Репрессивная политика советского государства в 1928-1953 гг.: проблемы российской историографии
| Вид материала | Автореферат |
- Национальная политика Советского государства в 1917-1928 гг и ее реализация в Саратовской, 467.43kb.
- Ёнович социально-экономическое и военно-политическое развитие советского государства, 279.13kb.
- Cccр в послевоенный период, 1945-1953, 31.17kb.
- Отечественная история учебное пособие, 4963.92kb.
- Финансовая политика государства и механизм ее реализации, 410.2kb.
- Земельная политика Советского государства в 60-е – 80-е годы XX века: целевые установки, 170.47kb.
- «Основные положения норманнской теории образования Древнерусского государства, 201.22kb.
- Материалы предоставлены интернет проектом www diplomrus, 206.82kb.
- Аннотация примерной программы учебной дисциплины «История», 2418.64kb.
- История экономики для бакалавров, 23.28kb.
К исследованию привлекались выходящие в СССР, начиная с 30-х гг. XX в., монографии, статьи из научных и научно-популярных журналов, сообщения, рецензии. В целях создания более репрезентативной базы для исследования использовались и публицистические труды. Будучи частью отечественной историографии, но ненаучными исследованиями, являя собой один из видов нарративных источников, публицистические произведения, вместе с тем, до определенной степени отражали состояние изученности интересующих нас вопросов российской исторической науки. Кроме того, следует признать, что выходившие публицистические произведения оказывали воздействие на отечественную историческую науку, особенно в переломный период на рубеже 1980-х – 1990-х гг. Отсюда – целесообразность привлечения трудов такого рода к историографическому исследованию. При использовании публикаций, посвященных более широкой проблематике, нежели сталинские политические репрессии, учитывалась степень интереса их авторов к соответствующим проблемам, возможность более ясно представить посредством их привлечения степень разработанности темы.
По времени возникновения, использованные в диссертации историографические источники можно разделить на советские и современные.
Важной группой источников следует считать периодическую печать, для которой характерно освещение полемических рассуждений, где выступают ученые, видные политические, общественные деятели, мнения которых в определенной степени характеризуют развитие исторической мысли.
Самостоятельную группу источников составляют воспоминания, которые иногда становятся единственным источником, проливающим свет на ряд событий прошлого, позволяют собрать элементы деятельности общественно-политических деятелей. Воспоминания участников тех или иных событий являются ценным источником, поскольку дают возможность рассмотреть анализируемые в диссертации проблемы через призму личного интереса. Но при этом стоит учитывать, что возможны не только искажения, но и прямая фальсификация фактов.
Серьезную группу источников составляют документы в виде различных сборников общего и проблемно-тематического характера, которые позволяют документально подтвердить или опровергнуть различные точки зрения историков, свидетельства участников событий.
Для написания диссертации автором частично привлекались и зарубежные историографические источники, позволившие уточнить, конкретизировать, увидеть дискуссионный момент при их сопоставлении с отечественными публикациями. К сожалению, дать глубокий историографический анализ оригинальных трудов современных зарубежных исследователей сложно в связи с тем, что большинство работ труднодоступно.
Верификация некоторых теоретических положений в историографии проводится посредством привлечения материалов сосредоточенных в фондах Государственного архива Российской Федерации (далее ГАРФ), Российского государственного архива социально-политической истории (далее РГАСПИ) и Российского государственного военного архива (далее РГВА).
Среди архивных документов, использованных нами, особое место занимают материалы фонда Четвертого спецотдела МВД СССР ГАРФ (ф. 9479). С учетом значительного интереса отечественных исследователей к истории депортации и функционирования системы спецпоселения, оказалось целесообразным обратиться к сосредоточенной здесь документации в целях сопоставления ее данных со сведениями, содержащимися в анализируемых трудах. Большое место в этой документации занимают информационные материалы ГУЛАГа руководству ОГПУ; справки и копии постановлений, решений и указаний правительственных и партийных органов; сводные и годовые статистические отчеты; материалы по выселению польских осадников; материалы по выселению социально-опасного элемента; материалы по выселению немцев; материалы по переселению спецпереселенцев калмыков; сводные статистические сведения отдела спецпоселений НКВД СССР; статистические сведения по спецпоселенцам; материалы по выселению из Прибалтийских республик; сводные статистические сведения отдела спецпоселений МВД СССР.
В других случаях наше обращение к архивным материалам имело спорадический характер. Использовались отдельные документы РГАСПИ (ф. 671 – Ежов Николай Иванович), позволяющие проследить процесс подготовки (1934-1936 гг.) и реализации «большого террора» в СССР (1937-1938 гг.). В основном эти материалы представлены перепиской и инструктивной документацией. В РГВА нами просмотрен фонд Управления кадров Красной Армии (ф. 37837). Документация этого фонда позволяет проследить отдельные репрессивные акции «большого террора» в СССР 1937-1938 гг., направленные против командно-начальствующего состава Рабоче-крестьянской Красной Армии.
Также для решения поставленных в диссертации задач были использованы материалы научных дискуссий по проблемам истории советского общества.
Научная новизна заключается в том, что данная работа – первая попытка комплексного анализа исторической литературы по истории сталинских политических репрессий в СССР (1928-1953 гг.). Автор показал процесс эволюции отечественной исторической концепции советской репрессивной политики периода сталинской диктатуры: выработана аргументированная периодизация в изучении феномена сталинских политических репрессий; показана степень влияния идеологических и политических факторов на процесс изменения отечественной исторической концепции. Кроме того, впервые в историографическом контексте на базе широкого спектра источников (историографических и источников общего неисториографического характера) был проведен анализ репрессивных кампаний в СССР 1928-1953 гг.: репрессии направленные против советского крестьянства (1929-1933 гг.), а также против так называемых «бывших» (представителей интеллигенции дореволюционного периода и «буржуазных специалистов»); «большой террор» (1937-1938 гг.); уголовное преследование советских граждан обвиненных в совершении «контрреволюционных преступлений»; этнические депортации (1939-1953 гг.).
Практическая значимость диссертации. Настоящая работа представляет практический интерес для историков, политологов, юристов, социологов и философов, обращающихся к политической истории советского государства периода правления И.В. Сталина. Также наряду с другими историографическими работами, результаты диссертационного исследования могут стать основой для написания обобщающих историографических трудов по истории России 1928-1953 гг.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения и библиографии.
