Geum.ru

П. А. Столыпин гродненский губернатор

Вид материалаДокументы

Содержание


От составителя
Здесь безо всяких натяжек можно сказать, что главным инициатором и проводником этих реформ, спасавших Россию, был сам Столыпин.
Историческая роль столыпина
Высший подвиг
А.П. Аксаков.
Еропкин Аполлон Васильевич
Шубинской Н.П.
Столыпин Аркадий Петрович
Шульгин Василий Витальевич
Пушкарев Сергей Германович
Пушкарский Николай Юлианович
Селищев Николай Юрьевич
Голосенке Игорь Анатольевич
Черепица Валерий Николаевич
Цветков Василий Жанович
Азанов Владимир Иванович
Посадский Антон Викторович
Сидорявнин Геннадий Павлович
Подобный материал:
  1   2   3   4   5   6

ссылка скрыта



ПРАВДА СТОЛЫПИНА

В.В. Розанов, А.П. Аксаков, А.П. Столыпин, И.П. Шубинской,
С.Г. Пушкарёв, В.В. Шульгин, Н.Ю. Пушкарский и другие

Саратов · Соотечественник · 1999



Содержание
  • От составителя
  • В.В. Розанов. Историческая роль Столыпина
  • А.П. Аксаков. Высший подвиг
  • А.В. Еропкин. П.А. Столыпин и указ 9 ноября
  • Н.П. Шубинской. Памяти П.А. Столыпина
  • А.П. Столыпин. П.А. Столыпин
  • В.В. Шульгин. Столыпин и евреи
  • С.Г. Пушкарев. Ставка на сильных
  • Н.Ю. Пушкарский. Эра реформ
  • Н.Ю. Селищев. Столыпин и его время
  • И.А. Голосенко. Петр Столыпин и социология Огюста Конта
  • В.Н. Черепица. П.А. Столыпин — гродненский губернатор
  • В.Ж. Цветков. К возрождению реформы
  • В. И. Азанов. Земельная реформа Столыпина: взгляд сквозь время.
  • А.В. Посадский. Потенциал и тормоз реформы: саратовская губерния
  • Г.П. Сидоровнин. Слепые поводыри: кадеты против Столыпина
  • Авторы и первоисточники



 

ОТ СОСТАВИТЕЛЯ

Близится 90-летие трагической кончины Петра Аркадьевича Столыпина (18.09.1911 г. (н.ст.)). Дата эта соседствует с более светлой: в 2002 году исполнится 140-летие рождения этого русского патриота. Близость двух рубежей — жизни и смерти великого российского реформатора — достаточный повод для издания первого альманаха «Правда Столыпина», который по первоначальному замыслу должен бережно собирать рукописные свидетельства, статьи современников П.А. Столыпина, а также государственных, политических, общественных деятелей, историков, литераторов XX века, суждения которых, на наш взгляд, представляют ценность для нынешнего поколения, к сожалению, мало знакомого с напряженной и плодотворной деятельностью человека, чьё восхождение на вершину государственной власти определило и стремительный подъём дореволюционной России.

Настоятельная необходимость этого периодического издания очевидна: при всей нынешней открытости нашего общества, слишком много связанной с этой фигурой неясности, недоказанности и неопределённости, которые в свою очередь дают возможность для всякого рода спекулятивных сентенций.

Поскольку Столыпин вошел в политическую моду, многие норовят ввернуть его слова в свои речи, его цитируют предводители самых разных партий, движений, ориентации. Знаменитый премьер с его сильной, отточенной фразой стал своего рода коньком, на котором штурмуют политический Олимп деятели самого разного толка, которым зачастую не хватает собственных аргументов и знаний.

Вред от этого очевиден: с одной стороны, опошляются идеи и воззрения русского государственного деятеля, которые становятся мелкой разменной монетой в чьей-то игре, с другой — сбитый с толку и смятенный народ совершенно теряет национальные ориентиры, вехи, без которых России опять бродить на ощупь, впотьмах и снова выходить на чужие, случайные огни и маяки, которые заведут снова в тупик.

