Geum.ru

Книга вторая

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   ...   32   33   34   35   36   37   38   39   40

- Теперь машины нет, отправляйся на поезде.- Драга вывел его на улицу.- Не

пешком же идти...

- Но у меня нет денег...

- Попросись на товарняк, если нынче берут,- посоветовал он.- А то продай

что-нибудь и купи билет. Путь у тебя один - все сначала, и тут над тобой

ничьей власти не будет! Сам себе Стратиг!

Мамонт взял посох, однако подумал, что теперь вроде бы и ни к чему тащить

с собой тяжелую сучковатую палку. Вогнал ее в мягкую еще землю - весной

даст побеги, пустит корни - и пошел вдоль реки. Скоро и в самом деле

послышался грохот железной дороги, потом за пригорком показалась станция,

по которой Мамонт мгновенно определил, где находится. Названия реки и

станции не требовали перевода, сохранив значение на вечные времена- Суда...

Отсюда и началось настоящее странствие.

До Череповца он добрался в открытом вагоне с мелким коксующимся углем, и

за дорогу так запорошило глаза, что долго потом текли черные слезы.

Металлургический монстр напоминал незатухающий вулкан,- сажа, пепел и

неизвестный едкий газ забивали дыхание и вызывали астматический кашель.

Пока он бродил между путями, неожиданно приметил состав из открытых

платформ, на которых стояли высокие рулоны ленточного металла. Судя по

тому, как зашипели у колес отпускаемые тормоза, поезд собирался трогаться,

и Мамонт, не раздумывая, забрался в один из рулонов, как в бочку. Он

рассчитывал доехать таким образом до Вологды, куда по весне не один раз

приезжал на глухариную охоту и где был хороший знакомый- милиционер Боря

Козырев, с которым однажды случайно встретились- вместе подкрадывались к

одному поющему глухарю с разных сторон. Тогда бы можно было продать

документы и достать через него какую-нибудь справку, удостоверяющую

личность. Козырев работал в разрешительной системе - регистрировал печати

и охотничье оружие.

Ехать в рулоне было хорошо, не смущала ни теснота, ни ледяной холод

стали,- главное, не обдувало ветром. Состав без остановки промчался мимо

пассажирского вокзала и притормозил лишь на грузовой станции за городом.

Мамонт спешился и, поблуждав по необъятной сети железнодорожных путей,

выбрался к жилым домам. Время было уже к полуночи, пустынный город гремел

под ботинками, как железная бочка. Пока он шагал к центру, встречались

лишь бродячие собаки да редкие автомобили. Вологда показалась ему тихой и

мирной страной, существующей как бы вне страстной и взбудораженной России.

Пользуясь безлюдьем, Мамонт долго грелся у Вечного огня на центральной

площади, пока не стало клонить в сон. Потом он гулял по скверу возле

церкви, бродил по ночным улочкам и, когда начало светать, отправился на

улицу Пушкинскую, где находилась разрешительная система. Вместо чердака

каменного особнячка какой-то новоиспеченный буржуй выс-троил офис с

решетками на окнах, рядом стоял новый синий дом с мезонином, в окне

которого горел свет и стрекотала пишущая машинка. Все было огорожено

высоким забором, и стоило Мамонту приблизиться к нему, как сразу же

послышался яростный лай собаки. Мамонт уже набродился и надышался свежим

вологодским воздухом, так что не хотелось больше никуда уходить. Он решил

ждать Козырева здесь, чтобы не пропустить момента, когда он придет на

работу. Никого знакомых в Вологде больше не было, если не считать егеря в

Верховажском районе за двести километров от города.

С рассветом сон начал одолевать окончательно, и Мамонт решил забраться во

двор разрешительной системы, чтобы там подремать где-нибудь, пристроившись

не на глазах у ранних прохожих. Он принес поддон из-под кирпича со стройки

напротив, приставил его к забору и осторожно залез во двор. Пес в соседнем

дворе лаял не переставая, и когда Мамонт пристроился в углу на дровах,

завернувшись в доху, услышал голос, окликающий собаку.

