Лев Прозоров (Озар Ворон)
| Вид материала | Документы |
СодержаниеВместо послесловия. Христианство против язычества: история одного самоубийства |
- «Шаг в науку, юниоры Псковщины», 118.89kb.
- Прозоров Лев Язычники крещёной Руси, 3044.81kb.
- Черный ворон Дмитрий Вересов, 5295.92kb.
- Лев Прозоров Времена русских богатырей. По страницам былин — в глубь времён, 2691.8kb.
- Книги для самостоятельного чтения. 8 класс Русские народные песни и баллады, 29.51kb.
- «Челночек», «Колечко», Гуси-лебеди», «У медведя во бору», «Краски», «Черный ворон», 39.18kb.
- Лев с, 3103.04kb.
- Лев Толстой "О молитве", 319.62kb.
- Фламандский лев De Vlaamse Leeuw, 560.44kb.
- Лев Николаевич Гумилёв, 3524.42kb.
Вместо послесловия.
Христианство против язычества: история одного самоубийства
Над Тобой парили беркута,
Порой садясь
На Бога грудь,
Когда миял Ты, рея, омута,
На рыбьи наводя
Посёлки жуть.
Бог, волнами носимый,
Ячаньем встречен лебедей,
Не предопределил ли Ты Цусимы
Роду низвергших Тя людей?
Велемир Хлебников, «Перуну»
Начнём издалека...
В 1450 году некий подданный христианнейшего короля Франции, Ж. Ле Бувье, писал в своей «Книге описания стран» о соседях своего народа: «Англичане жестоки и коварны, к тому же они скупые торговцы, швейцарцы жестоки и грубы, скандинавы вспыльчивы и злы; неаполитанцы толсты и грубы, плохие католики и великие грешники; кастильцы яростны, плохо одеты, обуты, спят на плохих постелях и плохие католики».
Набрасывая несколькими смелыми мазками портрет каждой европейской нации, раздавая, так сказать, всем сёстрам по серьгам, Ле Бувье всякое лыко вставляет в строку — от плохой постели до недостаточной, на его взгляд, католичности.
Разумеется, на таком фоне земляки автора «Книги описания стран» должны смотреться чистейшими ангелами... но нас сейчас занимает не это. Как легко заметить, обвинение в «плохом» католичестве француз выдвинул двум нациям: «неаполитанцам», то есть итальянцам, и «кастильцам» — испанцам.
Почему же, однако, именно эти народы удостоились такого эпитета? Ведь впоследствии, как мы знаем, и те, и другие остались верны Ватикану даже три века спустя после желчного «этнографа» Ле Бувье, когда большинство перечисленных Ле Бувье народов, не наделённых клеймом «плохих католиков», впало в протестантизм, или же и вовсе — как те же французы — отошло от христианства, отправляя священников на гильотины «во имя разума и прогресса».
Дело во времени, когда недипломатичный француз писал свою книгу. В 1450 году ни про какие ереси во Франции не слышали (кипевшая гуситскими войнами Чехия была слишком далеко, а Мартин Лютер ещё и не родился). «Плохой католик» в устах европейца 1450 года означает «плохой христианин»!
Любопытно, что и писатель и учёный, специалист по культуре Средних веков, Умберто Эко пишет нечто сходное. В своём романе «Имя розы», который нам уже доводилось цитировать во введении, он устами сурового англичанина-доминиканца, Вильяма Баскервильского, говорит послушнику Атсону: мол, итальянцам, для того, чтоб испытывать благоговение, нужен какой-нибудь идол, и чаще всего этот идол принимает имя одного из святых.
Англичанин выражает опасение, что итальянцы, мол, таким образом вот-вот дойдут «до вторичного язычества».
Вильям Баскервильский попал в точку. Вот что, например, произошло на юге Италии в конце 1893 года (!!). Долгая засуха обрушилась на эти края. Погибали хлебные поля и сады, людям грозил голод.
После того как бессильными оказались пышные крестные ходы, ночи напролёт с чётками в руках и молитвой на устах перед статуями святых, развешивание по ветвям садов пальмовых ветвей, освящённых в Вербное воскресенье, и даже разбрасывание по полям выметенного из церквей в то же воскресенье сора61, отчаявшиеся крестьяне перешли к крайним мерам.
