Geum.ru

Название книги: Сборник рассказов

Вид материалаРассказ
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   43

вниз. Торопливо здоровался и тотчас опускал глаза.

Разговаривал мало, тихо, неразборчиво и все как будто чего-то

стыдился. Точно знал про людей какую-то тайну и боялся, что

выдаст себя, если будет смотреть им в глаза. Не из страха за

себя, а из стыда и деликатности. Он даже бабам не понравился,

хоть они уважают мужиков трезвых и тихих. Еще не нравилось,

что он -- одинок. Почему одинок, никто не знал, но только это

нехорошо -- в пятьдесят лет ни семьи, никого.

И вот этот-то человек выскочил за полночь из дома и

дважды саданул из ружья в небо. И закричал про сердце.

Недоумевали.

В полдень на ветучасток к Козулину приехал грузный, с

красным, обветренным лицом участковый милиционер.

-- Здравствуй, товарищ Козулин!

Козулин удивленно посмотрел на милиционера.

-- Здравствуйте.

-- Надо будет... это... проехать в сельсовет. Протокол

составить.

Козулин виновато поискал что-то глазами на полу.

-- Какой протокол? Для чего?

-- Что?

-- Протокол-то зачем? Я не понял.

-- Стреляли вчера? Вернее, ночью.

-- Стрелял.

-- Вот надо протокол составить. Предсельсовета хочет

это... побеседовать с вами. Чего стрельбу-то открыли?

Испугались, что ль, кого?

-- Да нет... Победа большая в науке, я отсалютовал.

Участковый с искренним интересом, весело смотрел на

фельдшера.

-- Какая победа?

-- В науке.

-- Ну?

-- Я отсалютовал. А что тут такого? Я -- от радости.

-- Салют в Москве производят, -- назидательно пояснил

участковый. -- А здесь -- это нарушение общественного

по-рядка. Мы боремся с этим.

Козулин снял халат, надел пальто, шапку и видом своим

показал, что он готов ехать объясняться.

У ворот ветучастка стоял мотоцикл с коляской.

Предсельсовета ждал их.

-- Это, оказывается, ночью-то, салют был, -- заговорил

участковый и опять весело посмотрел на Козулина. -- Мне вот

товарищ Козюлин объяснил...

-- Козулин, -- поправил фельдшер,

-- А?

-- Правильно -- Козулин.

-- А какая раз... А-а! -- понял участковый и засмеялся.

И тяжело сел в большое кожаное кресло. И вынул из план-шета

бланк протокола. -- Извиняюсь, я без умысла.

Председатель скрипнул хромовыми сапогами, поправил рукой

ремень гимнастерки (из другого рукава свисала акку-ратная

лакированная ладонь протеза), пригласил фельдшера:

-- Садись, товарищ Козулин.

Козулин тоже сел в глубокое кресло.

-- Так что случилось-то? Почему стрельба была?

-- Вчера в Кейптауне человеку пересадили сердце, --

тор-жественно произнес Козулин. И замолчал. Председатель и

участковый ждали -- что дальше? -- От мертвого человека --

живому, -- досказал Козулин.

У участкового вытянулось лицо.

-- Что, что?

-- Живому человеку пересадили сердце мертвого. Трупа.

-- Что, взяли выкопали труп и...

-- Да зачем же выкапывать, если человек только умер! --

раздраженно воскликнул Козулин. -- Они оба в больнице были, но

один умер...

-- Ну, это бывает, бывает, -- снисходительно согласился

председатель, -- пересаживают отдельные органы. Почки... и

другие.

-- Другие -- да, а сердце впервые. Это же -- сердце!

-- Я не вижу прямой связи между этим... патологическим

случаем и двумя выстрелами в ночное время, -- строго заме-тил

председатель.

-- Я обрадовался... Я был ошеломлен, когда услышал, мне

попалось на глаза ружье, я выбежал во двор и выстре-лил...

-- В ночное время.

-- А что тут такого?

-- Что? Нарушение общественного порядка трудящихся.

-- Во сколько это было? -- строго спросил участковый.

-- Не знаю точно. Часа в три.

-- Вы что, до трех часов радио слушаете?

-- Не спалось, слушал...

Участковый многозначительно посмотрел на председателя.