То ли от усталости, то ли от дремы ему почудилось, что голос этот очень

знаком. Однако сон оборвал мысль, и до слуха доносился лишь собачий лай и

стук машинки, как музыкальный фон к этому тревожному сну. Время от времени

Мамонт просыпался: на улице светлело, а свет в балконном окне соседнего

дома тускнел. Пес за забором чуял чужого человека и честно отрабатывал

свой хлеб. В ушах начинало звенеть от его лая. Мамонт глянул в щель и

увидел на крыльце маленького лохматого фокстерьера, сидящего на цепи. Он

ласкался и облаивал одновременно: обрубленный хвост радостно мельтешил над

спиной. В это время кто-то вышел на балкон мезонина, и Мамонт услышал

окрик:

- Тимка! Мать твою... Заткнись!

И снова голос почудился знакомым! Фокстерьер на несколько минут

"заткнулся", Мамонт вновь задремал и вдруг во сне вспомнил, чей это голос!

Этого не могло быть, потому что отец давно умер, а вместе с ним как бы

замерла и память - ни лица, ни голоса уже не хранила. И вот теперь все

возникло, возродилось до последней черточки и интонации.

Мамонт выбрался из своего логова и ушел в дальний угол двора, чтобы видеть

балкон соседнего синего дома. Утренний ветерок трепал детские ползунки,

развешанные на веревках. Из приоткрытой балконной двери тянуло теплым

парком, а свет за окном почти померк. Почуяв движение, пес забрехал с

новой силой, забряцал цепью по доскам крыльца. Мамонт окончательно

стряхнул сон и теперь ясно осознавал, что здесь не может быть отца, но,

вероятно, в этом доме жил человек с похожим голосом, и ему хотелось еще

раз услышать его...

Вдруг фокстерьер замолк, и Мамонт увидел, что пес забрался на какие-то

доски, натянул цепь и теперь, радостно поскуливая, дрожит от радости и

ласкается к нему, к Мамонту, словно признал в нем знакомого.

- Тимка, Тимка,- негромко позвал он, еще больше возбуждая собачий восторг.

Пес вытанцовывал, стоя на задних лапах и давясь на ошейнике.

Увлеченный странной собачьей радостью, Мамонт не заметил, когда на балкон

мезонина вышел человек, а случайно вскинув взгляд, увидел мужчину лет

сорока, бородатого, всклокоченного, с воспаленным, блестящим взглядом. На

плечи был наброшен белый, потертый полушубок, посеревший от долгой носки.

Он смотрел молча и пристально, будто пытался узнать, кто перед ним, и не

узнавал.

И облик этого человека показался Мамонту знакомым...

Около минуты они смотрели друг на друга, и тут мужчина подался вперед,

натолкнулся на поручень балкона.

- Мамонт?!- крикнул он.- Я узнал тебя, Мамонт! Как ты здесь?!

Но в этот миг Мамонт не мог объяснить себе, почему испугался этого крика:

возможно, сказалась бессонная ночь, сдавали нервы, а возможно, вспомнился

опыт встречи с Гиперборейцем посреди многолюдной столицы. Или уже не

хотелось быть узнанным в мире изгоев?

Он метнулся к забору, в один мах перескочил его и побежал в березовый

сквер.

А за спиной все еще слышался до боли знакомый, настигающий голос:

- Куда же ты?! Мамонт?! Стой! Не узнаешь?..

На улице уже мелькали прохожие, кренились набок перегруженные автобусы,

увозя народ с остановки, а Мамонт бежал, невзирая на то что бежать нелепо,

что он слишком заметен среди степенно-сонливых людей. Впереди оказалась

река, но дорожка вывела его к горбатому пешеходному мосту. Длиннополая

расстегнутая доха меховым шлейфом летела за спиной. На другой стороне реки

он перешел на шаг, забрел в кусты, висящие над водой, и сел на камень.

И только тут он понял, отчего побежал и чего испугался. Можно было не

смотреться в отражение на воде...

Как врач-психиатр, он знал, что значит "узнать" себя самого в другом

человеке, услышать свой голос из чужих уст. То, что не произошло в

насосной камере Кошгары под нескончаемый и мучительный звон капели, могло

очень просто произойти здесь, на вольном пространстве. Начинать сначала

следовало с прежней осторожностью, ибо весь путь мог повториться на другом

уровне и в других условиях, если позволить себе расслабиться.

