Geum.ru

Становление: основные положения психологии личности

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   8   9   10   11   12   13   14   15   16

16. СОВЕСТЬ


Совесть – это решающая движущая сила развития личности. Это процесс, контролирующий мимолетные импульсы и ситуативное приспособление в интересах долговременных целей и согласованности с образом себя.

Господствующая психологическая теория трактует совесть главным образом как феномен приспособительного научения. Она говорит, что мы усваиваем совесть так же, как любую другую культурную практику, хотя в случае совести решающую роль играет скорее наказание, чем поощрение. Этот аргумент прост и, главное, убедителен. Когда маленький ребенок нарушает родительское табу, его наказывают. Нарушения и наказания сопровождаются приказами, укорами и нагоняями. После достаточного количества повторений подобных эпизодов ребенок начинает слышать "голос власти" всякий раз, когда испытывает соблазн, и ощущать модифицированную боль, когда совершает проступок.

Конечно, в каждом конкретном случае событие развиваются сложным путем. Например, у ребенка восемнадцати месяцев от роду мы встречаемся со случаем первой смутной борьбы с виной. Я помню, как такой ребенок, едва начинающий ходить, схватил крышку от сахарницы с обеденного стола. Это его действие сопровождалось громкими и пугающими "Нет! Нельзя!" окружающих. Встревоженный, но все еще всецело поглощенный запретным порывом, ребенок со своей добычей спасся бегством в дальний угол комнаты, зажмурил глаза и спрятал лицо за эту крышечку, чтобы не видеть зла и защитить себя от гнева на манер страуса. Родители вернули свое имущество, нашлепали ребенка по рукам и стимулировали у него вспышку гнева. Когда эта вспышка улеглась, ребенок с тоской смотрел на обидевшую его мать, явно предлагая восстановить согласие. Последовавшие за импульсивным действием фрустрация, боль и гнев, казалось, пробудили аффилиативную потребность. Можно быть уверенным: если использовать суровые взгляды и нагоняи непрерывно, ребенок будет безутешен и наказание станет для него почти непереносимым. Но даже в лучшем случае этот опыт травмирует и может только воздействовать на будущие ситуации сходного типа. Мы можем предсказать, что следующее покушение ребенка на крышку от сахарницы, вероятно, будет сопровождаться зачаточным чувством вины.

Но у полуторагодовалого ребенка еще нет интегрированной системы совести. Скорее, существует ряд эмоциональных состояний – импульс, страх, отступление и прятание, фрустрация, гнев, печаль, – каждое из которых имеет свои специфические стимулы и специфические ограничивающие условия. Переживая этот ряд состояний, ребенок не понимает, что происходит; он не может обратиться за помощью и к опыту образа себя, поскольку эта структура развивается позднее.

У трехлетних детей яснее видна роль отождествления с родителями в борьбе за то, чтобы усвоить голос совести. Следующим примером я обязан своему коллеге Генри Мюррею. Трехлетний мальчик проснулся в шесть утра и начал шумно играть. Его отец с заспанными глазами вошел в детскую и строго приказал: "Марш в постель и не смей вставать до семи часов". Мальчик послушался. Несколько минут было тихо, но вскоре странные звуки заставили отца вновь заглянуть в детскую. Он увидел, что мальчик находится в постели (как и было приказано), но делает следующее: свесив руку с края кровати, он тут же отдернул ее обратно, сказав: "Вернись туда". Затем высунулась нога, только для того, чтобы быть резко втянутой обратно с предупреждением: "Ты слышал, что я тебе сказал!?". Наконец, мальчик перекатился к самому краю кровати, а затем резко откатился обратно, строго одернув себя: "Нельзя до семи часов!". Мы и пожелать не могли бы лучшей иллюстрации процесса интериоризации роли отца как способа самоконтроля и социального становления.

На этом этапе внешний голос власти участвует в процессе становления внутреннего (собственного) голоса власти. Задача родителей в том, чтобы заручиться этим голосом как проводником добродетели (как ее понимают сами родители).

Чтобы проиллюстрировать господствующую теорию для несколько более старшего возраста, представим, что родители взяли своего сына в лес на семейный пикник. Под их внимательным взглядом он собирает мусор, оставшийся после еды, и складывает его в положенное место. Возможно, его усилия по поддержанию чистоты вызваны строгим предупреждением на указателе или видом проходящего мимо констебля. Здесь моральная опора все еще остается внешней.

После нескольких повторений такого опыта мы обнаруживаем, что не нужны ни родители, ни указатель, ни констебль. Молодой гражданин социализируется. Он помнит о благополучии тех, кто придет на место для пикника вслед за ним. Что в это время происходит? Является ли он, как полагает современная теория, сам себе полисменом и родителем, ждущим возможности наказать себя за нарушение племенного закона? Теория, заметим, утверждает, что он воздерживается от проступков потому, что боится своего собственного наказания. Голос совести является интериоризированным голосом толпы.

