Geum.ru

Незабвенный Александр Яковлевич Пассовер считал сочинение

Вид материалаСочинение
Подобный материал:
1   ...   9   10   11   12   13   14   15   16   17

Следует, конечно, вызывать свидетелей в таком порядке, в котором их показания должны произвести наибольшее впечатление на присяжных. Для этого надо разместить отдельные обстоятельства, хотя бы самые ничтожные, сообразуясь с общей задачей. От этого зависит все; в том, что входит в вашу работу, случаю не следует уступать ни единой частицы. Ваш труд может завершиться стройным зданием или создать бесформенную кучу, смотря по тому, сумеете ли вы привести в порядок или перемешаете установленные вами данные.

Можно также принять за правило, что в тех случаях, когда вашего клиента изобличают в какой-нибудь ошибке или высказывают против него такое предположение, которое нельзя не опровергнуть,— он не только должен быть допрошен раньше всех других свидетелей, но и его возражение против приписываемого ему поступка должно быть сделано им при самом начале его объяснений перед судом. Отсрочка будет казаться желанием уклониться от возражения, а такое желание — сознанием вины. То, что составляет главный пункт в вашем плане ведения дела, должно, по общему правилу, быть выдвинуто вперед главным действующим лицом. Основания этого требования понятны для всякого; впечатление, произведенное на присяжных с самого начала, будет сильнее и более прочно, ибо этим самым от него будет соответственно отдалено возражение противника.

Я уже говорил о том, как важно соблюдать последовательность во времени; не менее важна последовательность по значению обстоятельств. Установив основной факт в центре, следует представить свидетелей; их показания должны не только подтвердить этот факт, но и скрепить его так, чтобы данные дела, плотно примыкая одно к другому, взаимно поддерживали себя, как части искусно построенного свода, способного выдержать всякую тяжесть.

Цель ваша при представлении доказательств не ограничена подтверждением основной мысли; вы можете сделать еще нечто другое, если выступаете со стороны ответчика. Всмотревшись в доказательства, представленные другой стороной, вы можете расположить свои с таким расчетом, чтобы они не только были в контрасте с теми, но и казались бы более правдоподобными.

Все это, конечно, мелочи, но мелочи иногда имеют огромное значение в искусстве, а в суде их ценность бывает неисчислима.

Говоря о ценности свидетельских показаний, не следует забывать, что, если, выставляя ваших свидетелей после доказательств вашего противника, будь то истец или ответчик, вы начинаете с лучших и постепенно будете спускаться до самого худшего, ваши шансы будут уменьшаться в той же постепенности и в конце концов будет казаться, что исход дела находится в зависимости от оценки показаний ничтожнейшего из ваших свидетелей. Ваши доказательства, так сказать, сойдут на нет перед глазами присяжных, а вы будете только недоумевать, отчего они так качают головами.

Люди, мало знакомые с превратностями судебного заседания, думают, что председатель исправит все это. Это возможно, но тот, кто надеется, что председатель сделает за него его дело,— плохой адвокат. Ибо в сущности вещей председатель есть не что иное, как тринадцатый присяжный, и не властен утверждать или отвергать силу доказательств.

Показание свидетеля может быть очень сильным, хотя бы он утверждал только один факт, и очень слабым, хотя бы он утверждал их полсотни. Если вы измеряете ценность его объяснений по количеству сообщаемых им фактов, то можете с таким же успехом по его росту определить силу его показаний.

Если с вашей стороны будут один за другим являться плохие свидетели, присяжные придут к заключению, что ваши требования или возражения недостаточно обоснованы; это ослабит и более сильные показания других свидетелей; поэтому, если между вашими свидетелями есть и надежные и плохие, начинайте со слабейших. Последовательность времени или логический порядок могут заставить вас уклониться от этого соображения; но вообще следует всегда стараться, чтобы за слабым следовало сильное.