Ясно, что без национальных вождей России не выбраться из этой трясины. А уж поскольку нынешнее время вождей этих не выделило, глупо проходить мимо такой исторической фигуры, как П А Столыпин, очевидным результатом деятельности которого был резкий, интенсивный подъем производительных сил дореволюционной России и значительное умиротворение российского общества. Здесь стоит вспомнить, в каком единодушии встретила российская общественность известие о начале войны с Германией, какой патриотический порыв вызвала эта весть. Площадь перед Зимним заполнилась народом, когда на балкон вышел царь, толпа опустилась перед ним на колени. Не смолкали крики «ура» и пение гимна «Боже царя храни». Прекратились все забастовки, и мобилизация прошла в полном порядке. Даже либеральная пресса единодушно встала на патриотическую позицию.

Это стаж вспомнить, чтобы сравнить с общим состоянием общества после войны с Японией, когда русская интеллигенция посылала поздравительные послания японскому главнокомандующему...

Конечно, такое единение российского общества было результатом экономического подъема, который хорошо отражен в книге Н.Ю. Пушкарского, выпущенной ранее нашим издательством. По образному выражению самого Столыпина, он не стал накладывать пластырь на старые российские раны, но своими реформами дал толчок благотворным силам всего организма, который осилил болезнь.

Здесь безо всяких натяжек можно сказать, что главным инициатором и проводником этих реформ, спасавших Россию, был сам Столыпин. Это вовсе не был верный царский сатрап, покорный исполнитель верховной воли, но человек бесконечной энергии, власти, который в своей убежденности в правоте мог отстаивать свою точку зрения и перед Государственной Думой, и перед Государственным Советом и перед монархом.

Да, были до него Витте и были рядом кадеты («мозг нации»! — Г.С.) но столыпинскими реформы названы именно потому, что Россия признала главенство его заслуг в деле омоложения и укрепления государственной власти и переустройстве страны. Так, возле Петра I тоже было много деятельных, энергичных и умных людей, но честь создания российского флота принадлежит по праву ему.

Нам представляется очень важным осмыслить этот исторический пример, этот опыт, чтобы уйти от порочной практики забвения национальных героев и их славных дел.

К счастью, мы уже располагаем документами, литературой, которые ранее были практически недоступны широкому кругу общественности. Только в РГБ / бывшей «Ленинке»/ насчитывается около 300 книг и брошюр о П.А. Столыпине — изданных до революции и в советский период в России и зарубежье. На открытии в этой библиотеке экспозиции, посвященной П.А. Столыпину, мы пополнили запасники книгами о русском реформаторе, изданными в Саратове нашим центром. И по мере погружения в огромный литературный пласт эта личность представляется айсбергом, который большей своей частью сокрыт от постороннего взора, видна лишь малая часть, по которой пытаются судить обо всем целом.

Хочется подчеркнуть, что многое, связанное с жизнью, деятельностью этого человека и его смертью, остается загадкой и плодит различные толкования, версии. И очевидно, что серьезное, вдумчивое скрупулезное исследование его жизни, взглядов, изучение мировоззрения не будут пустым занятием, но принесут несомненную пользу и пытливым исследователям, и тем, кто воспользуется их трудами. Нужно, чтобы постсоветская молодежь изучала русскую историю не по Чичиковым, Хлестаковым, прочим литературным персонажам, но по настоящим русским героям, которые возвеличивали свое Отечество и положили за него свою жизнь. Сейчас, как никогда, в нашем изверившемся, обманутом и рассоренном обществе нужен положительный пример, велика роль положительного идеала.

И это должен быть не просто человек высокой культуры. Культуры и просвещенности, как мы убедились, слишком мало, чтобы заслужить всенародное признание и уважение, чтобы указать своему народу спасительный путь. На наших глазах сотни и тысячи наших высокообразованных соотечественников уехали подальше от своего народа в сытое забугорье, предав к тому же Россию осмеянию и хуле.