Апробация исследования. Результаты исследования отражены в 38 публикациях автора (общим объемом 56,06 п.л.), в том числе двух монографиях. Положения и выводы исследования неоднократно докладывались автором на научно-теоретических и научно-практических конференциях разного уровня: «Проблемы реализации национально-регионального компонента в условиях перехода на государственные стандарты общего образования» (Абакан, 2006, международная); «Актуальные проблемы истории Саяно-Алтая и сопредельных территорий (Абакан, 2007, международная)»; «Хакасия и Россия: 300 лет вместе» (Абакан, 2007, международная); «Исторический опыт отечественной внутренней политики» (Санкт-Петербург, 2008, всероссийская); «Краеведческие чтения им. В.А. Баландиной (Черногорск, 2008, межрегиональная)»; «Сибирь ХХ-ХХI веках: история, география, экономика, право» (Иркутск, 2008, межрегиональная); «Омские социально-гуманитарные чтения – 2008» (Омск, 2008, региональная); «Проблемы социальной и административной консолидации байкальской Сибири» (Иркутск, 2008, всероссийская); «Южная Сибирь на рубеже тысячелетий: историко-культурное наследие и социально-политический облик» (Абакан, 2008, межрегиональная); «Одиннадцатые историко-экономические чтения, посвященные памяти Вадима Николаевича Шерстобоева» (Иркутск, 2009, региональная); «Третьи университетские социально-гуманитарные чтения» (Иркутск, 2009, межрегиональная); «Диалог культур и цивилизаций» (Тобольск, 2009, всероссийская); «Историк и его эпоха» (Тюмень, 2009, международная); «Философия и методология истории» (Коломна, 2009, всероссийская); «Россия и россияне: особенности цивилизации» (Архангельск, 2009, международная); «Россия: история законности и беззакония» (Санкт-Петербург, 2009, всероссийская).
II. ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ
Во Введении обосновывается актуальность исследования, определяется объект и предмет, раскрываются цель и задачи работы, хронологические рамки, дается характеристика методологической базы диссертации, показывается степень разработанности проблемы и проводится обзор использованных источников, раскрываются научная новизна и практическая значимость исследования.
В первой главе – «Политические репрессии в СССР периода сталинской диктатуры (1928-1953 гг.) как теоретическая проблема отечественной историографии» автор диссертации проследил процесс эволюции исторической концепции проблемы политических репрессий в СССР в 1928-1953 гг. в отечественной историографии с начала 30-х гг. ХХ в. до конца десятых годов ХХI в.
Процесс развития отечественной исторической науки в 1930-х – начале 2000-х гг. на наш взгляд может быть охарактеризован периодом перманентных трансформаций, детерминируемых государственной властью. В целом на основании критерия взаимодействия института государства и исторической науки можно выделить два общепризнанных периода: советский (1930-е – условно 1991 г.) и постсоветский (условно 1991 г. – по настоящее время). Каждый из данных периодов на основании того же критерия можно дифференцировать на ряд этапов.
В советском периоде в развитии исторической науки целесообразно выделить 4 этапа: первый (1930-е – середина 1950-х гг.) – тотальное господство так называемой «сталинской» концепции в интерпретации исторического процесса; второй (середина 1950-х – середина 1960-х гг.) – время ограниченной критики проявлений культа личности И.В. Сталина в исторических исследованиях; третий (середина 1960-х – середина 1980-х гг.) – частичная реанимация некоторых элементов «сталинской» концепции в ряде исторических работ; четвертый (середина 1980-х гг. – условно 1991 г.) – начало критического переосмысления теоретических концепций «доперестроечных» исследований.
Постсоветский период распадается на два этапа: первый (условно 1991 г. – середина 1990-х гг.) – кардинальный пересмотр традиций советской исторической науки, следствием которого стал методологический кризис; второй (середина 1990-х – начало 2000-х гг.) – преодоление методологического кризиса, формирование и развитие плюралистической модели исторического процесса.
На первом этапе советского периода историографии (1930-е – середина 1950-х гг.) исторические работы по проблеме носили крайне ограниченный характер по причине жесткой политической цензуры. В целом она может быть охарактеризована как «теория заговоров», которые перманентно «раскрывались» советскими карательными органами. Публикации рассматриваемого периода носили идеологически-официальный характер.
Подтверждением тому стала публикация «Краткого курса истории ВКП(б)». Основываясь на идеологических постулатах о классовой борьбе, сопротивлении свергнутых сил и необходимости их подавления, в «Кратком курсе» давалось полное оправдание политическим действиям правящего режима. В соответствии с этим подходом, репрессии против различных социальных элементов, рассматривались в качестве закономерной и необходимой меры в интересах народа и строительства социализма в СССР, т.е. репрессии со стороны советской власти были «продуктом» чрезвычайной обстановки.
Вместе с тем в это же время были и такие работы, в которых предпринимались попытки дать обобщенное представление не только о характере политической власти в стране в целом, но и о личности И.В. Сталина в частности. Они носили резко критический характер по отношению к власти в стране. Данные произведения связывает одна существенная особенность – они издавались за рубежом, из-за жесткой политической цензуры в СССР.
Альтернативной точкой зрения следует назвать работы Л.Д. Троцкого, в соответствии с которой массовые политические репрессии в Советском Союзе объяснялись тем, что И.В. Сталин являлся «предателем дела революции», узурпатором власти в стране, стремившимся уничтожить верных соратников по партии и последователей В.И. Ленина.
Второй этап (середина 1950-х – середина 1960-х гг.) советской историографии характеризуется сложными и неоднозначными событиями, обусловленными смертью И.В. Сталина и периодом правления Н.С. Хрущева. Особое внимание обращается на воздействие ХХ съезда КПСС на развитие советской исторической науки указанного этапа (элементы десталинизации).
Третий этап советской историографии охватывает середину 1960-х – середину 1980-х гг. В это время советская историческая наука по-прежнему открыто и полно проблему сталинских политических репрессий не освещала. Наличие доктринальных установок брежневского руководства, реанимация некоторых элементов сталинского социализма, не позволяли открыто и широко говорить в стране о проблемах сталинских политических репрессий. В то же время публикации представителей русской эмиграции за рубежом наглядно демонстрировали проблему кризиса правящей власти в СССР.
Четвертый этап развития советской историографии начинается с середины 1980-х гг. Он был связан с политическими преобразованиями генерального секретаря ЦК КПСС, а затем и первого Президента СССР М.С. Горбачева и имел место вплоть до событий августа 1991 г. и последовавшего за ним распада СССР.
На наш взгляд, можно с уверенностью констатировать, что в «перестроечной» историографии тема сталинских политических репрессий становится самостоятельным объектом исследования. Однако во многом в этот период для нее характерен обличительный и эмоциональный пафос оценки репрессивной политики в СССР. Это объясняется тем, что помимо профессиональных историков, анализом проблемы занимались публицисты, журналисты и другие лица, которых привлекала эта тема. При рассмотрении историографии второй половины 1980-х – начала 1990-х гг. проблемы политических репрессий периода сталинской диктатуры можно выделить два основных подхода.