Разъярённые итальянцы пришли в церковь уже далеко не с благочестивыми намерениями. Прошли времена, когда жители Никозии с песнями носили по городу распятия, стегая друг друга прутьями, — теперь прутьями лупили статуи святых, не пожелавших отозваться на молитвы.
В Палермо прихожане выволокли изваяние Иосифа из церкви на солнцепёк, чтоб он сам попробовал того, что по его милости пришлось выносить людям, и поклялись оставить названного отца-спасителя там, покуда не пойдёт дождь.
Это, впрочем, ещё было мягкое обращение — со статуй святых сдирали великолепные одеяния, поворачивали лицом к стенам, будто негодных детей, им грозили, над ними издевались, их оскорбляли, их окунали в лужи, их изгоняли за пределы приходов.
В городе Кальтанисетта у архангела Михаила оторвали золотые крылья, но, правда, заменили их картонными — видимо, сочтя, что слишком жестоко будет превращать крылатое существо в бескрылого калеку; с него содрали пурпуровую мантию и обрядили в тряпьё и обноски.
Хуже же всего пришлось святому Анжело, покровителю Ликата — толпа недавних почитателей ободрала своего нерадивого заступника донага, заковала в цепи и грозила повесить или утопить. «Дождь или верёвка?!» — выкрикивали рассвирепевшие итальянцы, размахивая перед деревянным лицом святого веревочной петлёй.
Вот это и есть «плохие католики», или, если угодно, «вторичное язычество». Да, итальянцы действительно боролись с засухой как язычники, да, они действительно относились к статуям святых, будто к идолам. Вот только земляки их строгих судей — и реального Ле Бувье, и вымышленного англичанина — к этому времени перестали, в подавляющем и абсолютном большинстве своём, быть не то что католиками, но хотя бы просто верующими в Бога людьми.
Вспомним, читатель, то, о чём мы говорили в предисловии. «Начиная с XVI века в процессах над ведьмами, проповедях, катехизисах настойчиво подчёркивается различие между Богом и Сатаной, святыми и демонами, с тем чтобы укоренить его в менталитете сельских жителей», — пишет Делюмо.
Начиная с XV века, резко изменившая отношение к ведьмам и колдовству церковь начинает преследовать их и сжигать на кострах. Всё это — грани одного процесса. Покончив, в основном, с сознательным язычеством (в конце XIV века приняла христианство Литва, последняя языческая страна Европы), церковь обратилась на борьбу с остатками язычества среди своих прихожан.
Кто ж виноват, что некоторые из церковников, такие, как монах-августинец из Германии, Мартин Лютер, пошли в этом деле дальше остальных и обратились на те пережитки язычества, которые вросли в самую, если так можно выразиться, плоть церкви?
Протестанты объявили войну тому наследию прежней Веры, которое церковь сознательно ли, дабы облегчить язычникам переход к христианству, бессознательно ли, в душах новых, не вполне последовательных прихожан, взяла себе, — культу святых, наследнику многобожия, почитанию икон и мощей, наследнику идолопоклонства, пышным ритуалам, наследникам магии, звону колоколов и ярким ризам прелатов, самому аппарату священничества, наследнику жречества, наконец, самому символу креста (впрочем, до этого дошли не все).
Всё это открыто и, в общем-то, справедливо обличалось как наследие богомерзкого, поганого язычества.
XVI и XVII века прошли под знаком этой борьбы — борьбы между язычеством и христианством, перекинувшейся внутрь христианского общества. Пересказывать ее в подробности здесь, пожалуй, не стоит.
Всё слишком напоминает прежнюю борьбу с язычеством — теперь толпы фанатиков громили не капища, а церкви, теперь волокли за лошадьми и швыряли в костры не волхвов и жриц, а священников и монахинь, ломы разбивали не статуи Бригитты или Фрейи, а улыбающиеся лица мадонн и кудрявые гипсовые головки младенцев на их руках.
Точно так же превращались в пустыни целые области, брат шёл на брата и сын на отца — в общем, церковь полной чашею пила то, что по её милости пришлось отведать поклонникам старых Богов.
«Ибо какою мерой вы мерите, такою и вам отмерено будет»...
