Путеводитель по "капиталу"

Вид материалаСочинение
Подобный материал:
1   2   3
r = (s - e)/(c+ v), a "норма ренты" как е' = е/(с + v). Тогда r = [/(q+1)] - e'. Различие в величине , вытекающие из различий в местном уровне плодородия земли, будут компенсироваться различиями величин е', так что r останется одинаковой для всех отраслей экономики. Во-вторых, может иметь место "абсолютная рента" - нечто, отсутствующее у Рикардо, - в силу того обстоятельства, что сельское хозяйство имеет дело с капиталом, органическое строение которого ниже общественно средней величины. В результате "ценность" сельскохозяйственной продукции превышает ее "цену производства". В нормальном случае поток капитала привел бы к понижению нормы прибыли в сельском хозяйстве до среднего показателя, но так как существует частная собственность на землю, землевладелец имеет возможность навесить на арендатора дополнительный рентный платеж, эквивалентный сверхприбыли, получаемой в земледелии. Маркс тщательно избегает утверждений, что органическое строение капитала в сельском хозяйстве действительно ниже среднего показателя, -это, говорит он, "вопрос, который может решить только статистика" (том III, глава 45). Если же это не так, тогда абсолютная рента отпадает и вся рента остается дифференциальной.

Марксова теория абсолютной ренты не имеет никакой силы вне рамок его теории прибавочной ценности и вытекающей отсюда необходимости превращения ценности в цену. Поэтому мы ее опустим, отметив лишь один вытекающий из нее странный вывод, будто абсолютная рента отрицательна, если аграрный сектор характеризуется большей капиталоемкостью по сравнению с остальными отраслями экономики, как это было в самом деле в США и Великобритании после 1930 г. Обсуждение дифференциальной ренты у Маркса более подробное, чем у Рикардо, но менее исчерпывающее. Маркс не понял теорию Рикардо, согласно которой должны существовать возделываемые земли, за которые рента не взимается (см., например, заключительные страницы главы 43 тома 111). Иными словами, он не понимал, что существует предельный уровень интенсивного, как и энтенсивного земледелия; это серьезное непонимание, если вспомнить, что введенное Рикардо понятие предельной интенсивности стало началом всей последующей маржиналистской мысли.

В этих главах о ренте достойны упоминания еще два момента. В главе 39 Маркс отрицает, предположение Рикардо, что спрос на пшеницу совершенно не эластичен, Этот взгляд Рикардо, утверждает Маркс, есть результат наблюдаемого эффекта влияния засухи или неожиданно высокого урожая, когда "внезапная и кратковременная дешевизна не имеет достаточно времени для того, чтобы оказать свое полное воздействие на рост потребления". Кроме того, количество пшеницы, используемой для изготовления виски или пива, меняется вместе с колебанием цен на пшеницу, и падение цен на пшеницу приводит к замене хлеба, изготовленного их ржи и овса, пшеничным хлебом. Едва ли можно было ожидать от Маркса подобных комментариев. Столь же неожиданны замечания в главе 45, касающиеся возможных издержек при использовании земельных угодий в качестве пастбищ вместо пашни, заимствованные из "Богатства народов". Отдел VII тома III содержит сбивчивые замечания относительно классической концепции производительной триады - земля, труд и капитал. Глава 48 вносит ясность в сущность нападок Маркса на вульгарную политическую экономию35. В трех других главах просто повторяется материал, изложенный раньше.

46. Маркс как экономист


Теперь, как кажется, рассеялись все сомнения относительно того, был ли Маркс значительным классическим экономистом. В своем несомненном умении доводить экономическую аргументацию до ее логического завершения Маркс не имел равных среди своих современников. Но ведь для того, чтобы быть значительным экономистом, надо иметь нечто большее, чем только способность делать отвлеченные дедуктивные выводы. При всем при том Маркс обладал еще и другими характерными свойствами: чувство взаимосвязи между различными аспектами экономической деятельности, сознание постоянного взаимодействия между исторически обусловленными институтами и воплощенными в них структурными характеристиками определенной экономической системы, а также склонность к эмпирическим обобщениям, основанным на близком наблюдении экономической жизни. И тем не менее, мы были свидетелями того, как Маркс допускал логические ошибки, искажал факты, делал необоснованные выводы из исторических данных и едва ли не умышленно закрывал глаза на слабые места в своем исследовании. Объяснение этим фактам состоит в том, что он просто поставил перед собой неразрешимую задачу. Лейтмотив марксистской политической экономии составляет теория прибавочной ценности. Но эта теория несостоятельна. В трех томах "Капитала" нет ничего такого, что заставило бы нас поверить, будто любой рабочий с одной и той же квалификацией создает одинаковую сумму прибавочной ценности, независимо от того с каким оборудованием он работает или какого рода продукцию он производит. В любом случае дело сводится к утверждению о делении рабочего дня на две части, из которых одна оплачивается, а другая - нет. Но мы не можем видеть это разделение. Все, что мы наблюдаем, это ставки номинальной заработной платы и денежные цены на производимые товары и услуги. Даже если все рабочие получают одинаковую заработную плату, они не производят товаров и услуг в одинаковом денежном выражении. Если мы допустим, что названные различия в денежной оценке товаров некоторым образом отражают различия в прямых и косвенных затратах труда на производство этих продуктов и что аналогичное правило применяется для денежной оценки жизненных средств, то все еще нет оснований поверить в то, что рабочий в отрасли, выпускающей зубочистки, работает такое же количество часов в день для того, чтобы получить эквивалент своей заработной платы, что и рабочий в сталелитейной отрасли. А если мы отказываемся от предположения относительно одинаковой нормы прибавочной ценности по всем сферам занятости, все здание, возведенное Марксом, рушится до основания.

Уловка, которая делает марксистскую политическую экономию столь привлекательной, если воспринимать ее некритически, заключается в применении двухэтажного доказательства: сейчас вы это видите, а сейчас- нет. Есть первый этаж здания, а именно видимый мир цен, ставок заработной платы и нормы прибыли, и есть подвальный этаж этого здания - ненаблюдаемый мир трудовой ценности и прибавочной ценности. Дело не только в том, что первый этаж наблюдаем, а подвальный этаж ненаблюдаем; экономические агенты, которые находятся на первом этаже, ничего не знают о том мире, который расположен под ними в подвале. Прием, которым пользуется Маркс, направлен на то, чтобы переместить подвальный этаж на первый, а первый этаж - на второй, искусно намекая на то, что в определенном смысле первый этаж более реален, чем второй, и что подлинный критерий науки - это под покровом видимой мотивации рабочих и капиталистов на втором этаже пробиться к "сущности" дела на первом этаже. Это не что иное, как искусное жонглерство, посредством которого оказалось одураченным не одно поколение читателей.

Если мы отказываемся от упомянутого - совершенно произвольного предположения об одинаковой норме прибавочной ценности, приходящейся на одного рабочего, что остается тогда от марксистской политической экономии? Все, что остается, по-моему, это "образ" или представление экономики как панорамы "величественных движущих сил", относящихся к долговременной эволюции экономических систем, - именно это и еще тьма бессвязных, но тем не менее замечательных примеров проникновения в природу технического прогресса, экономических циклов и феномена безработицы. Что же касается теории социализма, нам придется ее искать где-либо в другом месте. "Я не марксист", - высказался однажды Маркс. Если бы это было правдой!