Борис Агеев хорошая пристань одиссея в двух книгах

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 11 12 13 14 15 16 17 18 19

Глава 2

Это не ветер!

Встречался ль вам безумный ветер

На перекрёстках тысячи дорог,

Летящий тёмною громадой,

Трубящий с тяжкою надсадой

В свой рог?

Эмиль Верхарн. «Ветер»

1. В ледяной пустыне рай

Обделена теплом только Камчатка.

Из ежедневного радиометеопрогноза

Несколько дней маяк жил ожиданием вестей о Егоре. Влад заказал вертолёт для облёта побережья и тот, едва развиднелось, прибыл в скорое время. Командир вертолёта посадил машину на маяке и Влад вместе с Ильёй слетали на осмотр берега от маяка до мыса Крашенинникова, а затем проливным берегом до БРУ, — но ничего не обнаружили. Вертолёт ушёл через пролив Литке к мысу Озерной-Восточный, чтобы проверить берег в районе материковой Камчатки. На следующий день сообщили о неуспехе поисков.

Прошло ещё несколько времени, пока на маяке привыкали к отсутствию Егора Меновщикова. График вахт Иотка переписал без него, затем Егора сняли и с довольствия. Гидрографическое начальство вскоре объявило Егора в розыск.

Пропажа Егора уже осознавалась безвозвратной, а в воображении и коллективной памяти маячного населения вскоре утвердилась, как миф, как временная прореха, которую надлежало залатать общими усилиями и надеждой на перемену обстоятельств весной, с приходом первого судна.

По-другому предстали в памяти и тягостная сцена последнего разговора Кнута и Егора у повешенной лисы, ожесточившийся на Егора Кнут, будто намеренно отталкивающий подлинно близкого ему на маяке человека, с которым его связывало пускай и тёмное, но исполненное человеческим значением прошлое. Митя вспоминал Кнутовы рассказы и суждения в часы Великого вечернего трёпа, так много Мите давшие. Тот его ночной разговор с Иоткой на Китовой. И с новым удивлением Митя мысленно проникал в его скрытую внешней оболочкой сущность. Она стала казаться ему одновременно и грозной, и грязной...

...Незаметно подошли праздники, но начальственные поздравления с годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции, которые Влад официально зачитал на пятиминутке, почему-то не обрадовали. По рассказам старожилов, октябрьские отмечали с размахом. К тому часу поспевала цветная брага из жимолости и голубицы, Немоляка усердно высиживал из неё мутный самогон, праздничный стол проседал под тяжестью даров моря и тундры. А если поспевало последнее судно с пайковыми продуктами и заказами «за свой счёт», на стол ставился и огромный торт.

После необходимых поздравлений Влад объявил, что вычёркивает себя из вахтенного графика. Маячники переглянулись, ожидая разъяснений, а Влад помедлил, по очереди оглядывая всех:

— Называйте меня, если хотите, личельником. Но я офицер, если кто не заметил. А офицер не должен стоять на маяке техническую вахту. У него есть свои обязанности...

Вспомнили, что Влад после прилёта включился в вахтенный цикл из желания облегчить маячное бремя и безропотно нёс его на протяжении нескольких месяцев. Но когда с побегом Егора вахтенная нагрузка на каждого увеличилась, отказ Влада поддержать маячников был воспринят, как ещё один побег. При том, что работы по жизнеобеспечению и подготовке маяка к зимовке были выполнены, а Кнут выходил из «штопора»... И при том, что по всем представлениям о долге и обязанностях Влад был совершенно прав.

— Посмотрел социалистические обязательства. Дивлюсь вашей фантазии. И юмору.

Влад вытащил из ящика кипу исписанных бумажек, метнул их перед собой на стол, зачитал сверху:

— «Повышать производительность труда» — первым пунктом. А шестым: «Не убивать начальника маяка». И это пишет интеллигентный человек, техник передового маяка Илья Дорофеев.

По кабинету прокатился оживлённый смешок.

— Техник Батыршина: «Попросить Волоша Ю.А. приделать ручки к веникам, чтобы мести территорию». Разве об этом можно писать в обязательствах по совершенствованию трудового процесса? В документе? А если бы попалось на глаза начальнику Четвёртого отделения! В общем — перепишите...

