Н. К. Рерих листы дневника

Вид материала

Документы

Содержание Священный дозор

Подобный материал:

• С. А. Пономаренко, 7067.35kb.
• Итоговое занятие по теме «Юный озеленитель», 46.16kb.
• Николай Константинович Рерих, Елена Ивановна Рерих. Архат и Тара, 2553.36kb.
• Николай Константинович Рерих занимает почетное место среди деятелей русской культуры, 137.83kb.
• И не знать к кому она обращена, но если мы знаем, что это фраза из дневника и обращена, 3610.25kb.
• Правила приемки Методы контроля Транспортирование и хранение >10. Указания по применению, 434.36kb.
• Рерих врата в будущее, 2862.03kb.
• Инструкция по монтажу металлочерепицы векман (weckman) Особые требования к монтажу, 66.97kb.
• Е. И. Рерих Прием документов в 2011 году осуществляется в период с 1 июля по 31 октября, 50.6kb.
• Х учета и оперативного поиска необходимой информации, представляет собой единую систему, 110.31kb.

VIDEBIMUS^*

Сколько позорных моментов человечества сопровождалось этим восклицанием: "Посмотрим!" Сколько уже сложенных, прекрасных обстоятельств было жестоко и безжалостно разбито оппортунизмом этого "посмотрим". На самых разных языках, всячески, во всех интонациях произносилось это убийственное слово. Если вместо него будет сказано "маргаш" или "манана", то и эти выражения будут означать то же самое оппортуническое выжидание.

Многие правители стран, понтифы и вожди не затруднялись громко произносить это слово. При этом они, наверное, не давали себе отчета, что тем самым они произносили и самим себе приговор.

Кто же говорит увинчивающее "посмотрим"? Только тот, кто не знает пути и хочет прикрыться чужими обстоятельствами. Больше того, каждый такой уклоняющийся вообще не знает, что он хочет. Ведь невозможно строить что-то прочное лишь на непредвиденном стечении чужих обстоятельств. Справедливее и честнее было бы просто сказать: "Отложим это дело". Но говорящий "посмотрим" хочет уловить нечто постороннее и воспользоваться им.

Кто получит такой ответ в виде сакраментального "посмотрим", может вполне ответить: "Вот так рыбак" или "Вот так маска". Он будет совершенно прав в таких определениях, ибо его собеседник, наверное, хотел выиграть время, чтобы или прикрыть что-нибудь, или выудить что-нибудь постороннее.

Изабелла д'Эсте послала Цезарю Борджиа подарок - сто масок.

Этот многозначительный дар лишь показал всю ее острую находчивость и остался в истории как справедливое определение Цезаря. Так же точно в одной из восточных историй рассказывается, что некий повелитель послал своему коварному соседу в подарок рыбу со словами: "Для Вас выудил". Этим было показано знание хитроумных замыслов.

"Посмотрим, посмотрим", - говорит желающий оттянуть какое-то решение.

"Ладно, ладно", - замечает желающий переменить тему разговора. И никакого лада нет в этом желании укрыться, избежать, лишь бы отложить. Люди даже изобрели утешение себе: "Что отложено - не потеряно". Но обычно отложенное именно уже потеряно. И сколько полезного, своевременно нужного было отложено ради каких-то совершенно неуместных соображений.

Чтобы не отложить и не испортить тем чего-то, тоже нужно иметь сердечную искру. Приходилось слышать, что когда мудрый правитель узнавал нечто неотложно полезное, он сознавался, что как бы трепет по спинному хребту пробегал и как бы волосы шевелились; конечно, не от ужаса, но от трепета правильного чувствования. Значит, уже само сердце стучалось и напоминало, что ни мгновения не должно быть упущено.

Обиход в жизни больше всего располагает к откладыванию и упущению. Столько маленьких рутинных обстоятельств возникает, что всякое новое творчество уже начинает казаться отвлеченным и заоблачным. Чем же превозмочь тяготу обстоятельств? Искры и пламень сердца покажут, где истинный путь.