-- Какая это Москва в три часа говорит? -- строго

спросил он.

-- "Маяк".

-- "Маяк" всю ночь говорит, -- подтвердил председатель,

но внимательно смотрел на фельдшера. -- Кто вам дал право в

три часа ночи булгатить село выстрелами?

-- Простите, не подумал в тот момент... Я -- шизя.

-- Кто? -- не понял милиционер.

-- Шизя. На меня, знаете, находит... Теряю

самоконт-роль. -- Фельдшер как бы в раздумье потрогал лоб,

потом глаза -- пальцами. -- Ширво коло ширво... Зубной порошок

и прочее.

Милиционер и председатель недоуменно переглянулись.

-- Простите, -- еще раз сказал фельдшер.

-- Да мы-то простим, товарищ Козулин, -- участливо

произнес председатель, -- а вот как трудящиеся-то? Им,

не-которым, вставать в пять утра. Вы же человек с

образовани-ем, вы же должны понимать такие вещи.

-- Кстати, -- по-доброму оживился участковый, -- а чего

вы-то салютовать кинулись? Ведь это не по вашей части

победа-то -- вы же ветеринар. Не кобыле же сердце пересадили.

-- Не смейте так говорить! -- закричал вдруг фельдшер. И

покраснел. Помолчал и тихо и горько спросил: -- Зачем вы так?

Некоторое время все молчали. Первым заговорил

председатель.

-- Горячиться не надо. Конечно, это большое достижение

ученых. Дело не в том, кому пересадили, все мы, в конце

концов, животный мир, важно само достижение. Тем более что это

произошло на человеке. Но, товарищ Козулин, еще раз говорю

вам: эта ваша самодеятельность с салютом в ноч-ное время --

грубое нарушение покоя. Мало ли еще будет ка-ких достижений!

Вы нам всех граждан психопатами сделаете. Раз и навсегда

запомните это. Кстати, как у вас с дровами?

Фельдшер растерялся от неожиданного вопроса.

-- Спасибо, пока есть. У меня пока все есть. Мне здесь

хорошо. -- Фельдшер мял в руках шапку, хмурился. Ему было

стыдно за свой выкрик. Он посмотрел на участково-го. --

Простите меня -- не сдержался...

Участковый смутился.

-- Да ну, чего там...

Председатель засмеялся.

-- Ничего. Кто, как говорят, старое помянет, тому глаз

вон.

-- Но кто забудет, -- шутливо погрозил участковый, --

тому два долой! Протокол составлять не будем, но запомним.

Так, товарищ Козулин?

-- При чем тут протокол, -- сказал председатель. --

Ин-теллигентный товарищ...

-- Интеллигентный-то интеллигентный... а дойдет до наших

в отделении...

-- Мы вас не задерживаем, товарищ Козулин, -- сказал

председатель. -- Идите работайте. Заходите, если что

понадо-бится.

-- Спасибо. -- Фельдшер поднялся, надел шапку, пошел к

выходу

На пороге остановился... Обернулся. И вдруг сморщился,

закрыл глаза и неожиданно громко -- как перед батальо-ном --

протяжно скомандовал:

-- Рр-а-вняйсь! С'ирра-a!

Потом потрогал лоб и глаза и сказал тихо:

-- Опять нашло... До свидания. -- И вышел.

Милиционер и председатель еще некоторое время сиде-ли,

глядя на дверь. Потом участковый тяжело перевалился в кресле к

окну, посмотрел, как фельдшер уходит по улице.

-- У нас таких звали: контуженный пыльным мешком из-за

угла, -- сказал он.

Председатель тоже смотрел в окно.

Ветфельдшер Козулин шел, как всегда, скоро. Смотрел

вниз.

-- Ружье-то надо забрать у него, -- сказал председатель.

-- А то черт его знает...

Участковый хэкнул.

-- Ты что, думаешь, он, правда, "с приветом"?

-- А что?

-- Придуривается! Я по глазам вижу...

-- Зачем? -- не понял председатель. -- Для чего ему?

Сей-час-то?..

-- Ну как же -- никакой ответственности. А вот спроси

сейчас справку -- нету. Голову даю на отсечение: никакой

справки, что он шизя, нету. А билет есть. Ты говоришь:

ружье... У него наверняка охотничий билет есть. Давай на спор:

сей-час поеду, проверю -- билет есть. И взносы уплачены.