Просвещенных людей много, они были и есть, но вот Столыпин показал, что может сделать высокообразованный человек и патриот на государственном месте, если обладает главнейшим свойством настоящего государственного человека — бескорыстием, умением и стремлением ставить народные интересы выше всех личных расчетов. Многие его современники признавали, что стремление к личной выгоде совершенно чуждо его честной и неподкупной натуре. «Родина требует себе служения настолько жертвенно чистого, что малейшая мысль о личной выгоде омрачает душу и парализует работу», — эта фраза П.А. Столыпина — укор нашим культурным и образованным согражданам, обратившим свое образование и культуру исключительно на личную выгоду, пользу.

Вообще, к созданию такого сборника-альманаха подтолкнули какие-то глубинные чувства неприязни и недоверия, с которыми относились к этой великой и трагичной фигуре русской истории интеллигенты бывшей и современной России. Не все, разумеется, но довольно солидная часть. Трудно найти причины этого чувства: может, они в образовании, испорченном установками, которые довлели над культурной массой и в царское, и в советское время, может, в отсутствии спасительных национальных инстинктов, когда утеряно ощущение народных интересов и выгод. Может, интеллигентскому сознанию несимпатичен и чужд облик сурового и мужественного защитника своего Отечества, его жертвенный порыв, поскольку такие фигуры напоминают оппонентам и критикам о собственной ущербности, слабости, неполноценности. Возможно, сказываются здесь иные тайные токи.

Солидные деньги из государственного бюджета и приватных структур уходят в столицу и регионы на пустые книги — всякие дайджесты, буклеты, представительские издания, которые превращаются в макулатуру сразу после выхода в свет, не давая ничего ни умам, ни сердцам. Но скромной суммы на издание обстоятельной книги о замечательном человеке, патриоте России, убитом и оболганном её врагами, не нашлось ни в министерстве страны (теперь Российском комитете по печати), ни у банкиров, ни у «крутых» коммерсантов. И если бы не помощь Саратовской администрации наш ныне известный в России и зарубежье сборник — «Столыпин. Жизнь и смерть.» так и не увидел бы свет.

Увы, довольно часто приходилось убеждаться в неприязни, равнодушии или лицемерном и поверхностном интересе к этой исторической личности. Один случай совершенно потряс. Местный краевед на людях, в аудитории с вдохновением говоривший о Столыпине, при личной встрече, признав во мне составителя книги о реформаторе, стал извергать хулу в его адрес, употребляя эпитеты, которым уже почти век: «вешатель», «реакционер», «царский сатрап»...

Примечательно, что всё это происходило в месте публичном, можно сказать, храме культуры — музее, где всего лет десять назад мундир Столыпина и кресло, в которое опустился смертельно раненый премьер-министр России, соседствовали рядом с кандалами и арестантской шинелью. Тогда при подготовке первого полновесного сборника о П.А. Столыпине, в полной мере испытали мы на себе прессинг культуртрегеров, с большевицким напором, вопрошавших, с кем согласована инициатива и по какому праву ваш покорный слуга взял на себя смелость готовить книгу о «реакционере Столыпине».

Помимо таких вот частных лиц, увенчанных учёными степенями, званиями, регалиями и свидетельствами разных заслуг в Саратове и шире — в России и зарубежье, есть немало организаций, расцветивших свой фасад именем великого реформатора. В Саратове, например, есть Столыпинский фонд, в Москве также фонд «Пётр Столыпин». В саратовском фонде рядом со скромным эскизом Столыпина живописный портрет местного депутата из коммерсантов (или коммерсанта из депутатов?), а среди крестных отцов Московского фонда сам бывший министр финансов, он же депутат Государственной думы. О Столыпине поговорить здесь могут охотно, но внести даже самую скромную лепту в издание полезной книги о нём, увы, не спешат. Разные люди, но схожи неустанным желанием «въехать в рай на чужом горбу».

