кроме как смеяться над худым мальчишкой, часами сидящим на могильном камне и глазеющем на вереницы облаков?
— Тебя как зовут?
— Рауль Разорбак. Можешь звать просто Рауль. А тебя?
— Мишель Пинсон. Зови меня просто Мишель.
Он смерил меня взглядом.
— Пинсон? Хорош птенчик! 1
Я попытался сохранить невозмутимость. Была у меня одна фраза на все такие деликатные случаи.
— Сам такой!
А он опять засмеялся.
11 — ПОЛИЦЕЙСКОЕ ДОСЬЕ
На запрос по поводу основных сведений
Фамилия: Разорбак
Имя: Рауль
Цвет волос: шатен
Глаза: карие
Рост: 1 метр 90 см
Особые приметы: носит очки
Примечание: пионер движения танатонавтов
Слабое место: чрезмерная самоуверенность
12 — ДРУЖБА
Затем мы с Раулем стали встречаться каждую среду после обеда на кладбище Пер Лашез. Мне очень нравилось вышагивать рядом с его худым силуэтом. Кроме того, у него всегда были для меня разные фантастические истории.
— Мы родились слишком поздно, Мишель.
— Это почему?
— Потому что все уже изобретено, все уже исследовано. У меня мечта была стать изобретателем пороха или электричества, не говоря уж о том, чтобы самым первым изготовить лук и стрелы. А остается довольствоваться ничем. Все уже пооткрывали. Жизнь идет быстрее научной фантастики. Нет больше изобретателей, остались одни последователи. Люди, которые совершенствуют то, чтобы уже было давно открыто другими. Теми самыми людьми, которые, как сказал Эйнштейн, испытали фантастическое чувство лишения невинности новых вселенных. Ты представляешь, как у него голова кружилась, когда он понял, как можно рассчитать скорость света?!
Нет, этого я не представлял.
Рауль расстроено посмотрел на меня.
— Мишель, тебе читать надо больше. Мир делится на две категории людей: на тех, кто читает книги и других, которые слушают тех, кто читает. Лучше принадлежать к первой категории, я так полагаю.
Я ответил, что он говорит ну в точности как книжка и мы оба рассмеялись. Каждому своя роль: Рауль излагал всякие факты, я шутил, потом мы оба хохотали. По сути дела, мы смеялись вообще безо всякого повода, просто так, до колик в животе.
Как не крути, а Рауль прочел целые горы книг. Между прочим, именно он привил мне вкус к чтению, познакомив с авторами, известными также как «писатели иррационального»: Рабле, Эдгар Алан По, Льюис Кэрролл, Герберт Уэллс, Жюль Верн, Айзек Азимов, Франк Герберт, Филип Дик.
— «Писатели иррационального»? Да ведь таких нет! — объяснял Рауль. — Большинство писателей воображают, что либо их никто не понимает, либо они выглядят интеллектуалами. Они растягивают свои предложения на двадцать строк. Потом они получают литературные призы, а потом люди покупают ихние книжки для украшения своих салонов, заставляя своих знакомых думать, что они тоже умственно изощренные. Да я даже сам листал книжки, в которых ничего не происходит. Вообще ничего. Приходит некто, видит красивую женщину, начинает ее обхаживать. Она ему говорит, что не знает, будет она с ним спать или нет. К концу восьмисотой страницы она решает таки ему объявить категорический отказ.
— Но какой интерес писать книжки, где вообще ничего не происходит? — спросил я его.
— Понятия не имею. Недостаток воображения. Отсюда и берутся биографии и автобиографии, сентиментальные и всякие прочие… Писатели, неспособные придумать новый мир, могут описать лишь только свой собственный, каким бы скудным он ни был. Даже в литературе нет больше изобретателей. И что же? Не обладая глубиной, писатели приукрашивают свой стиль, прихорашивают форму. Изобрази на дюжине страниц свои страдания от какого нибудь фурункула и у тебя появятся шансы получить Гонкуровскую премию…
Мы оба ухмыляемся.
— Поверь мне, если б гомеровская Одиссея была опубликована впервые сегодня, она бы не появилась в списке бестселлеров. Ее бы зачислили среди книг фантастики и ужасов. Ее бы читали только такие ребята, как мы, ради историй про циклопов, волшебников, сирен и прочих монстров.
Рауль от рождения был одарен редкой способностью судить обо всем самостоятельно. Он не повторял заученно идеи, навязываемые телевизором или газетами. Что меня к нему влекло, так это, как я считаю, его свобода духа, его сопротивление всякому влиянию. Этим он был обязан своему отцу — профессору философии, как подчеркивал Рауль, — который привил ему любовь к книгам. Рауль читал почти по книге в день. В особенности фэнтези и научную фантастику.
— Секрет свободы, — любил говорить он, — это библиотека.