Власть» иИнститута социологии ран (12 ноября 2010 г.) Научный проект «народ и власть: История России и ее фальсификации» Выпуск 2 Москва 2011

1   ...   5   6   7   8   9   10   11   12   ...   26

И. В. Гончарова


ВЛАСТЬ И КРЕСТЬЯНСТВО В КОНЦЕ 1920-Х ГГ.

(ПО МАТЕРИАЛАМ ЦЕНТРАЛЬНОГО ЧЕРНОЗЕМЬЯ)


Современный архивный бум привел к значительному расширению исследовательского поля. Введение в научный оборот новых источников¹⁴⁶ позволяет отказаться от историографических клише социально-политической истории XX в., в том числе и в отношении одного из самых драматических эпизодов этатизации сельского хозяйства — взаимоотношений власти и крестьянства в конце 1920-х гг. Это был период «борьбы за хлеб» во время жестких хлебозаготовительных кампаний, сворачивания рыночных отношений, возникших на базе нэпа, начала раскулачивания и коллективизации. В истории раскрестьянивания деревни остается много открытых вопросов, в том числе и по позиции крестьянства, по механизмам влияния власти на сельское общество. Изучение социальной и локальной истории дает возможность их описания и систематизации. Реконструкция социально-политической ситуации в ЦЧО¹⁴⁷ в период судьбоносного изменения экономического курса страны может служить изучению условий и характера осуществления сталинской модернизации в аграрном секторе.

Главным содержанием политики власти в отношении крестьянства конца 1920-х гг. была «борьба за хлеб», поставившая хлебозаготовки первостепенной задачей работы партии в деревне. Три хлебозаготовительные кампании, совпавшие с хозяйственными годами — 1927/28, 1928/29 и 1929/30, имея единую логику и преемственность, обнаружили динамику усиления воздействия власти на крестьянство, оттачивали формы административного нажима, органично перерастая в раскулачивание и коллективизацию.

Хлебозаготовительная кампания 1927/28 гг. в черноземной глубинке началась как обычно. В конце осени представители местной власти, повторяя указания центра, заговорили о «катастрофическом падении хлебозаготовок». Между тем расхождения в показателях хлебозаготовительной ситуации 1927/28 гг. по сравнению с 1926/27 гг. в Орловской губернии, например, не превышали 5%¹⁴⁸. Крестьяне не спешили расставаться с хлебными излишками, ожидая повышения цен к весне. Дополнительным стимулом придержать хлеб служили слухи о скором начале войны. Несмотря на планомерные поставки хлеба, директивы ЦК ВКП (б) требовали добить­ся решительного перелома в ходе хлебозаготовок. Уже осенью 1927 г. в регионе появились заградительные отряды от крестьянских посредников — «полехов», практиковались подворные обыски, зерно оставлялось только для личного потребления. В январе 1928 г. уездные исполнительные комитеты стали разверстывать хлебозаготовительные планы по волостям и отдельным селениям¹⁴⁹.

Хлебозаготовки сопровождались увеличением финансовых изъятий. Так, в Орловской губернии сельхозналог с 1 358,1 тыс. руб. в 1925/26 г. увеличился до 2 386 тыс. руб. к 1928/29 г.¹⁵⁰. Одновременно разворачивались кампании по самообложению в пределах 35% к сельхозналогу и распространению 900 тыс. рублей Крестьянского займа¹⁵¹. Финансовые мероприятия проводились ударным способом, агитация подкреплялась угрозой и насилием. 13 февраля 1928 г. постановлением Политбюро ЦК предписывалось применение 107 статьи УК РСФСР к крестьянам, имевшим 2—3 тыс. пудов хлеба. В регионе «планка» занижались, например, в Ельце до 40—70 пудов.

Хлебозаготовительные планы выполнялись с превышением норм, но результаты были достигнуты слишком дорогой ценой. По прямому указанию партийных и советских органов фабриковалось большое количество дел по 107 ст. Санкция применялась выборочно¹⁵². Репрессии против кулаков, прикрытые классовой избирательностью, были направлены на то, чтобы заставить всех держателей хлеба, особенно середняков, ускорить его реализацию.

Следствием хлебозаготовок 1927 г. стали дезорганизация хлебного рынка, обнищание деревни и массовое возмущение. В деревне распространились слухи о войне, с ними связывали надежду на падение Советской власти: «Чтоб эта власть провалилась бы… Начнется война, придет другая власть и крестьянину будет жить вольнее»¹⁵³. Крестьяне все чаще ассоциировали новую власть с крепостным правом.