Встречи с такими просвещенными господами лишний раз укрепляют уверенность в том, что, видимо, одной книги о Столыпине мало, видимо, нужен серьезный анализ, обзор взглядов просвещенных людей, своеобразная ревизия всего имеющегося в наличии исторического и литературного материала, нужны обобщения и научные выводы, которые будет трудно ставить под сомнение, которые приблизят нас к истине, насколько это возможно, которые обеспечат подобающее место П.А. Столыпину в отечественной истории.

Эта задача поставлена временем и для ее разрешения, обобщения объективной информации о Столыпине, мы будем публиковать авторов, имена которых уже известны, авторитетны, а также малоизвестных и вовсе безвестных, но людей посвященных в аспекты нашей темы и суждения коих, доводы, факты показались нам оригинальными и достойными всестороннего обсуждения.

Что касается ярлыков: верно сказано, чтобы избавиться от иллюзий и заблуждений, надо определиться в понятиях. Вот, например, слою «реакционер», «реакционный» в широком употреблении, обиходе стал синонимом «отсталого» и «скверного». Но уж если есть акция — в нашем контексте стремление к революционному переустройству общества, не считаясь с потерями, где главное средство — бомба, то, естественно, должна быть и вполне оправдана и реакция — сопротивление такому насилию...

Причем, даже современные авторы активно используют этот термин, совершенно не считаясь с ассоциациями, которые связаны у общества с ним. Например, один из видных исследователей-оппонентов Столыпина, употребляет этот термин по отношению не только к нему. Цитирую: «Либерального премьера Витте заменили на реакционного Горемыкина...» Конечно, этот нехитрый литературный прием убеждает, что реакционер Горемыкин мог порекомендовать монарху на свое место только союзника, только близкого по убеждению человека, только реакционера высокой пробы... Здесь, видимо, уместно напомнить слова последнего императора, сказанные о Витте, который, на взгляд Николая II, «...резко изменился. Теперь он хочет всех вешать и расстреливать»...

А вот о Горемыкине он говорил потом так «Спасибо старику-Горемыкину, что он в трудное время порекомендовал мне Столыпина».

Если сейчас оживить людей, погибших в начале века в России в братоубийственной гражданской войне, они бы руки целовали «царским сатрапам», «жандармам», «реакционерам», «вешателям», которые суровым, но верным способом хотели усмирить нашу русскую вандею. «Уметь отличить кровь на руках хирурга, от крови на руках палача» смогли тогда очень немногие...

Предвосхищая всякие недоразумения, оговорюсь, что вовсе не стану претендовать на роль адвоката Столыпина. Считаю, что право на критику, вдумчивое осмысление общественных явлений, поступков имеет каждый. Это аксиома Априори защищать от критики — нелепое и гиблое дело, ведь и на солнце есть пятна. Нет идеальных людей. Тем более в тех конкретных исторических условиях, в атмосфере русской смуты и самые правильные, добрые, честные, рассудительные не могли удержаться от искушений, не впасть в соблазн, не принять чью-либо сторону, чтобы было на кого положиться, чтобы не остаться одному без опоры и помощи. Весь русский мир разделился: одни бунтовали, другие были против бунтовщиков. Брат шел на брата — это не литературная метафора. И каждый был по своему прав, у каждого была своя малая правда, которой никто не хотел жертвовать ради успокоения целого. И крестьяне, уставшие от нужды, и помещики, оставленные на пепелище после «иллюминаций», и рабочий, требовавший прибавки к зарплате, и фабрикант, у которого «пропагаторы» остановили производство и обанкротили его штрафами. И чиновник, обязанный следовать букве несовершенных законов, и интеллигент-разночинец, мечтающий о парламенте, который должен был, вроде, в одночасье избавить Россию от бед

Но какою в этом хаосе было премьеру — на месте, которое оказалось не по силам другим, казалось, более опытным царским чиновникам, каково было человеку, стоявшему на гребне, на лезвии между правой и левой стихией? Прежде чем судить этого человека, нужно вникнуть в его положение, осознать тяжкий груз ответственности, иначе это будет неправедный суд, суд пристрастный, а критика будет огульной и глупой. И она не прояснит дело, добавит ему новых неясностей, наплодит новых вопросов.