Официальный тон общения, который в последнее время избрал на пятиминутках Влад, невольно всех настораживал. Старожилам он напомнил личность временно исполняющего обязанности начальника маяка мичмана Пацессора. Его чугунное лицо, суконный язык, меканье в речи и тугодумие вошли в маячный фольклор и служили поводом к беспардонным шуткам в присутствии несчастного мичмана. Который выдержал здесь лишь одну зимовку. Однако Влад по званию был всё-таки младший лейтенант.

...Режим экономии ещё не воспринимался, как ограничение потребностей. Скорее, то было взнуздание отпущенной маячникам меры комфорта, с чем каждый с досадой смирялся. Хлеб можно было печь на вахте в прачечной, розетка в ней была оставлена без предохранителя. Там же погладить и бельё.

Из остального бытия члены зазимовавшей маячной общины учились извлекать маленькие радости.

Маманя напомнила о приближении главного маячного праздника — Нового года. К нему надлежало готовиться настолько изобретательно, чтобы было о чём вспомянуть в ближайшие месяцы. Художнику Дорофееву было предписано изготовить в кают-компании талантливое панно, отображающее текучие маячные будни, а так же нарисовать на каждого маячника подобающие шаржи. Не напоминая Кнуту о его пороке, ему, как надёжному специалисту, совместно с Немолякой назначили в необходимое время выгнать меру самогону из общего сахарного приношения, а также обеспечить женскую половину праздничного стола ягодным вином и выдержанным на холоде доппелькюммелем для желающих. За неделю до Нового года необходимо было съездить на островной юг за кедрачовыми ветками, из которых потом маячники, набивая их на толстый бамбуковый шест, составляли праздничную ёлку. Женщины должны преуспеть в оформлении кают-компании, наряде для ёлки, пошиве маскарадных костюмов и подготовке обжорного стола. Илья вызвался напару с Митей снять и смонтировать смешной любительский фильм о маячной жизни с участием всех заинтересованных лиц.

Предполагался и новогодний концерт с конферансом и вовлечлением художественно-самодеятельных сил: музыкальными талантами маяк не был обделён. Каждый номер обкатывался поквартирно у того или другого таланта, а потом в кают-компании под водительством Мамани. Ожидался всемаячный бильярдный турнир, из которого Влада деликатно попросили исключить свою кандидатуру. Впрочем, каждый из жителей маяка до времени таил талант, а то и несколько, неизвестные другим.

Маяк, таким образом, в предпразничной подготовке получил импульс обновления, ободрившего пригасший общий дух.

Любаня стала потихоньку разговариваться. Испытанное ею после побега мужа потрясение утрачивало первую остроту. Митя догадывался, какой упрёк от Егора мог до сих пор звучать в её ушах, если только он был произнесён. Скорее всего, Егор по свойствам личности не возлагать вины на других, ничего ей не сказал и ни о чём её не попросил, но от того в их душах не могло не осесть чувств горечи и страшного, разрушительного недоумения.

Она замкнулась, разговаривала односложно, устранилась из течения общей жизни и не участвовала в женских пересудах. Маманя собрала к ней домой полноценную женскую экспедицию с целью вовлечь Любаню в маячные заботы, но она тогда ещё не оттаяла. Да только женские силы неизбывчивы, а женское душевное устройство страшится пустоты, и вот Любаня начала чаще задерживаться в бабьем обществе, которое с наступлением зимних штормов становилось всё теснее и проникновеннее, — а потом и нерешительно заговорила...

А штормами, оказалось, славен был и зимой остров Карагинский! На пятиминутку Митя выходил в мигающих потёмках: казалось, непогодь смутила белый свет, перемешала день и ночь. Митя с трудом расшатывал подъездную дверь, чтобы проделать в наметённом снаружи сугробе узкую щель, а потом выбраться на улицу и лопатой спихнуть на ветер тяжёлый рыхлый снег. До высокого крыльца котельной он в несколько прыжков перебегал под далёкий грохот несущейся по тундре пустой бочки.