Отыскав рынок, Мамонт потолкался среди народа, высмотрел молодого чеченца,

торгующего бананами, и предложил ему купить документы. Похоже, тот знал

толк в этом товаре, пролистал со знанием дела, одобрил, что есть

московская прописка, открытая виза в Канаду, а водительское удостоверение

годится для всех стран мира, и предложил пятьдесят тысяч. Мамонт не стал

торговаться - этих денег хватило бы до Перми и еще дальше. Чеченец в

довесок подарил ему связку бананов и поцокал языком, бесцеремонно ощупывая

доху.

- Не продается,- сказал Мамонт и поспешил затеряться в толпе.

Он съел всю связку недозрелых тропических фруктов и ощутил зверский

аппетит. Хотелось основательной пищи- хлеба, мяса, картошки, но уже и в

российской глубинке рынок напоминал банановую республику, как, впрочем, и

вся страна. Искать что-либо существенное не оставалось времени - до поезда

на Екатеринбург оставалось менее часа.

Как в Кошгаре, опасаясь замкнутого пространства, Мамонт купил билет в

плацкартный вагон и сел в поезд. Выдавая постельное белье, проводница,

женщина лет тридцати пяти, неожиданно предложила ему бритву, словно

угадав, что он в странствии без всякого багажа.

- Я отпускаю бороду,- испытывая к ней благодарность, сказал Мамонт и тут

же для себя решил, что и впрямь нужно отпустить бороду, коли начинать все

сначала.

В вагоне было жарковато, поэтому он лег в рубашке, укрывшись простынею, и

через минуту уже ничего не видел и не слышал...

А проснулся от прикосновения чьих-то рук: его укрывали одеялом, заботливо

подтыкая с боков. В тягучей полудреме ему почудилось, что это - Дара, ее

ласковые и трепетные руки, и Мамонт начиная уж было узнавать в полумраке

знакомый, милый образ, вишневые глаза, но усилием воли отогнал наваждение,

памятуя пригрезившееся собственное отражение в человеке, вышедшем на

балкон мезонина. Это была проводница, однако неяркий вагонный ночник

сглаживал какие-то ее особые черты, создавая некий усредненный, идеальный

женственный образ, так похожий на образ Дары. Половину жизни Мамонт

мотался в поездах, испытал сервис от общих вагонов до спальных "люксов", и

никогда нигде его так заботливо не укрывали от холода. А проводница между

тем пошла по вагону дальше, унося ворох одеял для тех, кто мерз.

Когда она возвращалась назад, Мамонт тихо окликнул ее и спросил, где они

едут.

- Скоро Котельнич,- шепотом сказала проводница.- Спите, вам еще далеко...

- Здесь близко моя родина,- неожиданно для себя признался Мамонт, хотя

избегал всяких разговоров.- Село Тужа...

- А-а,- протянула она и, кажется, улыбнулась.- Хорошо. Спите.

Утром бабушка сошла в Вятке, а вместо нее сел парень лет двадцати,

беловолосый и ясноглазый, но какой-то замкнутый и одинокий, потому что

молодая пара, видимо устав друг от друга в тесноте вагона, попыталась

завести с ним дорожную дружбу. Парень устранился от них и часа полтора

смотрел неподвижно в окно, ничего за ним не замечая. Потом он куда-то

исчез, а вернулся уже пьяный, с остекленевшим взглядом и запекшимися до

коросты губами.

Неожиданно в грохочущем пространстве за вагоном послышался надрывный крик:

- Ва! Ва! Ва!..

И поезд отозвался ему густым, могучим ревом:

- Ва-а-а-а!..

Парня вдруг встряхнуло, лицо исказилось то ли от злобы, то ли от страха,

из лопнувших пересохших губ засочилась кровь. Он как лунатик, с невидящим

взором побрел в тамбур вагона.

Юная пара, лежа на одной полке, радостно защебетала, тем самым как бы

стряхивая оцепенение от страха. И на миг будто бы воцарился покой, но в

следующий момент Мамонт услышал, а точнее, ощутил хлопок открываемой двери

в тамбуре. Наверное, и проводница ощутила то же самое, потому что на

секунду опередила его...

