Geum.ru

Название книги: Сборник рассказов

Вид материалаРассказ
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   43
случай поджарить парочку.

-- Мама, а у ней детки бывают? -- спрашивает Наташка.

-- У кого, доченька?

-- У лисы.

Ванька фыркнул.

-- А как же они размножаются, по-твоему? -- спрашива-ет

он Наташку.

Наташка не слушает его -- обиделась.

-- Есть у нее детки, -- говорит мать. -- Ма-аленькие...

лисятки.

-- А как же они не замерзнут?

Ванька так и покатился.

-- Ой, ну я не могу! -- восклицает он. -- А шубки-то у

них для чего!

-- Ты тут не вякай, -- говорит Наташка. -- Лоботряс!

-- Не надо так на брата говорить, доченька. Это

нехорошо.

-- Не выучится он у нас, -- говорит Наташка, глядя на

Ваньку строгими глазами. -- Потом хватится.

-- Завтра зайду к учительше, -- сказала мать и тоже

стро-го посмотрела на Ваньку, -- узнаю, как он там...

Ванька сосредоточенно смотрит в стол и швыркает носом.

Мать посмотрела в темное окно и вздохнула.

-- Обманул нас Филиппушка... образина косая! Пойдем в

березник, сынок.

Ванька быстренько достает с печки стеганые штаны,

рукавицы-лохматушки, фуфайку. Мать тоже одевается потеп-лее.

Уговаривает Наташку:

-- Мы сейчас, доченька, мигом сходим. Ладно?

Наташка смотрит на них и молчит. Ей не хочется одной

оставаться.

Мать с Ванькой выходят на улицу, под окном нарочно

громко разговаривают, чтобы Наташка их слышала. Мать еще

подходит к окну, стучит Наташке:

-- Таля, мы сейчас придем. Никого не бойся, милая!

Наташка что-то отвечает -- не разобрать что.

-- Боится, -- сказала мать. -- Милая ты моя-то... --

От-вернулась и вытерла рукавицей глаза.

-- Они все такие, -- объяснил Ванька.

... Спустились по крутому взвозу к реке. На открытом

месте гуляет злой ветер. Ванька пробует увернуться от него:

идет боком, идет задом, а лицо все равно жжет как огнем.

-- Мам, посмотри! -- кричит он.

Мать осматривает его лицо, больно трет шершавой

рукавицей щеку. Ванька терпит.


В лесу зато тепло и тихо. Удивительно тихо, как в

каком-то сонном царстве. Стройные березки молча обступили

при-шельцев и ждут.

Ванька вылетел вперед по глубокому снегу и, облюбовав

одну, ударил обухом по ее звонкому крепкому телу. Сверху с

шумом тяжко ухнула туча снега. Ванька хотел отскочить,

запнулся и угодил с головой в сугроб, как в мягкую постель.

Мать смеется и говорит:

-- Ну, вставай!

Пока Ванька отряхивается, мать утаптывает снег вокруг

березки. Потом, скинув рукавицы, делает первый удар, вто-рой,

третий... Березка тихо вздрагивает и сыплет крохотными

сверкающими блестками. Сталь топора хищно всплескивает

холодным огнем и раз за разом все глубже вгрызается в белый

упругий ствол.

Ванька тоже пробует рубить, когда мать отдыхает. Но

по-сле десяти-двенадцати ударов горячий туман застилает ему

глаза. Гладкое топорище рвется из рук.

Снова рубит мать.

Березка охнула и повалилась набок.

Срубили еще одну -- поменьше -- Ваньке и, взвалив их на

плечи, вышли на дорогу. Идти поначалу легко. Даже весе-ло.

Тонкий конец березки едет по дороге, и березка глуховато поет

около уха. Прямо перед Ванькой на дороге виляет хвост березки,

которую несет мать. Ванькой овладевает желание наступить на

него. Он подбегает и прижимает его ногой.

-- Ваня, не балуй! -- строго говорит мать.

Идут.

Березка гудит и гнется в такт шагам, сильно нажимая на

плечо. Ванька останавливается, перекладывает ее на другое

плечо. Скоро онемело и это. Ванька то и дело останавливает-ся

и перекладывает комель березы с плеча на плечо. Стало жарко.

Жаром пышет в лицо дорога.

