Д. Ливен Империя: Российская империя и её соперники
| Вид материала | Книга |
- Тест Российская империя в начале, 2194.32kb.
- Аннотация примерной программы учебной дисциплины «История», 2418.64kb.
- Российская империя в XVIII, 286.79kb.
- Тренинг «Российская империя при Александре, 163.67kb.
- Французская колониальная империя, 380.67kb.
- Виктор Владимирович Хлебников, 224.15kb.
- Империя Габсбургов сложное государственно-политическое образование, которое возникло, 773.98kb.
- Крузенштерн, Иван Фёдорович, 50.92kb.
- Находясь на стыке различных цивилизаций, стран, народов и культур и занимая обширную, 505.73kb.
- Светлана ильинская, 119.35kb.
Д.Ливен Империя: Российская империя и её соперники.
Lieven D. Empire: The Russian Empire and Its Rivals. – L.: John Murray, 2000. – XLII, 486 p.
Книга Д.Ливена состоит из предисловия, заключения и четырёх частей (10 глав). В первой части – «Империя» – Ливен рассматривает понятие империи и его значения, а также сравнивает Римскую и китайскую империи. Во второй части книги автор предпринимает систематическое сравнение империй – конкурентов России: Британской, Австрийской и Османской. Часть третья посвящена Российской империи и СССР. В части четвёртой рассматривается ситуация, сложившаяся после крушения четырёх современных империй.
Империи, пишет Д.Ливен (Лондонская школа экономики), существовали с древних времён и являются одной из самых распространённых форм государства в истории. «Написание истории империи было бы почти что написанием истории человечества. Никто не может быть настоящим экспертом по столь крупному вопросу» (c.XVI).
Главную цель своей книги он видит в том, чтобы рассмотреть историю России (Российской империи и СССР как империи) в её международном контексте: проанализировать положение стран в международной системе, динамику последней и её русскую историю.
Императивы внешней политики, функционирования в качестве члена европейской, а затем глобальной системы держав имели огромное (overwhelming) значение в русской истории. «Возможно, больше, чем любой другой отдельный фактор они определили историю современной России» (с.IX). Такой подход неприятен для многих русских и крайне немоден в академических кругах Запада, особенно США. Проблема, однако, заключается в том, что в течение четырёх столетий англичане, французы и американцы были субъектами глобальной истории, они навязывали свои ценности, власть и идеологии другим народам, в том числе русским. Однако русские не были пассивным объектом; они с поразительным мужеством и жестокостью боролись с Западом за свою особую и независимую нишу в Современности. Однако решающую роль на современную историю России оказал факт их относительной слабости. Речь идёт о географической близости России к центрам европейской мощи – всю опасность такого положения правители страны осознали задолго до того, как эта мощь обрушилась на других. Отчасти эта книга, пишет Ливен, представляет собой исследование относительной слабости России.
Ещё одна цель книги – посмотреть, какой вклад может внести русист в общую историю империй, ведь никто не пытался написать исследование империй под углом русской истории (from a Russian perspective). Большинство исследователей имперской проблематики старались не трогать Россию, «на которую они смотрели как на не нанесенное на карту болото, охраняемое свирепыми и немного странными академическими сторожевыми псами» (с.Х). Ну а включать до 1991 г. Советский Союз в изучение империй было не только страшно в интеллектуальном плане, но и политически подозрительно.
Подчёркивая уникальность (и, возможно, бóльшую, чем у других) истории России, Ливен считает, что нет смысла «хранить Россию в запертом ящике», именно сравнение – хорошее средство, позволяющее увидеть, что является подлинно уникальным в истории и культуре народа. Оттого, что специалист по России по определению подходит к изучению империи с необычной точки зрения, он может найти что действительно необычное и интересное. Изучение империй вообще может позволить многое понять в природе современного мира, в его моральных и исторических основах: взлёт и падение империй в значительной степени определяют то, какие ценности и идеологии будут господствовать в ту или иную эпоху. Изучение империй говорит много и о современном глобальном порядке, его происхождении, его моральных и политических основах, о том, как он возник (с.XIX). Сравнительное изучение историй и политического строя в частности, имеющее как сильные, так и слабые стороны, позволяет поставить под сомнение кажущиеся незыблемыми положения, сформулировать необычные вопросы и увидеть некоторые проблемы под необычным углом зрения. Ливен предпринимает попытку навести мосты между историей и политической наукой. Это трудная задача, и она ещё труднее сейчас, чем двадцать лет назад. Приверженцы политологической школы «рационального выбора», которых не интересует всё, что происходило больше, чем 50 лет назад, толкают изучение политики в позитивистском направлении, взяв за образец экономическую теорию якобы «точной» (hard) и научной дисциплины. Изучение истории движется в противоположном направлении – к изучению литературы, повествованию (narrative) и постмодернизму.