В конце концов, все страны, всерьёз отнесшиеся к борьбе с язычеством, все «хорошие католики» Ле Бувье отпали от Рима. Более-менее удержались позиции церкви во Франции, но и там ей пришлось нелегко.
А в остальных странах человек очищенным от языческих идолов и символов взором мог смотреть в лицо богу Авраама, Исаака и Иакова, богу Писания. И вскоре стал заявлять, что не желает иметь с этим богом ничего общего.
Лишённый облачённых в католические ризы Богов и божков своих предков, европеец не желал иметь дело ни с деспотом-садистом Ветхого Завета, ни со страдальцем Нового. В центрах протестантизма — Швейцарии, Британии, Германии — расцветает материалистическая философия.
Европа, познакомившись с богом христиан поближе, словно заявила — чем такой бог, лучше уж никакого! Христианское усердие и последовательность католиков расчистили дорогу протестантизму, а тот — безбожию.
Нечто схожее произошло и на нашей с вами родине, читатель. С XVII века христианская церковь, окончательно повергнув главного своего супостата, славянское язычество, принялась за борьбу с его пережитками.
Первыми ласточками стали отказ от освящения огня, потом — глобальное приравнивание отечественного православия к византийскому «шаблону», Никоновский раскол. Кстати, для его противников, старообрядцев, по мнению учёных, «характерна заметная реставрация язычества в мировоззрении и в культовых действах».
Но настоящая война пережиткам язычества в православии, особенно — тому народному, деревенскому «православию», о котором мы говорили во введении, была объявлена в следующем, XVIII столетии.
Ещё бы, в конце этого века бывали священники (!), не знавшие, кто такой Христос (!!), и полагавшие, что Бога зовут... Никола (!!!).
Впрочем, за переворотами да реформами у государства Российского — а после Петра церковь окончательно превратилась в одну из его контор, так сказать, «министерство духовного окормления» — долго не доходили руки до этой задачи.
Так что всерьёз за «евангелизацию русской деревни» — напомню, что ещё в начале XX века в городах жило едва ли 15% жителей страны — церковь и государство взялись лишь в XIX веке.
Заодно и исследования этнографов открыли образованной публике глаза на то, во что же по-настоящему верит тот русский мужик, из которого славянофилы поторопились намалевать икону христианских добродетелей.
Итоги были неутешительными. О ярких проявлениях фактического язычества русской деревни я много говорил в предисловии, не стану повторяться. Но и христианство у русского мужика было... нехристианским, если так можно выразиться.
В церквях не проповедовали — там служили службы. Ни секунды не интересуясь догматами, крестьянин сосредоточил веру в ритуале. Это было, фактически, православное идолопоклонство — обрядоверие, как называли его церковные публицисты.
Из-под палки научившийся кланяться иконам, креститься и целовать руку священнику, русский мужик за века после крещения не продвинулся в понимании христианства. Это не моё мнение, это не «атеистическая пропаганда» советских воинствующих безбожников, это не сочинения марксистов или Народников — это оценка дореволюционных церковных православных публицистов.
«Обрядоверие, — писал автор статьи «К вопросу о веротерпимости», — душа русского простолюдина» (Странник, 1905, № 3).
«Русский народ ничего не понимает в своей религии... он смешивает бога со святителем Николаем и последнему готов даже отдать преимущество... Доктрины христианства ему совершенно неизвестны» (Миссионерское обозрение, 1902, т. II, с. 34).
«Наш простолюдин объят непроглядною тьмою религиозного невежества, он порою ничего не понимает ни в исповедуемой вере, ни в совершающемся перед ним богослужении» (Церковный голос, 1906, № 46, с. 1256).
«Едва ли можно найти исповедников другой религии, которые бы так плохо понимали свою веру, как именно сыны православной церкви. Незнание нашим народом догматики христианства — факт, который едва ли кем будет оспариваться» (Церковно-общественный вестник, 1913, № 25, с. 2).
Товарищ обер-прокурора Святейшего синода писал в те годы, что православие в России держится лишь усилиями его казённого ведомства. Не проповедями, не тягой русского народа к христианству, а усилиями чиновников.
Если мы уйдём, писал он, просвещённое общество уйдёт в католики, а крестьяне подадутся в раскол. Ну, если под расколом понимать то самое деревенское «христианство», то всё правильно — хотя о просвещённом обществе он, право же, слишком хорошо думал!