-- ... Семисит семь, семисит восемь, семисит девять...

-- шепчет Ванька.

Идут.

-- Притомился? -- спрашивает мать.

-- Еще малость... Девяносто семь, девяносто восемь... --

Ванька прикусил губу и отчаянно швыркает носом. -- Девя-носто

девять, сто! -- Ванька сбросил с плеча березку и с

удовольствием вытянулся прямо на дороге.

Мать поднимает его. Сидят на березке рядом. Ваньке очень

хочется лечь. Он предлагает:

-- Давай сдвинем обои березки вместе, и я на них лягу,

если уж так ты боишься, что я захвораю.

Мать тормошит его, прижимает к теплой груди.

-- Мужичок ты мой маленький, мужичок... Потерпи

ма-ленько. Большую мы тебе срубили. Надо было поменьше.

Ванька молчит. И молчит Ванькина гордость.

Мать думает вслух:

-- Как теперь наша Талюшка там?.. Плачет, наверно?

-- Конечно, плачет, -- говорит Ванька. Он эту Талюшку

изучил как свои пять пальцев.

Еще некоторое время сидят.

-- Отцу нашему тоже трудно там, -- задумчиво говорит

мать. -- Небось в снегу сидят, сердешные... Хоть бы уж

зи-мой-то не воевали.

-- Теперь уж не остановются, -- поясняет Ванька. -- Раз

начали -- не остановются, пока фрицев не разобьют.

Еще с минуту сидят.

-- Отдохнул?

-- Отдохнул.

-- Пошли с Богом.

Было уже совсем темно, когда пришли домой.

Наташка не плакала. Она наложила в блюдце сырых

пельменей, сняла с печки две куклы и усадила их перед

блюд-цем. Одну куклу посадила несколько дальше, а второй, та,

что ближе, говорила ласково:

-- Ешь, доченька моя милая, ешь! А этому лоботрясу мы не

дадим сегодня.

... Ванька с матерью быстро распилили березки; Ванька

впотьмах доколол чурбаки, а мать в это время затопила

каме-лек.

Потом Ванька с Наташкой сидят перед камельком.

Огонь весело гудит в печке; пятна света, точно маленькие

желтые котята, играют на полу. Ванька блаженно молчит. Наташка

пристроилась у него на коленях и тоже молчит. По избе голубыми

волнами разливается ласковое тепло. Наташ-ку клонит ко сну.

Ваньку тоже. А в чугунке еще только-толь-ко начинает "ходить"

вода. Мать кроит на столе материю, время от времени окликает

ребятишек и рассказывает:

-- Вот придет Новый год, срубим мы себе елочку,

хоро-шенькую елочку... Таля, слышишь? Не спите, милые мои. Вот

срубим мы эту елочку, разукрасим ее всякими шишками да

игрушками, всякими зайчиками -- до того она у нас будет

красивая...

Ванька хочет слушать, но кто-то осторожно берет его за

плечи и валит на пол. Ванька сопротивляется, но слабо. Голос

матери доносится откуда-то, издалека. Кажется Вань-ке, что они

опять в лесу, что лежит Ванька в снегу и помал-кивает.

Странно, что в снегу тепло.

... Разбудить их, наверно, было нелегко. Когда Ванька

всплыл из тягучего сладкого сна на поверхность, мать

гово-рила:

-- ... Это что же за сон такой, обломон... сморил моих

че-ловечков. Ух, он сон какой!..

Ванька, покачиваясь, идет к столу.

В тарелке на столе дымят пельмени, но теперь это уже не

волнует. Есть не хочется. Наташка та вообще не хочет

просы-паться. Хитрая, как та лиса. Мать полусонную усаживает

ее за стол. Она чихает и норовит устроиться спать за столом.

Мать смеется. Ванька тоже улыбается. Едят.

Через несколько минут Ванька объявляет, что наелся до

отказа.

Но мать заставляет есть еще.

-- Ты же себя обманываешь -- не кого-нибудь, -- говорит

она.

... После ужина Ванька стоит перед матерью и спит,

све-сив голову. Материны теплые руки поворачивают Ваньку:

полоска клеенчатого сантиметра обвивает Ванькину грудь, шею --

ему шьется новая рубаха. Сантиметр холодный -- Ванька ежится.

