Geum.ru

Комплекс 1-го дня 135 Комплекс 2-го дня 140

Вид материалаДокументы

Содержание


Йога и христианство
Светлана Кекова
Подобный материал:
1   ...   28   29   30   31   32   33   34   35   36

ЙОГА И ХРИСТИАНСТВО


Друг другом питаются рыбы, нас время прозрачное ест,

Но вместо верёвки и дыбы воздвигнут сияющий крест,

И временный смерти проситель себя у пространства крадёт,

Увидев, как снова Спаситель по Мёртвому морю идёт.

Светлана Кекова

Христианская цивилизация оказалась удручающе пустой: всё только оболочка, а внутренний человек остался нетронутым, и потому не претерпел изменений. Душа его осталась закрытой — формальное внешнее формирование не раскрыло её, она не успевала следовать за внешними изменениями жизни. Да, всё можно найти снаружи — в образе и слове, Церкви и Библии, но ничего этого нет внутри! Внутри царят архаические боги, могущественные, как и в древности. Другими словами, внутреннее соответствие внешнему образу Бога не состоялось из-за отсутствия психологической культуры... Лишь немногие переживали Бога как сокровенный опыт собственной души. Большинство же встречалось с Христом только во внешнем мире, и никогда не находили его внутри. Давно пора понять, что бессмысленно восхвалять свет и проповедовать его, если никто не может видеть этот свет. Гораздо важнее обучать людей искусству видения» (К.Г.Юнг)

Обратимся к исихазму (исихия — покой, безмолвие — аналог Антара моуны), который дожил до наших дней в традициях старчества и схимничества. Он известен в Палестине и Египте с четвёртого века (архимандрит Василий): «...Исихастская молитва была в XIII-XIV веках разработана на Афоне великими подвижниками, среди которых известны Никифор Уединённик, Григорий Синаит, Григорий Палама, святые Отцы Каллист и Игнатий». Эта датировка примерно совпадает со временем появления тантрической йоги в тибетском буддизме.

Суть христианской догмы в том, что мир творит Бог Отец, и творит его Сыном и в Духе. Облик Господа известен в изображениях, его житие — из священных текстов. Благая весть Христианства — знание о преодолимости смерти, Ветхий завет заявляет прямо «Бог смерти не создал». Здешнее, посюсторонее бытие печально и кратко. Божественное — напротив. Падение человека состоит в разобщённости с Богом, целью каждого верующего должно быть стремление соединиться с Ним. Это обеспечивается участием в коллективных церковных обрядах либо лично — посредством Иисусовой молитвы.

Поскольку произвольная трансформация человеческой сущности в бессмертную невозможна, то в этом процессе, как утверждает исихазм, главную роль играет начало Божественное. Йога же до какого-то момента реализуется самим практикующим, затем в игру вступает совокупный (системный) разум, а на последних этапах в игру может включиться Единое (Сеть).

Если в исихазме источником Благодати является Бог, то к самадхи в йоге приводит процесс природный, личные же действия играют подготовительную роль. Движущая сила процесса не поименована, как в «умном делании», но процесс от этого не менее эффективен, скорее наоборот. В подвижничестве всё зависит только от Бога и Его милости, в йоге — от человека, его характера, способностей и знания технологии. И в йоге, и в умном делании наставник должен направлять ученика в тех моментах развития, которым сопутствует потеря устойчивости. В проведённом ниже кратком сравнительном анализе использована работа С. Хоружего «К феноменологии аскезы» (в скобках по тексту даются номера страниц), в ней он говорит: «Исихастская аскеза... явление с... выраженной технологией» (с. 11), это в полной мере относится и к йоге.

Вера существует не во что-нибудь, но лишь в то, чего не может без неё быть, она не имеет предмета, который возможно наблюдать иным путём, нежели она сама. Если я говорю «вот книга», то, помимо звучания произнесённого слова, именуемый книгой объект можно наблюдать и ощутить с помощью органов чувств. Если я говорю «вот Бог», то органы чувств наличия этой реальности не подтверждают. С философской точки зрения такие явления как вера или воля есть способы избавления от рутины бытия, дающие возможность духовного роста. «Бог есть то, что непрерывно воссоздаётся нами. Точнее, теми из нас, кто к этому готов» (В.В. Налимов, «Разбрасываю мысли», с. 75).