Предположим, что с обеих сторон выставлены свидетели приблизительно одинаковой ценности и нет необходимости соблюдать последовательность времени; есть ли основания к тому, чтобы один свидетель был спрошен раньше другого? Без сомнения. Не все в равной мере готовы выдержать перекрестный допрос. Если вы начали с одного из более слабых в этом отношении и он под влиянием волнения начинает заикаться и бормотать, вы уже оказали по крайней мере две плохие услуги своему клиенту: вы почти погубили его дело в глазах присяжных и вы дали столько бодрости вашему противнику, что он будет допрашивать следующих с удвоенной энергией; если, наоборот, вы начнете со свидетеля, умеющего выдержать перекрестный допрос, вы получите противоположные последствия. Как ни обидна бывает неудача в перекрестном допросе чужих свидетелей, еще обиднее неудача своих перед перекрестным допросом противника.

Еще соображение, которое не следует забывать. Рассказ, переданный по частям, несколькими свидетелями, убедительнее, чем тот же рассказ, повторенный каждым из них. Он будет казаться более правдивым и даже будет иметь вид безусловно верного; тогда как его повторение, особенно с передачей подробностей, часто придает ему вид лжи. Рассказ по частям имеет еще одно преимущество: он суживает площадь приложения перекрестного допроса.

В одной из предыдущих глав я уже говорил о борьбе против предвзятых мнений в среде присяжных; здесь будет нелишним сказать, что, если ваш противник пытается вызвать в них предубеждение, вам придется прибегнуть к некоторым особым манерам, чтобы противодействовать этой довольно обычной тактике. Вы не должны приносить своего клиента в жертву недобросовестным адвокатским приемам. Если ваш противник играет на слабостях присяжных, вы сделали бы ошибку, положившись всецело на силу их здравого рассудка.

Одно может затронуть их интересы, другое шевельнет в них сочувствие. Надо брать людей такими, какие они есть, особенно на скамье присяжных. Если при указанных условиях вы не станете считаться со свойственными им наклонностями и будете обращаться только к их разуму, вы окажетесь в положении простака, у которого вытащили часы, пока он смотрел на воздушный шар.

Случается слишком часто, что против вас в составе присяжных соединяются, хотя и в неравных силах, невежество, предубеждение и чувствительность. В победе над ними — величайшее искусство и величайшая заслуга адвоката.

Много говорят о «последнем слове» (здесь разумеются возражения поверенного в гражданском споре, а не объяснения подсудимого), но никто не станет спорить о том, как много оно значит в устах настоящего адвоката. В нем и созидательная, и разрушительная сила. Поле битвы свободно, противодействия нет. Оно может вырвать с корнем доводы противника, рассеять его доказательства, смести все, им созданное; но оно не может и дать последние законченные черты его картине. Все зависит от знания адвоката. В этом отношении знание еще важнее, чем талант; знание обнимает как самые доказательства, так и умение представить их в наиболее выгодной системе. Если за вами последнее слово — все: доказательства, доводы, предубеждения, симпатии, все в вашей власти; насмешка, укоры, убеждения готовы служить вам. При равенстве прочих условий нужно очень плохо знать адвокатское искусство и человеческую природу, чтобы не выиграть дела.

Это наводит меня на другой предмет, не лишенный значения в наше время, при проявившейся склонности к замене присяжных коронными судьями.

Пусть не удивится читатель, если я скажу, что коронный судья больше поддается предубеждениям, чем присяжные заседатели. Хотя милорд никогда не поверит в возможность подобной слабости с его стороны, он, однако, будет стараться выказать себя свободным от предубеждений, и в этом спасение адвоката. Предубеждения присяжных сглаживаются некоторого рода умственным трением; они могут даже вполне нейтрализовать друг друга. Всякое прямое нападение на предрассудок заранее обречено на неудачу. Предубеждение неуязвимо для логики; но это не значит, что в вопросах, решаемых на основании доказательств, было бы бесплодно обращаться к рассудку. Надо помнить, что судья проникнут высоким чувством чести и хочет казаться беспристрастным. В этом защита против тех слабостей, которым не чужды бывают и благороднейшие умы.

Остается, однако, вопрос: в каком виде представить ему дело? Нужны ли здесь другие приемы, чем перед присяжными?

