Мне не пришлось менять профессии в поисках дела, которое оказывалось бы больше по душе. Вся моя жизнь связана с Советским Военно-Морским Флотом
| Вид материала | Документы |
- Мне не пришлось менять профессии в поисках дела, которое оказалось бы больше по душе., 5220.19kb.
- Николай Герасимович Кузнецов. Накануне, 5979.15kb.
- «Адмирал Флота Советского Союза Н. Г. Кузнецов. Курсом к Победе», 88.27kb.
- Тема урока: «Вся моя жизнь роман с собственной душой», 69.87kb.
- Кое, что о Николае II, 39.92kb.
- На пути к профессии. У меня растут года, будет мне 17. Где работать мне тогда, чем, 22.27kb.
- Опера это жанр, который всегда притягивал меня, и если бы моя жизнь сложилась по-другому,, 247.46kb.
- Пропала собака, колли, окрас рыжий, сука, …падла, б-дь, Боже! Как мне оста-дела эта, 2418.75kb.
- Моя жизнь Рассказ провинциала, 1050.53kb.
- «Моя будущая профессия самая лучшая», 26.25kb.
— Я это помню,— сказал Сталин.— Сегодня поговорю с Рузвельтом.
Мне неизвестно, какой у них состоялся разговор, но на следующий день мне сказали, что вопрос в принципе согласован и мне надлежит уточнить детали с Э. Кингом. Я не упустил случая, в тот же день встретился с американским адмиралом и передал ему список кораблей, которые желательно было нам получить. Кинг обещал немедленно ответить, как только вернется в Вашингтон.
Зато мы более подробно обсудили вопрос о том, где состоится передача кораблей. Кинг назвал бухту Коулд-бей на одном из Алеутских островов. Оспаривать этот пункт у меня не было оснований. Смущало лишь то, что место это было уж больно неуютным.
Адмирал Кинг сдержал слово. Из Вашингтона он прислал телеграмму, в которой говорилось, что мы получим от Соединенных Штатов фрегаты, тральщики, охотники за подводными лодками, торпедные катера и десантные суда, в общей сложности более 250 единиц. В преддверии боевых действий на море эти суда были очень кстати. Мы немедленно скомплектовали команды и направили их в Америку.
Я тогда и понятия не имел о том, что из себя представляет бухта Коулд-бей. Только потом наши командиры и матросы образно описывали это "забытое богом" место. Но как бы там ни было, корабли были приняты, успешно доставлены во Владивосток, быстро освоены. Они участвовали в войне с Японией, а после войны, оказав нам практически весьма небольшую помощь, как принятые по ленд-лизу, были возвращены военно-морскому министерству США.
Почему нам требовалось усилить Тихоокеанский флот?
К началу Великой Отечественной войны наша [465] судостроительная промышленность еще не обеспечивала полностью потребностей быстро растущего флота. А когда началась война, мы вынуждены были и вовсе сократить поставки кораблей на Тихий океан, так как отправляли их на воевавший Северный флот. Небольшие суда, которые мы получили весной и летом 1945 года из США, пригодились нам главным образом для высадки десантов в портах и на островах, занятых противником.
В дни Крымской конференции я несколько раз побывал в Севастополе. Кроме поручений, которые мне давались по обеспечению союзных кораблей, стоявших в Северной бухте или доставлявших небольшие грузы в Ялту, я, естественно, имел достаточно времени заниматься своими флотскими делами. Черное море и все побережье уже были очищены от противника, и только нападение с воздуха еще нельзя было полностью исключить, и поэтому средства ПВО держались в повышенной готовности.
Активные боевые действия к тому времени на юге вела только Дунайская флотилия. Переподчиненная теперь Наркомату ВМФ, она с боями продвигалась вверх по Дунаю, тесно взаимодействуя с сухопутными фронтами.
Командующий флотом адмирал Ф. С. Октябрьский после операции лежал в госпитале. Я посетил его.