Если Отцов церкви побуждала к «умному деланию» вера, то йога основана на воле. В обычной жизни есть прагматическая разновидность веры, я верю в результаты того, что делаю лично. В каждого человека встроена определённая «доза» такой веры, которая сопутствует и занятиям йогой, веры постоянно подтверждаемой, в противном случае она была бы лишней в составе человеческого сознания, а эффективное действие — невозможным.

Снисхождение благодати в христианском мистицизме это фантастический процесс, в котором вера подтверждает самое себя.

В йоге Патанджали результат практики не детерминирован заранее известным итогом, самьяма это самонастройка с открытым, вероятностным результатом, атрибутика происходящего не определена.

«Молитва Иисусова в существе своём... есть непосредственное, ближайшее и живое соединение нашей духовной природы, или внутреннего человека, с Господом Иисусом Христом... а через него — Богом Отцом и Святым Духом» (схимонах Илларион).

«Чтобы... начался восходящий процесс спонтанного выстраивания... структур сознания и психосоматики... необходим глобальный выход из равновесия, исходное потрясение, отбрасывание всех привычных стереотипов... Это покаяние с его напряжённостью и экзальтацией, устрашающими образами, резкими эмоциями...» (с. 21), так считает мистическое христианство.

Первые этапы йоги (яма и нияма) напротив, нацелены на то, чтобы обеспечить успокоение ума и души, привести их в гармонию с внешними условиями и внутренними побуждениями. Йога-сутры, а также их комментаторы утверждают, что человек, обуреваемый страстями и желаниями, пусть даже духовной направленности, не сможет продвинуться к совершенству.

Святой Игнатий Брянчанинов: «В молитве Иисусовой есть два главнейших периода. В первом молишься при одном собственном усилии. Божья благодать, несомненно, присутствует, но не обнаруживает себя. Во втором периоде благодать обнаруживает своё присутствие и действие, соединяя ум с сердцем, доставляя возможность молиться непарительно (как бы само собой). Молитва первого периода — трудовая, деятельная, второго — благодатная и самодвижная» («Но молитва, питаясь молитвой, произносит молитву сама»).

Итак, йога Патанджали и обожение в исихазме базируются на разных посылках, одна традиция показывает, что следует делать для получения результата (просветления), другая диктует, что конкретно должно быть результатом.

Подвижничество нацелено на получение благодати и бытие аскета целиком посвящено Иисусовой молитве — за исключением тех обыденных действий жизнеобеспечения, без которых не обойтись. Отцы постоянно подчёркивали, что при таком образе молитвы в миру пребывать невозможно. Хоружий вынужден отметить, что аскетический образ жизни — удел избранных, а для прочих устремление к Богу подразумевает сохранение обычного бытийного статуса, то есть они принадлежат к «не до конца спасшимся», из которых, собственно, и состоит церковный организм. Это люди, которые служат Богу в меру своего разумения и сил без надежды на прижизненную благодать.

Поскольку главная функция церкви это посредничество между Богом и людьми, то путь личного спасения никогда ею не приветствовался.

«Пребывать в мире с Богом нельзя без непрерывного покаяния» (Феофан Затворник). По-гречески покаяние, метанойя (умоперемена) — это изменение направленности ума от противоестественного страстного состояния к бесстрастию через непрерывное переживание вины. Покаяние есть призыв о помощи, надежда на Бога, активизирующая непрерывно «вбиваемое» в психику ожидание чуда. Следствием покаяния бывает всемерное усиление ревностности в молитве, устремление к Богу всеми силами души.

Йога Бхагавадгиты ведёт к спасению («мокша»), но в повседневности она трактуется как равновесие в действиях жизни социума, исключающее надрыв. Горячее покаяние или переживание вины за свою греховность относится к разряду состояний тамасических, от которых йога советует избавляться в самом начале, поскольку они препятствуют душевному равновесию. Христианский же аскет яростно отвергает социум, только это позволяет ему стремиться к обожению, хотя касательно всего прочего любая страсть считается рабством.