Совершенствование хлебозаготовительного аппарата предусматривало и встряску всего советского и партийного механизма. По данным Орловского Окружкома, за осень 1927 — весну 1928 гг. к ответственности был привлечен 551 человек, из них 122 партийца, 31 комсомолец и 288 беспартийных. С работы было снято 137 человек, отдано под суд — 153, выговоры и взыскания настигли 251 человека. 10 человек было исключено из партии, 2 — из комсомола¹⁵⁴.

В хлебозаготовительной кампании 1928/29 гг. крестьянство столкнулось с новыми способами работы «под заказ» — контрактацией и закупкой урожая на корню. Кредит доверия власти у населения был существенно подорван, нововведения не приветствовались: «Нас стараются поймать, чтобы власти по амбарам не ходить»¹⁵⁵. Росли цены на сельскохозяйственные товары¹⁵⁶. Население осталось без хлеба уже в начале 1929 г. Появляться на рынке с зерном стало опасно. При виде уполномоченных крестьяне разбегались, бросая и хлеб, и лошадей¹⁵⁷.

С целью стимулирования крестьян к хлебосдаче вводилась система дифференцированных паевых взносов в сельской потребкооперации. Появились «бойкот» — общественная изоляция кулаков, и «броня» — бронирование дефицитных промышленных товаров для сдатчиков хлеба. Продвижение товаров в деревне регрессировало почти до натурального обмена. Местные органы власти, демонстрируя лояльность бедноты и середняков, стали организовывать «красные обозы». Находчивые крестьяне использовали их часто в своих целях, предотвращая подворные обыски. Из Урицкого района сообщили о «красном обозе» с 9000 пудами зерна. Проверив, уполномоченный назвал это сообщение «красной уткой»: «главарем» обоза сочли местного кулака Миранкина, который внес 2 кг¹⁵⁸. Тем не менее, центр дирижировал повсеместную организацию «красных обозов».

Наступление на деревню под знаком проведения классовой линии с новой силой началось во время майско-июньских заготовок 1929 г. Вводились «новые методы»: инициатива принятия поселенной разверстки (распределение государственного задания на всех жителей села) должна была исходить от «общественных организаций» деревни. Контрольная цифра хлебозаготовок накладывалась на 20% крестьянских дворов, предполагалось обсуждение и принятие задания на сельском сходе¹⁵⁹. На местах было очевидно, что изъять все предписанное количество хлеба без обложения всех слоев деревни было невозможно. Поэтому под разными предлогами местные работники стремились довести план хлебозаготовок до середняцких и даже бедняцких дворов. Например, в с. Березовка Орловского округа излишки были высчитаны в размере от 14 пудов с «кулака» до 6 кг хлеба с беднячки¹⁶⁰.

«Крестовый поход» партии за хлебом в майско-июньскую кампанию 1929 г. имел огромные последствия. Секретарь Обкома ЦЧО И. М. Варейкис во время визита в Орел назвал их «железной метлой, расчищающей путь для коллективизации сельского хозяйства»¹⁶¹. В ходе этой кампании раскручивался маховик репрессий, дифференцировались формы изъятия хлеба в деревне: «контрольные цифры» для «кулаков», «самообложение» и «самообязательство» для середняков и «красные обозы» для бедняков.

Весь партийный и советский аппарат мобилизовался на хлебозаготовительную кампанию 1929/1930 гг. Все деревенские общественные организации приводились «в боевую готовность». Устанавливался жесткий контроль над рынком, в административные тиски зажимался весь процесс заготовки хлеба. «Хлебные спекулянты и перекупщики» становились на учет в милиции, выявлялись связи между городскими и сельскими торговцами и посредниками. Спекуляция и мешочничество квалифицировались как «вредительство хлебозаготовительным мероприятиям», поэтому сведения о «вредителях» направлялись в ОГПУ.

Одной из главных трудностей, с которой столкнулись функционеры во время новой кампании, была невозможность создания мифа о поддержке населением хлебозаготовок. Сельские сходы отказывались принимать «контрольную цифру».

