Geum.ru

Загадка Агаты Кристи     Нет сомнений, что статья

Вид материалаСтатья
Подобный материал:
1   ...   7   8   9   10   11   12   13   14   15
     Летом 1535 года Рабле появляется в Риме, где добивается аудиенции у папы, который милостиво отпускает ему грехи. Так поступить уговорил папу старый знакомый нашего литератора, бывший епископ, а ныне кардинал Жан дю Белле, относимый историками к разряду широко образованного и гуманистически настроенного духовенства. И вновь Рабле одевает рясу, а вскоре получает должность каноника в монастыре Сен-Мор-де-Фоссе. Этот спектакль с переодеванием длится недолго. Благодаря кардиналу дю Белле он оставляет монастырь и отправляется в Монпелье, где получает ученую степень доктора медицинских наук, а также разрешение на чтение лекций и медицинскую практику. В те годы его имя упоминается в ряду лучших медиков королевства.
     После Монпелье Рабле переезжает в Лион. Здесь он встречает своих старых лионских друзей-гуманистов, которые начали возвращаться в родной город, так как буря, вызванная «делом об афишах», несколько улеглась и показалось, что французский король снова благоволит гуманистам. Однако новые политические события продемонстрировали иллюзорность подобных надежд.
     На какое-то время Рабле оказывается в свите французского короля, подписывающего с императором Карлом V договор, который ознаменовал окончательный поворот Франции в сторону католической реакции. Затем наш неугомонный литератор и достойный медикус объявляется в Пьемонте и становится придворным врачевателем Гильома дю Белле, брата его старшего покровителя – кардинала Жана дю Белле.
     Наступает лето 1543 года. Франциск I назначает Рабле докладчиком прошений при собственной персоне. Спустя два года королевский докладчик получает от короля привилегию на дальнейшее издание «Пантагрюэля». Это покровительство было далеко не лишним, так как Сорбонна уже протягивала свои инквизиционные клешни к автору едких сатир. Спасаясь от огнедышащих ревнителей веры, он скрывается где-то в глухой провинции и там создает «Третью книгу героических деяний и речений Пантагрюэля», которая издается в Париже в 1546 году.
     Несмотря на то, что в «Третьей книге» Рабле отказывается от всякой сатиры в адрес церкви и Сорбонны и даже упоминает о «добрых деяниях по искоренению ереси», богословы встретили книгу яростной бранью. Сомневаясь в заступничестве высоких особ королевской крови, он бежит за пределы французского королевства в город Мец, где работает врачом вплоть до 1547 года. В августе того же года мы встречаем его в свите кардинала дю Белле, направляющегося в Италию.
     Во время очередного конфликта между Парижем и Римом могущественные покровители Рабле напомнили Генриху II, сыну Франциска I, об услугах, оказанных стране писателем на дипломатическом поприще. Король, идя навстречу ходатаям, дал разрешение на то, чтобы улучшить положение Рабле. Воспользовавшись этим, кардинал дю Белле выхлопотал ему место кюре в Медоне, близ Парижа. Это было доходное место, не требовавшее фактического исполнения обязанностей церковнослужителя. Благодаря новой должности Рабле мог тратить много времени на научные и литературные занятия.
     «Четвертая книга» эпопеи увидела свет в 1552 году, а в апреле того же года французский король заключил мир с папой. Мрачно молчавшая до той поры Сарбонна начал подавать голос, полный угроз еретикам и свободомыслящим. Рабле счел благоразумным еще раз скрыться и заняться подготовкой пятой и последней книги героических деяний и подвигов Пантагрюэля. Завершить ее писателю не удалось, так как 9 апреля 1553 года его неугомонная душа отлетела в мир иной. Он умер в Париже и там же был похоронен во второй половине 1553 года.
     «Пятая книга» увидела свет в 1564 году. В ней самому Рабле принадлежат лишь наброски и отдельные главы.
     Последняя книга публиковалась под траурные звуки религиозных войн между католиками и протестантами. За два года до этого во Франции произошло избиение гугенотов, заставившее протестантов, последователей женевевского проповедника Кальвина, взяться за оружие и подняться против короля.
     Хотя Рабле и не порвал до конца с католицизмом, но тем не менее он едко высмеивал косность римской церкви и догматизм мышления ортодоксальных богословов. То же самое можно сказать и о его отношении к протестантам, которым он одно время весьма сочувствовал, но затем понял, что их фанатизм в решении вопроса свободы выбора духовных ценностей ничем не лучше фанатизма католиков. Показательно, что еще при жизни Рабле на него нападал лично Кальвин, этот «протестантский папа». Рим, Сорбонна и Женева соревновались между собой в обличении острого на язык писателя-гуманиста, одновременно выливая ушаты помоев друг на друга и разжигая пожар религиозной ненависти, в огне которого рождался буржуазный мир.
     Новый мир корчился и кривлялся, жадно глотая воздух надежд и звеня шутовскими погремушками. Не обретя твердой опоры в дряхлых традициях уходящих поколений, он готов был вцепиться во что угодно, лишь бы почувствовать подобие стабильности и устойчивости. И цеплялся, хватался за любое самое дикое пророчество.
     В закатном сумеречном свете старые боги выглядели жалкими и забытыми всеми отшельниками. Они испуганно взирали на шумные толпы, резво носящиеся туда и сюда в слепом поиске неведомого.
     Мелькают лица, маски, рожи, провалы оскаленных, орущих ртов, потные кулаки. Нешуточный карнавал вступает в свои безумные права. Кумиры и лжепророки настырно лезут на пьедесталы.
     Поймет ли этот шум и гам человек, не испытавший на себе незавидную роль участника великих в своей драматичности или трагичности исторических событий?
     Вопрос банален, ибо ответ очевиден. Не познав, не ощутив всем своим естеством боли и радости, человек будет лишь зрителем в театре абсурда. Абсурдными ему покажутся сваленные в кучу идолы с выпученными глазами, галдящие кумиры на котурнах, что-то невнятно лепечущие мудрецы, тоскливо озирающиеся по сторонам обыватели-статисты. Не судите строго эту непонятливость, да не судимы будете, когда придет ваше время исповеди. Поступь грядущего бывает тяжелой. Тогда трепещут и храбрецы.
     Глупцы и сумасшедшие глухи к вещим словам, но эти слова не всегда доступны и здравым умам, которые привыкли соизмерять смысл сказанного с сиюминутными делами. Здравый ум мыслящего стереотипами человека плохой советчик на перекрестке многих дорог в неизвестное грядущее. Силу разуму придает не легко угадываемый выбор – назад в прошлое по ветхому от старости мосту, а выбор надежных средств для переправы на другой берег реки Времени.
     Идущий навстречу неведомому, навстречу страху перед неизвестным должен знать: первопроходец может оказаться трагически одиноким и осмеянным, ибо его путь не застрахован от тупиков.
    
     Устремляя наши очи
     На бледнеющий восток,
     Дети скорби, дети ночи,
     Ждем, придет ли наш пророк.
    
     И, с надеждою в сердцах,
     Умирая, мы тоскуем
     О несозданных мирах.
     Мы неведомое чуем.
    
     Дерзновенны наши речи,
     Но на смерть осуждены
     Слишком ранние предтечи
     Слишком медленной весны.
    
     Д. С. Мережковский