«Христианская аскеза (синоним — подвиг) это образ жизни, специально и строго направляемой к достижению христианского совершенства: упорные и упорядоченные усилия, как внешние, так и внутренние, предполагающие воздержание, самоотречение, борьбу, отказ от страстей. Подвижничество — монашество внутреннее» (с. 73). Йога не допускает подобной борьбы, считая её саморазрушением. «Бесстрастие, — пишет Хоружий, — глубинный слой покаяния, приходящий в результате преодоления естества. Подвиг как процесс... нельзя предполагать всеобщим. Всякий, реально проходящий путь Подвига есть по определению подвижник — и это... далеко не... общечеловеческая участь» (с.76).

Не тоску ли по миру и горечь его утраты аскеты трансформируют в стремление к Богу? «А может грязь и низость — только мука по где-то там сияющей красе?» (И.Анненский).

Если подвижники естество преодолевают, то йога является методом косвенного управления именно естественными процессами психосоматики без вмешательства в их течение.

Подвижничество — удел мизерного количества людей даже среди глубоко верующих, для адепта йоги Бхагавадгиты непременным условием духовного развития является погруженность в обыденную жизнь, оба режима бытия создают целостность, они не взаимоисключающие, как в аскетике.

Подвижничество это стандартный, непрерывно воспроизводимый магический ритуал, запредельная территория православия, испытательный полигон крайних проявлений веры.

«Добываемый в Подвиге опыт себя есть опыт открытия... общности со всеми живущими. Монах тот, кто, от всех отдаляясь, со всеми состоит в единении» (с. 80-81). Правда, подавляющая часть упомянутых «всех» о таком единении понятия не имеют, и Хоружий тут же поясняет: «Выражение этого единения, конечно, молитва».

В мистическом христианстве, как и в йоге, большое значение придаётся молчанию, сторона, взыскующая благодати, должна превратиться в приёмник. Однако аскет улавливает не далёкий голос Космоса, заключённого внутри каждого из нас, но известную и горячо ожидаемую внешнюю мелодию. Внутреннее безмолвие в йоге вызывается обездвиживанием и глубокой релаксацией, которая в «умном делании» неизвестна, сознание подвижника занято непрерывной обращением к Богу что, по Георгию Флоровскому, есть «нерасхищаемая мысль». Не совсем ясно как можно услышать ответ на свой бесконечный призыв, если я всё время говорю сам?

«Когда молишься, не придавай Божеству какого-либо облика, но не вещественно приступи к невещественному» (Авва Евагрий). Из слов святителя следует, что форма проявления благодати зависит от самого подвижника: «По вере вашей воздастся вам». Но, как правило, аскеты отказывались иметь дело с образами, поскольку визуальные проявления вытесненного принимались за «прелесть», «перегретое» истовым ожиданием благодати сознание нередко галлюцинировало. Отсюда установка: «Ум, обращаясь к Богу, после того, как пресечёт в себе все образные представления, зрит Его безвидно» (Св. Феолипт Филадельфийский).

«Идея «короткой молитовки» подобна идее мантры на Востоке» (с. 112). На самом деле молитва Иисусова — это длительное «проклевывание скорлупы» ожидаемого чуда, «Видишь то, во что веришь» (Д. Големан: «Разнообразие медитативного опыта», Киев, «Екслибрис», 1993, гл. 17). Соматические признаки благодати говорят о типовом психофизиологическом сценарии, сущностное наполнение которого может быть любым.

Отцы настаивают на определённых физических условиях призыва благодати, но тут же появляется оговорка: «Никакая техника, никакой искусственный приём не имеет ни малейшего значения в деле соединения души с Богом живым...» (с.122). «Есть между телесными деланиями и такие, которые как бы срастаются с умною молитвою и никогда от неё не отходят, однако остаются сугубо подсобными. Немыслимо утверждать, что за их счёт, путём простого им следования, можно существенно приблизиться к соединению с Богом. Их даже нельзя считать обязательными» (Феофан Затворник, «Умное делание», с. 131).