— Благодатные времена настали,— пошутил Филипп Сергеевич.— Можно полежать в госпитале не только по ранению, но и по болезни. А раньше на разные болячки некогда было обращать внимание...
Мы поговорили о днях минувших и о нынешней жизни флота. Коснулись восстановления Севастополя. Вспомнили, как летом прошлого года он показывал мне единственный сравнительно уцелевший дом — городскую почту. Теперь, в феврале 1945 года, развалин, конечно, все еще было много, но кое-где уже появились жилые островки.
Больного утомлять разговорами не полагается, и мы с начальником штаба флота вице-адмиралом Н. Е. Басистым простились с ним.
Когда вернулись в штаб. Басистый доложил о флотских делах. Докладывал он, как всегда, четко и полно.
С Н. Е. Басистым мы были знакомы давно. Я знал, что ему довелось послужить и в царском флоте. Был простым матросом, в гражданскую командовал [466] кораблями и матросскими отрядами на Волге. Наша первая встреча состоялась в стенах Военно-морской академии. Он уже кончал академический курс, когда я поступил на тот же командный факультет. Это было в 1929 году.
Весной 1937 года нас судьба свела на Пиренейском полуострове: он прибыл туда добровольцем и плавал на одном из эсминцев флота республиканской Испании. "Очень хороший русский товарищ",— говорил про него командир флотилии Висенте Рамирес. Служба на эсминцах была тяжелой, и компанеро руссо в звании капитана де корвета достойно представлял свою Родину, которая послала его "штурмовать далеко море".
Вернувшись из Испании, он служил на Черном море на крейсере "Червона Украина", и я, посетив этот корабль в 1939 году, с удовольствием провел несколько часов, беседуя с И. Е. Басистым и старыми червоноукраинцами. Ведь с этого корабля я неожиданно, буквально с мостика после похода, выехал в Москву, а затем в Испанию.
А потом началась Великая Отечественная война. Басистый командовал соединениями кораблей, участвовал почти во всех боевых операциях черноморцев и в 1944 году с эскадрой вернулся в освобожденный родной Севастополь.
Встречаются люди: совершают большие дела, а стараются остаться незаметными, не выпячивают своих заслуг. Таков был до конца дней своих адмирал Н. Е. Басистый. Мне приходилось наблюдать его в роли командующего эскадрой, начальника штаба флота, командующего флотом, заместителя министра. Везде он работал больше всех, а говорил меньше всех. Басистый и в своей книге воспоминаний "Море и берег" выступает таким. Изображает себя скромным участником боевых походов и десантов, хотя всегда находился в центре событий и брал на себя всю ответственность за их исход.
Конечно, война — это не гладкая дорога. Бывали неудачи и у Н. Е. Басистого, но это не следует записывать ему в строку. Это адмирал, полностью отдавший свою жизнь флоту.
С начальником штаба Н. Е. Басистым и членом Военсовета флота И. И. Азаровым мы ознакомились с обстановкой на театре, а потом на катере прошлись по бухтам. На кораблях шла нормальная служба.
11 февраля Крымская конференция закончила свою [467] работу. На следующий день президент Рузвельт выехал на машине в Севастополь, намереваясь провести ночь на своем корабле связи "Кэтоктин", а затем вылететь на родину.
Черчилль улетел немного позднее. Он тоже побывал в Севастополе, осмотрел сохранившееся со времен осады города в прошлом веке английское кладбище, где похоронен его родственник знаменитый Мальборо.
Я отвечал за пребывание гостей в Севастополе и их отлет с аэродрома. Поэтому, когда последний иностранный самолет и корабль покинули Крым, облегченно вздохнул. Подобного рода обязанности, на первый взгляд, казалось бы, не очень сложные, тем не менее доставляют немало хлопот.
Уже после войны мне не раз доводилось бывать в Крыму, и всякий раз, проезжая мимо Ялты, я хоть на несколько минут останавливался у Ливадийского дворца.