Я отвечаю: безусловно, нет. Для судьи дважды два четыре, как и для присяжного. Если есть разница, то только тогда, когда присяжные определяют убытки по чувству и поддаются желанию быть щедрыми в ущерб справедливости. Надо говорить так, чтобы судья мог отчетливо видеть ваши факты, усвоить ваши соображения и согласиться с вашими выводами. В этом отношении задача легче перед ним, чем перед присяжными, потому что его ум, благодаря долгому опыту, изощрен в разборе доказательств и в оценке их значения для дела; от вас требуются ясность, сжатое изложение и расчет в распределении материала.

Заметим, что он скорее сумеет различить, представляете ли вы факт таким, каков он на самом деле, или придаете ему ложную окраску; присяжных легче провести в этом отношении. В чистом деле всегда следует держаться первого приема; второй с несомненностью покажет, что, хотя дело честное, вы не умеете честно вести его. Это плохой прием.

Поле рассуждений шире перед присяжными, чем перед судьей.

В первом случае вы ограничены только одним условием: вы не должны говорить о вещах, не имеющих отношения к делу; во втором — лучше сдерживать свои рассуждения в более строгих границах того, что требует неумолимая логика.

Присяжные представляют более тяжеловесное целое, чем судья,— и, чтобы привести их в движение, нужно большее усилие. Но, раз толчок получен и движение началось, они сметут многие незначительные препятствия, которые перед более критически настроенным умом потребовали бы объяснения.

Из этого следует, что как перед судьей, так и перед присяжными искусное распределение доказательств наряду с ясными выводами из простых рассуждений суть лучшие средства на пути к цели.

«Последнее слово» также имеет не менее значения перед судьей, чем перед присяжными. Милорд во многом, очень многом, остается таким же человеком, как и все; он не одарен ни способностью интуитивного прозрения во мраке, ни сверхъестественным откровением о данных дела. Бывает, что и для его разума оказываются нелишними услуги вашего рассудка.

Следует также сказать несколько слов о том, что называется le redicule (смешное). Это незаменимое средство против недобросовестных аргументов; оно действует с такой быстротой, что противник оказывается разбитым вдребезги, прежде чем успел сказать: была молния!

Умение сделать противника смешным не следует смешивать с поношением или бранью.

Чтобы позволить себе этого рода роскошь, надо быть очень уверенным в прочности своего дела. «Ругай чужого поверенного, когда нет своих доказательств» — это правило есть вернейший путь к тому, чтобы уничтожить свою репутацию как адвоката и отказаться от надежды когда-либо составить себе такую, которую стоило бы сохранить.

Когда оратор пышет пламенем, клиент заслуживает сожаления. Это паровоз, который пыхтит с шумом и с силой, но вращает только маховое колесо, не двигая поезда. Чтобы уметь изящно издеваться, надо обладать тонкой впечатлительностью к несообразностям и способностью сопоставлять их в смешном контрасте. Это создает юмор, а иногда вызывает и негодование и презрение к изображенному.

Образцом этого умения могут служить некоторые отрывки из речи лорда Лоборо по законопроекту Фокса о распространении противоправительственных произведений (Fox Libel Akt 1792г. См. I.Stevens, Hist. of the Crimin. Law, II, 298 и след. Слово Libel переведено здесь в том значении, которое соответствует частному случаю), предоставившему присяжным решение вопроса о составе преступления в делах этого рода. Судьи были против проекта, ограничившего в известной доле присвоенную им власть. Лорд Лоборо сказал: «В борьбе председателя и присяжных за право судить о составе преступления они забывают вопрос о вине или невиновности подсудимого, и присяжные легкомысленно выносят оправдательное решение, чтобы показать судье, что они сильнее его. Необходимо предоставить им право входить в обсуждение цели печатного произведения: иначе всякое свободное рассуждение о политических предметах и даже о текстах Св. Писания может быть подведено под понятие противоправительственного произведения... Неужели судьи должны сказать присяжным: "Вы должны признать подсудимого виновным, ибо доказано, что рассматриваемое произведение напечатано им, а когда мы будем объявлять приговор, вы узнаете, есть ли в его деянии состав преступления..."? Вы говорите, присяжные не в состоянии различить истинный характер произведения, признаваемого преступным, и этот вопрос должен быть предоставлен просвещенной оценке судей. В суде Old Bаilеy альдермен г. Лондона заседает в составе присутствия рядом с верховным судьей Королевства. Мало того, дела этого рода в графствах разбираются помощниками, сведущими только в борзовой охоте, без всякого участия настоящих судей. Одна нелепость влечет за собой другую; всем известно, что в числе присяжных особого состава, которых вы признаете непригодными, большая часть — те же судьи, и вы хотите отнять у них всякую власть на скамье присяжных, предоставляя им за судейским столом и решение о виновности, и приговор о наказании».