Бочки в несметном количестве вырывало из примороженных берегов, а через неделю переменившимся ветром несло в обратную сторону, и они по мере своего стремительного продвижения издавали торжествующе-похабный стук-гром-грюк. Как будто эти пустотелые брюхачи хохотали над уютной маячной тщетой, не ведающей их бесцельного и порывистого прыганья и катания. Некоторые бочки замётывало в бурлящую морскую воду, и тогда они, легко перекатываясь и скользя над волнами, покрытыми снеговым «салом», перепархивали к перемене местопребывания, перепирались на иные берега, чтобы временно вмёрзнуть в новую почву и прописаться по другому зыбкому адресу.

Однажды в течение двух суток свирепый ветродуй вылизал остров: снег остался лишь в недосягаемых оврагах и распадках. Такое на Карагинском случалось редко. Едва пробрезжил день, открылись удручающе-чёрные дали, проглянуло сиротское островное одеяние, будто на обглоданной жизнью нищенке. Даже нижняя часть карагинских гор порывами шатучего ветра была раздета до ольховых и кедрачовых стлаников, до каменистых осыпей...

Прошлой ночью Митя проснулся от зудящего звука, пробивающегося сквозь северную стену метровой толщины, — но за окном ничего не увидел. Тогда он тепло оделся, выбрался из подъезда и в свете фонаря и маячных вспышек на стене у своего окна разглядел лист кровельного железа, сорванный с лёгкой баньки-засыпухи, сколоченной солдатами строительного батальона за маячными сараями. Распластанный ветром по стене лист вибрировал, но не падал. Митя нашёл у сараев доску, сковырнул ею лист со стены и воткнул его в снег, чтобы не унесло...

...Котельная опахивала жаром, тепло мгновенно проникало под выдутые ледяным ветром одежды. За окнами всколыхивалось маячное зарево, но в котельной было светло от мощной лампы и от бодрого, бурлящего в контрольном глазке топочного факела. Здесь, как нигде на маяке, было боязно думать о том, что ждёт человека в это время на голой тундре, случись такое. Там была открытая смерть.

Следом в котельную вваливался Немоляка, стряхивал снег, с ухмылкой бурчал: «Это не ве-етер!»

К обеду мгла светлела, чтобы через три-четыре часа опять сгуститься до возобновившихся за окном маячных сполохов. Рабочие заботы свелись к самому необходимому регламенту обслуживания технических и навигационных средств и систем, к ежедневному чередованию запуска дизель-агрегатов, требуещемуся для равномерной выработки моторесурсов.

Впоследствии Митя понял, какое это было благодатное время! Ни в какой другой период маячной жизни оно уже не возвращалось...

...Сроки приближались и Митя с Ильёй принялись за кинематографическую стряпню. По сценарными задумкам каждого маячника следовало просветить в киношном луче весело и неожиданно. Фантазия взбурлила, воображение живописало будущие шедевры. Унынию не могло отыскаться места! Чтобы поднабраться опыта и обрести необходимую режиссёрскую наглость, начинать решили с себя.

Первую сцену посвятили свежепамятному эпизоду со взрывом аккумулятора. Для того Митю сперва нарядили в рабочие штаны и резиновый фартук, а отросшие до плеч волосы перехватили по лбу бело-синей ленточкой. Взрыв аккумулятора решили снять с применением пиротехнических средств, на что угробили треть банки дымного пороху: дым должен был катиться лавой по техническому зданию и настигать оторопевшего в углу овощного отсека Шамана. С задней точки следовало снять Митю, невозмутимо удаляющегося в дыму, у которого сквозь проеденные кислотой штаны просвечивали части голого тела, а лысая голова сверкала, как отбеленный морем шведский надувной кухтыль.

— Постой, Илья, — ошарашенный Митя сообразил, на какую жертву нужно пойти во славу киношного искусства. — Штаны мы можем поменять. А голову не поменяешь. Значит, придётся обрить голову?

— А как ты думал! Оно же опять отрастёт...

Митя ночь не спал. Его не могли развлечь ни радионовинки «Пинк Флойда», ни ручейное журчание скрябинской музыки на дорофеевских пластинках, ни рахманиновские пианные прелюды и его рапсодии, каждая из которых, как непроизвольно отметил Митя, представляла в звуке целое романное полотно. Окунулся в страницы всегда успокаивающего его «Робинзона Крузо», наткнулся на место, где Робинзон разговаривает с Пятницей об обычаях его народа: «Господин: А скажи мне, Пятница, что делают ваши с теми людьми, которые попадутся к ним в плен? Тоже увозят куда-нибудь на лодках и съедают потом, как те, чужие? Пятница: Да, наши тоже кушают людей; все кушают». И бесповоротно понял, что людоедская сущность искусства требует нешуточных жертв.