Как и на Западе, борьба с языческими пережитками была и борьбой с обрядоверием — за проповедь против службы, за догму против ритуала.
Напрасно тонкий и глубокий мыслитель Василий Розанов (известный, кстати, и симпатиями к язычеству, в частности, именно ему принадлежит знаменитая фраза: «Попробуйте распять Солнце — и вы увидите, который Бог!») предостерегал современников, что насаждение в деревенских церквях проповедей приведёт лишь к потере интереса крестьян к религии.
Напрасно сам обер-прокурор Святейшего синода, «око царёво» и пугало «прогрессивной интеллигенции», Константин Победоносцев предостерегал против разрушения обрядоверия. Внутренняя логика христианства оказалась сильнее. Разве Христос творил обряды? Он проповедовал!
Эхо наступления на языческие пережитки отражается в трудах русских этнографов. Владимир Даль ещё просто пишет о засилье остатков язычества в русской деревне.
С.В. Максимов рапортует об успехах — водяному больше не топят лошадей, всё меньше людей верит в волкодлаков-оборотней, прислушивается к пророчествам кликуш, с почтением внимает колдуну и знахарю, всё меньше людей приходят к почитаемым деревьям, камням, родникам.
И с каждым годом все эти дремучие суеверия отступают от городов, от железных дорог, от новых, грамотных и просвещённых священников, в глухомань, в дебри...
Н.И. Гальковский в своём труде «Борьба христианства с остатками язычества в Древней Руси» говорит уже о фактической победе. Конечно, где-то ещё тлеют искорки... но это уже действительно искорки, не пережитки — остатки пережитков.
И всё бы хорошо... но вот только книга эта датирована 1916 годом. Кому-нибудь из читателей надо напомнить, что стряслось ровно через год с православной Русью?
Что начали выкидывать добрые православные мужички, которым просвещённые священники объяснили, что земля — не тело Богородицы, а мёртвая тварь, что родовые образа в красном углу — не волшебные заступники и помощники, а всего лишь «книга для неграмотных», что в церкви им отныне надо внимать проповедям, а не соучаствовать в службе?
Одни из них спокойно наблюдали за разрушением церквей, расстрелом священников, изнасилованием монахинь, а кое-кто и помогал, не одни только «жиды-комиссары» с латышами и китайцами... да что там, не одни только красные зверствовали над православными святынями.
А чего? Почему не кинуть в огонь икону — это же всего лишь «книга для неграмотных»? Почему не выстрелить в священника — ведь это не один из «знающих», а всего лишь чиновник в рясе? Почему не устроить в церкви, где слушал проповеди, клуб, где будешь слушать лекции?
В подмосковных деревнях ещё в начале XX века ретивые священники собирали у поселян и жгли кумирчики «куриных богов». Следующее поколение будет собирать и жечь иконы.
Ещё более занимательный и показательный эпизод произошёл в том же начале XX века в одном из сел Крестецкого уезда Новгородской губернии. Там в земском суде судился поп с мужиками по совершенно курьёзному поводу.
Прибыв в село, «свеженький», недавно из семинарии поп, что называется, не знал горя, пока прихожане не позвали его с кадилом к жальнику. Жальник, если кто не знает, это такая этнографическая специфика Русского Севера — сельское кладбище (опять!), усаженное деревьями и обложенное по периметру валунами.
В дни поминовения — на девятый день, на сороковой, на годины, на Родительскую субботу, на Радуницу — туда приносят и повязывают на стволы и ветви деревьев подарки покойникам — яркие ленты, платки, иногда целые рубахи или платья.
Короче говоря, вид, сам по себе не слишком радующий христианский взор. А здесь... у края жальника — напоминаю, читатель, Европейская Россия, двадцатый век! — стоят каменные истуканы.
— Кади, батюшка, проси Хозяев о дожде и урожае.
Хотел бы я, читатель, видеть выражение лица священника в этот момент. Впрочем, это желание, конечно, останется в ряду невыполнимых, и нам остаётся лишь попытаться вообразить его по мере сил и возможностей. Уверен — зрелище было запоминающееся.
На возмущённый отказ участвовать в «идолопоклонстве» прихожане невозмутимо ответили пастырю:
— Ничего не знаем. Прошлые батюшки кадили, и ты кади, а то кормить не станем — обязанностев не исполняешь. Зерно-то им жертвовать у нас выборный есть, а кадить прямое ваше, поповское, дело...