Много важных событий с тех пор свершилось на земле, много важных проблем решило и продолжает решать человечество. Но важнейшая из них — это сохранение мира на земле. Основная мысль заключительной части Декларации, принятой на конференции в Ялте, состоит именно в решимости союзников сохранить и усилить в мирный период единство целей и действий Объединенных наций, сделавшее возможной победу во второй мировой войне. Эти слова, как заповедь, оставлены нашим современникам участниками исторической конференции.
В Ставке
Вскоре после моего возвращения из Ялты поздно вечером мне позвонил А. Н. Поскребышев и официальным тоном, каким он имел обыкновение говорить даже с приятелями в служебное время, предложил заехать к нему, чтобы ознакомиться с "одним документом". Уточнять по телефону содержание документа — дело напрасное, и я отправился в Кремль.
Скромная раздевалка на нижнем этаже, подъем в маленьком тихоходном лифте, ковровая дорожка вдоль длинного коридора, знакомый тупичок перед дверью в приемную. Вхожу. Сразу чувствуется, что Сталина в кабинете нет: Александр Николаевич Поскребышев не [468] столь официален.
— А, моряк!— Поскребышев широко улыбается и хлопает ладонью по красной папке.— Вы сегодня именинник.
Он открывает папку и достает из нес лист плотной бумаги с хорошо знакомым штампом Государственного Комитета Обороны.
— Читайте.
Читаю. Оказывается, 2 февраля было принято постановление об изменении состава Ставки Верховного Главнокомандования. В нее вводились А. М. Василевский, А. И. Антонов и я.
Кто мог подумать, что раньше не был членом Ставки маршал А. М. Василевский, который в течение двух с половиной лет являлся начальником Генерального штаба и чья подпись стояла на документах рядом с подписью Сталина? Не был членом Ставки, оказывается, и генерал А. И. Антонов, назначенный на должность начальника Генштаба...
Официальное включение меня в состав Ставки мало что изменило в моей работе. Как нарком я и до этого бывал на совещаниях Ставки и Государственного Комитета Обороны, куда меня вызывали по флотским вопросам. Нередко я обращался в Ставку сам, когда добивался нужного флотам решения правительства или Верховного Главнокомандования. Иногда я звонил И. В. Сталину, если обстановка требовала немедленного доклада. И, несмотря на занятость, Верховный всегда находил время выслушать меня и дать исчерпывающий ответ.
В первые месяцы войны Ставка и ГКО работали в Кремле или в особняке на улице Кирова, а станцию метро "Кировская" временно использовали как убежище на случай воздушных тревог.
Не так давно мне довелось побывать в этом особняке и восстановить в памяти обстановку тех дней. В небольшом зале особняка был оборудован кабинет для И. В. Сталина, рядом с ним размещался начальник Генерального штаба маршал Б. М. Шапошников. Оперативная группа Генштаба находилась в соседнем доме и в любой момент была готова доложить о последних сообщениях с фронтов или передать фронтам приказы Ставки.
Верховный Главнокомандующий приезжал в особняк обычно вечером и, если воздушной тревоги не было, работал там далеко за полночь. Когда [469] радиорепродукторы возвещали "Граждане! Воздушная тревога", все находившиеся в особняке спускались в метро. Мне дважды довелось наблюдать, как И. В. Сталин после объявления тревоги не спеша пересекал небольшой дворик, входил в подъезд соседнего дома, где был оборудован лифт в убежище.
В своей повседневной работе Верховный Главнокомандующий опирался прежде всего на аппарат Генерального штаба. Постоянными заместителями и фактическими помощниками Верховного были Г. К. Жуков, А. М. Василевский, Б. М. Шапошников, а в конце войны А. И. Антонов. Прежде чем принять то или иное решение или директиву, в Ставку обычно вызывались начальник Генштаба, представители Ставки, нарком ВМФ, командующий фронтом, флотом или армией. С ними обычно и советовался И. В. Сталин.
