Сборник научных статей по материалам 2-й международной научно-практической Интернет-конференции Тамбов 2012

Вид материала

Содержание

Фельетонно-панфлетный авторский жанр татьяны толстой
Забытые страницы русской исторической прозы: к проблеме идейно-тематического и жанрового своеобразия

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11

ФЕЛЬЕТОННО-ПАНФЛЕТНЫЙ АВТОРСКИЙ ЖАНР ТАТЬЯНЫ ТОЛСТОЙ

Авторские жанры Т.Н. Толстой отличаются такими структурными признаками, как социальность, сконцентрированность проблематики, сжатость сюжетного времени. Писатель ощущает, что «многозначная реальность конца XX века сопротивляется стремлению воплотить ее через одномерную жанровую структуру. В последние десятилетия в литературе наблюдается активизация разнообразных процессов усиления взаимодействия между элементами жанровой системы, трансформация жанров, в результате чего возникают новые жанровые междуродовые образования, модернизированные модификации архаичных жанров, авторские жанровые формы. Все это многообразие характеризует современную жанровую систему как гибкое мобильное образование с широким спектром возможностей, где, однако, авторская воля находится с «памятью жанра» (М.М. Бахтин) в гармоничной взаимообусловленности».

Татьяна Толстая выбирает из исторически сложившегося сатирического жанрового спектра те формы, которые наиболее адекватно отражают ее концепцию, - стержневой жанр памфлета и фельетона. Затем писатель моделирует собственные жанры на основе традиционных жанровых канонов. К ним относится множество произведений сатирического плана. Например, произведение Татьяны Толстой «Грибббы отсюда» (1999) представляет собой фельетон о проблеме разрушения «всего хорошего» в период перестройки, о слепом подражании западным образцам в построении рыночной экономики. В доминирующих признаках жанра толстовских фельетонов сильны компоненты художественного рассказа и лирического эссе.

Термин «фельетон» определяет художественно-публицистическое произведение сатирической направленности, в основе которого фельетона лежит «фельетонный факт» - острый, содержащий в гипертрофированном виде типичные черты, для социального явления.

Фельетонами названы у Татьяны Толстой эссе «Лед и пламень», «Неразменная убоина», «Ползет», «Ложка для картоф.», «Биде черный с Вольтером», «Дедушка, дедушка, отчего у тебя такие большие статуи» и многие другие произведения. Памфлетами же являются такие остросатирические произведения, как «Стране нужна валюта», «Бонжур, мужик, пошел вон», «Что в имени тебе моем», «Главный труп», «Вдогонку: сказочка про добру Машу, злого Гришу и глупый народ» и др. [1].

«Памфлет» – жанр публицистики, для которого характерно резкое и экспрессивное обличение, направленное не против отдельных фактов, а против целой политической, государственной, философской или эстетической системы, либо конкретных влиятельных в обществе деятелей (политиков, социологов, ученых, литераторов)»[2]. Термин «памфлет», который переводится с французского «все воспламеняю» или «все испепеляю» имеет мифологическую основу (упоминание о гневе Зевса - громовержца), поэтому жанр связывают с острой сатирой, нацеленной на гневное осмеяние пороков. Таковыми являются произведения Т.Н. Толстой, разоблачающие социальный и политический абсурду в современном мире («Новое имя», «Засужу, замучаю как Пол Пот Кампучию» и др.). Памфлеты от фельетонов отличаются только степенью сатирического обличения.

В памфлете «Главный труп» Т.Н. Толстая анализирует причины разрушительного пафоса, овладевшего русским народом, и задается вопросом: «Какую роль в этом незаурядном подходе к миру играет культ небытия, смерти, развоплощения трупов, гробниц, саркофагов и мавзолеев?» - и делает заключение, что – «очень огромную, самодавлеющую» [1]. Символом танаталогических устремлений постсоветского человека становится московский метрополитен, названный «именем главного трупа – дедушки Ильича» и становящийся, по определению Т.Н. Толстой, «путем в преисподнюю»[1, 216]. Метрополитен является местом культа и истинным храмом, в отличие от «ложных наземных храмов», разрушенных как «буржуазная культура». Процесс уничтожения церквей публицист саркастически назвал «третьим путем» России. Памфлет, написанный в 1991 году, содержит злое, резкое высмеивание разрушительных тенденций в период распада СССР. Осмеяние культа политических вождей происходит в публицистике Т.Н. Толстой с целью освобождения от идеологического засилья ложных идей.