Она успела заметить, как этот белокурый парень вылетает из тамбура под

откос. Машинально, по профессиональной привычке сорвала стоп-кран. Ее и

Мамонта ударило о дверь перехода в тамбуре, в вагоне что-то загрохотало,

послышались возгласы и крики.

Поезд остановился, прокатившись с полкилометра на тормозах. Проводница

выскочила из вагона и, легкая, в туфельках на тонких каблучках, помчалась

к последним вагонам. Мамонт устремился за ней, но тут же и отстал. А

состав дернулся, спустил воздух тормозов и начал медленно набирать

скорость. Машинист получил команду диспетчера двигаться дальше...

Мамонт вскочил на подножку какого-то вагона, стараясь увидеть, успела ли

сесть проводница. И когда поезд уже набрал скорость, заметил, что она еще

на насыпи- просто на миг исчезла из виду- и теперь уже не сможет сесть. Он

бросил поручни и прыгнул на землю, скатился по откосу, врубившись в густой

ивняк. Состав уже прогромыхал мимо, а проводница все бежала назад, увязая

в текучем щебне насыпи.

Он догнал ее, когда вокруг стояла полная тишина, а впереди замаячил в

траве какой-то темный предмет, похожий на рваную тряпку. Белокурый парень

лежал вниз лицом, укатившись от железной дороги на несколько метров. Не

прикасаясь к нему, можно было определить, что он мертв: голова была

вывернута затылком вверх, из драного свитера на груди торчали веером

деньги. Однако проводница, опустившись перед ним на окровавленные,

исцарапанные колени, пыталась развернуть его голову, но от волнения лишь

больше заламывала ее.

- Что с тобой? Что с тобой, милый?- исступленно приговаривала она.- Ну,

вставай! Вставай!.. Что ты лежишь, земля холодная!

Мамонт оттащил ее от мертвого, усадил на землю, но проводница рвалась

назад, бесслезно всхлипывая. Он ударил ее по щеке, затем обнял и крепко

прижал к груди. Она натужно пошевелилась, стараясь вырваться, как

пойманная птица, и медленно затихла.

Несколько минут они сидели неподвижно, пока холодный ветер не остудил

разгоряченные бегом мышцы и не растрепал по земле зеленые денежные

бумажки. Проводница опомнилась,- вскочила на ноги.

- Тебе нужно уходить! - решительно, заявила она.- Сейчас сюда пригонят

дрезину. Приедет железнодорожная милиция... Иди, иди, милый!

- Дара!- позвал он, понимая, что перед ним совершенно другая женщина.

- Я не Дара! - закричала она.- Иди отсюда! Уходи!

- А ты?

- Мне нужно остаться здесь! Он выбросился из моего вагона.

- Я тебя не оставлю! - заявил Мамонт и взял ее за руку.- Уйдем вместе. Он

все равно мертв!

Он потащил проводницу за руку, и первые метры она сопротивлялась, рвалась

назад. Только теперь он заметил, что она стоит босая на холодной,

мерзнущей земле. Мамонт схватил ее на руки и понес. Сломленная, она лишь

тихо плакала и повторяла:

- Он же ехал в моем вагоне. Я отвечаю за него! Как ты не можешь понять? Он

же ехал в моем вагоне...


Хватило мгновения, чтобы понять всю технологию ритуального убийства:

кольцо струны сдавило горло под нижней челюстью, и сидевший на спине палач

даже не напрягал рук, затягивающих петлю. Они знали уязвимое место, где

человеческая жизнь, как подземный родник, выбивалась из толщи на

поверхность...

- Снимите! - вдруг сказал кто-то, стоящий над головой.- Для плебея это

слишком роскошно.

Кольцо расслабилось, струну сдернули с шеи. Двое в масках рывком поставили

полковника на ноги. Прямо перед собой он увидел того, от которого зависела

сейчас жизнь и смерть. Сквозь прямоугольный вырез маски смотрели

малоподвижные, пристальные глаза. Так смотрят хирурги перед тем, как

начать операцию...

"Ассистенты" ждали команды, удерживая полковника за руки, взятые на излом.

- Позволим ему сделать это самому,- проговорил "хирург".

