Geum.ru

Книга вторая

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   ...   32   33   34   35   36   37   38   39   40

порог и выстрелил. Палач упал на колени, скрючился и замер, прислонившись

боком к шкафу. В тот же миг телевизор смолк. Полковник вскочил с кресла и

с арбалетом наперевес пошел к двери, умышленно стуча ботинками.

Третий убийца выходил из зала. Он снял маску - скрываться уже не было

нужды. Стрела толкнула его назад, в зал. Полковник встал в дверях: перед

ним лежал "хирург"...

Потом он содрал маски с "ассистентов", обыскал одежду, но ничего, кроме

двух пистолетов, пакета с новыми гитарными струнами, не нашел. Отправляясь

на свое дело, они не брали с собой документов.

Все трое были совершенно незнакомы, а полковник надеялся, что увидит

кого-нибудь из тех, кто вербовал майора Индукаева. Короткие и однообразные

прически выдавали их принадлежность к какой-то военной либо

военизированной организации, где существовала дисциплина и иерархия Об

этом же говорили три одинаковых кожаных плаща, по-хозяйски повешенных в

передней, хотя остальная одежда была пестрой.

Арчеладзе выгреб содержимое тайника, устроенного между двойными входными

дверями, уложил в хозяйственную сумку, бросил туда же немногочисленные

трофеи. Арбалет спрятал в чехол вместе с запасом стрел, запер квартиру на

ключ и спустился вниз. "Волга" стояла у подъезда, поэтому можно было

незаметно положить вещи - омоновцы дежурили у ворот.

Выезжая со двора, он вдруг подумал, что этих леги-онеров смерти кто-то

привез к дому и, возможно, теперь их машина находится где-то поблизости.

Не исключено, что там есть водитель, наблюдавший за воротами, ездить без

документов по Москве, особенно в ночное время,- неоправданный для них

риск. Значит, должен быть четвертый с водительским удостоверением.

Полковник отъехал за дом и остановился. Улица в обе стороны была пуста, у

обочин ни одной машины.

Он набрал телефон дежурного помощника, поглядывая в зеркало заднего обзора.

- Слушаю,- сонным голосом отозвался дежурный.

- С Капитолиной ты разговаривал сам? - спросил Арчеладзе.

- Так точно!

- Ты узнал ее голос?

На том конце возникла заминка, видимо помощник пытался сообразить, куда

клонит начальник.

- Нет,- с трудом признался он.- Она сама сказала.. Назвалась. Я с ней

никогда не говорил по телефону, товарищ генерал, не успел еще...

- Понятно! - бросил он и удержался, чтобы не назвать его идиотом.

По-идиотски поступил он сам, когда сломя голову помчался домой и не задал

этих вопросов дежурному сразу.

Легионеры Интернационала знали, что Капитолина- заложница "папы", и точно

просчитали, как можно заманить Арчеладзе домой.

- А что случилось, товарищ генерал? - осторожно поинтересовался дежурный,

- Да ничего,- спокойно проронил полковник и заметил, как позади машины,

наискосок пересекает улицу какой-то человек в дутой пуховой куртке.- Будут

спрашивать: я - дома, велел не будить.

- Есть! - хмыкнул отчего-то помощник.

Полковник положил трубку, откинул спинку сиденья и перебрался назад.

Человек направлялся к машине, руки держал в карманах и шел как-то

неуверенно, будто раздумывал, подходить или нет. Полковник сидел

пригнувшись, с пистолетом наготове. Бросок из машины при его росте сделать

было невозможно - обязательно застрянешь в дверцах. Если это четвертый из

легиона, то надо заманить в машину.

Свет от фонаря бил в лобовое стекло, освещал передние спинки сидений, но

заднее оставалось в тени. Человек прошел мимо машины метрах в трех-

смотрел на просвет, есть ли кто в кабине, и когда оказался под фонарем,

полковник мгновенно узнал его. Физиономию старшины с поста ГАИ он запомнил

на всю жизнь... Только сейчас вместо цинизма была боязливая

настороженность.

Он был четвертым, однако неполноправным и, видимо, исполнял обязанности

извозчика. То, как он подходил к машине, выказывало его непрофессионализм.

Старшина годился лишь для операции, где надо было унизить, растоптать,

надругаться над человеком. Ему не полагался кожаный плащ...