В рассматриваемом памфлете приводятся вопиющие факты халатности, варварства, вандализма, которые сопровождаются убийственной авторской иронией: «Русский человек в силу своей духовности, а также соборности не выносит вида глухой и тяжелой, тянущей нас вниз и пригибающей к земле материи. Нет, русский человек преодолевает материю, трансцендирует молекулярное бытие и навязывает окружающей действительности иные, энергетические формы»[1, 215]. Вступая в спор с русскими религиозными философами Н. Бердяевым, В. Соловьевым, П. Флоренским, писательница сатирически обнажает низость разрушительного нигилизма, воздавая ему нарочитую хвалу: «Словно бы извечная функция русской вселенной – превращать физику в метафизику, плоть в дух, тяжкий и темный гнет вещества – в светлые лучи нигилизма, отсутствия, зияния, пустоты, словно бы тайная сакральная функция святой Руси – вернуть мироздание к его чистому и незамутненному до первого дня творения, когда «земля была безвидна и пуста, и дух Божий носился над бездной» [1, 215]. Травестия создается с помощью интертекста русских философов, библии, святоотеческой литературы.

«Бонжур, мужик! Пошел вон!» - памфлет Т.Н. Толстой, разоблачающий стремление людей в постсоветской России вернуть то, что было когда-то варварски разрушено, уничтожено, (в частности, то, не возможно восстановить: аристократизм, благородство происхождения). Автор замечает, что «Ни ум, ни талант, ни порядочность, ни оригинальность, ни доброта, ни добросовестность не идут в счет»[1, 228].

Автор памфлета в острой, доходящей до гротеска, форме показывает ошибочное представление прежней аристократии о народе, которое послужило основой разнузданности классовых страстей, жестокости, жажды уничтожения всех - от царей и дворянства до интеллигенции: «Чуть где очки мелькнут, туда и шарахнем. Все? – Все. – Чи-сто? - Чисто»[1, 230].

Острой критике подвергается современная государственная политика «раздачи суверенитетов»: «Белыя и Малыя то отложатся, то приложатся, то опять отложатся, то, глядь, опять приложатся – шатание в людишках великое, - и Бессарабия кочует, «и злой чечен ползет на берег, точит свой кинжал, и Крым завещан Кравчуку Богом…»[1, 232]. С помощью цитат и речевых оборотов из дипломатических речей прошлых веков, из произведений русской классики автор памфлета создает эффект узнавания исторических ситуаций далекого прошлого, повторяющихся в более кощунственных вариантах в начале 1990-х годов.

Фразы на французском языке, вводимые в текст Т.Н. Толстой, подчеркивают искусственность ситуации, при которой происходит процесс ложной «аристократизации» постсоветского российского общества. Французским языком написан заголовок памфлета, представляющий грубую барскую речевую формулу обращения с простонародьем и символизирующую двойственность русской интеллигенции по отношению к народу, что повторяется и со стороны новой российской «аристократии». В тексте памфлета присутствует смешение «трех стилей»: французского этикетного языка, русских специфических акцентных выражений («э-э скэжитэ, кэнязь») и бранной простонародной лексики. Речевая «смесь» символизирует лживость аристократизма. Знаменательна финальная фраза памфлета о том, что, по слухам, русский язык обогатил дореволюционные французские словари лишь тремя словами: «ouKase, Knoute, pogrome». «Неужели правда?» – вопрошает нас автор памфлета, заставляя ужаснуться привычной реальности[1, 233].

Памфлет Т.Н. Толстой направлен против той части политики государства, которая паразитирует на «пороках русского менталитета»: «Пущай на Западе трудятся, любуясь в свободное время на музейных мадонн, а мы у них будем кредиты канючить, и сурово, истово, всей щепотью обмахивая себя от нечистого, вешать амбарные замки на кремлевские музеи. Ибо там срамота, песий дух и смущение антихристово», - так автор инвективно описывает реакционную точку зрения на решение государства вернуть иконы из музеев в храмы[1, 230-231].

О нежелании народа трудиться и о постоянном паразитическом ожидании помощи с Запада Т.Н. Толстая гневно пишет, опираясь на известное библейское изречение, варьируя его с отрицательным смыслом в ироническом и саркастическом тонах: «Нет, кое-кто, конечно, трудится. Наши бизнесмены (гады, заразы, кровопийцы), фермеры (у, паразит, развел свиней под самым носом…), врачи (знаем! им только взятки брать да коньяк трескать!), банкиры (нахапает денег и бежать), ученые (от них просто трясет, не знаю почему, но, право, трясет!) Нам же поприятней кто-нибудь такой, кто, как птица небесная, лилия полевая – не ткет, не прядет, не сеет, не жнет, не собирает в житницы. Вот наследник престола Владимир Кириллович – совершенно не прядет. И не прял никогда. Позовем его и будем любоваться и умиляться»[1, 231].