Это также разнится с йогой, в святоотеческих текстах нет никаких упоминаний о релаксации, что свидетельствует о безусловно симпатической окраске процесса: «В напряжённой молитве тело... легчает и разогревается..., от упорного моления Богу в теле возникает ощутимый жар» (Григорий Палама, с. 123).

Процессу «умного делания» сопутствует следующее:
  1. вера и накал ожидания благодати;
  2. «заталкивание» программы в бессознательное и постоянная её активация;
  3. нарастание «перегрева», поскольку у психики (при бодрствующем сознании) просто недостаёт ресурсов для параллельной «сборки» и предъявления сознанию заказной реальности.

Обе части психики функционируют автономно, их'«материал» никогда впрямую не сталкивается в сознании, в противном случае человек был бы лишён ментальной ясности и не смог действовать. Диффузия из бессознательного в сознание возможна только при полной деактивации последнего, достигаемой в йоге.

Психика же аскета, куда он годами непрерывна вбивает одно и то же, рано или поздно накапливает разность потенциалов, и в какой-то момент, в сопровождении оглушительной психосоматической «пиротехники» наступает ожидаемый разряд. Но что, собственно, происходит? Оживает образ веры! Суфий, последователь Тариката, узрит Аллаха в долине небытия, христианин — Иисуса в силах Его, каббалист — Яхве и так далее. Это оживление известного наперёд, психосоматическое сальто-мортале, аналогичное стигматизму, хотя и не в пример более мощное.

С одной стороны благодать событие как бы спонтанное, стало быть, мы имеем дело с психофизиологическим аттрактором, с другой — результат процесса детерминирован догматом веры. Это выход не в открытый космос мировых взаимосвязей, но в локальную область узко конфессионального представления о нём.

В традиционной йоге истинными считаются процессы, разворачивающиеся в психосоматике без насилия и предварительного программирования. Поднятие Кундалини принадлежит к такому же классу явлений, что и благодать исихазма, но результатом является не психосоматическое явление Бога в умозрительно ожидаемом виде, но запуск нейрофизиологического режима с типовыми признаками, в том числе зрительными, которые позднее были «вмонтированы» в мифологию тантрической мистики.

«История религии изобилует примерами трансцендентных переживаний, интерпретируемых в соответствии с тем временем, местом и верой, в среде которых они имели место. Индийский святой Рамана Махариши, например, рассматривал свои... состояния в терминах философии адвайты. Он предполагает, что Саул во время его великого переживания по дороге в Дамаск, интерпретировал всё по возвращении в нормальное состояние в терминах христианства по той причине, что этим были заняты все его мысли. Среда, с которой человек общается, определяет то, как он истолковывает свои внутренние реалии» (Д. Големан, с. 101-102).

Иными словами, при «оживлении» любых умозрительных модификаций веры действует один и тот же механизм, а «наполнение» галлюцинации может быть любым, равно как и сопровождающий вазомоторный антураж, однако в традиционной йоге, в отличие от исихазма, содержание медитации не программируется!

«О внимании можно говорить либо как о свежей идиосинкразической (непосредственной) реакции индивидуума на уникальные свойства объекта, либо как о попытке индивидуума подчинить внешнюю реальность некой предустановленной в сознании... классификации. Во втором случае мы имеем дело не с познанием мира, а с распознаванием в нём тех черт, которыми мы сами же и наделили его. Такого рода «познание» слепо к динамике, к флуктуациям и новизне, это скорее рационализация прошлого (предварительного) опыта...» (117, с. 287).

Единожды случившийся у аскета «пробой» (переживание благодати) в дальнейшем происходит проще, поддержание мастерства в самадхи также во много раз легче, чем наработка.

Итак, если непрерывная молитва христианских аскетов (и не только, вот буддийский пассаж: «...Точно зная, что есть благо, он (монах) очищает ум от сомнений», «Дигха-никая», III, 49) ведёт к фантомной реальности, возгоняемой подвижником, то йогину открывается часть подлинной конфигурации мировых взаимосвязей.