Первый подход сводится к утверждению, что массовые репрессии явились отступлением И.В. Сталина и его ближайшего окружения от принципов построения социализма, провозглашенных В.И. Лениным. Данный подход оформился в работах Д.А. Волкогонова, Л.А. Гордона, Э.В. Клопова, О.Р. Лациса и др.
Второй подход представляет собой направление в отечественной историографии, которое сформировалось под влиянием западных исследований советского общества периода сталинизма. К представителям данного направления можно отнести А.С. Ципко, И.В. Бестужева-Ладу, В.С. Измозика, А.Н. Яковлева и др. Эти исследователи придерживаются точки зрения, в соответствии с которой массовые репрессии были вызваны самой сущностью советского государства с его направленностью на террор и насильственные методы решения стоящих перед страной вопросов.
В целом, можно констатировать, что для советской историографии характерна односторонность не только в освещении фактов и оценок, но и в умолчании целого ряда явлений и сторон репрессивной политики. Характерно, что те качества, которые снижают научную ценность советского историографического наследия, одновременно наделяют его свойствами источника, отразившего официальную политику и действия власти. Для первых трех этапов общей тенденцией являлось то, что тема политических репрессий в СССР периода сталинской диктатуры в советской историографии имела табуированный характер и рассматривалась с позиций официальных идеологических установок. Но только с началом политики «перестройки» во второй половине 1980-х гг. проблема репрессивной политики периода сталинизма стала самостоятельным предметом исторических исследований.
В постсоветской исторической науке, когда марксистско-ленинская методология утратила монополию в отечественных исторических исследованиях на первый план вышла та теоретическая модель, с помощью которой возможно было интерпретировать советский период истории России, в частности, проблему сталинских политических репрессий 1928-1953 гг.
На наш взгляд, в 1990-х гг. отсутствовали единые методологические подходы к рассмотрению темы сталинских политических репрессий в СССР. Так, В.А. Козлов в статье, опубликованной в 1996 г. подчеркнул, что концепция тоталитаризма являвшаяся продуктом западной советологии уже не удовлетворяла новым требованиям и исчерпала свой потенциал.
Другая часть историков попыталась с помощью теории модернизации объяснить политические репрессии как адаптацию традиционного общества к модернизации проводившейся в сталинской России, а репрессии – как способ и метод действия власти, выбор которого был обусловлен догоняющим характером модернизации.
В связи с тем, что в современной российской историографии тема политических репрессий периода сталинской диктатуры стала самостоятельным объектом научного анализа нами были рассмотрены сквозные ее проблемы:
● трактовка понятия «политические репрессии» современными российскими историками;
● причины перехода советского государства к политическим репрессиям;
● периодизация репрессивной политики в СССР (1928-1953 гг.);
● направленность (адресность) сталинских политических репрессий;
● функционирование системы ГУЛАГа в СССР;
● деятельность советских органов власти, которые реализовывали репрессивную политику на практике;
● проблема сталинских политических репрессий в СССР сквозь призму так называемой «психоистории»;
● определение информативной ценности исторических источников по проблеме;
● оценки политических репрессий в СССР периода сталинской диктатуры и определение числа граждан пострадавших от них.
Вторая глава – «Отечественная историография репрессивной политики в СССР направленной против советского крестьянства (1929-1933 гг.)» состоит из двух параграфов.
В первом параграфе «Советская историография репрессий крестьянства в СССР периода насильственной коллективизации (1929-1933 гг.)» историография советского периода подразделяется на 4 этапа. Первый этап начало 1930-х гг. – середина 1950-х гг. Второй этап – середина 1950-х – середина 1960-х гг. Третий этап советской историографии охватывает середину 1960-х – середину 1980-х гг. Четвертый с середины 1980-х гг. и условно до 1991 г. Исходя из проведенного анализа опубликованной в этот период научной литературы, следует, что историки, изучавшие различные аспекты советского общества не могли в силу комплекса причин объективно проводить исследования (за исключением четвертого периода). В результате чего все работы советского периода выполнены в строго политизированном и догматизированном духе. С позиции классово-формационного подхода они раскрывают только одну сторону этого сложного процесса – «ликвидацию кулачества как класса» в отрыве от судеб «раскулаченных» семей.
На первом этапе (начало 1930-х гг. – середина 1950-х гг.) работы, посвященные проблеме «раскулачивания» и «ликвидации кулачества как класса» появились уже в 1930-1931 гг. и имели в большей степени характер публицистических произведений.
Непосредственно сама сталинская концепция «массовой коллективизации» и «раскулачивания» была изложена в «Кратком курсе истории ВКП(б)». Проанализированные по первому этапу публикации свидетельствует о крайне догматизированном характере изучения процесса репрессий против советского крестьянства, как следствие политики «раскулачивания» в СССР, заданного непосредственно И.В. Сталиным. Сама тема репрессий против крестьянства, составным элементом которых была массовая депортация, фактически находилась под запретом. Также, несмотря на расширение проблематики в послевоенный период, общий уровень работ оставался невысоким, в том числе из-за узости источниковой базы.
Второй этап развития советской историографии охватывает период с середины 1950-х гг. до середины 1960-х гг. В первое десятилетие после XX съезда были опубликованы статьи и монографии, в которых рассматривались некоторые аспекты «раскулачивания».
В части опубликованных работ Н.А. Ивницким, определенной ревизии была подвергнута сталинская концепция истории коллективизации. Также советские историки второго историографического этапа особое внимание акцентировали на проблеме связанной с выяснением причин перехода государства к политике «ликвидации кулачества как класса» и репрессиям против крестьянства в СССР.
Третий этап советской историографии охватывает середину 1960-х – середину 1980-х гг. Для данного этапа характерной чертой является попытка реанимации сталинской концепции коллективизации сельского хозяйства и «ликвидации кулачества как класса» в СССР. Стержневой работой, которая задала исследовательский тон рассматриваемой проблеме стала монография С.П. Трапезникова «Ленинизм и аграрно-крестьянский вопрос».
Практически во всех трудах советских исследователей, затрагивающих проблему «ликвидации кулачества как класса», предпринимаются попытки выработки периодизации данной политики в деревне. Кроме того, следует заметить, что определенный резонанс в исторических кругах вызвала публикация в 1972 г. монографии Н.А. Ивницкого «Классовая борьба в деревне и ликвидация кулачества как класса (1929-1932 гг.)», в которой он выделил ряд ошибок при проведении политики «раскулачивания».