Византийские императоры носили на шее особую регалию, ладанку с зашитою в нее землею. Называлась она "акакия" и символизовала принятие на себя земной тяготы. В этом обычае, вероятно, отозвалось нечто очень древнее, которое мелькнуло своеобразно и в мифе об Антее, и в других сказаниях разных народов. Но тягота земная - должна ли она быть подавляющей или же возложение ее есть как утверждающее основание?

Регалия по смыслу своему не могла быть лишь символом тягости. Она могла быть лишь знаком утверждения. Также каждый знающий и обязанность, и ответственность, и путь свой не будет вдаваться в уклончивые дебри "посмотрим". Он знает свой путь, и потому всякая условность ему не нужна. Он скажет: "Вижу" или "не вижу", но никогда не унизит себя признанием в своей слепоте и в надежде, что обстоятельства других выведут его.

В истории известны целые системы политики, основанные на "подождем ­ посмотрим". Но эти эпохи никогда не отличались расцветом. В течение такой политики удавалось несколько просуществовать, но всякое мощное построение требовало ответственного утверждения.

Если правитель знает какие-либо достоверные факты, почему-либо еще неизвестные его собеседнику, он скажет: "Обожду". Ему нечего будет высматривать и оглядываться. Ему просто нужно будет определенное время для созревания уже посеянных зерен.

Все это очень близко одно к другому. Кто-то скажет: "Какая же разница между "подожду" или "посмотрим"? Но ведь разница будет огромная. В первом случае - ответственное утверждение, а во втором - условное уклонение. Можно уважать неизвестные вам причины, заставляющие обождать, но классическое "посмотрим" всегда наполнит вас сомнением в качестве намерений вашего собеседника.

Ваш собеседник в последнем случае как бы говорит: если вы будете успешны, то и я с вами. А ведь такой союз немногого стоит.

Хорош был бы архитектор, который скажет при начале постройки: "Посмотрим, каково-то это выйдет". Мало доверия вызвало бы такое построение. Скажут: "Не будет ли это придиркою, выводить из, может быть, случайного выражения его непременный смысл?" Но ведь на то слова и существуют, чтобы они выражали определенное понятие.

Итак, не "видебимус", но "види". Тогда и конец этого речения будет такой же, как он предполагался Цезарем.

16 Мая 1935 г.

Цаган Куре

"Нерушимое"

СВЯЩЕННЫЙ ДОЗОР

Друзья, вы негодуете о том, что книга "Священный Дозор" уже более шести месяцев запрещена харбинской цензурой. Вы меня спрашиваете о причинах такого запрещения. Откровенно скажу вам, что, напрягая все воображение, я не могу распознать эти причины. Тем необычайнее судьба этой книги, что она почти исключительно состоит из статей, уже появившихся в харбинской печати.

Казалось бы, если статьи прошли газетную цензуру в том же городе, то что может препятствовать им появиться в виде сборника. Но логика и смысл, очевидно, в данном случае отсутствуют.

Беру оглавление "запрещенной" книги. "Священный Дозор" - статья, в которой напоминается о преимуществах высокого гуманизма - казалось бы, это обстоятельство неприступно. Следующая статья - "Спас", посвященная русскому исконному иконописанию. Неужели некто против иконописания? Статья "Дом Милосердия" говорит о полезности благотворения и напоминает о великом русском слове - "мило сердие". Статьи "Огни испытания", "Черта мира", "Каменный дождь", "Самоотвержение зла" говорят о борьбе тьмы со Светом, об оружии Света и о победе Света. Не может же быть запрещено провозглашать победу Света.

"Пределы" напоминают о пределах прискорбных заблуждений человечества, о черной магии, наркотиках и других преступных извращениях. Только черный маг может запрещать говорить против черной магии и колдовства.

"Славное сибирское казачество" - этот привет уже напечатан в юбилейном сборнике сибирского казачества в том же Харбине и не вызвал никаких нареканий со стороны цензуры.