Если йога обеспечивает системный прирост информации, увеличивающий «калибр» личности, то благодать мистического христианства — информационно нулевое состояние, мираж суженного до предела сознания, и миражу этому присвоен статус окончательной истины.

Переживание самадхи также имеет «вкус» завершённости, и это понятно: субъект ощущает неразрывное единство с миром, частью которого является всегда, независимо от того, жив он или мертв.

«Синергия, соработничество Божественной и человеческой энергий — ключевой момент всей икономии Богообщения» (с.127). «И Бог и человек встречаются в сфере личности» (с. 128). В благодати сознание встречается не с реальным Богом, но с представлением о нём, что подтверждают слова Мейстера Экхарта: «Дай нам Бог так томиться по Господу, чтобы это заставило его Самого родиться в нас!»

«Во всех своих проявлениях — походке, телесной позе, дыхании и т.д. — (буддийский — В.Б.) аскет должен обнаружить «истины», провозглашённые Учителем; иначе говоря, он превращает все свои движения и поступки в предлог (материал) для медитации» (225, с. 224). Подобная технология гораздо круче «умного делания», это тотальное программирование — буддийский монах всегда, везде и во всём воспринимает мир и действует в нём с привязкой к четырём «благородным истинам».

Возникает вопрос о следствиях обожения, явленных внешнему миру, и тут можно снова обратиться к Экхарту: «Если в какой-нибудь душе есть Божья благодать, то как ясна эта душа, как подобна Богу, как сродни Ему! И всё же она никак не действует... Благодать не действует... не совершает никакого дела, она слишком благородна для этого: действие так же далеко от неё, как небо от земли» (Налимов: «Реальность нереального», с.154). Экхарт ясно видел специфику благодати, вынужденно «брезгливой» к окружающему, что как бы объясняет её абсолютную камерность и бесполезность.

«...Устремление к благодати... должно сохраняться, подтверждаться, самовоспроизводиться всегда» (с. 129) — вот цель жизни аскета.

Отцы отмечают, что природа благодати исключает возможность форсированного её получения: «Когда человек, измаявшись, бросает свою самодеятельность и, имея ум свой нагим от раздумий и помышлений, весь повергается перед Богом (Григорий Синаит), то вот таким он оказывается прозрачен для благодати».

Если в подвижничестве сознание очищается в результате полного изъятия аскета из социума, то йога обеспечивает ментальное молчание только на время практики. Более того, в средство самонастройки и очищения могут быть превращены некоторые виды сравнительно простой деятельности (Карма-йога).

«...Нельзя никаким конкретным действием обеспечить расположение всего существа к принятию благодати. Этому расположению присущ особый, сверхъестественный тип энергийного образа, который отличается глобальным единством всего множества энергий» (с.132).

«Как в страстном состоянии человек всецело предан и подчинён страсти, так в благодатном расположении он (по словам святителя Феофана) «исполнен самопреданием Господу, но, в отличие от страсти, это расположение хотя и доминантно, однако же, не имеет никакой здешней доминанты... Поэтому оно таинственно: любая деятельность, любая конкретная энергия, даже и направляющаяся к Богу, может на деле оказаться лишь отвлекающим «шумом», препятствием и заслоном для благодати».

Невольно вспоминается высказывание Набокова о Достоевском: «...Услышав вопль его ночной, подумал Бог: ужель возможно, чтоб всё, придуманное Мной, так страшно было бы и сложно?!»

Если подвижничество — крайне узкий сектор человеческого интереса, то йога предоставляет широкий выбор: оздоровление, разрешение жизненных проблем, душевный покой, просветление, контакт с Единым — в зависимости от того, куда ориентировать спонтанность.

Аскет уверен, что Бог везде, что всё сущее есть Он, именно эта уверенность порождает ощущение единства с миром. Не единства на том основании, что все живущие де-факто входят в мировой состав, но из убеждения, что весь мир — это Бог, куда включён и аскет, вот такое сложное подтверждение совершенно прозрачной ситуации.