«Не повторяйтесь». Это хорошее правило. Еще лучше: устраняйте себя из дела вообще. Но необходимо повторять ваши соображения, пока присяжные не усвоят их. Это надо делать, меняя выражения и оборот мыслей. При этих условиях повторение будет приятно, а не утомительно. Нет ничего привлекательнее разнообразия, ничего более занимательного, как обозрение интересного предмета с разных сторон, особенно когда вы хотите составить себе общее представление о нем, заслонив вместе с тем некоторые его части.

Но, позвольте, скажет встревоженный читатель, как могу я узнать, поняли присяжные или нет? Ответить нетрудно: следите за поплавком!

Что может быть скучнее, как ехать по давно знакомой дороге? Уже второе путешествие теряет интерес и оставляет гораздо более слабые впечатления, чем первое. Но как же повторять, не повторяясь? Подражайте великим мастерам и, когда хотите высказать существенное положение, ведите к нему присяжных. Подготовьте слушателей к тому, что хотите запечатлеть в их представлении. Надо задержать их внимание, задеть их ожидание, оживить воображение, поддразнить любопытство; и этого мало; вы должны одарить их приятным ощущением удивления. Но как же сделать все это? Иной раз — одним вопросом; в другой раз — возгласом, паузой, жестом, изменением голоса. Как — это не важно; лишь бы было достигнуто нужное впечатление; а раз оно произведено, оно уже не требует повторения.

Не теряйте времени на несущественные подробности; «терзая неохотное ухо сонного человека», вы можете только вызвать в нем раздражение и сделать его неспособным ко вниманию, когда перейдете к существенному. Вы не в силах пробудить его ослабевшее внимание, и дело, которое могло быть выиграно при умелом его ведении, будет проиграно из-за несоблюдения азбучных требований искусства.

«Грациано говорит бесконечное количество пустяков... Его рассуждения похожи на два зерна пшеницы в двух четвериках отрубей; ты будешь целый день искать, пока найдешь их, а когда нашел, увидишь, что не стоило их искать» (Шекспир. Венецианский купец, I, 1).

Говорить о ненужных подробностях — большая ошибка; еще хуже вызывать ненужных свидетелей, ибо это опасная ошибка. Они могут впасть в противоречие между собой, а противоречие в пустяках оставит в присяжных такое же впечатление, как если бы оно касалось существенных обстоятельств; они бросят тень сомнения на все дело. Замечу, что, разбирая показания свидетелей противника в первой речи или в возражении, часто бывает целесообразно идти от последнего к первому, при том условии, конечно, что они были представлены им суду в известной логической последовательности. Можно заранее сказать, что последний свидетель даст сильное показание против вас и произведет известное впечатление на присяжных. Он в некотором роде замок свода. Начинайте же с него. Торопитесь уничтожить произведенное им впечатление; всякий удачный удар против него будет иметь большое значение; он иногда поможет справиться и с другими, а вместе с тем, по мере хода вашей речи, грозное показание будет все более теряться из виду, пока, наконец, при успешном развитии ваших рассуждений, не исчезнет совсем. Мне часто приходилось видеть, как адвокат напоминал присяжным улику, забытую его противником. Это плохая тактика.

Что прошло, то прошло; никогда не следует останавливаться на обстоятельствах, не затронутых противником и не требующих опровержения. Вы можете тем самым безо всякой нужды придать им кажущееся значение.

Предположим, что в деле было несколько свидетелей второстепенной важности. Если вы станете разбирать их показания порознь, вы подтвердите за каждым некоторую долю значения. Скажите: «О прочих свидетелях не стоит говорить; они ничего не доказывают, а если бы и доказывали что-нибудь, их слова не стоят спора».