Давай?

-- Все же я не пойму: для чего ему надо на себя

наговари-вать?

Участковый засмеялся.

-- Да просто так -- на всякий случай. Мало ли --

кос-нись: что, чего? -- я шизя. Знаем мы эти штучки!


OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского


Далекие зимние вечера


Под Москвой идут тяжелые бои...


А на окраине далекой сибирской деревеньки крикливая

ребятня с раннего утра режется в бабки. Сумки с книжками

валяются в стороне.

Обыгрывает всех знаменитый Мишка Босовило -- коре-настый

малый в огромной шапке. Его биток, как маленький снаряд,

вырывает с кона сразу штук по пять бабок. Мишка играет

спокойно, уверенно. Прежде чем бить по кону, он сни-мает с

правой руки рукавицу, сморкается по-мужичьи на до-рогу,

прищуривает левый глаз... прицеливается... Все, затаив

дыхание, горестно следят за ним. Мишка делает шаг...

вто-рой... -- р-р-раз! -- срезал. У Мишки есть бабушка, а

бабушка, говорят, того... поколдовывает. У ребятишек

подозрение, что Мишкин биток заколдован.

Ванька Колокольников проигрался к обеду в пух и прах.

Под конец, когда у него осталась одна бабка, он хотел

слов-чить: заспорил с Гришкой Коноваловым, что сейчас его,

Ванькина, очередь бить. Гришка стал доказывать свое.

-- А по сопатке хошь? -- спросил Ванька.

-- Да ты же за Петькой бьешь-то?!

-- Нет, ты по сопатке хошь? -- Когда Ваньке нечего

гово-рить, он всегда так спрашивает.

Их разняли.

Последнюю бабку Ванька выставил с болью, стиснув зубы. И

проиграл. Потом стоял в сторонке злой и мрачный.

-- Мишка, хочешь "Барыню" оторву? -- предложил он Мишке.


-- За сколько? -- спросил Мишка.

-- За пять штук.

-- Даю три.

-- Четыре.

-- Три.

-- Ладно, пупырь, давай три. Скупердяй ты, Мишка!.. Я

таких сроду не видывал. Как тебя еще земля держит?

-- Ничего, держит, -- спокойно сказал Мишка. -- Не

хо-чешь -- не надо. Сам же напрашиваешься.

Образовали круг. Ванька подбоченился и пошел. В труд-ные

моменты жизни, когда нужно растрогать человеческие сердца или

отвести от себя карающую руку, Ванька пляшет "Барыню". И как

пляшет! Взрослые говорят про него, что он, чертенок, "от

хвоста грудинку отрывает".

Ванька пошел трясогузкой, смешно подкидывая зад.

По-махивал над головой воображаемым платочком и бабьим

го-лоском вскрикивал: "Ух! Ух! Ух ты!" Под конец Ванька

ста-новился на руки и шел, сколько мог, на руках. Все

смеялись.

Прошелся Ванька по кругу раз пять, остановился.

-- Давай!

Мишка бросил на снег две бабки.

Ванька опешил.

-- Мы же за три договаривались!

-- Хватит.

Ванька передвинул шапку козырьком на затылок и мед-ленно

пошел на Мишку. Тот изготовился. Ванька неожидан-но дал ему

головой в живот. Мишка упал. Заварилась веселая потасовка.

Половина была на Ванькиной стороне, другие -- за Мишку.

Образовали кучу малу. Но тут кто-то крикнул:

-- Училка!

Всю кучу ребятишек как ветром сдуло. Похватали сум-ки --

и кто куда! Ванька успел схватить с кона несколько ба-бок,

перемахнул через прясло и вышел на свою улицу. Он был

разгорячен дракой. Около дома ему попалась на глаза снежная

баба. Ванька дал ей по уху. Высморкался на дорогу, как Мишка

Босовило, вошел в избу. Запустил сумку под лав-ку, туда же --

шапку. Полушубок не стал снимать -- в избе было холодно.

На печке сидела маленькая девочка с большими синими

глазами, играла в куклы. Это сестра Ваньки -- Наташка.