Начальник Генерального штаба маршал Шапошников являлся докладчиком и основным советником Верховного Главнокомандующего. Делал он это на основании многочисленных собранных за ночь работниками Генштаба последних сведений с фронтов, предварительного анализа событий и уже выработанных (в первом варианте) предложений. Мне не раз приходилось наблюдать, как к маршалу Шапошникову приезжали люди с докладами, проектами директив и телеграмм, и не было секретом, что перед этим большой коллектив генштабистов провел бессонную ночь.
Занятый делами армии, Борис Михайлович не имел возможности детально заниматься флотскими вопросами и поэтому всегда просил меня подготовить ту часть вопроса, которая касалась флотов, чтобы ему было легче докладывать в Ставке. Иногда эти вопросы докладывались начальником ГМШ ВМФ, но многие из них я считал обязательным докладывать лично.
Говоря о трудной работе Ставки в начале войны, хочется еще раз сказать о Борисе Михайловиче Шапошникове. Уже тяжело больной, с кислородными подушками в своем кабинете, задыхаясь от кашля при длительных телефонных разговорах, он обеспечивал Верховного Главнокомандующего нужными сведениями с фронтов и делал свои предложения.
Александр Михайлович Василевский, являясь заместителем начальника Генерального штаба с июня 1942 года, чаще находился на фронтах, чем в Москве. По [470] складу характера, пунктуальности и знаниям штабной работы А. М. Василевский явился достойным преемником Б. М. Шапошникова на должность начальника Генштаба.
Я с удовольствием вспоминаю совместную работу с А. М. Василевским, начавшуюся еще до войны, затем в Москве и вне ее, когда приходилось на месте координировать действия флотов с фронтами.
Наша последняя встреча в годы войны была на Дальнем Востоке. Маршал Василевский руководил операциями фронтов, а на мою долю выпало помочь ему в использовании Тихоокеанского флота и Амурской флотилии.
Г. К. Жуков, А. М. Василевский, Н. Н. Воронов, С. К. Тимошенко, К. Е. Ворошилов, как представители Ставки, выполняя поручения Верховного, часто бывали на фронтах, лично делали ему доклады, проверяли на местах выполнение директив Ставки. Верховный Главнокомандующий принимал решения, как правило, лишь посоветовавшись с теми, на кого возлагалось выполнение задачи. Я не помню случая, когда бы Ставка собиралась в полном составе, но, бывая на ее совещаниях, я всегда видел там начальника Генштаба и командующих фронтами или армиями. Хорошо помню, как в трудную осень 1941 года, проводя ночи на станции метро "Кировская", я встречал там многих командармов. Недаром уже после войны генерал П. А. Курочкин напомнил мне, что наша первая встреча произошла в "зале ожидания" — в убежище на "Кировской".
Сосредоточение власти в руках одного человека, воля Сталина и его способность "выдержать характер", как мы наблюдали это в трудные дни обороны Москвы или Сталинграда, сыграли немалую роль в достижении победы.
Сам Сталин был до крайности загружен чисто военными вопросами. Однако, что меня больше всего удивляло в работе Ставки и лично Сталина, так это недооценка роли организации в деле руководства войной. Теоретически он признавал важность отработки организации всех государственных органов, но почему-то на практике мало уделял этому внимания. Надо сказать, что еще в предвоенный период Сталин не установил четкой разграничительной линии в своих функциях с наркомами Обороны и Военно-Морского Флота, руководя ими. [471]
Результатом непонятной недооценки организации со стороны Сталина хорошо известным мне был, я бы сказал, больной вопрос о многочисленных подчинениях и переподчинениях флотов сухопутным начальникам в ходе войны, его нежелание до 1944 года ясно определить, что такое оперативное подчинение. Поэтому и применялись в приказах такие выражения: "Применить к делу Черноморский флот".