Потом Ванька лезет на полати и, едва коснувшись

по-душки, засыпает. Наташка тоже спит. В одной руке у нее

за-жат пельмень.

В самый последний момент Ванька слышит стрекот швейной

машинки -- завтра он пойдет в школу в новой рубахе.


OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского


Дебил


Анатолия Яковлева прозвали на селе обидным, дурац-ким

каким-то прозвищем -- "Дебил". Дебил -- это так про-звали в

школе его сына, Ваську, второгодника, отпетого шалопая. А

потом это словцо пристало и к отцу. И ничего с этим не

поделаешь -- Дебил и Дебил. Даже жена сгоряча, когда ругалась,

тоже обзывала -- Дебил. Анатолий психовал, один раз "приварил"

супруге, сам испугался и долго ласко-во объяснял ей, что Дебил

-- так можно называть только ду-рака-переростка, который

учиться не хочет, с которым учи-теля мучаются. "Какой же я

Дебил, мне уж сорок лет скоро! Ну?.. Лапочка ты моя, синеокая

ты моя... Свинцовой при-мочкой надо -- глаз-то. Купить?"

Так довели мужика с этим Дебилом, что он поехал в

го-род, в райцентр, и купил в универмаге шляпу. Вообще, он

давненько приглядывался к шляпе. Когда случалось бывать в

городе, он обязательно заходил в отдел, где продавались шляпы,

и подолгу там ошивался. Хотелось купить шляпу! Но... Не то что

денег не было, а -- не решался. Засмеют де-ревенские: они

нигде не бывали, шляпа им в диковинку. Анатолий же отработал

на Севере по вербовке пять лет и два года отсидел за нарушение

паспортного режима -- он жизнь видел; знал, что шляпа украшает

умного человека. Кроме то-го, шляпа шла к его широкому лицу.

Он походил в ней на культурного китайца. Он на Севере носил

летом шляпу, ему очень нравилось, хотелось даже говорить с

акцентом.

В этот свой приезд в город, обозлившись и, вместе,

об-ретя покой, каким люди достойные, образованные охраня-ют

себя от насмешек, Анатолий купил шляпу. Славную такую, с

лентой, с продольной луночкой по верху, с вмятинками -- там,

где пальцами браться. Он их перемерил у прилавка уйму.

Осторожненько брал тремя пальцами шля-пу, легким движением

насаживал ее, пушиночку, на голо-ву и смотрелся в круглое

зеркало. Продавщица, молодая, бледнолицая, не выдержала,

заметила строго:

-- Невесту, что ли, выбираете? Вот выбирает, вот

вы-бирает, глядеть тошно.

Анатолий спокойно спросил:

-- Плохо ночь спали?

Продавщица не поняла. Анатолий прикинул еще пароч-ку

"цивилизейшен" (так он про себя называл шляпы), по-гладил их

атласные подкладки, повертел шляпы так, этак и лишь после

того, отложив одну, сказал:

-- Невесту, уважаемая, можно не выбирать: все равно

ошибешься. А шляпа -- это продолжение человека. Деталь.

Поэтому я и выбираю. Ясно? Заверните, -- Анатолий порадовался,

с каким спокойствием, как умно и тонко, без зло-сти, отбрил он

раздражительную продавщицу. И еще он за-метил: купив шляпу,

неся ее, легкую, в коробке, он обрел вдруг уверенность, не

толкался, не суетился, с достоинст-вом переждал, когда тупая

масса протиснется в дверь, и то-гда только вышел на улицу.

"Оглоеды, -- подумал он про людской поток в целом. -- Куда

торопитесь? Лаяться? Пси-ховать? Скандалить и пить водку? Так

вы же успеете! Мож-но же не торопиться".

По дороге он купил в мебельном этажерку. От шоссе до

дома шел не торопясь; на руке, на отлете, этажерочка, на

голове шляпа. Трезвый. Он заметил, что встречные и попе-речные

смотрят на него с удивлением, и ликовал в душе.

"Что, не по зубам? Привыкайте, привыкайте. А то

попус-ту-то языком молоть вы мастера, а если какая сенсация, у

вас сразу глаза на лоб. Туда же -- обзываться! А сами от

фет-ра онемели. А если бы я сомбреро надел? Да ремешком

при-стегнул бы ее к челюсти -- что тогда?"