-- Ваня пришел, -- сказала Наташка. -- Ты в школе был?

-- Был, был, -- недовольно ответил Ванька, заглядывая в

шкаф.

-- Вань, вам про кого седня рассказывали?

-- Про жаркие страны. -- Ванька заглянул в миску на

шестке, в печку. -- Пошамать нечего?

-- Нету, -- сказала Наташка и снова стала наряжать

кук-лу -- деревянную ложку -- в разноцветные лоскута. Запела

тоненьким голоском:


Ох, сронила колечко-о

С правой руки-и!

Забилось сердечко

По милом дружке-е...


Наташка пела песню на манер колыбельной, но мелодии ее

-- невыносимо тяжкой и заунывной -- не искажала. Вань-ка сидел

у стола и смотрел в окно.


Ох, сказали, мил помер --

Во гробе-е лежи-ит,

В глубокой могилке-е

Землею зарыт.


Ванька нахмурился и стал водить грязным пальцем по синим

клеточкам клеенки.

Голос Наташки, как чистый ручеек, льется сверху в синюю

пустоту избы.


Ох, надену я платье-е,

К милому пойду-у,

А месяц укажет

Дорожку к нему-у...


-- Хватит тебе... распелась, -- сказал Ванька. -- Спой

лучше про Хаз-Булата.

Наташа запела:


Хаз-Булат удало-ой...


Но тут же оборвала:

-- Не хочу про Хаз-Булата.

-- Вредная! Ну, про Катю.

-- Катя-Катерина, купеческая дочь?

-- Ага.

-- Тоже не хочу Я про милого буду


Ох, пускай люди судю-ют,

Пускай говоря-ят...


Ванька поднялся, достал из-под лавки сумку, сел на пол,

высыпал из сумки бабки и стал их считать. Вид у него

вызы-вающе-спокойный; краем глаза наблюдает за Наташкой.

Наташка от неожиданности сперва онемела, потом

захло-пала в ладоши.

-- Вот они где, бабочки-то! Ты опять в школе не был?

Обязательно скажу маме. Ох, попадет тебе, Ванька!

-- ...Семь, восемь... Говори, я ни капли не боюсь.

Девять, десять...

-- Вот не выучишься -- будешь всю жизнь лоботрясом.

Пожалеешь потом. Локоть-то близко будет, да не укусишь.

Ванька делает вид, что его душит смех.

-- ...Одиннадцать, двенадцать... А лоботрясом, думаешь,

хуже?

В сенцах что-то треснуло. Ванька сгреб бабки и замер.

-- Ага! -- сказала Наташка.

Но это трещит мороз.

Однако бабки все равно нужно припрятать. Ванька ссы-пал

их в старый валенок и вынес в сенцы.

Потом опять он сидит у стола. Думает, где можно достать

три полена дров. Хорошо бы затопить камелек. Мать придет, а в

избе такая теплынь, хоть по полу валяйся. Она, конечно,

удивится, скажет: "Да где же ты дров-то достал, сынок?" Ванька

даже пошевелился -- так захотелось достать три поле-на. Но

дров нету, он это знает.

Наташка уже не поет, а баюкает куклу.

Нудно течет пустое тоскливое время.

За окнами стало синеть.

Чтобы отвязаться от назойливой мысли о дровах, Ванька

потихоньку встал, подкрался к печке, вскочил и крикнул громко:


-- А-а!

-- Ой!.. Ну что ты делаешь-то! -- Наташка заплакала. --

Напужал, прямо сердце упало...

-- Нюня! -- говорит Ванька. -- Ревушка-коровушка! Не

принесу тебе елку. А я знаю, где вот такие елочки!

-- Не надо мне твою елочку. Мне мама принесет.

-- А хочешь, я тебе "Барыню" оторву?

Ванька взялся за бока и пошел по избе, и пошел, высоко

подкидывая ноги в огромных валенках.

Наташка засмеялась.

-- Ну и дурак ты, Ванька! -- сказала она, размазывая по

лицу слезы. -- Все равно скажу маме, как ты меня пужаешь.

Ванька подошел к окну и стал оттаивать кружок на

стек-ле, чтобы смотреть на дорогу.

В избе тихо, сумрачно и пусто. И холодно.