«Представителей академической среды не всегда отличает терпимость по отношению к мнению коллег: там, где речь идёт о различии в методологиях, они могут вести себя как самые настоящие тигры» (с.XI), и поэтому его книга, считает Ливен, не просто многим не понравится, но наживёт немало врагов.
Политическая наука, в которой господствуют американцы и в меньшей степени англичане и французы, может быть весьма политически корректной. Данная книга – конечно не апология империи. Однако в силу господства политкорректности даже попытка понять дилеммы империй и сравнить их некоторые достижения с достижениями демократического национализма – в пользу первых породит неприязнь ( will raise hackles). По мнению автора, вызовет критику и методология книги. Политическая наука заботится о чётко определённых понятиях, применимых к политическим реалиям современного мира. Однако Д.Ливен, интересуясь историей и значением слова «империя», предупреждает, что в своей книге использует идею империи как «центральный организующий принцип и средство сравнения различных политий имперского типа» (с.XI). В его намерения не входит давать чёткое и всеохватывающее определение империи, с помощью которого можно понять сегодняшнюю политическую жизнь. Напротив, он стремился показать, что империя – это многосмысловый, очень содержательный и неточный термин, полный идеологических ловушек и очень опасный при использовании в современных политических спорах. Термин «империя» многозначен, и более того, в разные времена в это понятие вкладывали разный – положительный или отрицательный – смысл.
В средневековой Европе под империей понимали единство христианского мира, с ней ассоциировали мир и справедливость. В просвещенческий XVIII в. «империю» часто клеймили. В конце XIX – начале ХХ в. для большинства европейцев термин «империя» снова обрел положительное значение: быть империей значило быть сильными, нести прогресс и цивилизацию отсталым народам. В ХХ в. «империя» опять стала «неприличным» словом: оно означало навязанное извне и авторитарное правление, противоположное демократии – господствующей идеологии современного мира. Во время «холодной войны» «империей» обзывали друг друга США и СССР. В ходе истории, при переводе с одного языка на другой (с латыни – на английский и т.д.) термин «империя» порой менял смысл, что делает его определение (и поиск такового) трудной и внутренне полемической задачей. Кроме того, поскольку империи суть крупные, многосоставные целостности, обобщение по их поводу – это обобщение по поводу многих провинций и колоний, что само по себе рискованно. «Империя – это калейдоскоп, движущийся сквозь пространство и время. Сравнение калейдоскопов, как и сравнительная история империй – задача непростая. Когда сравнительная история смешивается с попыткой исследовать место России в международной системе государств, ситуация ещё более запутывается» (с.XVI), и этим трудности не исчерпываются.
Своё определение империи автор называет «очень простым и неутончённым (unsophisticated)»; ввиду имеется главным образом «очень крупная держава, оставившая след в международных отношениях своей эпохи», «полития, управляющая обширными территориями и многими народами, так как управление пространством и мультиэтничностью – одна из вечных дилемм империй» (с.XIV).
Империя по определению – не демократия, не полития, управляемая с ясно выраженного согласия её народов (но это не значит автоматически, что империя нелегитимна или непопулярна в глазах большинства её подданных). Самые интересные и важные империи – это те, которые были связаны с великими религиями и высокоразвитой культурой, оставив, таким образом, след в истории мировой цивилизации. По мнению Ливена, указанные критерии чётко отделяют империю и от национального государства (nation-state), и от просто мультиэтнической политии.
Обычно под империей понимают политическое и культурное господство и экономическую эксплуатацию колониальной периферии государством и нацией метрополии.
По мнению Ливена, это определение идёт от марксистской науки ХХ в. и тесно связано с идейно-политическим противостоянием «холодной войны». Кроме того, оно хорошо вписывалось в споры о происхождении и причинах неравенства в богатстве и власти между Первым и Третьим мирами. Моделями для такого понимания империи являются западноевропейские морские (maritime) империи, в которых существовало чёткое различие между богатыми белыми нациями-государствами ядра, граждане которых обладали демократическими политическими правами, и их намного более бедными заокеанскими колониями, где процветал авторитаризм. Такой подход к определению империи, в котором акцентируется роль метрополии в системе государственности (metropolitan nationhood), «работает», если речь идёт о Британской, Французской или Голландской империях, т.е. о современности.