Автор не нападает на православную ментальность российского народа, а резко критикует только приспособленчество, фарисейское лицемерие враз изменившихся представителей властей (и светских, и духовных): «Вот русский обыватель, и без того не шибко умный, глупее еще на два порядка и заставляет себя верить, что если полковник КГБ в оперных ризах окропит водопроводной водой фундамент, то шлакоблочная конструкция авось не рухнет, как в прошлый раз, а стало быть, можно еще уворовать бетончику»[1, 232].

Жанровые черты памфлета присущи названному автором фельетоном произведению Т.Н. Толстой под названием «Стране нужна валюта» (1991), посвященному разоблачению нерациональной до нелепости валютной политике государства. А фельетон «Яблоки считать цитрусовыми» обнажает позорные черты «распределительного социализма», когда продукты продавали «по карточкам», лицемерно называя их «визитными», потому что это звучит комильфо… не просто пошел-купил, по-простецки, как неотесанный дикарь какой, а нанес визит. Бонжур, мсье, свиных костей не завозили? нет? Пардон. Аншанте де ву вуар»[1, 224].

В фельетоне вновь используется бинарный символ, выражающий основную идею произведения – «красные гвоздики и сувениры в виде скелетов». Еды нет, а «повсюду торговали масками скелетов и красными партийными гвоздиками, теми самыми, про которые искусство застоя сложило песню: «Красная гвоздика – спутница тревог; красная гвоздика – наш цветок». Вот в спутницах тревог недостатка почему-то не было»[1, 227]. Революционная гвоздика рядом с брелоком в виде скелета – знак смерти революционных надежд народа на лучшую жизнь.

Ряд сюжетных ситуаций в публицистике Т.Н. Толстой построен на анекдотическом принципе абсурда, нелепости или комического несоответствия, характерном для фельетонов и памфлетов. Важную роль при этом играет такой признак анекдота, как наличие контекстуального, внесюжетного рассказчика – простака. Не случайно наибольший эффект вызывает анекдот, рассказанный с якобы серьезными интонациями. Именно такой тип иронии характерен для произведений Т.Н. Толстой «Прожиточный минимализм», «Стена», «Битва креветки с рябчиком», «Политическая корректность», «Вдогонку: Сказочка про добрую Машу…» и др.

«Сложные отношения смеха и зла в мире множественных истин вызвали к жизни не только негодующие отзывы критики, но и настоящий жанр памфлета» Татьяны Толстой - злого, остроумного, великолепно написанного, как и свойственно жанру, безапелляционное в своих оценках произведения (с явно выраженной отличительной направленностью, открытой тенденциозностью, экспрессивностью в диапазоне от сарказма до патетики и яркой афористичностью)[3] – справедливо отмечал М.С. Выгон.

Характерной особенностью всей художественной публицистики Т.Н. Толстой является ироничность, гротесковость, юмористичность повествования, создающая неповторимый фельетонно-памфлетный стиль писателя. В связи с этим К.Д. Гордович справедливо утверждала, что «хотя можно говорить о жанровом многообразии современной художественной публицистики: мемуары, заметки, эссе, документальная проза, журналистские расследования, диалоги, очерки» [4], - но при этом самым важным все же является доминирующая черта личности публициста, а Татьяна Толстая – прежде всего уникально остроумный человек, обладающий незаурядным талантом сатирика.

В критике справедливо отмечалось, что ирония составляет основную «ностальгическую ноту» ее произведений.

Так, в памфлете «Вдогонку: сказочка про добрую Машу, злого Гришу и глупый народ» публицист разоблачает массовую американскую культуру, которая делает дешевые «сказочки» из трагических страниц русской истории. Т.Н. Толстая низводит с искусственно воздвигнутого пьедестала «пошляков, слепивших тортик из крови и слез»[1, 310]. Автор негодует по поводу изложения истории великой страны как фарса: «Но Гришка Распутин, возвращающийся из ссылки подобно Ильичу; Распутин, пышущий ненавистью к царскому семейству не хуже товарища Свердлова; Распутин со своим помощником – «комической летучей мышью-альбиносом по имени Барток» - причина русской революции? Чудные Романовы и ни с того ни с сего взбесившийся народ… Или кошмары русской истории – это так, сказки братьев Гримм? Да, в жизни всегда есть место цинизму, но нельзя ли хоть перед этим морем крови затормозить, хоть этот пепел и жженые кости не пустить в дешевую распродажу?»[1, 307].

Такой же пламенной обличительной силой обладает «Новое имя» (1998) – политический памфлет, посвященный оценке деятельности Б. Ельцина в свете его взаимоотношений с А. Коржаковым. Цитата из «Домостроя» о глупом случае, когда ссорятся слуга и хозяин, несущие «срамоту»; соседствует в памфлете с выпиской об оздоравливающей силе «собачьей желчи», полезной для «гнилых и опухших очей». Заголовочный комплекс подготавливает читателя к восприятию героя памфлета – «верного пса» – Коржакова, который опозорил своего хозяина и одновременно «открыл глаза» на его и свою действительную сущность.