Он неторопливо взял со стола пистолет Арчеладзе, загнал патрон в патронник

и, вытащив обойму из рукояти, швырнул ее, не глядя назад. Полковник,

только освободившийся от струны, поймал себя на мысли, что ч эти решающие

секунды продолжает анализировать поведение и слова убийц, продолжает вести

никому не нужное следствие. А они, то ли играя благородных, то ли соблюдая

ритуал, не спешили без всяких хлопот умертвить жертву. Полковник заметил в

глазах "хирурга" какое-то профессиональное наслаждение от этой

медлительности.

- Если вы верующий, даю вам время прочитать молитву,- проговорил он.-

Можете написать письмо.

- Напишу письмо,- сказал полковник.

- Только без излишеств,- предупредил "хирург".- Иначе адресат его не

получит.

- Понимаю...

- Проводите в комнату,- распорядился он. "Ассистенты" ввели Арчеладзе в

кабинет, усадили за письменный стол, включили лампу. "Хирург" положил

пистолет на край стола.

- Даю вам полную самостоятельность.

Палачи вышли, притворили за собой дверь. В зале громко заработал

телевизор: по ночной программе шла какая-то порнуха, голос переводчика был

нудный и неприятный.

Прислушиваясь к нему, полковник положил перед собой лист бумаги, взял из

стакана ручку...

И даже сейчас он продолжал беспрерывно анализировать ситуацию! Они давали

самостоятельность, чтобы самоубийство выглядело естественно: человек

написал письмо - что-то вроде "в моей смерти прошу никого не винить"- и

пустил себе пулю в лоб... Так и выглядели многие самоубийства, будто

заразная болезнь, охватившие государственный аппарат, особенно с девяносто

первого года.

Наверное, "хирург" вот так же точно приходил ко всем...

Арчеладзе остановил взгляд на пистолете. Абсолютно холодный рассудок не

подчинялся ситуации, душа не вздрагивала от близости смерти. Он держал

ручку, занесенную над листом бумаги, а думал о том, что быть задавленным

струной- это особая честь, воздаваемая по положению жертвы либо по

каким-то иным ритуальным соображениям. А он - плебей, которому хватит

одного патрона...

Он вдруг откинул ручку, явственно представив себя мертвым.

За стеной нудил голос переводчика, напоминая метроном, отсчитывающий срок

жизни: телевизор включили, чтобы заглушить звук выстрела... Полковник

огляделся. В кабинете был обыск, но какой-то беглый, поверхностный.

Возможно, Арчеладзе помешал своим приходом или этих искусных палачей не

очень-то интересовала личная жизнь жертвы. Они знали о полковнике все...

Взгляд его зацепился за дверцу шкафа в мебельной стенке, куда был

вмонтирован сейф. Поражаясь своей расчетливости, он достал ключи, глядя на

входную дверь, спокойно открыл шкаф и потянул сначала карабин. Однако рука

помимо воли отставила его и легла на ложе арбалета. Все это он делал не

глядя, на ощупь- внимание было приковано к двери...

Механизм натяжения тетивы работал от небольшого усилия левой руки, а

правая тем временем уже вкладывала короткую пластмассовую стрелу со

стальным сверкающим наконечником.

Ничего они не знали о жизни полковника! Как, впрочем, он и сам ничего не

знал о ней, Бог весть почему купив однажды этот арбалет Дорогая игрушка

была совершенно не нужна ему и стояла несколько лет невостребованной.

Помнится, от нее загорелись глаза у Воробьева, и ведь почему-то не отдал

тогда, хотя намеревался...

Нелогичность его жизни теперь спасала саму жизнь.

Направив арбалет на дверь и не вставая с кресла, он взял пистолет,

приставил ствол к мягкому подлокотнику и выстрелил. Затем ударом сшиб

настольную лампу и затаился в темноте.

Через несколько секунд дверь отворилась, и в светлом проеме показалась

черная фигура кого-то из палачей. Он сделал несколько шагов вперед -

полковник надавил спуск.

Поющий звук тетивы напоминал звон гитарной струны. Вошедший упал на живот,

руки заскребли по паркету. Арчеладзе спокойно перезарядил арбалет, не

меняя положения,- за стеной орал телевизор. В дверном проеме показался еще

один- черные маски-чулки, натянутые на голову, делали их совершенно

неотличимыми друг от друга. Полковник дал ему возможность переступить