Четвертый этап так называемой «перестроечной» историографии начинается с середины 1980-х гг. и условно заканчивается в 1991 г. Исследования тех лет проводились в двух основных направлениях. Первое – связано с продолжением в историографии «доперестроечной традиции» (до 1987 г.). Второе – связано с критикой тех концепций коллективизации и политики «раскулачивания», которые сложились в отечественной историографии до и после ХХ съезда КПСС.
Во втором параграфе «Формирование концептуальных подходов к проблеме репрессий в отношении советского крестьянства в 1929-1933 гг.: взгляд современной российской историографии» подчеркивается, что развитие российской историографии 1990-х – конца 2000-х гг. диктовало постановку новых исследовательских тем, раскрывающих особенности репрессивной политики в отношении советского крестьянства в 1929-1933 гг.
Характеризуя современные концепции истории репрессий против крестьян в СССР в 1929-1933 гг., следует обратить внимание на изменения в понятийном аппарате, которые носят принципиальный характер. Если в советской историографии при изучении истории коллективизации исследователи вообще не оперировали понятиями «репрессии», а использовали, например, «сплошная коллективизация», «раскулачивание», то в «перестроечной» и постсоветской историографии прочно закрепились понятия «репрессии», «насильственная коллективизация», «раскрестьянивание». При этом подчеркивается, что насильственные акции в отношении советского крестьянства носили противоправный характер.
По существу, тезис о репрессиях против крестьян и «насильственной коллективизации» ставит под сомнение итоги разработки советскими исследователями такой проблемы, как подготовка предпосылок «ликвидации кулачества как класса». Все современные исследователи солидарны в том, что репрессии отрицательно сказались на развитии советской деревни и дальнейшей истории крестьянства. Репрессивная политика против советского крестьянства в 1929-1933 гг. была навязана стране И.В. Сталиным и его сторонниками в руководстве партии и государства. Именно они, а не местные партийные и государственные работники, ответственны за то, что насильственная коллективизация и репрессии носили столь бесчеловечный характер и привели к гибели миллионов людей и к трудно восполнимым демографическим потерям.
Большинство современных исследователей разделяет мнение о том, что последствия репрессий в отношении крестьянства для сельского хозяйства страны были катастрофическими: падение урожайности, невиданное сокращение поголовья скота, численность которого стала меньше дореволюционной, падение жизненного уровня колхозников и всего населения СССР, которые после проведения репрессий долгие годы жили по существу в условиях продовольственного кризиса и снабжались продуктами по карточной системе. В качестве наиболее страшного последствия репрессивной политики в деревне, все современные историки называют голод 1932-1933 гг., во время которого погибли миллионы людей. Как правило, подчеркивается его искусственный характер, обусловленный стремлением сталинского руководства сломить сопротивление крестьян, не желавших идти в колхозы.
Кроме того, необходимо констатировать, что современными историками обобщен и проанализирован большой фактический материал, извлеченный из федеральных и региональных архивов, который был доступен советским историкам лишь в крайне незначительном объеме или не доступен вообще.
Вместе с тем анализ современных публикаций позволяет сделать вывод о том, что в «перестроечной» и постсоветской историографии сложилась концепция, основанная на углубленном анализе положений, которые в большей или меньшей степени были разработаны в советской историографии, в первую очередь в рамках «альтернативной» концепции. Характеризуя современное состояние разработки данной темы, важно обратить внимание на публикацию сборников документов, которые значительно расширяют представление о проведенных репрессивных акциях против советского крестьянства в различных регионах страны, об истинных масштабах «трагедии советской деревни».
Третья глава – «Политические репрессии в СССР в 1928-1938 гг. от «Шахтинского процесса» к «большому террору»: историографический аспект проблемы» состоит из двух параграфов.
В первом параграфе «Отечественная историография политических репрессий в СССР в 1928-1936 гг.», исходя из анализа исследуемой литературы, делается вывод о том, что в 1928-1936 гг. репрессивная политика в СССР оформляется как самостоятельная подсистема государства, меняющая вектор карательных акций в зависимости от партийно-государственных установок.
К отдельной историографической проблеме стоит отнести интерпретацию советской репрессивной политики в 1928-1933 гг., ориентированной против так называемых «бывших» (представителей интеллигенции дореволюционного периода и «буржуазных специалистов»). В частности, в опубликованных работах исследуются такие процессы рубежа 1920-х – 1930-х гг. как «Шахтинское дело» 1928 г., дело «Промышленной партии» 1930 г., дело «Трудовой крестьянской партии» 1930 г., дело «Союзного бюро меньшевиков».
Кроме того, отмечается, что в советской историографии позиционировалась единственная точка зрения, согласно которой заговор «буржуазных специалистов» в народном хозяйстве действительно имел место. Процесс же трансформации советской концепции связанной с теорией «заговора» начинается лишь на рубеже 1980-х – 1990-х гг.
Вторым крупным объектом репрессий со стороны государства, после технической интеллигенции, стали представители научной интеллигенции. Отдельной проблемой, к которой обращались исследователи, стало так называемое «академическое дело», направленное на конкретных представителей научной интеллигенции, имеющих значительный авторитет и большой опыт работы еще в дореволюционной России.
Таким образом, проблема репрессий против «буржуазных специалистов» впервые стала рассматриваться современниками событий, которые не подвергали сомнению вредительский характер профессиональной деятельности «спецов». В современной же российской и зарубежной историографии большинство исследователей придерживается мнения о фальсифицированном характере судебных уголовных процессов против представителей «старой интеллигенции». Перспективным направлением в разработке проблематики по нашему мнению является, с одной стороны, публикация архивных материалов по проблеме, а с другой создание сводного исследования с привлечением широкого документального комплекса по истории репрессий «старой интеллигенции».
Анализируя опубликованные исследования, в которых рассматриваются антирелигиозные репрессии в СССР, мы пришли к выводу, что более успешно данная проблема была развита на примере такой мировой религии как буддизм, который был распространен в ряде регионов страны. Вместе с тем следует констатировать недостаточную изученность ряда проблем политических репрессий против некоторых религиозных организаций. В частности, пока еще слабо разработана тема репрессивных акций в отношении представителей духовенства Русской православной церкви, представителей традиционных верований ряда народов России, деятелей и верующих ислама и протестантского направления христианства.
При анализе отечественной историографии политических репрессий в СССР в 1934-1936 гг. особый интерес представляют первые публичные («московские») судебные процессы, в результате которых пострадала значительная часть партийно-государственной номенклатуры. Изучение опубликованной литературы и источников по данной проблеме позволило нам поддержать мнение В.Н. Хаустова, о том, что фальсификационные процессы по делу Зиновьева, Каменева и других в 1935-1936 гг., подготовленные органами госбезопасности по личному указанию Сталина, были направлены в значительной мере на то, чтобы каким-нибудь образом обосновать трудности и провалы в хозяйственном строительстве, объяснить низкий рост уровня материального благосостояния народа, поддерживать в обществе атмосферу напряженности и поиска «врагов». Кроме того, нами был рассмотрен аспект о том, каким образом «московские процессы» оказали влияние на судебные процессы в регионах.