В жанровом отношении «Новое имя» Татьяны Толстой совмещает черты рецензии (рецензируется книга воспоминаний генерала Коржакова) и памфлета (разоблачается преступность политики правительства Б. Ельцина).

Таким образом, разоблачение абсурда во многих областях современной действительности происходит в сатире Т.Н. Толстой путем создания новых жанровых дискурсов. Сочетая компоненты памфлета и фельетона, насыщая их игрой с классическими интертекстами, смешением различных функциональных стилей, Татьяна Толстая достигает синтеза яркого комизма и гневного сарказма, внося достойную лепту в социально-философское и художественное осмысление «новейшей российской действительности».

Литература:

Толстая Т.Н. Не кысь / – М. : Изд-во Эксмо, 2004. –557 с.
Николюкин А.Н. Литературная энциклопедия терминов и понятий – М. : НПК «Интелвак», 2001. – С. 1246-1247.
Выгон М.С. Парадигма комического в современной литературе // Современная русская литературы (1990-е гг. – начало XXI в.). – СПб. : Изд. центр «Академия», 2005. – С. 51.
Гордович, К.Д. История отечественной литературы XX века: Пособие для гуманитарных вузов – СПб. : СпецЛит, 2000. – С. 316-317.
Толстая, Т.Н. Двое: Разное – М. : Подкова, 2002. – С. 215.

Марченко Т. М.

Горловский государственный педагогический институт иностранных языков (Украина)

ЗАБЫТЫЕ СТРАНИЦЫ РУССКОЙ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПРОЗЫ: К ПРОБЛЕМЕ ИДЕЙНО-ТЕМАТИЧЕСКОГО И ЖАНРОВОГО СВОЕОБРАЗИЯ

Интенсивное развитие жанровой системы художественной прозы в конце XVIII – первых десятилетиях XIX века привело к значительному расширению её тематического и образного диапазона, к изменению общественных оценок роли и значения прозаической литературы. Если в 1759 году классицист А. П. Сумароков в статье «О чтении романов» писал: «Пользы от них (романов – Т. М.) мало, а вреда много», видя в их чтении «погубление времени [8, 376]», то в 1832 году Н. А. Полевой в заслугу тем же романам поставил «стремление развивать стихии своего собственного образования [15, 97]». В этом стремлении романам предшествовали малые прозаические жанры, ещё не до конца избавившиеся от присущего классицизму дидактического изложения материала, в том числе и нового – исторического.

Переходный характер русской прозы начала XIX века сказался в тенденции объединять малые жанры в своеобразные текстовые ансамбли, авторские сборники. Прослеживая процессы жанрообразования, современный российский исследователь В. С. Киселёв отмечает, что распространённые в эпоху сентиментализма сборники «безделок» («Мои безделки» Н. М. Карамзина, «Мои безделки» И. И. Дмитриева, «Три безделки» В. С. Серебренникова), с развитием романтизма сменяются сборниками иного типа – «опытами». «Опыты лирических и других мелких сочинений в стихах» А. Х. Востокова, «Опыты в стихах и прозе» К. Н. Батюшкова, «Опыты аллегорий, или иносказательных описаний в стихах и прозе» Ф. Н. Глинки, «Опыты в прозе» В. А. Жуковского уже названиями своими свидетельствовали «об интенсивном поиске художественной формы, призванной адекватно выразить назревшие «идеи времени [12, 262]». Среди такого рода авторских сборников назовём и «Опыты в прозе» филолога и педагога Р. Т. Гонорского, изданные в Харькове в 1818 году. «Страсть к наукам, в особенности к языкам и изящной словесности» побудили автора в своей недолгой литературной деятельности проповедовать «правила здорового вкуса, основанные на примерах древности и времён новейших [5, с. 14]». Это стремление, было программным для многих литераторов того времени. Так коллега Р. Т. Гонорского по Харьковскому университету профессор Г. Успенский в «Опыте повествования о древностях русских» (1811) писал: «Слава предков есть <…> драгоценнейший залог, за который потомки обязаны платить такими же делами, какими предки их имя своё ознаменовали <…> Напоминание о делах и добродетелях великих мужей, а паче единоплеменных нам, есть оживотворённое училище славы и чести [11, 113]».

Итак, чёткая общественно-воспитательная и эстетическая задача – «остановить взор на подвигах Героя-Патриота, с чувством признательности к великим заслугам людей, жертвующих своему Отечеству [3, 9]», вела литераторов к определённому выбору тем и героев, определяла характер освещения материала, особенности поэтики. Она побудила Р. Т. Гонорского обратиться к эпохе освободительной борьбы украинцев против Польши и включить в свои «Опыты в прозе» фрагмент «Казаки и Богдан Хмельницкий», который составил центр очерково-беллетристического раздела сборника.