Составной частью политики социального раскола деревни, проводимой властью в конце 1920-х гг. была проблема выделения «кулаков». Миф о кулацкой угрозе появился в регионе во время спровоцированного кризиса 1927/28 гг. В ЦЧО была направлена телеграмма Молотова с призывом обрушиться на кулака¹⁶². Орловские коммунисты поддержали призыв, председатель орловского губкома Борисов заявлял: «Мы перешли от спячки к действительной работе по-большевистски»¹⁶³.

Размытость официальных признаков социально-экономической градации хозяйств давала возможность отнесения к кулацкому практически любого крестьянского двора, втянутого в рыночные отношения. Согласно определению Ливенского потребительского общества Орловской губернии к зажиточным относился тот, кто имеет «две хаты, двор, два амбара, две лошади, две коровы, десять овец и кушает по-настоящему»¹⁶⁴. При определении классовой принадлежности местные работники обращались и к социальному происхождению, и к дореволюционному прошлому крестьянина. Отношение крестьян к власти определяло их социальное положение в глазах местных партийцев. Была очевидна предвзятость и субъективность в определении «социального лица» кулацких хозяйств со стороны местных властей.

Курс на общественную изоляцию кулачества сопровождался экономическим давлением, увеличением заданий по сдаче хлеба и усилением налогового бремени. Центром была спущена контрольная цифра (2%) для хозяйств, подлежащих индивидуальному обложению. Социальная направленность налога проявлялась в расширении льгот бедноте — от него предполагалось освободить 35% хозяйств. Налоговое бремя зажиточных хозяйств в 1928 г. в 5,6 раз превышало середняцкие, а кулацкие хозяйства должны были платить в 13,8 раз больше середняцких¹⁶⁵. Такой подход открывал дорогу произволу учетных комиссий и социальному антагонизму в деревне.

Наступление на «кулака» сопровождалось разжиганием социальной розни, поощрением доносов. В целях борьбы со спекуляцией создавалась разветвленная осведомительная сеть из бедняков и батраков, чтобы выявлять хлебных спекулянтов и перекупщиков в городе и деревне.

Контрольная цифра хлебозаготовок должна была накладываться на 20% крестьянских дворов, при этом предполагалось обсуждение и принятие задания на сельском сходе — власть при сохранении эффективных фискальных возможностей общины стремилась инициировать поддержку крестьянства, проведение политики от лица большинства жителей деревни. На партийном языке конца 20-х гг. это называлось «массовая работа в деревне». Бедноте обещалось 5% от общего числа заготовки хлеба, распределение проходило через сельсоветы. Правда, в ряде районов это предписание игнорировалось.

Общий нажим на деревню, прикрытый классовым популизмом, имел сложные последствия. Местами беднота чувствовала себя на первых ролях, но очень часто партработники фиксировали сплочение деревенских жителей перед общей бедой. Из Тамбовского округа сообщали: «Сплошь и рядом беднота укрывает хлеб кулаков». Отмечаемое единение было прямым следствием выкачивания средств из села. «В отношении бедноты, — сообщалось в послании Варейкису, — надо прямо сказать, что от той бедноты (по революционности ее и твердости), которую мы помним по Ревкомам и комбедам, за исключением лишь отдельных лиц, следа не осталось». На бедняцких собраниях крестьяне говорили: «Когда давят кулака, то давят бедняка. Если мы укажем, у кого есть хлеб, тогда и самим негде будет взять». Объяснение такой позиции мы находим в сообщении из Елецкого округа: «…наш костяк в деревне — беднота — настроена весьма скверно, основная причина к этому — бесхлебие»¹⁶⁶.

К сотрудничеству с властью привлекались крестьянские общины. В результате принятия закона 15 декабря 1928 г. «Общие начала землепользования и землеустройства»¹⁶⁷ общины попали в зависимость от сельских советов, утверждавших их постановления по вопросам землепользования и землеустройства. На базе общин в августе 1929 г. создавались комиссии содействия хлебозаготовкам. Крестьяне относились к комиссиям негативно, усматривая в этом угрозу разрушения социального мира в деревне: «нам комиссии не нужны, а если власти нужен хлеб, то пусть она сама берет, а нас травить нечего»¹⁶⁸.