В диссертационном сочинении также удалось показать, что отдельной темой новейших исторических исследований репрессий в СССР 1934-1936 гг. стало рассмотрение особенностей функционирования «кулацкой ссылки», основных направлений в деятельности советской пенитенциарной системы и проведения первых этнических депортаций.
В целом, важнейшей особенностью исследований в данной предметной области являлось стремление на эмпирическом и теоретическом уровнях постсоветской исторической науки аргументировано опровергнуть оценочные суждения, сложившиеся в советской историографической традиции по проблеме репрессивной политики рассматриваемого периода.
Во втором параграфе «Концепции «большого террора» в СССР (1937-1938 гг.) в российской исторической науке» нами был показан процесс эволюции концепции «большого террора» в СССР (1937-1938 гг.) в советской и постсоветской историографии.
В данном параграфе мы подчеркнули, что процесс изучения проблематики «большого террора» в СССР 1937-1938 гг. не имел статичного характера в отечественной историографии. Диаметрально противоположные оценки массовых политических репрессий в 1937-1938 гг. можно увидеть в процессе анализа советской и современной исторической литературы.
В советской исторической науке, начиная с периода сталинской диктатуры, был задан четкий формат, в рамках которого могли рассматриваться, а не исследоваться (курсив наш – М.С.) отдельные аспекты политических репрессий в СССР. Этот «исследовательский» формат был заложен в «Кратком курсе истории ВКП(б)», в котором давалось полное оправдание политических репрессий правящего режима. В соответствии с этим подходом, репрессии против различных социальных элементов, рассматривались в качестве закономерной и необходимой меры в интересах народа и строительства социализма в СССР.
Начиная с середины 1950-х и практически до конца 1980-х гг. в исторической науке было наложено вето на репрессивную проблематику в СССР 1937-1938 гг. В это время не было опубликовано ни одной специальной работы по теме, в которой хотя бы фрагментарно использовались документальные материалы.
Исследовательский прорыв по проблеме «большого террора» в СССР произошел в обществоведческой литературе лишь с конца 1980-х гг., когда государство, реализуя на практике один из стержневых принципов «перестройки» – политику гласности, пошло на сближение с обществом в плане обсуждения ранее «закрытых» тем. Однако, несмотря на волнообразный рост разных публикаций, мы должны заметить, что говорить о появлении поистине объективных исторических исследований по проблеме «большого террора» в СССР на рубеже 1980-х – 1990-х гг. не приходится. И это можно объяснить, прежде всего, тем, что высшие органы государственной и партийной власти в Советском Союзе не желали на тот момент допускать широкий круг исследователей в архивы для эвристики необходимых исторических источников по проблеме. Именно эти половинчатые меры государства и предопределили разброс мнений в оценках и масштабах «большого террора» в СССР 1937-1938 гг. в тогдашней «перестроечной» историографии.
Лишь факт распада СССР и падение самой советской власти, с которой общественность ассоциировала репрессивную деятельность государства, привели к радикальным действиям со стороны органов государственной власти. Именно с выходом 23 июня 1992 г. Указа Президента РФ «О снятии ограничительных грифов с законодательных и иных актов, служивших основанием для массовых репрессий и посягательств на права человека» начинается осторожный процесс допуска исследователей к архивной информации по проблеме «большого террора».
В современной российской историографии были проанализированы различные аспекты сталинской репрессивной политики. Даны четкие и взвешенные научные оценки ряда проблем «большого террора» с опорой на введенные в научный оборот исторические источники. Выявлены наиболее дискуссионные аспекты темы массовых политических репрессий в СССР 1937-1938 гг., обозначены перспективные направления. Приоритетным таким направлением на настоящий момент является анализ материалов региональных государственных и ведомственных архивов, которые должны дополнить центральные данные в дальнейшем формировании объективной истории политических репрессий периода «большого террора» 1937-1938 гг. в СССР.
Четвертая глава – «Репрессивная политика в СССР в 1939-1953 гг. и ее интерпретация в отечественной исторической науке» состоит из трех параграфов.
В первом параграфе «История предвоенных репрессий в СССР (1939-июнь 1941 гг.) в трактовках российских историков» автор диссертации дал анализ следующих проблем:
• уголовное преследование советских граждан, обвиненных в совершении «контрреволюционных преступлений»;
• этнические депортации в СССР предвоенного периода (в частности, отдельно выделена дискуссия вокруг понятия «депортация»);
• особенности функционирования системы «спецпоселения»;
• нарушение трудовой дисциплины, как разновидности политических репрессий;
• функционирование системы ГУЛАГа в предвоенное время.
В целом, подводя итоги параграфу, можно констатировать следующее.
Во-первых, исторические исследования проблематики связанной с предвоенными политическими репрессиями в СССР (1939-июнь 1941 гг.) свидетельствуют о том, что объективное осмысление проблемы началось лишь на рубеже 80-х – 90-х гг. ХХ в.
Во-вторых, приоритетной темой исследования для многих ученых стали предвоенные этнические депортации и вопросы расселения депортированного населения.
В-третьих, главным недостатком большинства исследований выступает дефицит данных ведомственных архивохранилищ.
И, в-четвертых, можно говорить о диспропорциональном характере степени изученности ряда тем на центральном и региональном уровне: уголовное преследование советских граждан обвиненных в совершении «контрреволюционных преступлений»; борьба с нарушениями трудовой дисциплины как разновидности репрессий и т. д.
Во втором параграфе «Проблема политических репрессий в СССР периода Великой Отечественной войны (1941-1945 гг.) в отечественной историографии» в историографическом контексте рассмотрены особенности реализации советской репрессивной политики в военное время.
В рамках проблемы уголовного преследования советских граждан по политическим мотивам, ряд постсоветских публикаций посвящен анализу репрессивной деятельности органов государственной безопасности Советского Союза. Также, анализируя научную литературу по проблеме уголовного преследования граждан СССР обвиненных в совершении «контрреволюционных преступлений», необходимо констатировать противоречивость сложившихся трактовок. С нашей точки зрения это можно объяснить, с одной стороны, абсолютизацией архивных данных правоохранительных органов, а с другой – разными теоретическими установками самих исследователей.