Внутри самого Интернационала тоже были плебеи, недостойные стрелы, как он,

Арчеладзе,- гитарной струны.

Старшина не решился подойти к машине, наверное не имел таких инструкций,

однако появление "Волги" на улице его смутило. Он перешел на

противоположную сторону и стал в тень дома, вероятно, поджидал своих

хозяев. Полковник осторожно опустил стекло дверцы на толщину пистолетного

ствола, хладнокровно прицелился и надавил спуск. Хлопок выстрела приглушил

салон машины, остро запахло порохом. Плебей опрокинулся навзничь, и из

разодранной пулей куртки вылетел сноп белого пуха.

Арчеладзе пересел за руль, запустил двигатель и, не включая света,

помчался по пустынной улице. Выехав на Садовое кольцо, он выставил на

крышу машины синего "попугая" и полетел по осевой линии.

На тренировочной базе у ворот дежурила охрана из внутренних войск- солдаты

срочной службы, недокорм-ленные в юности и теперь худосочные, с длинными,

торчащими шеями. Они умели лишь становиться "во фрунт" да исправно

козырять начальству. За забором бывшего пи-онерского лагеря, кроме

отдельно выгороженной базы, находилась еще и сержантская полковая школа

подразделения внутренних войск. Эти юнцы иногда, как дети, висели на

изгороди и мечтательно таращились на бойцов группы Кутасова, когда те

тренировались в специальном учебном городке. И все-таки это была самая

надежная охрана, поскольку даже высшее руководство внутренних войск не

ведало, кого охраняет и чья это тренировочная база.

Кутасов сидел в штабном коттедже вместе с экипирован-ными бойцами -

видимо, обсуждали что-то серьезное. Ни кто не ожидал приезда Арчеладзе, и,

захваченные врасплох начальством, невеселые парни и вовсе помрачнели.

Кутасов подал команду "смирно", однако полковник отмахнулся позвал жестом

капитана в командирскую комнату.

Он не знал, как начать разговор, а получилось само собой.

- Спасибо, Сережа, за службу,- сказал полковник.- Все свободны. Если

"пожарник" начнет разбирательство проверку - ссылайтесь на меня. На все

были мои приказы Нужны письменные - напишу сейчас же своей рукой. В общем,

все валите на меня.

- Как на покойника, да? - с некоторым вызовом спросил капитан.- Насколько

я понимаю, вы решили умереть?

- Нет, теперь мне умирать нельзя,- Арчеладзе "не заметил" иронии.- Но и

вас не могу подставлять... Я с этой ночи ухожу на нелегальное положение.

Все. Я вам теперь не начальник.

- Ив наших услугах больше не нуждаетесь? - продолжал нажимать капитан,

глядя вызывающе и дерзко.- Да... Мы ждали этого разговора, товарищ

генерал. И дождались... Сначала повести за собой, заставить поверить, а

потом бросить на произвол судьбы?

- Не могу рисковать вами,- признался полковник.

- А мы что для вас? Пешки? Чурки с глазами?- взъярился Кутасов и

побагровел.- Или вы думаете, не ведаем, что творим? Не знаем, с кем имели

дело в "Валькирии"?.. Нет, Эдуард Никанорович, теперь поздно! Теперь мы

вас будем в спину толкать, чтобы вперед шли!

- Кажется, ты не понял, Сережа,- вздохнул Арчеладзе и вытащил из кармана

пакетик со струнами- полный аккорд.- Я объявил личную войну

Интернационалу. Меня вынудили это сделать... Эта война - тайная,

невидимая. На нее с ратью не ходят. Они нас струной, а мы их - стрелой.

- Ну да, конечно! - всплеснул руками капитан.- У наших генералов болит

душа за Отечество, а у нас, сирых и убогих,- пет. Мы ему за харч служим,

за доппаек!

- Не обижайся, капитан...

- Что я ребятам скажу? Тятька на войну не берет?- Кутасов резко

отвернулся, добавил: - Идите сами и говорите... За одного Пономаренко

хотят десять дублей. Опять на "Валькирию" собираются... Выйдут из-под

контроля и начнут молотить всех, кто не так посмотрел. Нельзя в мирное

время будить воинский дух. А его разбудили...