Как ни парадоксально, но только в 1944 году была издана директива о том, что Нарком Военно-Морского Флота является и Главнокомандующим флотами.
Недооценка Сталиным вопросов организации усугублялась тем, что люди, готовившие директивы, не всегда считались с мнением и предложениями моряков. Недостаточно учитывая сложности таких, например, операций, как десантные, и упрощая их, они долго держали от нас в секрете намеченные операции, не давая нам, морякам, нужного времени для подготовки, а потом заставляли спешить.
Присутствие непосредственно на фронтах в качестве представителей Ставки таких военачальников, как Г. К. Жуков и А. М. Василевский, приносило, на мой взгляд, огромную пользу. На первом этапе войны это было просто необходимо, так как требовалась непосредственная связь Ставки с фронтами и помощь знающего замысел Ставки опытного военачальника. Вот почему представителям Ставки было предоставлено право не только координировать действия фронтов, но и руководить операциями. Их роль высоко оценил И. В. Сталин. Недаром едва кто-нибудь из представителей Ставки возвращался в Москву, как Верховный уже спрашивал, когда он снова думает выехать на фронт.
В войска посылались не только представители Ставки, но и другие руководящие работники центрального аппарата.
Когда складывалась, допустим, тяжелая обстановка на каком-нибудь флоте, И. В. Сталин обыкновенно спрашивал у меня:
— Кто командует флотом?
И выпытывал подробности: что за человек, давно ли на этом флоте. А потом предлагал:
— А не послать ли туда кого-либо из ваших заместителей?
И, не дожидаясь ответа, иногда сам называл кандидатуру.
Так, в трудные для Таллинна, Одессы, Ленинграда и Севастополя дни на флоты выезжали мои заместители И. С. Исаков, И. В. Рогов, Л. М. Галлер, Г. И. Левченко, В. А. Алафузов.
А порой И. В. Сталин приказывал:
— Вам следует самому выехать туда и разобраться.— И сразу спрашивал: — Когда выезжаете?
Только тогда считал вопрос исчерпанным.
В своей работе Ставка всецело опиралась на слаженный аппарат Генштаба. Без участия этого большого высококвалифицированного аппарата Ставка не принимала ни одного серьезного решения. В самые трудные дни 1941 года в Ставке, как правило, можно было встретить начальника Генерального штаба вместе с ответственными оперативными работниками. Начальник Генштаба являлся и докладчиком и основным советником Верховного Главнокомандующего. На основании сведений с фронтов, анализа событий он составлял свой доклад.
Как я уже заметил, Ставка в полном составе, кажется, никогда не собиралась. И. В. Сталин предпочитал советоваться в первую очередь с теми военачальниками, которые непосредственно принимали участие в подготовке той или иной операции или на которых было возложено выполнение директивы Ставки. В войну дорога каждая минута, и часто оперативные вопросы требуют срочного решения. Проводить многолюдные совещания не было ни возможности, ни нужды.
За одним столом с военачальниками на совещаниях в Ставке или ГКО обсуждали вопросы руководители партии и правительства, наркомы различных отраслей промышленности, директора крупных заводов.
Сражалась вся страна, весь народ. Наркоматы авиационной, танковой промышленности, вооружения и боеприпасов, да и другие промышленные отрасли были своего рода трудовыми фронтами со своими командирами и бойцами.
Припоминаю послевоенные беседы с бывшими наркомами И. Ф. Тевосяном, В. А. Малышевым, А. И. Шахуриным, И. И. Носенко.
— А ведь на заводах, пожалуй, было не легче, чем на фронте,— заметил однажды В. А. Малышев.
Действительно, для любой крупной задуманной [473] Ставкой или командованием операции — наступательной или оборонительной — надо было поставить фронту самолеты, танки, корабли, боеприпасы, продовольствие, обмундирование — всего не перечислишь.