Проведя обзор исторической литературы, в которой затрагиваются различные аспекты реализации репрессивной политики в СССР в период Великой Отечественной войны (1941-1945 гг.), можно констатировать следующее.
Во-первых, данная проблематика стала объектом исторического анализа лишь на рубеже 1980-х – 1990-х гг. в связи с введением в научный оборот ранее недоступных источников.
Во-вторых, стержневой темой по истории репрессий военного времени стал анализ этнических депортаций и как следствие режимного содержания депортированных народов, выяснения их правового статуса, особенностей трансформационных процессов, в том числе и на ментальном уровне.
В-третьих, мы можем утверждать, что особо тщательного научного исследования с привлечением различных видов исторических источников требует проблема уголовного преследования советских граждан, обвиненных в совершении «контрреволюционных преступлений». Это, в частности необходимо для проведения четкой дифференциации осужденных граждан, которые действительно совершили антигосударственные преступления и на тех, в отношении которых обвинение было прямо сфальсифицировано со стороны советских репрессивных органов.
В третьем параграфе «Интерпретация репрессивной политики в СССР послевоенного периода (1946-1953 гг.) в российской исторической науке» автор диссертационной работы обратил внимание на тот факт, что в историографическом контексте тема послевоенных репрессий в СССР, представляет особый интерес, т.к. комплексного исторического исследования, учитывающего все аспекты политических репрессий на данный момент нет.
Проблематика, связанная с публичными судебными процессами в СССР получила отражение в публикациях, которые стали появляться буквально по «горячим следам» рассматриваемых событий. Исследовательский интерес к теме послевоенных публичных судебных процессов особенно возрос в период «перестройки». Именно с этого времени в отечественной историографии стала разрабатываться версия, озвученная государством сразу после смерти И.В. Сталина о том, что данные процессы были сфальсифицированы.
В современной российской историографии можно выделить проблему квазирепрессивных акций (деятельность так называемых «судов чести»), которые впоследствии детерминировали ряд громких уголовных дел послевоенного времени. В частности, мы можем согласиться с точкой зрения разрабатываемой в современной российской историографии о том, что непродолжительный период действия «судов чести» позволил утвердить абсолютный диктат государства во всех сферах жизни советского общества, развернуть «борьбу с космополитизмом».
В целом, проблематика, связанная с уголовным преследованием советских граждан, обвиненных в совершении «контрреволюционных преступлений» является слаборазработанной в новейшей отечественной историографии. Несмотря на ряд предпринятых попыток исследования публичных уголовных дел в СССР рубежа 1940-х – 1950-х гг., мы все же должны констатировать, что на региональном уровне данная тема практически относится к сфере «terra incognita».
Подводя итоги проведенного историографического обзора послевоенных репрессий в СССР мы можем утверждать, что с начала 1990-х гг. наметился как концептуальный, так и фактологический прорыв в исследовании проблемы. Исходя из анализа опубликованной литературы, нами был выделен круг дискуссионных проблем: уголовное преследование советских граждан, обвиненных в совершении «контрреволюционных преступлений»: этнические депортации; функционирование системы спецпоселения и системы ГУЛАГа. Несмотря на короткий период времени в разработке вышеотмеченных историографических проблем, мы вместе с тем можем говорить о значительной дискуссионности обсуждаемых вопросов. Однако констатировать в большей степени изученность вышеотмеченных проблем в современной российской исторической науке мы не можем, т.к. на региональном уровне послевоенная репрессивная политика изучена лишь фрагментарно, а без результатов региональных исследований у нас нет объективных оснований говорить о формировании комплексной исторической картины послевоенных репрессий в СССР.
В заключении диссертации подведены итоги исследования:
Первые попытки обращения к теме политических репрессий в СССР были предприняты уже на рубеже 1920-х – 1930-х гг., причем преимущественно теми лицами, которые на практике реализовывали репрессии или являлись их апологетами. В данных публикациях, в контексте «теории заговоров» нагнеталась атмосфера подозрительности в советском обществе. Однако окончательную исследовательскую линию задал «Краткий курс истории ВКП(б)», опубликованный в 1938 г. «Краткий курс» содержал основные методологические установки, которыми советские обществоведы были обязаны руководствоваться при изучении истории советского общества, и оценки всех исторических процессов происходивших в России и СССР, начиная с конца ХIХ в. и буквально до 1938 г. (в том числе и темы политических репрессий). Отсюда следует, что говорить о действительно объективном изучении истории политических репрессий в СССР периода управления государством И.В. Сталина не приходится.
Ситуация в исторической науке стала меняться сразу же после смерти И.В. Сталина в 1953 г. Первым действенным шагом явился пересмотр концепции истории советского общества, которая была изложена в «Кратком курсе». Начался процесс активизации развития советской историографии. Довольно сильный импульс этому процессу был дан рядом решений ХХ съезда КПСС (1956 г.), основная суть которых заключалась в попытке возвращения к ленинскому теоретическому наследию.
В качестве положительной тенденции можно отметить изменения отношений историков с партийными и государственными органами, начиная со второй половины 1950-х гг. Серия многочисленных всесоюзных, республиканских, региональных и других конференций, симпозиумов и совещаний по различным проблемам истории советского общества свидетельствовали о том, что партия и государство вступили в диалог с историками. Вместе с тем, мы все же должны констатировать, что тема сталинских политических репрессий в СССР в это время носила ограниченный, а по сути закрытый характер, т.к. дальше осуждения проявления культа личности И.В. Сталина дело не пошло.
Развитие историографической традиции середины 1960-х – середины 1980-х гг. было ограничено жесткими рамками официальной идеологии. Также следует заметить, что подавляющее большинство источников, прежде чем попасть в руки исследователей уже проходило отбор, а подчас и редактирование, что не могло не повлиять на ход научного творчества. Кроме того, для данного времени была характерна тенденция, связанная с реанимацией некоторых элементов «Краткого курса» в исторической науке. Однако в качестве положительной тенденции можно отметить зарождение так называемого альтернативного направления, связанного с публикацией зарубежом публицистических произведений, в которых с критический позиций затрагивались различные аспекты репрессивной политики в СССР.
Действительно переломным этапом в изучении политических репрессий периода сталинской диктатуры стал комплекс государственных мероприятий в рамках общей политики «перестройки» (1985 г. и условно 1991 г.). С этого момента внимание исследователей к такому «белому пятну» отечественной исторической науки, как сталинские политические репрессии, начали лавинообразно нарастать. Приоритетным источником, на основе которого были предприняты попытки исторической реконструкции проблемы, являлись воспоминания репрессированных лиц и результаты опубликованных исследований зарубежом. В условиях такого дефицита архивных источников неизбежным становилось взаимное цитирование исследователей, ссылки не на первоисточники, а на цитаты приведенные другими исследователями (иногда такое последовательное цитирование становилось даже не двух-, а многоступенчатым), обоснование выводов крайне узким кругом фактов (иногда единичными фактами). Доминирующая часть вышедших во время «перестройки» работ, замыкалась такими крупными исследовательскими проблемами: репрессии в отношении советского крестьянства периода насильственной коллективизации; репрессии против так называемой «старой» интеллигенции; этнические депортации; судебные «московские процессы» 1936-1938 гг.