Эта теория, применимая для ранних стадий развития совести, не убедительна в отношении более поздних стадий. Прежде всего, у взрослых ощущение наивысшей вины не часто связано с нарушением племенных табу или родительских запретов. У взрослого человека есть личный кодекс добродетелей и грехов, и то, в отношении чего он ощущает вину, может быть мало связано с приобретенной когда-то привычкой к послушанию. Если бы совесть была только поводом для самонаказания за нарушение установившихся через обучение у авторитетов привычек, то мы не могли бы объяснить тот факт, что мы часто отбрасываем кодекс, навязанный нам родителями и культурой, и придумываем свой собственный.

Поэтому мы приходим к заключению, что совесть каким-то образом перемещает свое средоточие от навыка ситуативного послушания к проприуму – иначе говоря, от приспособительного становления к становлению направленному. В ходе такого перемещения происходит важное феноменологическое изменение. "Чувство" совести у взрослого человека редко связано со страхом наказания, откуда бы это наказание ни исходило – извне или изнутри. Скорее, это переживание обязательств, связанных с ценностями. Большинство современных психологических теорий видят сущность совести в долженствовании – страхе наказания за содеянное или не содеянное. Как мы видели, совесть ребенка вначале несомненно такова. Но когда конфликты и импульсы приводят к обращению за помощью к образу себя и личным стремлениям, мы обнаруживаем, что чувство обязательства уже не то же самое, что чувство принуждения; "мне следует" не то же самое, что "я должен". Я должен быть осторожен со спичками, я должен соблюдать правила дорожного движения, я не должен давать волю гневу, поскольку в противном случае последуют неприятные санкции. Но мне следует написать письмо, мне следует собрать мусор после пикника, мне следует делать добро, как я его понимаю. Когда бы я ни высказывал обращенное к себе ценностное суждение (как бы говоря: "Это находится в согласии с моим образом себя, а то – нет"), я испытываю чувство обязательства, в котором присутствие страха не прослеживается. Утверждать, что я боюсь будущих угрызений совести, значит путать возможный негативный результат с полностью позитивным и непосредственным чувством обязательства, согласия с самим собой, что явно первично45.

Это особенно очевидно, когда мы размышляем о религиозной совести. Сказать, что человек совершает одни действия и воздерживается от других, потому что боится Божьего наказания, значило бы исказить переживания большинства религиозных людей, совесть которых окрашена скорее любовью, чем страхом. Принятие такого жизненного пути требует дисциплины, милосердия, почтения, которые принимаются религиозным человеком как жизненные обязательства. Если мы сталкиваемся у взрослого человека со страхом Божьей кары как с единственным мотивом правильного поведения, можно быть уверенным, что перед нами детская совесть, случай задержки развития.

Совесть человека далеко не всегда имеет религиозный оттенок. И нерелигиозный человек может быть носителем высокой морали. Совесть лишь предполагает рефлексивную способность обращаться в конфликтных случаях к матрице ценностей, которые ощущаются человеком как его собственные. Я чувствую, что "мне следует" всякий раз, когда останавливаюсь, чтобы сделать выбор, который представляется мне ведущим по направлению к моему идеальному образу себя. Обычно, когда я принимаю неадекватные решения, я испытываю вину. Мучительное чувство вины редко сводимо у взрослого к страху или переживанию наказания. Скорее, это чувство нарушенной ценности, недовольство несоответствием идеальному образу себя.

Теория, которую я здесь предлагаю, полагает, что осознание долженствования предшествует осознанию обязательства, но в ходе этой трансформации происходят три важных изменения. 1. Внешние санкции уступают место внутренним. Это изменение адекватно объясняется процессами отождествления и интроекции, знакомыми по фрейдистской и бихевиористской теориям. 2. Переживание запретов, страхов и долженствования уступает место переживанию предпочтений, самоуважения и обязательства. Это изменение происходит по мере развития образа себя и ценностных систем человека. 3. Специфические привычки послушания уступают место общему самоуправлению, иначе говоря, обширной схеме ценностей, которая задает направление поведению.

Если бы ранние запреты и отождествление с родителями были единственным источником совести, это определенно привело бы к увяданию совести со временем. Живучесть (и применимость) совести в условиях нового опыта обеспечивается зрелым самоуправлением личности. Фактически, зрелая совесть говорит нам: "Если ты поступишь так, ты создашь свой стиль существования, а если так – ты нарушишь твой стиль существования". Это происходит по мере того, как центр тяжести перемещается с родового на индивидуальное, с приспособительного на направленное становление. Страх становится обязательством по мере того, как в процессе развития собственное начинает преобладать над сиюминутным.

Совесть может, подобно другим сторонам личности, задерживаться в своем развитии. Есть много людей, достигших зрелого возраста, но не прошедших своевременно через эти трансформации. Они страдают от инфантильной вины, от неразрешенных конфликтов с авторитетами раннего возраста. Но патология совести не изменяет правил ее трансформации при нормальном ходе становления46.