Так досовременные империи, однако, чаще создавались не нациями (Рим), а военной элитой, которая могла и не ощущать единства с подвластным населением, а принимать в свою среду знать периферийных районов империи или сотрудничать с ней. Во многих аристократических империях эксплуатация населения империй могла быть и сильнее, чем населения периферий – это было политически безопаснее и легче с точки зрения логистики. В огромных империях, скреплённых универсалистскими прозелитистскими религиями, общая религия и относительно открытый доступ в элиту представителям разных этнических и региональных общностей ослабляли различия между ядром и периферией.
Слово «империя» происходит от латинского «imperium» – законная власть. Сначала это было право римского судьи отдавать приказы и требовать повиновения. Позднее это понятие «imperium» было расширено и стало означать право Рима повелевать покоренными народами. В какой-то степени четкое понятие «империи» сохранилось в западной истории и науке. Речь идёт об «особой политии с четко отграниченной территорией, осуществляющей суверенную власть над своими подданными, которые в разной степени находятся под ее прямым административным надзором» (с.9). Прослеживая происхождение и значение термина «империя» (И), Ливен отталкивается от Древнего Рима. Римская империя, по крайней мере в глазах её населения, была мировой, универсальной монархией, включавшей если не весь мир, то, по меньшей мере, всё, что стоило включить.
У Римской христианской империи было три наследника – Византия, исламский халифат и западное христианство. С точки зрения организации империи Византия отличалась от Запада гораздо более эффективным контролем монарха над церковью и отсутствием законных ограничений его власти. В отличие от христианского мира халифат (Аббасидов, Умейядов), если смотреть с институциональной точки зрения, не был прямым наследником Рима. Однако он был его наследником по линии религии –монотеистической и универсалистской, произошедшей от христианства.
В Западной Европе термин И имел несколько значений, три из которых обладали долгосрочной исторической важностью. «Германская» концепция И означала Священную Римскую империю (Reich) по преимуществу (с XIV в.) немецкой нации. В XIX-ХХ вв. эта концепция оказалась в центре острых споров. В реальности Reich был децентрализованной конфедерацией многочисленных и перекрывающих друг друга (overlapping) суверенитетов. Споры шли между сторонниками именно такого Reich’a и сторонниками централизованного националистического немецкого государства. Оно было создано Бисмарком и доведено до логического конца Гитлером. Хотя гитлеровский райх был полным извращением традиций «Священной Римской империи германской нации», ему нельзя с лёгкостью отказать в имперских качествах. В Европе в конце XIX – начале ХХ в. всё больше считалось, что политэтнические империи («империи-полиглоты») крайне хрупки для эпохи национализма, и только обширные территории, на которых проживает гомогенное в национальном плане население может выживать и навязывать свою волю на международной арене. Первыми об этом заговорили англичане, призвавшие к созданию «Большой Британии» – федерации белых доминионов. Из того же ряда – гитлеровская идея «Grossdeutchland» (или Grossdeutche Reich) – идея расовогомогенного многомиллионного сообщества.
Вторую основную концепцию И средневекового христианства автор называет европейской (каролингской). Она ведёт своё начало от Карла Великого, который рассматривал себя как прежде всего короля франков и хотя и считался императором и главным защитником латинской церкви, никогда не имел универсалистских амбиций или иллюзий. Отдалённым преемником Карла можно считать Наполеона, под чьей властью находились Франция, Германия и Италия – страны-основательницы и ядро ЕС.
Третью и самую «чистую» концепцию И автор называет «универсалистской», или «папской». В отличие от Карла и императоров Священной Римской империи, папы не признавали границ своей власти. Право папы утверждать и смещать монархов делало его в принципе верховным правителем католического мира. Более того, поскольку христианство – универсалистская религия, папы претендовали на распространение своей власти везде, куда она распространяется.
К XIV в., когда папство одержало верх над Священной Римской империей, а французский король – над папством, все надежды на создание империи в западно-христианском мире рухнули. Правда, в XVI в. император Карл V Габсбург собрал больше земель, чем любой монарх со времени падения Римской империи, причём не только в Европе, но и в Америке. Американское серебро, поставленное на службу контрреформации, нажило Карлу в Европе много врагов, противопоставивших ему доктрину «король – император в собственном доме». В начале XIV в. её разработали французские юристы с целью защиты абсолютного суверенитета французского короля от притязаний императора Священной Римской империи. В XVII-XVIII вв. термин «И» употребляли в этом значении, а также в традиционном значении Священной Римской империи (Габсбургов). (Окончательное превращение России в великую державу после 1763 г. почти не изменило эту ситуацию.) В Англии XVIII в. слово «И» означало великую державу или просто государство, но иногда обозначало все владения английского короля – европейские и колониальные. Лишь в ХIX в. термин «империя» сохранил только это значение (с.17). Возможно, это случилось потому , что в XVII-XVIII вв. колонии воспринимали как коммерческое, а не территориальное достояние.