На наш взгляд, положительным моментом в это время в отечественной историографии было появление выводов ряда исследователей о том, что сталинские политические репрессии нельзя замыкать только одним «тридцать седьмым годом». В качестве слабой стороны опубликованных работ стоит сказать об их источниковой ограниченности, т.к. практически в них не использовались архивные материалы.
Констатировать переход к объективному и аргументированному исследованию истории сталинских политических репрессий в СССР мы можем лишь с начала 1990-х гг., когда ученые получили право доступа к ранее закрытым фондам федеральных и региональных архивов.
Проанализировав комплекс научной литературы, опубликованной в постсоветское время, посвященной политическим репрессиям в СССР периода сталинской диктатуры (1928-1953 гг.), нами был выделен ряд стержневых исследовательских проблем.
Во-первых – репрессии в отношении крестьянства в СССР периода насильственной коллективизации (1929-1933 гг.). Так, анализируя предпосылки и причины, приведшие к данным репрессиям, ученые выводят их из самой сущности большевистской политики переустройства советской деревни на платформе насильственной коллективизации. Отход от концептуальных положений, разработанных в советской историографии, привело к выработке понятийного аппарата в современной исторической науке, который бы адекватно отражал процесс репрессий в отношении советского крестьянства в 1929-1933 гг. На наш взгляд, наиболее аргументированным в исторической науке является оперирование понятием «раскрестьянивание», которое в отличие от советского идеологического конструкта «раскулачивание» наиболее точно указывает на то, что репрессивным акциям со стороны государства подверглось в разных формах практически все советское крестьянство.
Предпринятые в современной российской историографии попытки поиска оптимальной периодизации репрессивной политики в отношении советского крестьянства показали, что заслуживает определенной поддержки периодизации, согласно которой крупномасштабные антикрестьянские акции разворачиваются с 1929 г. и выходят за классическую верхнюю дату насильственной коллективизации – 1933 г.
Определенный исследовательский интерес привлек вопрос, связанный с выяснением степени информативности исторических источников, на основе которых реконструируется репрессивная политика в отношении крестьянства. Современные историки, в частности, подчеркнули, что, несмотря на комплекс опубликованных архивных материалов, при изучении некоторых проблем чувствуется ограниченность источниковой базы (особенно данных ведомственных архивов).
К области историографического новаторства следует отнести исследование репрессий крестьянства в контексте общей дискриминационной политики в СССР. Особо тщательную разработку эта исследовательская линия получила отражение в публикациях сибирских и уральских историков.
Также мы должны отметить, что в постсоветской исторической науке был сделан принципиальный вывод о том, что уголовное преследование советского крестьянства в 1929-1933 гг. имело четкую политическую основу, даже за сугубо уголовные преступления того времени.
Наиболее массовая форма политических репрессий – депортация была нами рассмотрена в историографическом контексте, исходя из четырех аспектов: общегосударственные и локальные депортационные операции, их периодизации и определения масштабов так называемой «кулацкой ссылки». Здесь мы разделили точку зрения, которая в настоящее время активно позиционируется в исторической науке о том, что депортация крестьянства являлась экстраординарной ссылкой, носившей бессрочный, семейный характер в соединении с принудительным трудом.
Диаметрально противоположную оценку в современной исторической науке, в отличие от советской, получила также проблема сопротивления советского крестьянства насильственной коллективизации и репрессивной политике. Рассмотрев различные формы этого сопротивления, на основе широкой источниковой базе, ученые констатируют, что сопротивление было спровоцировано именно самой властью.
Довольно неоднозначную трактовку отечественной историографии получила проблема голода 1932-1933 гг. в СССР. Из представленных точек зрения, нам кажется наиболее аргументированная та, в соответствии с которой граждан умерших от голода 1932-1933 гг. следует отнести к жертвам сталинских репрессий, а не «жестокой фискальной политики», т.к. он был непосредственно вызван принятием действительно репрессивного и противоправного постановления ЦИК и СНК СССР от 7 августа 1932 г. «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации, укреплении общественной (социалистической) собственности».
В целом, исходя из предложенных в историографии подходов, нам близка оценка репрессий крестьянства в СССР, как политики раскрестьянивания, т.к. уничтожив часть советского крестьянства в 1929-1933 гг. не только физически, политический режим сделал все возможное для разрушения ментальных его основ.
Во-вторых – анализ отечественной историографии политических репрессий в СССР (1928-1936 гг.) ненаправленных против крестьянства.
Особое внимание среди исследователей привлек вопрос, связанный с интерпретацией советской репрессивной политики 1928-1933 гг., направленной в отношении так называемых «бывших» (представителей интеллигенции дореволюционного периода и «буржуазных специалистов»). В частности, большинство современных историков солидарны в том, что в качестве нижней хронологической границы сталинских репрессий нужно рассматривать 1928 г., когда состоялся знаменитый «Шахтинский процесс» – первый крупный публичный процесс в СССР с четким репрессивным зарядом.
Что касается антирелигиозного вектора политических репрессий, то опубликованные на данный момент работы, позволяют с уверенностью утверждать, что еще в недостаточной степени разработана тема репрессивных акций в отношении представителей духовенства Русской православной церкви (отсутствие комплексного исследования), представителей традиционных верований ряда народов России, представителей ислама и протестантского направления христианства.
Одной из основных тем стали публичные судебные процессы, в результате которых пострадала значительная часть партийно-государственной номенклатуры в 1934-1936 гг. В современной историографии не вызывает сомнения тот факт, что данные процессы как в центре, так и на региональном уровне носят сугубо сфальсифицированный характер. Также, исходя из анализа опубликованных исследований мы можем утверждать, что данные процессы заложили определенный фундамент массовых политических репрессий в СССР 1937-1938 гг.
В-третьих – историография массовых политических репрессий «большого террора» 1937-1938 гг. в СССР.
Нами были проанализированы попытки исследователей в определении причин массовых политических репрессий в стране. В результате, мы пришли к выводу о том, что феномен 1937-1938 гг. был порожден группой противоречий, которые накопились в рамках командно-административной системы в середине 1930-х гг. Также современными учеными было справедливо замечено, что «большой террор» носил универсальный характер, т.к. был направлен на все слои советского общества.