Приветы "Русскому Комитету в Париже", касаясь исключительно предметов Культуры, не могут быть воспрещены культурною цензурою. Так же точно статьи: "Утверждение", "Изучение жизни", "Слово друзьям", в свое время публично прочитанные, не могут содержать в себе ничего разрушительного или заслуживающего запрещения.

"Роботы", "Строение", "Тьма против Света" - казалось бы, одними названиями своими достаточно выказывают свое благое назначение. Статья "Да процветут пустыни", посвященная ботаническим соображениям в связи с нашей правительственной американской экспедицией, не может нарушить ничьих интересов. Казалось бы, чем чаще будет произнесено воззвание "да процветут пустыни", тем скорее можно ожидать возникновения полезных мыслей об этой неотложной задаче.

"Венец женщины" - неужели цензор женофоб? Затем следуют четыре статьи, посвященные нашему Пакту об охранении культурных ценностей. Неужели цензор против духовных сокровищ? Неужели одно напоминание о хранении истинных ценностей может возбуждать ненависть цензора? Сейчас уже столько государств ратифицировало Пакт, что было бы вандализмом запрещать говорить о нем.

"Светлой памяти Короля Александра" посвящена статья, оплакивающая эту незаменимую потерю. Неужели цензор возмущен добрым словом по отношению к нашему царственному другу, которого весь Культурный мир почитает? Неужели цензор против памяти Короля Александра?

Статья "Матери городов", вспоминающая о Киеве и Новгороде, разве она не нужна для молодого поколения, которое так часто лишено исторических источников? Последняя статья в книге - "Государев иконный терем" является описанием трудового дня русских иконописцев. Полагаю, что всякое напоминание о русском исконном иконописании чрезвычайно нужно и своевременно.

Кроме того, все эти статьи были уже напечатаны как в периодической прессе Харбина, так и в русской прессе Соединенных Штатов и Европы. В английском переводе они появились во многих журналах Индии, а по-испански - в Южной Америке. Нигде никаких запрещений они не вызывали. Явно, что харбинский цензор оказался своего рода феноменом. Что же могло руководить им? Было ли это, по выражению нашего друга А., "глубоким невежеством", или же это было проявлением злой воли? Злая воля в лице ответственного государственного цензора, конечно, неуместна. Итак, неужели первое?

По счастью, у нас имеется один полный экземпляр этой книги, и потому никто не заподозрит, что в ней все-таки скрывалось нечто антигосударственное или безнравственное. Мы могли бы повторить эту книгу в любом городе, что мне уже и предлагалось. Кроме моего вполне понятного авторского недоумения, еще одно обстоятельство заслуживает определенного вопроса. Книга была издана в пользу харбинского Дома Милосердия. Неужели же цензор настолько немилосердный человек что осерчал, как бы призреваемые не получили лишней монеты? Впервые мне приходится встречаться с таким необоснованным и, чего Боже сохрани, злоумышленным запрещением.

Уже шесть месяцев мы пытаемся узнать точную формулировку запрещения. Но нам на все это отвечают, что, может быть, книга еще будет разрешена. Это обстоятельство уже совершенно непонятно. Каким образом нечто запрещенное в ноябре или декабре может быть без всякой новой причины разрешено в мае или июне? Это было бы даже обидно для достоинства цензуры. Оно значило бы, что или декабрьский цензор замерз, а в мае сердце его оттаяло. Но ведь не овощ это сердце.

Записываю об этом пресловутом эпизоде цензурного запрещения, ибо многие друзья и наши учреждения справедливо спрашивают о судьбе "Священного Дозора". Нам в этом обстоятельстве скрывать нечего, но не будет ли стыдно харбинскому цензору, который пытается воспрепятствовать книге, исключительно посвященной вопросам воспитания и Культуры. Если бы мы могли заподозрить антирелигиозность цензора или его безграмотность, но и тогда такое лицо не стали бы держать на должности, прежде всего требующей достаточной меры просвещения и доброкачественности. Итак, в Харбине "Священный Дозор" не вышел.

17 Мая 1935 г.

Цаган Куре

Публикуется впервые