На жену Анатолия шляпа произвела сильное впечатле-ние:

она стала квакать (смеяться) и проявлять признаки ту-пого

психоза.

-- Ой, умру! -- сказала она с трудом.

-- Схороним, -- сдержанно обронил Анатолий, устраи-вая

этажерку у изголовья кровати. Всем видом своим он яв-лял

непреклонную интеллигентность.

-- Ты что, сдурел? -- спросила жена.

-- В чем дело?

-- Зачем ты ее купил-то?

-- Носить.

-- У тебя же есть фуражка!

-- Фуражку я дарю вам, синьорина, -- в коровник хо-дить.


-- Вот идиот-то. Она же тебе не идет. Получилось,

зна-ешь, что: на тыкву надели ночной горшок.

Анатолий с прищуром посмотрел на жену... Но

интелли-гентность взяла вверх. Он промолчал.

-- Кто ты такой, что шляпу напялил? -- не унималась

же-на. -- Как тебе не стыдно? Тебе, если по-честному-то, не

слесарем даже, а навоз вон на поля вывозить, а ты -- шляпу. Да

ты что?!

Анатолий знал лагерные выражения и иногда ими

поль-зовался.

-- Шалашня! -- сказал он. -- Могу ведь смазь

замастырить. Замастырить?

-- Иди, иди -- покажись в деревне. Тебе же не терпится,

я же вижу. Смеяться все будут!..

-- Смеется тот, кто смеется последний.

С этими словами Анатолий вышел из дома. Правда, не

терпелось показать шляпу пошире, возможно даже позво-лить

кому-нибудь подержать в руках -- у кого руки чистые.

Он пошел на речку, где по воскресеньям торчали на берегу

любители с удочками.

По-разному оценили шляпу: кто посмеялся, кто сказал, что

-- хорошо, глаза от солнышка закрывает... Кто и вовсе

промолчал -- шляпа и шляпа, не гнездо же сорочье на го-лове. И

только один...

Его-то, собственно, и хотел видеть Анатолий. Он -- это

учитель литературы, маленький, ехидный человек. Глаза, как у

черта, -- светятся и смеются. Слова не скажет без подковырки.

Анатолий подозревал, что это с его легкой ру-ки он сделался

Дебилом. Однажды они с ним повздорили. Анатолий и еще двое

подрядились в школе провести заново электропроводку (старая от

известки испортилась, облезла). Анатолий проводил как раз в

учительской, когда этот ма-ленький попросил:

-- А один конец вот сюда спустите: здесь будет

настоль-ная лампа.

-- Никаких настольных ламп, -- ответствовал Анато-лий.

-- Как было, так и будет -- по старой ведем.

-- Старое отменили.

-- Когда?

-- В семнадцатом году.

Анатолий обиделся.

-- Слушайте... вы сильно ученый, да?

-- Так... средне. А что?

-- А то, что... не надо здесь острить. Ясно? Не надо.

-- Не буду, -- согласился учитель. Взял конец провода,

присоединил к общей линии и умело спустил его к столу. И

привернул розетку.

Анатолий не глядел, как он работает, делал свое дело. А

когда учитель, довольный, вышел из учительской, Анато-лий

вывернул розетку и отсоединил конец. Тогда они и пов-здорили.

Анатолий заявил, что "нечего своевольничать! Как было, так и

будет. Ясно?" Учитель сказал: "Я хочу, чтобы яс-но было вот

здесь, за столом. Почему вы вредничаете?" -- "Потому, что...

знаете? -- нечего меня на понт брать! Ясно? А то ученых

развелось -- не пройдешь, не проедешь". Поче-му-то Анатолий

невзлюбил учителя. Почему? -- он и сам не понимал. Учитель

говорил вежливо, не хотел обидеть...

Всякий раз, когда Анатолий встречал учителя на улице,

тот первым вежливо здоровался... и смотрел в глаза Анато-лию

-- прямо и весело. Вот, пожалуй, глаза-то эти и не нра-вились.

Вредные глаза! Нет, это он пустил по селу "Дебила", он, точно.


Учитель сидел на коряжке, смотрел на поплавок. На ша-ги

оглянулся, поздоровался, скорей машинально... Отвер-нулся к

своему поплавку. Потом опять оглянулся... Ана-толий смотрел на

него сверху, с берега. В упор смотрел, снисходительно, с

прищуром.