При жизни у Столыпина было много противников, было слишком много врагов. Но как сказал один умный человек: «врагов нет лишь у ничтожеств». У Столыпина было много врагов, как бывает у человека исключительных дарований, зависть к которым терзает всякую посредственность, всякую серость. Но при жизни он имел возможность отвечать этим врагам. Как он это делал, стало историей. Но когда он замолчал навсегда, не смолкли враги: снова и снова по разному поводу они бьют в прежнюю цель. Можно, конечно, понять, войти в положение тех сил, коим Столыпин еще при жизни грамотными осмысленными действиями «перекрывал кислород», выводя русского гражданина и, прежде всего русского мужика, в главные действующие фигуры истории, что подтверждали исследования Менделеева, Еропкина и других. Но, когда в стане противников Столыпина оказываются и сейчас русские патриоты, предъявляющие ему счет за разрушение общины, это очень досадно. Община при всех известных достоинствах, которыми мы, русские, дорожили, все же становилась обузой России, ибо сковывала развитие производительных сил, была тормозом, кандалами на крестьянских ногах. И это, кстати, была одна из причин того, что против столыпинского Земельного указа 9 ноября так активно выступили и левые силы, в числе которых среди искренне заблуждающихся были и ярые враги сильной России. Ибо «разрушение общины» и успех реформ лишали «левых» исторической перспективы, что признавал в эмиграции Ленин.

Но вменять в вину Столыпину гибель общины неверно и потому, что целью его земельной реформы было прежде всего улучшение землепользования, что успешно осуществлялось после знаменитого указа 9 ноября и в пределах общины. Об этом достаточно обстоятельно и убедительно рассказали в своих воспоминаниях и сподвижник премьера министр земледелия Кривошеий, и другие специалисты.

Это важное обстоятельство, сокрытое до сих пор от широкой публики, ещё один аргумент в пользу изучения политики и воззрений человека, который за время недолгого правления правительством возвысил Россию и дал возможность её народу снова поверить в себя.

Памятуя о том, что без этой веры народ обречён, мы включили в первый альманах статьи и очерки разных людей, разделяющих этот подход, в полной мере сознающих роль и значение Петра Аркадьевича Столыпина в нашей истории.

Хронологический порядок расположения материала, принятый здесь, будет сохранён и в следующих выпусках альманаха, содействие в подготовке которого будет с благодарностью принято издательством “СООТЕЧЕСТВЕННИК” и КУЛЬТУРНЫМ ЦЕНТРОМ им. П.А. СТОЛЫПИНА.

Геннадий Сидоровнин

 