Прозаический фрагмент представляет читателям казачество как народ «храбро защищающий свои алтари и домы, беспокойства кочевой жизни предпочитающий неге рабства; отцы их передавали своим детям гордость независимости и оставляли единственным наследием саблю и слова: победить или умереть [4, 107]». Каждый из казаков видится автору Геркулесом, подобен Геркулесу и их вождь – Богдан Хмельницкий. «Воззовём из мрака прошедших времён мужа, отдавшего себя на пользу Отечества: пусть он будет вечной укоризною беспечных и твёрдым назиданием бодрых! <…> Человек, несправедливо преследуемый, в минуту отчаяния решается собрать все свои силы, и сия минута определяет его характер. Он дремал бы, подобно всем сынам неги и роскоши, в вечном усыплении, но, приготовленный заранее выдерживать превратности, нетрепетен и тогда, как отвсюду зияют на него бездны, и укрепляясь правотою он готов пасть под развалинами вселенной: неутомим, строг к самому себе более, нежели к другим, – он выступает на своё поприще, забывает даже о славе; но она и следует только за тем, кто убегает от неё. Таков Хмельницкий! [4, 111-112]». Эта характеристика исторического героя, выполненная автором в возвышенно-эмоциональном тоне и явно стремящаяся воздействовать на гражданские чувства современников, буквально совпадает с аналогичным отрывком анонимного очерка «Гетман Хмельницкий». Он открывал первый выпуск харьковского журнала «Украинский вестник» за 1816 год, идентичность этих двух текстов, отмеченная нами, позволяет с уверенностью утверждать, что автором-анонимом был Р. Т. Гонорский. Жанровое определение очерк, дано нами весьма условно, это тоже прозаический «опыт» на грани художественного повествования и публицистики. Он ориентируется на богатую традицию поучительного жизнеописания, представленную в русской и западноевропейских литературах. Вспомним, что в это же время на заседаниях Вольного общества любителей российской словесности рассматривался проект издания «Исторического словаря о великих мужьях России», который тоже должен был содержать «жизнеописания многих великих людей [1, 142]». Жизнеописания И. И. Шувалова и Г. Р. Державина, А. В. Суворова и М. И. Кутузова, Б. Франклина и Дж. Бокаччо регулярно появлялись на страницах журнала «Соревнователь Просвещения и Благотворения», в «Пантеоне славных российских мужей» были опубликованы очерки Б. Фёдорова «Жизнь боярина Матвеева», «Характер и жизнь П. А. Румянцева», «Краткое обозрение военной жизни и подвигов гр. Милорадовича» Ф. Н. Глинки. Да и знаменитые «Думы» К. Ф. Рылеева, как свидетельствует В. Г. Базанов, были задуманы как часть этого проекта.

Стремясь познакомить читателей с жизнью и характером великого героя, Р. Т. Гонорский – автор «Украинского вестника» подбирает и излагает соответствующие биографические сведения и факты. Пребывание в турецком плену, «наружность истинного казака», «ум, обогащённый многими познаниями», знание турецкого, татарского, русского и латинского языков, единодушное избрание гетманом после блистательных побед, дипломатическая мудрость Хмельницкого – «он ясно видел, что для него полезно жить в добром согласии с соседственными государствами; и потому постарался приобресть дружбу Порты и России. Он также хотел воспользоваться господарем или князем Молдавским; а чтобы успеть в том употребил хитрость и силу [3, 21]».

Повествуя о славных деяниях гетмана, прозаик впервые рассматривает их как часть истории всемирной – Богдан подобен «многим славным мужам древних и новейших времён [4, 112]», а казаки, им возглавляемые сравниваются со «спартанцами и всегда вооружены как римляне [4, 107]». Наряду с документально-историческими материалами – «летописями Украйны и Малороссии [4, 107]», Гонорский зачастую приводит факты сомнительного характера – его герой был в плену с отцом (сотник Михаил Хмельницкий погиб в Цецорской битве в 1620 году, в той самой, которая окончилась пленением Богдана – Т. М.), их обоих выкупила из плена мать (факт недоказанный – Т. М.), польский король (на самом деле – сейм – Т. М.) несправедливо решил дело с его обидчиком, шляхтичем Чаплицким, «присудил ему землю, приказавши Хмельницкому за всё в вознаграждение только 50 флоринов [3, 13]», после измены татар и заключения Зборовского мира «гетман Хмельницкий отправился к польскому королю и на коленях перед ним говорил длинную речь со слезами, желая смягчить его [3, 19]». Эти «удары судьбы», преследовавшие Хмельницкого, по мнению автора «доказывают собою истину, что несчастия творят людей великих [3, 12]». Наличие в тексте фактических погрешностей свидетельствует о том, что проблема исторической правды не была в числе первоочередных задач автора, он руководствовался воспитательными целями, стремился дать пример «героического служения обществу и народу», представить исторического деятеля «образцом для нравоучительного наставления современников в духе гражданских добродетелей [9, 7]». Это, вероятно, послужило причиной того, что содержащая сомнительные исторические факты часть не была перенесена автором из журнального очерка в отрывок «Казаки и Богдан Хмельницкий» в сборник «Опыты в прозе», целиком хвалебный и не оставляющий у читателя сомнений в необходимости учиться на столь славном примере.