- Давай так, капитан,- Арчеладзе хлопнул его по плечу и встал.- Этого

разговора не было. Забыли! Не ожидал такого оборота...

- Тогда мы ждем приказа,- деловито заметил Кутасов.- Сколько можно

париться в этой сбруе?

Он рассчитывал вести войну в одиночку и приказывать только самому себе. И

отвечать за себя. Но теперь его толкали в спину...

- Ситуация изменилась,- проговорил он.- Работать придется без сбруи...

Начинайте немедленно готовить новую базу. На этой мы вряд ли просидим до

утра. Все оборудование, спецтехнику, оружие вывезти с территории сейчас

же. Это, во-первых.

- БТР жалко,- вдруг посетовал капитан.- Придется оставить, а мы из него

такую машину сделали...

В этом взбалмошном, веселом трюкаче с "Мосфильма" действительно разбудили

воинский дух...

- Во-вторых, отряди двух человек в гостиницу "Россия",- продолжал

Арчеладзе.- Там находится некто Альфред Каузерлинг. Живет в простеньком

номере, неприметный на вид, но при нем два профессионала типа этого

однорукого... Каузерлинг нужен мне живым.

- Понял,- деловито проронил Кутасов.- Пленных тоже вывозить? Вместе с

оборудованием?

- Зямщица отпустить.

- Он боится, не уйдет.

- Выгнать! Пусть спасается сам!... Оставить одного Виталия Борисовича,

которого взяли в Безбожном переулке.

- А этого, с протезом?

Полковник не ожидал, что разбуженный в нем воинский дух настолько силен и

потому жесток. На войне как на войне...

- В моей машине лежит арбалет,-тихо проговорил он.

- Понял,-сказал капитан.

- Труп со стрелой- в мусорный бак. Куда-нибудь поближе к редакции газеты.

Пока все.

Кутасов ушел отдавать распоряжения группе, а полковник сел и обхватил

голову руками. Он позволил расслабиться себе всего лишь на минуту и почти

физически ощутил, как дух войны на это время покинул его душу и завис над

головой.

Через минуту он позвонил по телефону спецсвязи дежурному помощнику,

намереваясь спросить о Воробьеве, и неожиданно услышал незнакомый голос.

Это могло означать, что в отделе уже хозяйничают люди Комиссара. Полковник

положил трубку.

Бойцы Кутасова деловито собирали свои пожитки: обычные фронтовые хлопоты

перед выездом к новому месту дислокации. Пристегнутый наручниками к

шведской лесенке, пленный стоял во дворе и ждал отправки. От воздействия

нервно-паралитического газа у него осталась икота, не позволяющая ему

держаться с высокомерием, хотя он и пытался смотреть поверх головы

Арчеладзе. Виталий Борисович не случайно являлся в часть майора Индукаева

в форме полковника. Он и в самом деле был профессиональным военным,

выправка которого не скрадывалась и гражданской одеждой.

- Майора Индукаева вы вербовали втроем,- сказал полковник.- Двоих я взял.

Где третий?

Он не надеялся услышать прямой ответ, хотя этот легионер выглядел не таким

фанатичным, как однорукий убийца.

- Я сделал ошибку,- вдруг признался Виталий Борисович.- Из вас следовало

сделать соратника, а не врага.

- Да, тут вы просчитались,- подтвердил Арчеладзе.- Так где же третий, с

язвой желудка?

- У нас с вами есть шанс исправить ее,- гнул свое пленный.- Мы ценим

способных офицеров.

В этой войне пленных можно было не брать: "языки" умели молчать...

- Это у вас есть шанс,- заметил полковник.- Как только доставят ко мне

Альфреда Каузерлинга, я вас отпущу на волю. А там вам немедленно наденут

на шею струну. Но если вы сдадите мне третьего, что был с вами, обещаю вам

достойную смерть, от стрелы.

Пленный хотел ответить резко, но предательская икота заткнула рот.

- Товарищ генерал, Воробьев на связи,- доложил Кутасов.- Что-то важное...

Арчеладзе чуть ли не вбежал в штабной коттедж, схватил трубку.

- Едва нашел тебя, Никанорыч! - возбужденно заговорил Воробьев.- В отделе

уже люди Комиссара...

- Знаю, докладывай!