Не говоря уже о красноречии Эрскина, нельзя не восхищаться некоторыми особыми приемами в его речах. Возьмем для примера дело Томаса Гарди, судившегося в Лондоне за государственную измену в 1794 году.

Чтобы постепенно подготовить присяжных к своему требованию об оправдании подсудимого, он говорит:

«Государственная и правительственная власть страны опирается на всех подданных; я надеюсь, что мне никогда впредь не придется выслушать перед лицом суда, что мирное разъяснение народу его законных преимуществ есть посягательство против власти государя. Те, кто говорит это,— худшие враги короля. Нельзя не назвать в высшей степени опасной ту государственную теорию, которая утверждает, что верховной власти грозит крушение всякий раз, когда народ слышит правду о своих правах, что, созывая граждан для обсуждения этих прав, те, кто это делает, ведут к неизбежной гибели монарха».

В этом отрывке, как и во всех других рассуждениях оратора, основная мысль повторяется не повторением слов, а новыми изящными оборотами, и благодаря этому вместо одной мысли в словах его как будто слышны две или три.

В другом месте он говорит:

«Г-да присяжные. Я не обязан отстаивать каждое слово. Некоторые выражения нельзя не назвать неуместными; это опрометчивые, зажигательные выражения; но, рассматривая все в целом, допуская даже, что это написано подсудимым, я не вижу ничего, что изобличало бы в нем какие-либо преступные намерения».

По этим примерам можно видеть, с каким старанием и умением готовил свои защитительные речи великий адвокат. Вот настоящее искусство.

Считаю нелишним привести здесь одно место из «Жизнеописаний канцлеров» (сочинение лордf Дж.Кемпбелла «The Lives of Chancellors», касающееся речей, вызова свидетелей и перекрестного допроса. Автор говорит о защите лорда Георга Гордона, обвинявшегося в государственной измене («State Trials» - официальный сборник).

«Выбор первого защитника,— говорит лорд Кэмпбелл,— был неудачен. Г-н Кеньон (впоследствии лорд Кеньон), будучи вполне сведущим в тонкостях вещного права и в практике гражданского процесса, не обладал ораторским талантом и совсем не знал конституционных законов. Возражая обвинителю, он произнес безукоризненно честную, но малоубедительную речь; когда он кончил, друзья лорда Георга были в отчаянии. По установившемуся обычаю, Эрскин должен был говорить немедленно за ним; но он, ссылаясь на один прецедент из "Государственных процессов"', просил разрешения отложить свою речь до представления доказательств. Суд согласился; было допрошено множество свидетелей, но их показания о действиях подсудимого были значительно ослаблены перекрестным допросом о действительном характере беспорядков».

Привожу следующий отрывок ради контраста:

«Эрскин начал речь около полуночи и, разогнав мгновенно усталость присяжных, судей и всех присутствовавших, точно вдохновил их какой-то особой высшей жизнью; они слушали, как будто его устами говорил небесный разум, снисшедший на землю, чтобы разъяснить им дело».

Далее автор рассказывает, как оратор изложил действующие законы не для того только, чтобы передать их содержание, но и для того, чтобы «искусно приспособить выдвинутые им положения к тем фактам, о которых ему предстояло говорить».

Правда, это говорится о талантливейшем из адвокатов, когда-либо выступавших в английском суде; но я привожу эти отрывки не ради таланта оратора. Я хотел только показать на его примере и подтвердить ссылкой на высокий авторитет лорда Кэмпбелла, что умение, искусство представить обстоятельства дела имело здесь еще больше значения, чем даже несравненное красноречие оратора. Это умение Эрскин мог, конечно, приобрести только тщательным изучением великих мастеров, особенно Цицерона и Бурка. Чему научился Эрскин, тому могут научиться и другие; а те, кто не обладает каким-либо сверхъестественным ораторским талантом, могут, если только не вовсе лишены способностей, усвоить достаточную легкость речи для своих более скромных задач, изучая со вниманием те приемы, которыми он пользовался с таким успехом.

В заключение можно напомнить, что среди всех трудностей, окружающих адвоката, сдержанность будет его лучшим спутником, а здравый смысл — надежнейшим руководством.