Очерк «Гетман Хмельницкий» органично продолжен в следующем номере «Украинского вестника» очерком «О Малой России», подписанным криптонимом – «И-я Кв-ка». За криптонимом, наиболее вероятно, скрыто имя известного в то время историка и собирателя древностей Ильи Ивановича Квитки, дяди украинского писателя-классика. Главный герой этой публикации, стилистически и идейно похожей на предыдущую, тоже Богдан Хмельницкий, «человек, коего имя с уважением должно быть передаваемо из рода в род в сём краю (в Малороссии – Т. М.) [7, 150]». «Дописывая» начатое в предыдущем выпуске журнала жизнеописание героя, весьма поучительное для современников, автор акцентирует внимание на деяниях гетмана, предпринятых для «устроения счастья страны своей». Это события, последовавшие за первыми победами над польской армией. Гетман учредил Генеральных старшин и полки украинские и малороссийские, «потом предпринял важнейшее и достохвальное по предусмотрительности дело: отправил в Москву к царю Алексею Михайловичу послов с изъявлением, что он себя лично, Малую Россию и Украйну – согласно с их волею – предаёт Его Царскому Величеству в вечное подданство [7, 154]». Особо подчёркнут тот факт, что гетман «служил со всею верностью» русскому царю. Автор очерка, таким образом, разделяет официальную историческую концепцию, сформулированную Н. М. Карамзиным, и считает присоединение Малороссии завершением долгого процесса собирания и объединения русских земель вокруг Москвы: «Итак, Малая Россия с Украиною, быв около 330 лет под чужим владением <…> присоединены опять к Царству Российскому – прежнему своему отечеству [7, 155]». Эта величайшая, с точки зрения автора, историческая заслуга украинского гетмана, побуждает его в последних строках очерка затронуть проблему увековечения памяти Хмельницкого, ведь «до сих пор ничто не отмечает того места, где скрыт прах сего великого мужа! [7, 156]». Говоря о том, что многие великие люди прославляются в «историях и поэмах», автор рассматривает и собственное выступление как своеобразный памятник человеку, «облегчившему участь своих соотечественников». Стоит отметить, что следующее обращение к проблеме увековечения памяти связано с именем М. А. Максимовича, который в 1857 году на страницах «Русской беседы» поместил «Воспоминание о Богдане Хмельницком», приурочив это оригинальное в жанровом отношении публичное выступление двухсотой годовщине смерти великого гетмана [14].

В традициях назидательного повествования выполнен ещё один журнальный прозаический опыт – «Иван Барабаш» И. И. Срезневского, опубликованный в первом номере журнала «Московский наблюдатель» за 1835 год. Первый в России доктор славяно-русской филологии, один из основателей исторического изучения русского языка, прекрасный знаток славянской этнографии и палеографии, И. И. Срезневский был художественно одарённым человеком. Его первые литературные опыты связаны с харьковским периодом жизни, который прошёл под знаком интереса к народной украинской словесности. В 1833-1836 гг. вышли шесть книг «Запорожской старины», наиболее известного литературного проекта И. И. Срезневского. Сюда вошли тридцать девять украинских исторических песен и народных дум с авторскими комментариями и составленный издателем на основе широкого круга исторических первоисточников очерк «Украинская летопись. 1640-1657». Специалисты справедливо констатировали, что Богдан Хмельницкий стал одним из главных национальных героев «Запорожской старины», событиям, к которым он был, так или иначе причастен, посвящена половина опубликованных в сборнике фольклорных текстов. Многочисленные хвалебные отзывы, возникшая вскоре и надолго затянувшаяся полемика по поводу аутентичности сборника и якобы фальсификаторских намерений автора, подделки оригинальных фольклорных текстов, затем – попытки реабилитации отвлекли внимание критиков и читателей от собственно литературного творчества И. И. Срезневского. В результате, публикация исторической повести-биографии «Иван Барабаш», сюжетной основой которой и стали фольклорные тексты «Запорожской старины», прошла незамеченной. Одним из немногих литературных критиков, отдавших дань литературному таланту известного учёного-слависта, был В. Г. Белинский, он отмечал дар живого и захватывающего повествования в его художественной прозе [2, 229]. Эта особенность писательского стиля И. И. Срезневского, использование им ресурсов народного творчества, побудила современного украинского исследователя А. И. Гончара назвать интересующее нас произведение «Иван Барабаш» исторической повестью [6, 248]. Предпринятый нами анализ сюжетно-композиционных особенностей и системы образов этого сочинения даёт основание считать подобное определение условным. Оно не вписывается в сложившийся со времён А. П. Сумарокова, Н. М. Карамзина, а затем в творчестве В. Т. Нарежного, Ф. Н. Глинки, А. А. Бестужева (Марлинского) и Н. Бестужева жанровый канон исторической повести. На этом же основании нельзя согласиться с И. Лучник и назвать «отрывком исторической повести» и прозаический фрагмент «Казаки и Богдан Хмельницкий» Р. Т. Гонорского [13, 47].