Деятели Просвещения осуждали то, что позднее назвали империей и империализмом, так как считали, что приобретение обширных территорией является препятствием для самоуправления, поощряя деспотизм. Колониальные империи они осуждали за то, что ими нельзя было управлять демократически и что их хозяйство было основано на рабском труде. Кроме того, в «Богатстве наций» А.Смита, этой библии антимеркантилизма, отрицалась идея, согласно которой международная торговля и экономическое развитие – это игра с нулевой суммой. В последней трети XIX в. неомеркантилизм и протекционизм опять подняли голову. Возродившаяся имперская идея делала акцент на преимуществах для государства прямого политического контроля над неевропейскими территориями, рабочей силой, сырьём и объектами безопасного и прибыльного вложения. К тому же считалось, что империя обогатит народ метрополии и духовно – через величие страны и её цивилизаторскую миссию. В ответ на это либералы и радикалы подчёркивали тот факт, что протекционизм уменьшает экономическую эффективность и мировое накопление богатства, а автаркия порождает вражду между государствами и войны. Так считали Дж.Хобсон, Й.Шумпетер. Однако сторонники Британской империи считали, что только в виде имперской федерации белых доминионов британская нация может занимать достойное место в мире.
В ХХ в. революционный марксизм попытался создать новый мировой порядок. Ещё Маркс указывал на пагубное воздействие европейского капитализма на экономики колониальных стран, но считал его силой прогресса, которая выведет их из застоя и позволит стремиться к подлинно человеческому и рациональному существованию. Ленин отрицал какую-либо связь между докапиталистическими империями и европейским империализмом XIX в. Последний он выводил исключительно из природы современного капитализма, который искал новые рынки сбыта, сферы приложения капитала, источники дешёвой рабочей силы и сырья.
«Во второй половине ХХ в. понятие «империи» исчезло из современных политических споров и стало достоянием историков» (с.22). Однако отчасти благодаря марксистам термин «империализм» (сместившим его фокус из политики в экономику) продолжал широко использоваться, будучи важным не только в идеологической борьбе СССР с Западом, но и в спорах о причинах бедности «третьего мира». «Теория зависимости» (И.Валлерстайн)1 объясняла эту бедность тем, что группа европейских и американских капиталистических держав диктует условия международной торговли, грабя «третий мир». К 1990-м гг. в спорах об империализме стало модно рассуждать о культурной сфере. Э.Саид в книге «Ориентализм» заявил, что своими работами западные исследователи неевропейских обществ обеспечивали легитимность колониализму: Запад создал образ незападного мира как отсталого, тем самым оправдывая господство в мире своей власти, интересов и ценностей. Однако последователи Саида зашли в своих обвинениях слишком далеко. Кроме того, существует опасность смешения традиционного политического анализа империи и империализма (предмет данной книги) с обсуждением культурной политики в современном мире.
Большинство исследователей империй занимаются конкретными империями и не утруждают себя концепциями и определениями. Но среди тех, кто пытается определить и сравнивать империи, автор выделяет две школы. Одна из них (М.Дойл) исследует современные европейские морские империи, определяя империю как отношение между метрополией и колониальной периферией в плане экономического политического господства, эксплуатации и культурной агрессии. Вторая школа (Ш. Айзенштадт, М.Дюверже) занимается военными и абсолютистскими сухопутными империями всего периода истории человечества, часто связанными с универсалистскими религиями.
Интерес к причинам взлёта и падения империй существует очень давно. Вслед за Э.Гиббоном Р.Макмаллан и А.М.Х.Джоунз пишут о роли идеологии и коррупции в упадке империй. Однако большинство современных учёных в исследовании причин возникновения и упадка империй занимается вопросом власти – военной и (прежде всего) экономической (П.Кеннеди). Часть историков занимаются также национализмом.
По мнению Д.Ливена, изучение проблем империи под русским и советским углом зрения предоставляет определённые преимущества. Исследователю приходится сводить вместе литературу по таким предметам, исследователи которых живут словно на разных академических планетах. Власть – военная и экономическая – со всей очевидностью является решающим фактором в подъёме и падении русской и советской импери й, равно как и национализм – русский и нерусский. В то же время едва ли кто отважится отрицать значение коррупции и идеологии: «советская экономическая система не была продуктом ни обстоятельств, ни русской истории – это было творение марксистско-ленинской идеологии. Провал экономической системы был прежде всего провалом идеологии» (с.26). Цель книги – попытаться сбалансировать все эти факторы в анализе империй.