-- Вань, расскажи, как вы волка видели? -- попросила

Наташка.

Ваньке не хочется рассказывать -- надоело.

-- Как... Видели, и все.

-- Ну уж!

Опять молчат.

-- Вань, ты бы сейчас аржаных лепешек поел?

Горячень-ких, -- спрашивает Наташка ни с того ни с сего.

-- А ты?

-- Ох, я бы поела!

Ванька смеется. Наташка тоже смеется.

В это время под окнами заскрипели легкие шаги. Ванька

вскочил и сломя голову кинулся встречать мать.

Наташка запуталась в фуфайке, как перепелка в силке, --

никак не может слезть с печки.

-- Вань, ссади ты меня, а... Ва-нь! -- просит она.

Ванька пролетел мимо с криком:

-- А я первый услыхал!

Мать в ограде снимала с веревки стылое белье. На снегу

около нее лежал узелок.

-- Мам, чо эт у тебя?

-- Неси в избу. Опять раздешкой выскакиваешь!

В избе Наташка колотит ножонкой в набухшую дверь и ревет

-- не может открыть. Увидев Ваньку с узелком в руках, она

перестает плакать и пытается тоже подержаться за узел --

помочь брату.

Вместе проходят к столу, быстренько развязывают узел --

там немного муки и кусок сырого мяса. Легкое разочарова-ние --

ничего нельзя есть немедленно.

Мать со стуком свалила в сенях белье, вошла в избу. Она,

наверно, очень устала и намерзлась за день. Но она улыбает-ся.

Родной, веселый голос ее сразу наполнил всю избу; пустоты и

холода в избе как не бывало.

-- Ну как вы тут?.. Таля? (Она так зовет Наташку.) Ну-ка

расскажи, хозяюшка милая.

-- Ох, мамочка-мама! -- Наташка всплескивает рука-ми. --

У Ваньки в сумке бабки были. Он их считал.

Ванька смотрит в большие синие глаза сестры и громко

возмущается:

-- Ну что ты врешь-то! Мам, пусть она не врет никогда...


Наташка от изумления приоткрыла рот, беспомощно смотрит

на мать: такой чудовищной наглости она не в силах еще понять.

-- Мамочка, да были же! Он их в сенцы отнес. -- Она чуть

не плачет. -- Ты в сенцы-то кого отнес?

-- Не кого, а чего, -- огрызается Ванька. -- Это же

неоду-шевленный предмет.

Мать делает вид, что сердится на Ваньку.

-- Я вот покажу ему бабки. Такие бабки покажу, что он у

нас до-олго помнить будет.

Но сейчас матери не до бабок -- Ванька это отлично

по-нимает. Сейчас начнется маленький праздник -- будут

стря-пать пельмени.

-- У нас дровишек нисколько не осталось? -- спрашивает

она.

-- Нету, -- сказал Ванька и предупредительно мотнулся на

полати за корытцем. -- В мясо картошки будем добавлять?

-- Маленько надо.

Наташка ищет на печке скалку.

-- Обещал завезти Филипп одну лесинку... Не знаю...

может, завезет, -- говорит мать, замешивая в кути тесто.

Началась светлая жизнь. У каждого свое дело. Стучат,

брякают, переговариваются... Мать рассказывает:

-- Едем сейчас с сеном, глядь: а на дороге лежит лиса.

Ле-жит себе калачиком и хоть бы хны -- не шевелится,

окаян-ная. Чуток конь не наступил. Уж до того они теперь

осмеле-ли, эти лисы.

Наташка приоткрыла рот -- слушает. А Ванька спокойно

говорит:

-- Это потому, что война идет. Они в войну всегда

сме-лые. Некому их стрелять -- вот они и валяются на дорогах.

Рыжуха, наверно?

... Мясо нарублено. Тесто тоже готово. Садятся втроем

стряпать. Наташка раскатывает лепешечки, мать и Ванька

за-ворачивают в них мясо.

Наташка старается, прикусив язык; вся выпачкалась в

муке. Она даже не догадывается, что вот эти самые лепешеч-ки

можно так поджарить на углях, что они будут хрустеть и таять

на зубах. Если бы в камельке горел огонь. Ванька на-шел бы