Технология молитвы Иисусовой это некий замкнутый цикл, нечто подобное мне довелось наблюдать во время службы радистом в армии. Иногда, принимая сигнал с передатчика корреспондента и направляя ему ответный, мы вдруг получали от корреспондента фрагменты собственной информации, отправленной ему ранее, это загадочное явление называли «шлейф».

Исаак Сирин описывает три степени ведения (познания) в Умном делании. Низшая: «Познание противно вере» (см. у Кастанеды: «Учение всегда оказывается не тем, что от него ожидаешь»).

Средняя: «В бесстрастии вера поглощает ведение, и рождает оное снова» («Когда я не знал дзэн, горы были горами, а реки — реками, когда начал узнавать — горы перестали быть горами, а реки — реками, когда узнал — всё стало как прежде»).

Высшая: «Ведение сопрягается с верою, делается с ней одно, возгорается духом...» Такое ведение «Может воспарять в область бесплотных, касаться глубин неосязаемого моря, представляя в уме Божественные действия в естествах существ...» (с.128).

«С приближением к пределу духовного пути мы входим в область, где все мистические традиции как будто сходятся. Современные авторы постоянно подчёркивают близость, доходящую до буквальных совпадений между описаниями духовных состояний у мистиков самых различных эпох и религий. Но, различаясь в своей мифологии и догматике, традиции разнятся, как правило, и в представлении о том инобытии, куда часто ведёт и вводит духовное восхождение» (с. 143).

С последним утверждением можно согласиться за исключением слов «как будто», поскольку состояние сознания в любом запрограммированном просветлении одинаково, а «наполнение» определено заранее атрибутикой соответствующего религиозного мифа.

«Тот, кто не видел Бога, не может и говорить о нём» (авва Евагрий). Если принять это утверждение за истину, то сегодняшняя церковь вообще является фикцией, ибо подлинное богословие — это не проповеди и богослужения, но «поведание о том бытии, в которое действием Святого Духа человек был введён» (с. 148).

«От века святые... видят не начертание, или вид, или отпечаток, но безвидный (в данном случае, скорее всего — безобразный, не имеющий формы) свет. Он может созерцаться облаком, шаром и т.д. Этому свету соответствуют и эмоции — наслаждение, изумление, радость» (с. 167).

«Каким-то сверхприродным знанием он (подвижник — В. Б.) точно знает, что видит свет, который выше света, но чем он видит, он точно не знает, и дознаться до природы своего видения не может» (с. 169).

«Когда же приходим мы в отрешённую добродетель, тогда не приходит уже Он безобразным и безвидным... Но приходит в некоем образе... в образе Бога, ибо Бог не является в каком-либо начертании или отпечатке, появляется как простой, образуемый светом, безобразным, непостижимым и неизреченным... Являет он себя ясно, узнаётся достаточно хорошо, видится чисто невидимый...» (Симеон Новый Богослов).

Интересная деталь: Бог, явленный подвижнику, узнаваем! А узнаваемо лишь то, что уже известно.

Резюме Хоружего не вдохновляет, хотя с ним нельзя не согласиться: «Действительно ли в мистическом опыте достигается и осуществляется актуальный онтологический выход — и в каком смысле, и к какому инобытию, — это суть глубокие и тонкие вопросы, до сих пор не нашедшие не только бесспорного ответа, но и обшей корректной постановки» (с.198). Значение обожения в аскетике до сих пор остаётся непомерно преувеличенным в глазах, как обывателя, так и самой церковной братии.

Итак, после ухода в подвиг начинается покаяние. Одновременно либо вслед за этим — борьба со страстями. Потом: молчание ума (собственно исихия), сведение его в сердце, непрестанная молитва, бесстрастие, чистая молитва, обожение (благодать).

Таким образом, продвижение к благодати имеет примерно столько же этапов, что и Раджа-йога. Но если, несмотря на авторитет йоги, статус дискурсивного познания в древней Индии был достаточно высок, то христианские мистики гораздо более категоричны в этом отношении.

«Меньшая роль познания и рассудочного мышления, более низкая оценка их религиозной значимости в числе главных отличий христианского вида религиозности» (с. 211).