И. И. Срезневский, по-видимому, стремясь уточнить жанр своего произведения, опубликовал его в рубрике «Биография». Перед читателем, однако, не одна, а две биографии, написанные в традиции сравнительных жизнеописаний – Ивана Барабаша и Богдана Хмельницкого. Каждая из них, изложенная лаконично, без пространных описаний и психологических излишеств, усиливает назидательность другой, ей контрастной. Причём в сюжете произведения изложение исторических фактов сочетается с нравственной интерпретацией поступков героев – «законы вечной нравственности и национальные традиции стали мерилом доблестей и пороков личности [18, 177]».

Иван Барабаш – человек «невесть откуда», «невесть кто, какого роду и племени», пришёл на Сечь и стал казаком то ли в 1618 году, при гетмане Петре Сагайдачном, то ли в 1628 году, когда началось восстание Павлюка. Зиновий Хмельницкий – из уважаемой семьи, его отцу, сотнику Чигиринскому Михаилу Хмельницкому «за верную службу» была дарована вотчина – сельцо Суботово неподалёку от Чигирина. В 1642 году Барабаш стал Войсковым Есаулом, он «казак богатый, <…> зажил, как жили тогда только знатные паны,<…> и как поляк и обычаем и делом, стал важничать перед казаками, притеснять их, а с поляками дружбу свёл [16, 599]». Мечтая стать ясновельможным гетманом, Барабаш сеял на Украине раздоры и междоусобицы, проливал родную кровь – воюя с казаками, не пожелавшими служить под его началом и укрепившимися в Никитской Сечи. Он помогал иезуитам и униатам преследовать православных, входил в тайные сношения с поляками. «Теперь казаки ненавидели его за высокомерие, за подлость, за корыстолюбие, да ещё за дружбу с ляхами, да за свои беды», – пишет И. И. Срезневский [16, 600]. Иначе показана деятельность войскового писаря Хмельницкого – истинный украинец, он желал своей родине «мира и благодати», старался «умерить междоусобия», на собранной старшинами Раде именно он предлагает послать королю жалобу «на утеснение народа и казаков униатами». Несправедливо обиженный польским вельможей Чаплицким и королевским судом, «он превратил месть личную в месть за родину [16, 604]». Казаки-запорожцы с радостью принимают к себе Хмельницкого, овладевшего тайной перепиской Барабаша, его универсалы «имели повсюдный успех, изо всех краёв Украины стремились казаки к Хмельницкому [16, с. 609]». Во время решающей битвы Богдан предопределяет её исход – «победа уже клонилась на сторону барабашёвцев, когда явился сам Хмельницкий…», а Барабаш, в то время как «битва шла, спал в ладье меж камышами…». Отсюда и весьма поучительные итоги жизненного пути каждого из героев – Богдан обрёл славу, которую «не сотрёт вечность из памяти народной [16, 609]». Барабаш же «проспал себя», «собственные его товарищи растерзали его, как изменника [16, 610]».