Ещё одно моё неисполнимое желание — поглядеть на одного из этих «прошлых батюшек» во время исполнения обязанностей. Что, любопытно, он пел, обдавая ладаном из кадила каменные лики? Впрочем... почитайте-ка, читатель, «Очерки бурсы» Помяловского.
Прошедший такую школу человек ради верного куска хлеба для себя и семьи мог согласиться и на освящение чего-нибудь посерьёзнее — погребальных костров или жертвоприношений тем же истуканам скота.
В конце-то концов приносили же в жертву Илье-Громовнику быков, и что-то я не помню, чтоб многие батюшки протестовали!
Закончилось всё вполне предсказуемо. Из волости приехала полиция, мужичков перепороли, истуканы побросали в реку — вот их, наверно, найти всё же можно — всерьёз поднять архивы, карты, выяснить, в каком именно селе батюшек понуждали кадить каменным кумирам, протралить дно ближних речушек.
Чем Боги не шутят — может, и увидим лица последних языческих кумиров Руси.
А произошла вся эта история незадолго до Первой мировой войны.
В общем-то, в XX веке с русским православием произошло примерно то же, что в XVI-XVII веках приключилось с католицизмом во Франции, Германии, Британии, скандинавских странах. Борясь с «пережитками язычества», оно подрыло собственные основы, подпилило «сук» русской религиозности, на котором и сидело.
После чего, вполне закономерно, полетело вверх тормашками. Искореняя «идолопоклонство» и «обрядоверие», оно — ну совсем как на Западе! — искоренило саму религиозность.
Прекратились языческие культы русской деревни — и, несмотря на все молебны в раззолоченных соборах городов, невзирая на архиерейские обеды и богословские изыски Флоренских и Соловьёвых, православие рухнуло, и рухнула империя.
И если православие кое-как это падение всё же пережило, то... то весь советский период оно в основном сохранялось у часовенок при «чудотворных источниках» у святых могил, деревьев и камней со «следом Богородицы».
Как в Европе католичество спасли от окончательной гибели «плохие католики» Испании и Италии, так и православие выжило за счёт деревенских полуязычников, «обрядоверов», «двоеверцев».
Борьба с язычеством обернулась для христианства фактическим самоубийством. Потому что это, выражаясь словами христианского писателя Клайва Льюиса, был бунт ветви против дерева.
Язычество — это древнейшая религия на Земле. Это и есть собственно религия — и всякая религия настолько жизнеспособна, насколько много в ней языческого, насколько велико в ней почтение к обрядам и «идолам» (ведь даже мусульмане продолжают кланяться во время молитвы древнему идолу Мекки — чёрному камню).
Впрочем, признаюсь, читатель, что судьба христианства мне глубоко безразлична. Небезразлична мне судьба Руси.
Христиане и материалисты могут твердить что угодно, но факт остаётся фактом — Русь была сильна, когда была языческой, она ослабела, став христианской.
Она вновь воспрянула, слив воедино христианские символы и имена с древней сутью в сплав «народного православия», где древние, родные Боги почитались под именами «Мать Сырой Богородицы» и «Русского Бога Миколы», «Ильи-Громовника» и «Ко-зьмадемьяна, божьего коваля», где священники спокойно относились к почитанию леших, домовых и водяных.
И вновь ослабла, почти рухнула, когда её правители, а вслед за ними и народ, отошли от этой веры в сторону «очищенного» шаблонного христианства Никона и Святейшего синода.
Русь всегда — ВСЕГДА! — дышала древней Верой, обрядами Родных Богов. Да не прервутся обряды. Да будут милостивы к земле моей, к роду Русскому родные Боги.
Да будет так.
И да живет в памяти потомков дело тех, кто хранил эти обряды и имена Богов века чужебесия. Тех, о ком я написал эту книгу.
БЛАГОДАРЮ:
Игоря Яковлевича Фроянова, историка и патриота, без находок которого не было бы этой книги.
Петра Михайловича Хомякова — за идею про роль Византии.
Егора Харина, пономаря Троицкого собора г. Ижевска — его помощь была весьма полезна.
Читателей — за внимание к книге.