-- Здравствуйте! -- сказал учитель. -- А я смотрю: тень

какая-то странная на воде образовалась... Что такое, думаю? И

невдомек мне, что это -- шляпа. Славная шляпа! Где купили?

-- В городе, -- Анатолий и тон этот подхватил --

спокой-ный, подчеркнуто спокойный. Он решил дать почувствовать

"ученому", что не боги горшки обжигают, а дед Кузьма. --

Нравится?

-- Шикарная шляпа!

Анатолий спустился с бережка к коряжке, присел на

корточки.

-- Клюет?

-- Плохо. Сколько же стоит такая шляпа?

-- Дорого.

-- Мгм. Ну, теперь надо беречь. На ночь надо в газетку

за-ворачивать. В сетку -- и на стенку. Иначе поля помнутся, --

учитель посмотрел искоса -- весело -- на Анатолия, на шля-пу

его...

-- Спасибо за совет. А зачем же косяк давить? Мм?

-- Как это? -- не понял учитель.

-- Да вот эти вот взгляды... косые -- зачем? Смотреть

на-до прямо -- открыто, честно. Чего же на людей коситься? Не

надо.

-- . Да... Тоже спасибо за совет, за науку. Больше не

буду. Так... иногда почему-то хочется искоса посмотреть, черт

его знает почему.

-- Это неуважение.

-- Совершенно верно. Невоспитанность! Учишь, учишь эти

правила хорошего тона, а все... Спасибо, что замечание

сделали. Я ведь тоже -- интеллигент первого поколения только.

Большое спасибо.

-- Правила хорошего тона?

-- Да. А что?

-- Изучают такие правила?

-- Изучают.

-- А правила ехидного тона?

-- Э-э, тут... это уж природа-матушка сама

распоряжает-ся. Только собственная одаренность. Талант, если

хотите.

-- Клюет!

Учитель дернул удочку... Пусто.

-- Мелюзга балуется, -- сказал он.

-- Мули.

-- Что?

-- У нас эту мелочь зовут мулишками. Муль -- рыбка

та-кая, Ma-аленькая... Считаете, что целесообразней с удочкой

сидеть, чем, например, с книжкой?

-- Та ну их!.. От них уж голова пухнет. Читаешь,

читаешь... Надо иногда и подумать. Тоже не вредно. Правда?

-- Это смотря в каком направлении думать. Можно,

на-пример, весь день усиленно думать, а оказывается, ты

об-думывал, как ловчей магазин подломить. Или, допустим,

насолить теще...

Учитель засмеялся.

-- Нет, в шляпе такие мысли не придут в голову. Шляпа,

знаете, округляет мысли. А мысль про тещу -- это все-таки

довольно угловатая мысль, с зазубринами.

-- Ну, о чем же вы думаете? С удочкой-то?

-- Да разное.

-- Ну, все же?

-- Ну, например, думаю, как... Вам сколько лет? --

учи-тель весело посмотрел на Анатолия. Тот почему-то вспом-нил

"Дебила".

-- Сорок. А что?

-- И мне сорок. Вам не хочется скинуть туфли, снять

ру-башку -- и так пройтись по селу? А?

Анатолий стиснул зубы... Помолчал, через силу

улыб-нулся.

-- Нет, не хочется.

-- Значит, я один такой... Серьезно, сижу и думаю:

хоро-шо бы пройтись босиком по селу! -- учитель говорил

иск-ренне. -- Ах, славно бы! А вот не пройдешь... Фигушки!

-- Да... -- неопределенно протянул Анатолий. Подобрал у

ног камешек, хотел бросить в воду, но вспомнил, что учи-тель

удит, покидал камешек на ладони и положил на место. И еще

сказал непонятно: -- Так-так-так...

-- Слушайте, -- заговорил учитель горячо и серьезно, --

а давайте скинем туфли, рубашки и пройдемся! Какого чер-та!

Вместе. Я один так и не осмелюсь... Будем говорить о

чем-нибудь, ни на кого не будем обращать внимания. А вы даже

можете в шляпе!

Анатолий, играя скулами, встал.

-- Я предлагаю тогда уж и штаны снять. А то -- жарко.