«Массовая работа» во время хлебозаготовок так же, как и политика фаворизации бедноты, была нацелена на раскол деревни, разжигание социального антагонизма для облегчения дальнейшего наступления на деревню. Подкрепленная экономическими мероприятиями и политическими акциями, она не прошла бесследно. В № 5 от 1930 г. «Хозяйства ЦЧО» вышла в свет статья С. Герасимович «Классовая структура крестьянства Курского округа»¹⁶⁹. Она помогает проследить ситуацию в социально-экономической динамике крестьянства в 1928—1929 гг.: от 1,9% мелко-капиталистических хозяйств в 1927 г. к 1929 г. осталось 0,6%. Из них 0,8% перешло в разряд полупролетариев, а 90,1% — в разряд мелкотоварных хозяйств. Политика государства в сфере сельского хозяйства в 1927—1929 гг., разорительные хлебозаготовительные кампании, переобложение зажиточных слоев крестьянства не могли пройти бесследно: «кулаков» при всей условности использования этого понятия разорили еще до раскулачивания¹⁷⁰.

Примечательно, что при всей декларируемой поддержке бедноты натиск на деревню не прошел бесследно и для нее: удельный вес пролетарской группы возрос на с 3,8% до 5,3% (т. е. рост 139,5%). Политика поддержки бедноты оборачивалась расширением социальной базы в деревни за счет ее обеднения¹⁷¹.

Реакция крестьянства Центрального Черноземья на проводимую большевиками политику в деревне была разнопланова. Рост общественной активности и формирование политическо­го сознания деревенских жителей проявились в идее создания крестьянского союза как организации представительства и защиты интересов крестьян. Рост требований создания крестьянского союза в 1927—28 гг. был показателем обострения социально-политической обстановки в регионе.

В ходе разорительных хлебозаготовительных кампаний большинство крестьян было отброшено за порог нищеты, они становились социальными изгоями. Первичные формы протеста фокусировались на низовых проводниках административной политики. Поджоги, насилие, угрозы в их адрес становились показателем отчаянного сопротивления со стороны крестьянства, у которого на глазах разрушался их традиционный образ жизни и подрывались хозяйственные основы.

За первые полгода 1929 г. в ЦЧО произошло 313 актов насилия со стороны крестьян. Пик борьбы крестьянства с властью пришелся на вторую половину 1929 г. В докладной записке Секретно-оперативного отдела ОГПУ отмечалось, что истекший 1929 г. «характеризуется бешеным сопротивлением наших классовых врагов»¹⁷². В Лискинском районе в 1929 г. появились контрреволюционные листовки, предрекавшие сильный голод в 1932г. Крестьяне Льговского округа заявляли: «Пусть присылают вооруженный отряд и отберут у нас хлеб, а добровольно не отдадим». В селе Вознесенке Белгородского округа вывесили «Расписание пожаров по селу Вознесенке»¹⁷³.

Таким образом, в конце 1920-х гг. с изменением социально-политической ситуации резко осложнились взаимоотношения власти и крестьянства. Хлебозаготовительный кризис 1927/28 гг. в Центральном Черноземье был спровоцирован увеличением государственного задания и являлся скорее кризисом во взаимоотношениях деревни, стремящейся к реализации свободной экономической инициативы, и государства, ставшего на путь модернизации за крестьянский счет. Хлебозаготовительные кампании превратились в хлебозаготовительный фронт. В период с 1927 по 1929 гг. в ходе борьбы за хлеб была апробирована система методов экономического и политического воздействия на крестьян, которые в дальнейшем широко применялись во время коллективизации. Раскручивался репрессивный механизм, в его поле действия неминуемо попадали все крестьяне. В социальной плоскости власть делала ставку на раскол деревни, фаворитизацию бедноты и изоляцию «кулаков». При этом понятие «кулак» было фактически лишено социально-экономического смысла и имело политический оттенок. Как показывает анализ социально-экономической динамики крестьянских хозяйств, и без того в достаточно бедной Черноземной деревне большинство тех, кого причисляли к «кулакам» было разорено в этот период еще до начала раскулачивания. Миф о «кулаке» был необходим для воздействия на основных поставщиков хлеба — середняков. Создание социальной базы на селе из сельских пролетариев в 1929 г. стало подкрепляться иллюзией добровольности сотрудничества с властью. С этой целью был задействован общинный механизм. Стремление превратить деревню в придаток индустриального государства встретило крестьянский отпор в различных проявлениях. Несмотря на мощь сопротивления со стороны крестьян, власти удалось его сломить, тем более что выступления были локальными и разрозненными, а формы пассивного сопротивления превалировали над активным. Немаловажную роль в этом сыграла политика раскола крестьянства.


Библиография