- Я нашел барышню,- сообщил тот.- Отдыхала в квартире на Черногрязской...

- Где она сейчас?

- Недавно ушла, с час назад... Хозяина спать уложила и ушла. Хозяин еще

теплый.

Иносказание Воробьева переводилось очень просто и страшно...

- Езжай к ее дому, постарайся перехватить на подходе,- распорядился

полковник.

- Да я тут уже полчаса болтаюсь,- сказал Воробьев.- Пока не было. Маме с

папой не звонила.

- Сейчас приеду! - Арчеладзе бросил трубку.

Легионер Интернационала все еще сидел на привязи. Похоже, утратил

надменное спокойствие, дергался, переступал ногами, однако дожимать его не

было времени. Полковник бросил свою "Волгу" и взял одну из оперативных

машин Кутасова - старый с виду "Москвич" с форсированным двигателем.

Капитолина могла позвонить или появиться в любую минуту. Арчеладзе хорошо

представлял ее состояние: она перешагнула ту черту, которую не смогла

переступить даже после тяжелейшего оскорбления и унижения на посту ГАИ. Ее

нужно было спасать от этой войны, ибо, беспощадная, она бросала свои

семена, из которых вырастал монстр воинственного духа.

Благодатная почва для этих семян была подготовлена всей жизнью

Капитолины...

Арчеладзе проехал по пустынному Звенигородскому шоссе, обогнул дом

Капитолины, высматривая машину Воробьева, и был замечен его

оперативниками: на "хвост" сел "жигуленок", принадлежащий отделу.

Полковник остановился у обочины и вышел из машины. Его узнали и сразу же

отцепились. А через несколько минут подъехал Воробьев.

- Гони своих к моему дому,- приказал Арчеладзе

Пусть ждут там. Предупреди: может быть милиция и еще кое-кто из легиона

кожаных плащей.

- Что за легион? - не понял Воробьев.

- Потом покажу,- пообещал он.- Долго объяснять... Их видеть надо.

Около часа полковник бродил по Звенигородскому шоссе, вслушиваясь в каждый

ночной звук, иногда оживлялся, если в тишине раздавались одинокие шаги,

шел навстречу, а потом разочарованно отступал: опять не она...

И потому как приближалось утро, полковник вздрагивал все чаще на любой

стук каблуков, поскольку никогда не назначал ей таких свиданий, не страдал

от ожидания и не знал, как звучат ее шаги. На рассвете он неожиданно

разглядел решетку Ваганьковского кладбища и вспомнил Птицелова.

Кладбищенский парк был уже голый и черный, как весной, и морозный запах

осеннего утра, стойкая тишина, светлеющее небо - все с поразительной

точностью походило на тот весенний день. И оттого, что полковник до

предела напрягал слух, уловил едва различимый птичий крик. Он выключил

шипящую в кармане рацию и вплотную приблизился к забору.

Крик повторился! Чудесный голос неведомой птицы завораживал, очаровывал

слух, наполняя душу неуместным, каким-то ребячьим восторгом.

- Еще! Еще! - попросил полковник.

Однако за спиной, где-то в районе Краснопресненской набережной, гулко

ударили крупнокалиберные пулеметы, и эхо рассыпалось по городу тысячами

стучащих каблучков. А мгновение спустя тяжелой поступью загремели

орудийные выстрелы.

Но этот громогласный рев войны уже не в силах был заглушить голоса

одинокой птицы...


20

В Перми Мамонт попытался продать пистолет - последнюю, теперь ненужную

вещь, однако сколько ни бродил по рынку, а потом по окрестным магазинам,

найти приличного покупателя не мог. Здесь, как и в Вологде, было много

бананов, кавказцев - "Макарова" оторвали бы с руками, но Мамонта одолевала

неприятная мысль, что он продает чью-то смерть. На стоянке большегрузного

транспорта, где, ожидая выгрузки, тосковали шоферы, он высмотрел

подходящего, кому можно было отдать оружие, отозвал в сторону и показал

пистолет. Тот под видом того, что надо занять денег, ушел к своим

товарищам и привел с собой восьмерых здоровых мужиков. Если бы Мамонт за

несколько секунд до этого не ощутил опасности и не скрылся в базарной

толчее, его бы наверняка просто ограбили.