Дискуссионный характер в отечественной историографии получила проблема политических репрессий военнослужащих РККА и РККФ. Так довольно широкий исследовательский резонанс вызвал вопрос о так называемом «заговоре военных». По нашему мнению ряд историков смог доказать с помощью широкого спектра доступных на данный момент источников, что на практике никакого «заговора» не существовало. Доказывая его существование, советская власть пыталась провести кадровую ротацию на уровне командно-начальствующего состава. Также разброс мнений ученых сказался в определении числа репрессированных военнослужащих. Вследствие привлечения материалов РГВА нам удалось показать, что не во всех случаях увольнение из РККА и РККФ вело непосредственно к аресту и обвинению в совершении «контрреволюционных преступлений» как утверждает ряд авторов. Кроме того, привлеченные региональные публикации историков, в которых затрагиваются политические репрессии в отношении военнослужащих проиллюстрировали, что на данный момент эта проблематика изучена довольно подробно только в сибирской историографии.
Большинство публикаций, в которых освещаются вопросы о деятельности политической юстиции основаны не на широкой источниковой базе, т.к. лишь в редких случаях используются материалы ведомственных архивов тех органов власти, которые непосредственно участвовали в репрессивной деятельности.
Определенный разброс мнений сказался и в определении масштабов «большого террора» 1937-1938 гг. в СССР. В целом, мы считаем, что наиболее достоверной статистикой в этом вопросе являются данные, которые были впервые озвучены генерал-майором безопасности России А. Краюшкиным.
Подводя итог анализу опубликованной научной литературы, в которой затрагиваются различные вопросы массовых политических репрессий в СССР в 1937-1938 гг., мы можем констатировать, что в связи с распадом Советского Союза произошел методологический и источниковедческий прорыв, в результате которого следует говорить о проведении действительно объективных исторических исследований. В то же время стоит обратить внимание на тот факт, что в отдельных работах предпринимаются попытки реанимировать некоторые элементы, а иногда и всю историческую концепцию «Краткого курса истории ВКП(б)».
В-четвертых – история предвоенных репрессий в СССР (1939-июнь 1941 гг.) в трактовках отечественных историков.
Так, проанализировав комплекс опубликованной исторической литературы по данному периоду, мы пришли к заключению, что на данный момент является слаборазработанной базовая проблема политических репрессий – уголовное преследование советских граждан, обвиненных в совершении «контрреволюционных преступлений». Кроме того, следует подчеркнуть, что в современной российской историографии довольно остро стоит вопрос о проведении комплексного исторического исследования по вышеобозначенной проблеме с привлечением широкого спектра исторических источников.
Обращаясь к теме предвоенных этнических депортаций, нами была показана дискуссия в постсоветской исторической науке вокруг понятия «депортация», а также противоречия в выявлении причин этнических депортаций в 1939-июнь 1941 гг. в СССР, сделано уточнение о том, что принудительные миграции населения были вызваны совокупностью внешних и внутренних условий. По нашему мнению, в условиях вторжения военных подразделений Советского Союза на территорию западных областей Украины, Белоруссии и Прибалтики, главную роль в применении депортации сыграли искусственно созданные опасения возможных действий «пятой колонны». Здесь и решение проблем позиционируемой в СССР национальной политики – значительные различия в уровне жизни народов, несовместимые с теорией классового устройства общества и освоение восточных регионов страны. Сюда же следует отнести и такую цель советской внутренней политики – ассимиляцию народов страны в единый советский народ. Анализ опубликованных исследований практически за 20-летний период показал, что, несмотря на определенные успехи, на общесоюзном материале, региональные исследования проблемы депортации бывших польских граждан и жителей Прибалтики разработаны недостаточно полно.
В-пятых – политические репрессии в СССР периода Великой Отечественной войны (1941-1945 гг.) в российской историографии.
В этой связи отметим, что ряд историографических проблем периода войны получил широкое изучение. Наиболее популярной у современных российских исследователей стала проблема этнических депортаций. Так, большой исследовательский потенциал был направлен на комплексный анализ депортации немецкого населения, проживавшего в районах Поволжья. Историками показаны различные стороны этого драматического процесса: подготовка проведения депортационной операции, ее ход и увеличение в результате депортации контингента спецпереселенцев со стороны российских немцев. Особое внимание ученые уделили выяснению последствий для этноса российских немцев проведенной карательной акции. Положительным моментом стало применение в историческом исследовании депортации и трудовой мобилизации немцев гендерного подхода. Кардинальному изучению была подвергнута история «трудовой армии», определена ее роль в общей системе принудительного труда советского государства.
Вместе с тем, мы также должны указать на слабые стороны в разработке отдельных аспектов в современной российской историографии, в которой затрагивается период репрессий в СССР военного времени. Сюда следует отнести разработку вопроса, связанного с уголовным преследованием советских граждан по политическим мотивам. В настоящий момент присутствует необходимость систематизации результатов региональных исследований и подготовки интегративной работы, в которой данные региональных архивов должны быть сопоставлены с материалами федеральных архивохранилищ по ряду показателей. Также требует более углубленного изучения проблема, поставленная в постсоветской исторической науке и связанная с формированием и репрессивной деятельностью так называемой «лагерной юстиции».
В-шестых – особенности реализации репрессивной политики в СССР в послевоенное время (1946-1953 гг.) в историографическом контексте.
В российской исторической науке стержневыми проблемами в рамках уголовного преследования советских граждан по политическим мотивам стали публичные судебные процессы по так называемым «ленинградскому делу», «делу врачей», «делу Еврейского антифашистского комитета» и др. В частности, учеными был показан механизм фабрикации данных уголовных дел, определены должностные лица, которые несут персональную ответственность за эту противоправную деятельность. На региональном уровне данный аспект политических репрессий является разработанным лишь фрагментарно.
Широкое освещение в современной отечественной историографии получила история послевоенных этнических депортаций»: с территории Прибалтики; с территории Украинской ССР (участники Организации украинских националистов и Украинской повстанческой армии). Мы поддерживаем точку зрения ряда авторов о том, что причинной данных депортаций стало форсированное проведение советизации территории Прибалтики и Западной Украины в связи с окончанием Великой Отечественной войны. Сопряженная с темой депортации – функционирование системы спецпоселения в послевоенное время также стала объектом исследования. Так, авторы определили масштабы системы спецпоселения в послевоенное время, показали основные направления использования трудового потенциала спецпоселенцев. Также был сделан немаловажный вывод об ужесточении системы спецпоселения после войны.
В целом, проблематика послевоенных политических репрессий требует дальнейшего исследования в вопросах, указанных в основной части диссертационного исследования.