Чтобы удостовериться в точности догадки, утром, оробев, он спросил Илью:

— Значит, искусству нужны нешуточные жертвы?

— Зачем тебе знать! — вскричал Илья, проверяя ход плёнки в тракте восьмимиллиметровой кинокамеры. — Жертвы всегда нужны.

— А если людьми? — обмерев от догадки, пробормотал Митя. — Как бывает на островах...

— Стригись давай! — торжествующе завопил Илья. — А то в бессмертный кадр не попадёшь!

«Какое игралище судьбы человеческая жизнь!», — Митя мысленно присовокупил к возгласу Ильи мнение Робинзона. И уже согласился с тем, что быть ему и стриженым и бритым...

Маманя с грустью приняла от Мити эту необходимую искусству жертву, но оставила его светлорусые длинные кудри для плетения шиньона. Над Митиными прядями, как она рассказала, Ксения долго обливалась горючими слезами.

Поразительно, но некоторое время спустя, после элининого сеанса волхования, когда спал режиссёрский раж и была отснята и склеена большая часть будущего фильма, мужское население маяка — даже Немоляка! — поголовно обрилось за компанию с Митей.

Самодеятельные режиссёры как раз Немоляке и подсунули большую улитку. Его сняли решительно входящим в радиорубку, чтобы центростремительным движением усадить за рабочий стол, но на нём оказался не морзяночный ключ, а двуручная маячная пила. Чья-то коварная рука, подражая немолякинской, проиграла на ней не слышимое непосвящённым бетховенское «К Элизе».

Эпизоды фильма должны были в законченном виде показаны только на новогодней премьере. Именно в новогоднюю ночь, — как большой сюрприз, как неожиданность, — что таило многие, в том числе и неприятные реакции и отзвуки. От крыльев воображения, на которых Митя с Ильёй влетели в новую область искусств, могли остаться лишь облезлые перья.

— А зачем тогда потрясение? — рассуждал Илья, пальцем прокручивая ролик в закапризничавшем проекторе. — Не будёт катарсиса. Это смерть для творца!

Иотку с накрахмаленной шляпе сняли в помещении веерного маяка. Он воодушевлённо тыкал отвёрткой в какую-то радиопанель, и та отзывалась вспышками коротких замыканий, отчего на условной навигационной карте возникали перебивчивые тире, вводящие в задумчивость судоводителя, артистически сыгранного Дорофеевым. В результате на подмонтированной карте условный корабль выбрасывался на вымышленные рифы. То было нечто! Митя и Илья едва не надорвались от хохота...

Влад, не объясняя причин, отказался от предложения вклеиться в вечность.

Женщин нужно было снимать осторожно, с применением различных степеней прозорливости. Элина не согласилась ни на единый кадр, в который бы она попадала, например, без теней для век, туши или губной помады. Её надолго отвлёк подбор ленточки на шею, в результате чего она на съёмку явилась в кокетливом бантике. Маманя этим пренебрегла, посчитав необходимым принять будущую славу в обнимку с Ксенией и Беляночкой.

Фаина Ибрагимовна не замечала ничего. Маячная суета у кинокамеры не отвлекла её от забот об Унучике. Его нужно было покормить, обстирать и обштопать, применить к нему меры воспитательного воздействия. Наконец, Фаина учила его говорить!