Решая одновременно военные и хозяйственные задачи, Ставка и ГКО как бы сливались в единый государственный орган — гибкий, оперативный, быстро реагирующий на обстановку. Бывая у Верховного Главнокомандующего по вопросам оперативным, я почти всегда встречался с представителями ГКО. Они часто присутствовали при обсуждении крупных военных операций и докладывали о степени подготовки промышленности к задуманным планам. Помню, нередко сразу тут же принимались решения по оборонным наркоматам.
И. В. Сталин при решении важных вопросов имел обыкновение вызывать непосредственных исполнителей, знакомиться с их точкой зрения. Кстати, посоветовавшись с людьми, он любил принятое решение оформить тут же, в их присутствии, диктуя содержание будущего документа начальнику Генштаба или Поскребышеву.
Из военных чаще всего у Верховного бывали командующие фронтами и армиями. Но несколько раз в Ставке я видел рядовых — летчиков, танкистов, артиллеристов: Сталин допытывался, как они относятся к новым образцам оружия, поступающим на фронт.
Мне довелось много беседовать с А. М. Василевским, который, пожалуй, чаще других встречался с Верховным Главнокомандующим во время разработки и осуществления крупнейших наступательных операций наших войск.
Александр Михайлович подтверждает, что Верховный Главнокомандующий в его присутствии вызывал для рассмотрения того или иного вопроса руководителей с фронтов и из тыла. В приемной Верховного можно было встретить наркомов и директоров заводов, на которых возлагались ответственные задачи по выполнению заданий ГКО и Ставки. Сталин всегда требовал исчерпывающих сведений по любому обсуждающемуся вопросу и не упускал случая воспользоваться советом этих товарищей.
Мне, как моряку, хочется добавить, что Сталин внимательно следил и за обстановкой на флотах. Он не раз вызывал меня для уточнения флотских вопросов, когда [474] я испрашивал разрешения на проведение той или иной крупной операции на море. Часто он требовал от меня обстоятельного доклада, когда шли конвои в Мурманск и Архангельск, когда принимались в Англии и переводились в наши базы принятые в счет итальянского трофейного флота английские и американские корабли, или думал о судьбе Балтийского флота, когда в сентябре 1941 года положение в Питере было очень серьезным. Таких примеров можно привести множество.
На одной встрече с читателями меня спросили: "Верно ли, будто И. В. Сталин не любил, когда ему возражали?" Как можно было ответить коротким "да" или "нет"? Иногда Сталин действительно не терпел возражений. Но во многих случаях терпеливо выслушивал их, и люди, имевшие свою точку зрения, нередко даже нравились ему. Таково не только мое мнение. В апреле 1968 года мне довелось беседовать на эту тему с маршалом К. К. Рокоссовским. Он прямо сказал:
— Если мне удавалось обосновать свою точку зрения, Сталин всегда соглашался со мной.
Конечно, случалось, что Сталин прерывал докладчика, даже очень резко. Но это бывало, когда ему казалось, что тот плохо знает суть вопроса. Сталин любил доклады обоснованные, убедительные, продуманные.
Работал Сталин много. И в редкие минуты отдыха он не мог обойтись без дела. Иногда разговор в служебном кабинете затягивался. Он смотрел на часы:
— Пора ужинать. Прошу ко мне.
Его квартира находилась в том же здании в Кремле, где и рабочий кабинет. Сам он обычно пользовался внутренним ходом, а мы спускались к вешалке, одевались и входили в квартиру через арку со двора.
Вспоминаю, с каким любопытством я впервые поднимался по ковровой дорожке красного цвета на второй этаж. Я и не ожидал увидеть богато обставленную большую квартиру, но все же был до крайности удивлен скромностью обстановки. Небольшая прихожая была отделана деревом. Прямо из нее — дверь в столовую. Все комнаты, расположенные вдоль одной стены, с окнами на царь-пушку и Успенский собор, видны через открытые двери столовой. В спальне — простая кровать и ничего лишнего.