Отчаявшись продать опасный товар, Мамонт вернулся на вокзал, на оставшиеся

деньги купил синюю поношенную фуфайку, обменял свои дорогие ботинки на

кожаные армейские сапоги с портянками из шинельного сукна и купил билет до

Соликамска. В суматошном пригородном поезде гульба началась, еще когда

стояли у перрона,- создавалось впечатление, что весь разномастный люд

давно знаком, и лишь два вьетнамца, оказавшиеся в одном купе с Мамонтом,

да молодая женщина с девочкой лет четырех оставались незаметными и тихими.

Рассчитывать ни на верхнюю, ни на багажную полку было нечего: худенькие,

мальчикообразные вьетнамцы забили все огромными сумками. Когда с сумерками

поезд тронулся и включили свет, Мамонт заметил, что молодая мама одета

старомодно и оттого выглядит здесь как-то неестественно: приталенный жакет

со стоячим воротничком, ослепительно-белая кружевная блузка с черным

бантиком, шелковые перчатки и небольшая шляпка на гладко зачесанных и

свитых в пучок на затылке волосах. Пахнуло временем Тургенева,

провинциальным театром, милым очарованием. Девочка сидела у нее на

коленях, прижималась к матери и время от времени что-то шептала ей на ухо.

Они занимались только друг другом и от этого были счастливы.

Мамонт намеревался поспать сидя, однако вьетнамцы выложили на стол пакеты

и начали что-то есть - отвратительный гнилостный запах ударил в нос и

разнесся по всему вагону. Сдерживая тошноту, Мамонт попытался дышать ртом,

как в грязном туалете, но долго не выдержал. А вьетнамцы ели эту пищу и

тихо ворковали друг с другом, как два мышонка. Женщина достала тонкий

носовой платочек и теперь дышала через него, а дочка уткнулась ей в грудь.

- Убирайтесь отсюда,- сказал Мамонт.- Идите в тамбур.

Вьетнамцы переглянулись и невозмутимо, с каменными лицами продолжали

доставать что-то из пакетов и есть. Мамонт огляделся и повторил то же

самое на английском. Человечки мгновенно вскочили и исчезли вместе со

своей пищей. И вернувшись потом, забились в угол, застыли, не подавая

признаков жизни.

Мамонт пересел к ним, благо что места было достаточно, и освободил полку

для женщины с ребенком- Она подложила под голову сумочку, легла и уложила

рядом девочку. И снова до слуха сквозь лязг дороги долетел их шепоток. Под

него Мамонт и уснул, откинувшись спиной к жесткой стенке купе. И во сне он

продолжал прислушиваться к нему, чтобы отвлечься от грохота колес,

мно-гоголосого ора гуляющих пассажиров и звона катающихся по полу бутылок.

Когда же этот фон неожиданно стих и во всем мире остался лишь шепот матери

и дочери, Мамонт проснулся и заметил, что вьетнамцы в своем уголке

занимаются любовью, так же скрытно и тайно, как мыши: один из них был

женщиной, только который- определить было невозможно.

Сначала Мамонт подумал, что все пассажиры угомонились и заснули - был

четвертый час утра, однако, выглянув в проход, увидел, как по нему идут

двое- милиционер, обвешанный своими причиндалами от свистка до наручников,

и за ним - гражданский с длинной дубинкой в руке. Они кого-то искали,

неприкрыто, словно скот в стойлах, рассматривая пассажиров. Мамонт

огляделся - спрятаться было некуда, а уйти незамеченным невозможно.

Вьетнамцы же куда-то исчезли, хотя мгновение назад терлись друг о друга в

своем углу. Можно было лечь и укрыться фуфайкой, изображая спящего, но

было стыдно перед женщиной, которая, слушая дочку, чему-то тихо улыбалась.

Милиционер встал напротив купе Мамонта и подбоченился, гражданский был

рядом, поигрывал дубинкой, смачно стуча ею по своей ладони. Интерес к

Мамонту был написан на простоватых, самоуверенных лицах...

И вдруг девочка легко перескочила с рук матери на колени Мамонта, обвила

ручками шею и прижалась головкой к небритой щеке. Он инстинктивно обнял ее

и замер, глядя в надменное лицо милиционера. Тот уже отстегивал наручники,

а его помощник стоял в боевой позе. Они несколько секунд смотрели друг на