Исторический характер изложенного материала усиливает поучительно-назидательный эффект, производимый на читателя. Поэтому автор всячески подчёркивает достоверность событий, используя материалы летописей и то явно, то скрыто ссылаясь на них. Даже стиль его произведения – почти протокольное изложение событий, лишённое тропов, прямой речи, характеристика героев путём продуманного подбора фактов, максимально приближен к хроникально-летописной манере повествования. В тексте употребляются выражения типа – «повторяю слова летописцев», «летописцы верят», в качестве источника сведений об одном из самых значительных происшествий – добывания королевских грамот – приводится транслитерированный украинский текст народной думы «Хмельницкий и Барабаш». Этот прозаический пересказ фольклорного стихотворного текста первоначально был помещён во второй части сборника «Запорожская старина», изданного И. И. Срезневским в Харькове в 1834-35 гг. [17, 9-11]. Вместе с тем, художественная фантазия автора свободно подменяет некоторые летописные факты с той же целью – для усиления поучительного эффекта. К примеру, последняя фраза Срезневского о Барабаше – «и слава его погибла с шумом [16, 610]», заимствована из «Истории Русов»: «И сгинул нечестивый! Пусть же погибнет и память его с шумом! [10, 105]». Однако неизвестный автор трактата сообщает иную версию гибели Барабаша – казаки, воодушевлённые Хмельницким, кинулись искать «гетмана-Иуду», дабы предать войсковому суду, нашли его, спрятавшегося в одном из байдаков, но вырвался он из рук казацких, бросился в реку и утопился. И. И. Срезневский же избрал для своего «антигероя» более позорную и, тем самым, более назидательную для потомков смерть – от рук товарищей.

В полном соответствии с традициями назидательного повествования всем авторским оценкам украинского исторического героя присущ возвышенно-эмоциональный пафос, а законы морали и нравственности, верность Божьим заповедям становятся главными критериями оценки его деятельности.

Проанализированные нами забытые произведения «малой прозы», посвящённые славным страницам украинской истории, свидетельствуют, сколь многими путями шло развитие русской исторической беллетристики в XIX веке, сколь разнообразными были формы художественного воссоздания прошлого. Расцвет русского исторического романа был, безусловно, подготовлен не только рецепцией творческого наследия Вальтера Скотта, но и многочисленными жанровыми экспериментами талантливых художников слова.

Литература:

Базанов В. Г. Вольное общество любителей российской словесности. – Петрозаводск : Госуд. изд-во Карело-финской ССР, 1949. – 421 с.
Белинский В. Г. Опыт о предмете и элементах статистики и политической экономии сравнительно. Сочинение И. Срезневского. // Полн. собр. соч.: в 13 т. [Гл. ред. Н. Ф. Бельчиков] – М. : Изд-во АН СССР, 1953-1959. – Т. 3. – С. 229-231.
Гетман Хмельницкий // Украинский вестник. – 1816. – Ч. 1. – С. 7-21.
Гонорский Р. Козаки и Богдан Хмельницкий // Опыты в прозе с присовокуплением двух сонетов, двух романсов и одной фантазии.– Харьков, 1818. – С. 107-112.
Гонорский Р. Т. Не в шутку, или взгляд на нынешнее состояние нашей словесности // Опыты в прозе с присовокуплением двух сонетов, двух романов и одной фантазии. – Харьков, 1818. – С. 5-21.
Гончар О. І. Українська література передшевченківського періоду і фольклор. – К. : Наукова думка, 1982. – 311 с.
И-я Кв-ка. О Малой России // Украинский вестник. – 1816. – № 2. – С. 150-156.
История всемирной литературы : в 9т. / [гл. ред. Бердников Г. П.]. – М. : Наука, 1988. – Т. 5. – 783с.
История романтизма в русской литературе 1825-1840 гг. : в 4 т. / [сост. С. Е. Шаталов, К. В. Пигарев, С. В. Тураев, У. Р. Фохт]. – М. : Наука, 1979. – Т.2: – 1979. – 327с.
История Русов или Малой России : соч. Г. Конисского. – М. : В университетской типографии, 1846г. – 262 с.
Історія українсько-російських літературних зв’язків: в 2т. / [ред. Н. Є. Крутикова та ін.]. – К. : Наукова думка, 1987. – Т.1: (дожовтневий період) – 447 с.
Киселёв В. С. Метатекстовые повествовательные структуры в русской прозе конца XVIII – первой трети XIX века. – Томск : Томский государственный университет, 2006. – 544 с.
Лучник І. О. Історична поема Євгена Гребінки «Богдан» // Радянське літературознавство. – 1968. – № 10. – С. 47-54.
Максимович М. А. Воспоминание о Богдане Хмельницком // Русская беседа. – 1857. – № 5. – С. 65-80.
Полевой Н. А. О романах В. Гюго и вообще о новейших романах // Московский телеграф. – 1832. – № 1. – С. 94-103.
Срезневский И. И. Иван Барабаш // Московский наблюдатель. – 1835. – Ч. 1. – С. 597-611.
Срезневский И. И. Запорожская старина. – Харьков, 1833. – Ч. ІІ. – 179 с.
Троицкий В. Ю. Художественные открытия русской романтической прозы 20-30-х годов ХІХ века. – М. : Наука, 1985. – 279 с.

Михайлова А.А.

Тамбовский государственный технический университет (Россия)

Blog

Сборник научных статей по материалам 2-й международной научно-практической Интернет-конференции Тамбов 2012

Содержание