Митя вспомнил, как Фаина с дедом сажали картошку на маячном огороде. Он увидел это после первой пятиминутки, когда обходил окрестности маяка. На тихой приглубой площине у подмаячного оврага, что был разработан недалеко от водосборной плотинки, маячники каждый год пытались что-то посадить. Иногда удавались петрушка и укроп, бывало, поднимал голову морозостойкий салат, нередко улёживались в почве морковка и свёкла. Успех, как сообразил Митя, исходил из особого способа обработки почвы, которое, подобно священнодействию, осуществлялось сухими длинными пальцами Фаины. Во вскопанной земле она делала неглубокие лунки, их донца под каждую картофелину выстилала тёплым одеяльцем из смеси тундрового торфа и перепрелого навоза из Ягодного, сверху укрывала таким же одеяльцем, а потом пригоршней земли присыпала родительский пакет, который точнее было бы назвать маткой. Саженец в своё время пробуждался, пускал корешки и шёл в рост подобно улитке в питательном бульоне. Урожайность средненького по размеру картофеля выходила сам-полтора, а то под сам-два. Дело, однако, заключалось не в урожайности, а в урожае, в том, что обогретый росток давал плод. Подобным образом Фаина выращивала плод на диком саженце, каким был её Унучик.

Заметили, что в словаре убогого маячного человечка появились новые, невнятно произносимые слова. Фаина упрямо лепила из этого тусклого создания личность, какой при иных условиях просто не могло создасться. И на что все обратили внимание, — Унучик умерил страсть к скитаниям по маячным окрестностям и бросил баловаться спичками.

Следовало вспомнить и случаи, когда маячники осенью бегали на исток лагуны сбивать язычки возобновившегося огня. Спустя три недели, в тихую погоду вахтенный замечал новый султанчик белого дыма. Огонь был неистребим. Маячники привыкали к унылой мысли, что их остров постигла неведомая напасть, от которой никто не знал избавления.

Иногда Мите сторожко думалось, что рано или поздно огонь подберётся к промасленной, промазученной, пропитанной горючими ядами почве маячного городка, когда уж ни вода, ни огнетушители не смогут забить упорное пламя, бушующее во мраке недр. Маячный городок вспыхнет, как факел, чтобы осветить последним огнём окружающий мир. Чтобы через несколько суток, пока будут выгорать остатки горючих веществ, бесславно исчезнуть, как явление человеческого гения... И никто в оставшемся мире не станет связывать это занудно длящееся происшествие с исходным поджогом нищего духом человеческого дитяти с кличкой Унучик.

Но поджог-то был...

...В ночную вахту, меняя Митю, за Элину заступил Иотка.

— Зайди к нам, только тихо. — Инженер с лукавым выражением на круглом лице склонился к Мите: — Бабы колдуют. С глузду зъихалы... Как на складе голодные солдаты.

...В квартире Иотки было тихо и темно. Круглый стол в зале был окружён тесно сидящими маячниками, среди которых Митя в трепещущем свете свечи разглядел Влада и посмеивающегося Кнута. Митя присоединился к деду, который с папиросой в зубах сидел в углу комнаты. Из темноты тонкими льдышками светились его глаза. Над бумажным кругом, лежащим у свечки на столе, с крупно написанными по окружности буквами алфавита, склонилась Элина. В её вытянутой руке ни нитке качалась маленькая остроносая гирька, похожая на отвес каменщика. Она совершала колебательные движения: сперва в направлении какой-то одной буквы, потом другой и, таким образом, последовательность букв складывалась в слова, которые записывала Любаня. Митя привстал и через её плечо в дрожащем свете свечи прочёл записанные предложения. «Кто открыл остров Карагинский? Семь раз». «Где моя мама? Ушла к Марине». «Почему зимой рано темнеет? Собирайтесь быстрее». Часть ответа на последний вопрос «Где искать Меновщикова?» уже появилась на тетрадном листе в косую линейку: «Он споко...». Через несколько томительных минут добавилось «...ен».

Любаня подняла взгляд на Элину. В её глазах стояли слёзы, в очертаниях губ появилось горькое выражение.

— Что это значит? Что он... покоен?

— Нет-нет, Любочка! — испуганно перебила её Элина и обессиленно села рядом. На её лице с запавшими подглазьями выступили крапинки пота, яркие глаза обвело по векам голубой тенью. — Может, он в надёжном месте, но пока о себе не сообщает...

— На побережье?

— Где-нибудь в землянке. В брошенном посёлке, с которым нет связи.

Любаня опустила голову и вздохнула:

— А нельзя узнать, Эль?

— Он показывает так, чтобы мы могли понять.

Элина голосом выделила «он», и с этим выделением, почувствовал Митя, все в комнате согласились, как с названием непонятной и волнующей силы, способной к сверхъестественным действиям.

— А кто — он? — робко спросила Любаня.