«Знание надмевает» (Григорий Палама). «Знание должно сочетаться с любовью к Богу, а верней — оно должно возродиться через любовь и идущую за ней благодать, и тогда станет совершенно иным, новым и боговидным» (Палама: «Триады», 1995, с.17).

«Если... аналитически-рассудочное мышление делает своим предметом духовный процесс, совершаемый в этом же сознании — течение процесса разрушается» (с. 213).

«В состоянии самого видения не улавливается какой бы то ни было процесс мышления, то есть появления в уме понятий и образов. И, однако, по окончании сего состояния и ум, и сердце ощущают себя исполненными нового познания» (архимандрит Софроний).

«Претерпение незнания» или непознающее состояние — это терпеливое воздержание от работы ума, превращение ума в открытую готовность встретить Бога...» (Палама).

Общение с Богом ставилось выше всех прочих видов познания лишь потому, что подавляющая часть святоотеческих текстов была создана до развития науки. Ощущать познание и располагать им на самом деле в результате работы ума — состояния принципиально разные, но подвижники, будучи фанатиками, верили, что это одно и то же.

Великий физиолог Павлов был глубоко верующим, однако отнюдь не с помощью мистических озарений делал он свои открытия. Благодать есть акт не познавательный, но узнавательный, миллионы людей погибают ежегодно от голода, и вера не помогает им выжить.

В святоотеческих писаниях технология «умного делания» не систематизирована. «Полной системы связей между всеми понятиями установить невозможно, она нигде не представлена исчерпывающе, и в разных местах может описываться по-разному. В качестве главного, стержневого во всём комплексе свойств называют иногда внимание...» (с. 218).

Вывод напрашивается однозначный: обожение в мистическом христианстве — тупиковая ветвь универсальной технологии, исчерпывающе представленной в йоге. Уместно вспомнить опыты со стимуляцией «центров удовольствия», что аналогично мистическому богообщению, где лишь способ «нажимания рычага» гораздо более затейлив.

«Традиция требует различать опыт истинный и опыт ложный. При этом под истинностью понимается действительное совпадение опыта с тем, чем он намечался и должен быть» (с. 238). Умри, Пушкин, лучше не скажешь!

«Традиция выступает как замкнутый и полный мир, который не находит нужным соотносит себя с чем бы то ни было за её пределами» (с. 240). Подобное отношение к реальности наблюдается в некоторых формах шизофрении, и Хоружий также признаёт что «Исихазм методичен в своём безумии» (перефразированный Шекспир). «Ибо только безумие, в его типичнейших формах, создаёт изолированный мир и отказывается (оказывается неспособным) соотносить его с миром объемлющим и всеобщим; но при этом оно часто организует его с поразительной последовательностью и строгой согласованностью деталей» (с. 240).

Если идеализм Гиты нацелен на освобождение души, то исихазм заклинен на одном и том же — «Вещь, предзаданная в пассивном созерцании, затем появляется в созерцании едином» (с. 289).

Несмотря на то, что благодать является исключительно в ожидаемом виде, «умное делание», по Хоружему: «...есть раздвигание границ сознания, их преодоление — во встрече с другим сознанием» (с. 303).

На самом деле снисхождение благодати — церебральный разряд, аналогичный эпилептическому припадку, который также сопровождается иллюзией проникновения в суть вещей. Причём сила иллюзии бывает ужасной, например Жанна Д'арк настолько заводила толпу, что та бестрепетно шла на смерть.

В противовес этому традиционная йога создаёт условия для обретения подлинной системности. Тот, кто достиг покоя души, видит хрупкость мира и призрачность человеческих притязаний, получив точку опоры для развития духа.

Данную главу ни в коем случае не следует воспринимать как критику, это всего лишь попытка понимания. Что до моих собственных убеждений касательно миропорядка и роли йоги в современном мире, то данная работа их показывает исчерпывающим образом.

В завершение вспомним замечательные слова Мейстера Экхарта: «Я исправляю всё это, и отказываюсь от всего этого, и буду исправлять, и буду отказываться, в общем, и в частности всегда, когда это понадобилось бы, от всего, в чём было бы признано отсутствие здравого смысла».