— Он не желает, чтобы его называли.

— Может, это не он?..

Посапывающий трубочкой-мефистофелем, поблёскивающий в темноте чёрными цепкими глазами, Кнут внимательно смотрел за действиями Элины. В его лице отражалось насмешливое выражение; мол, плутнями, какие показывала Элина, его не проймёшь. Раз даже, что-то уронив, он наклонился под стол, чтобы и оттуда подсмотреть механизм этого действия.

— Может, это оно?

Немоляка нервно ткнул окурок в стоящую на коленке пепельницу, склонился к Митиному уху и прошептал так, что все услышали:

— С анчуткой вошкаются?..

И добавил с необычной твёрдостью в голосе:

— Ихние выгибоны, нехай-понял!

Уронив грюкнувшую пепельницу, он потащился к выходу, звучно шлёпая задниками набекрень стоптанных тапок.

Всхлипнув, Любаня вскочила и, закрыв лицо руками, бросилась за ним... Митино сердце рванулось ей вслед. Он с запозданием почувствовал, какое сложное ощущение, должно быть, посетило её: и сознание непоправимости произошедшего с Егором, и желание вернуться к той летучей, зыбкой минуте, когда ещё можно было поступить по-другому.

В комнате сгустилась тишина, в которой слышалось потрескиванье свечи, гул клубящегося бурана, озаряемого в прозоре штор маячными вспышками, разбойный подсвист ветра в канале вытяжной вентиляции на кухне.

— Так это спирити-изм! — будто что-то вспомнив, пропел Илья. Он встал и включил свет. — Баловство пресыщенной бездельем гнилой интеллигенции? И вы, Элина Васильевна, воспитанный, образованный человек, увлекаетесь этими ненаучными бре-еднями... Ай-яй-яй!

— А что я сижу, дура простодырая! — Недоумение, которое читалось на лице Мамани, после слов Немоляки сменилось выражением лёгкой брезгливости. — А Ксенька одна. Пойдём, старенький?..

— Н-да, матушка моя. Таблетки от поноса нам теперь не помогут.

— Илья, ну это же есть! — Элина обернулась к маячникам, повела ослепительно-зелёными глазами по их лицам, вытерла мокрый лоб кружевным платочком и поправила на влажной шее серую, в белых звёздочках ленточку. И непримиримо добавила в спины Ильи и Мамани: — Не я это придумала... Зря уходите, ещё до гороскопов не добрались.

Митя ничего не понимал. Очевидно, что колебания гирьки явились следствием не тренированности Элининых пальцев, а действия силы, о которой было сказано. Ему стало неуютно в тёплой, ухоженной, вылизанной, с претензией на материковскую роскошь обставленной комнате, показавшейся оглушительно пустой. Померещилось, как по ней потянуло дымно-ледяным, обжигающим лицо сквознячком...

Впрочем, в монастыре, носившем название «маяк «Карагинский»», могли совершаться и невероятные искушения.

Митя вспомнил о своих видениях на вахте в грозные предутренние часы с чередованиями полусна-полуяви, чтобы подспудно принять соображение, которое раньше представлялось ему недоступным. О существовании иного мира, где не могут действовать земные обычаи и физические законы, и который фактом своего существования выставляет вовне особую вешку, запускает проблесковый механизм особого действия, которому следовало внимать. Соображение уже облекалось в слова, которые Митя не мог бы произнести из опасения быть высмеянным людьми. И разность людей в ощущениях и осознании мира была главной причиной накапливающегося отчуждения, которое, как Митя думал, и разъединяло их в жизни.

...Как разъединила последних холостяков, ещё сбредающихся за общий стол. В чём Митя убедился, выглянув однажды утром в окно на кухне, где жарил ежедневную постылую оладью, раззявленную во весь сковородочный рот.

В разрывах струящейся позёмки он увидел Влада и Кнута, согнувшихся по разные стороны сугроба у первого подъезда. Посмеиваясь и о чём-то неслышно разговаривая, они пилили двуручной пилой дощатый десятикилограммовый ящик со сливочным маслом, накануне купленный в маячном магазинчике.

Пилили точно по проведённой посередине ящика чернильной линии...

Blog

Борис Агеев хорошая пристань одиссея в двух книгах

Содержание