В.В. Розанов

ИСТОРИЧЕСКАЯ РОЛЬ СТОЛЫПИНА

Что ценили в Столыпине? Я думаю, не программу, а человека; вот этого «воина», вставшего на защиту, в сущности, Руси. После долгого времени, долгих десятилетий, когда русские «для успехов по службе просили переменить свою фамилию на иностранную», явился на вершине власти человек, который гордился тем именно, что он русский и хотел соработать с русскими. Это не политическая роль, а скорее культурная. Все большие дела решаются обстановкою; всякая вещь познается из ее мелочей. Хотя, конечно, никто из русских «в правах» не обделен, но фактически так выходит, что на Руси русскому теснее, чем каждому инородцу или иностранцу; и они не так далеки от «привилегированного» положения турок в Турции, персов в Персии. Не в этих размерах, уже «окончательных», но приближение сюда — есть. Дело не в голом праве, а в использовании права. Робкая история Руси приучила «своего человека» сторониться, уступать, стушёвываться; свободная история, притом исполненная борьбы, чужих стран, других народностей, приучила тоже «своих людей» не только к крепкому отстаиванию каждой буквы своего «законного права», но и к переступанию и захвату чужого права. Из обычая и истории это перешло наконец в кровь; как из духа нашей истории это тоже перешло в кровь. Вот это-то выше и главнее законов. Везде на Руси производитель — русский, но скупщик — нерусский, и скупщик оставляет русскому производителю 20 проц. стоимости сработанной им работы или выработанного им продукта. Судятся русские, но в 80 проц. его судят и особенно защищают перед судом лица не с русскими именами. Везде русское население представляет собою темную глыбу, барахтающуюся и бессильную в чужих тенетах. Знаем, что все это вышло «само собою», даже без ясных злоупотреблений: скажем — вышло беспричинно. Но в это «само собою» давно надо было начать вглядываться; и с этою «беспричинностью» как-нибудь разобраться. Ничего нет обыкновеннее, как встретить в России скромного, тихого человека, весь порок которого заключается в отсутствии нахальства и который не находит никакого приложения своим силам, способностям, нередко даже таланту, не говоря о готовности и прилежании. «Все места заняты», — «все работы исполняются» людьми, которые умеют хорошо толкаться локтями. Это самое обычное зрелище; это зрелище везде на Руси. Везде русский отталкивается от дела, труда, должности, от заработка, капитала, первенствующего положения и даже от вторых ролей в профессии, производстве, торговле и оставляется на десятых ролях и в одиннадцатом положении. Везде он мало-помалу нисходит к роли «прислуги» и «раба»... незаметно, медленно, «само собою» и, в сущности, беспричинно, но непрерывно и неодолимо. Будущая роль «приказчика» и «на посылках мальчика», в своем же государстве, в своей родной земле, невольно вырисовывается для русских. Когда, в то же время, никто русским не отказывает ни в уме, ни в таланте. Но «все само собою так выходит»... И вот против этого векового уже направления всех дел встал большой своей и массивной фигурой Столыпин, за спиной которого засветились тысячи надежд, пробудилась тысяча маленьких пока усилий... Поэтому, когда его поразил удар, все почувствовали, что этот удар поразил всю Русь; это вошло не основною частью, но это вошло очень большою частью во впечатление от его гибели. Вся Русь почувствовала, что это ее ударит. Хотя главным образом вспыхнуло чувство не к программе, а к человеку.

* * *

На Столыпине не лежало ни одного грязного пятна: вещь страшно редкая и трудная для политического человека. Тихая и застенчивая Русь любила самую фигуру его, самый его образ, духовный и даже, я думаю, физический, как трудолюбивого и чистого провинциального человека, который немного неуклюже и неловко вышел на общерусскую арену и начал «по-провинциальному», по-саратовскому, делать петербургскую работу, всегда запутанную, хитрую и немного нечистоплотную. Так ей «на роду написано», так ее «мамка ушибла». Все было в высшей степени открыто и понятно в его работе; не было «хитрых петель лисицы», которые, может быть, и изумительны по уму, но которых никто не понимает, и в конце концов все в них путаются, кроме самой лисицы. Можно было кой-что укоротить в его делах, кое-что удлинить, одно замедлить, другому, и многому, дать большую быстроту; но Россия сливалась сочувствием с общим направлением его дел — с большим, главным ходом корабля, вне лавирования отдельных дней, в смысле и мотивах которого кто же разберется, кроме лоцмана. Все чувствовали, что это — русский корабль и что идет он прямым русским ходом. Дела его правления никогда не были партийными, групповыми, не были классовыми или сословными; разумеется, если не принимать за «сословие» — русских и за «партию» — самое Россию; вот этот «средний ход» поднял против него грызню партий, их жестокость; но она, вне единичного физического покушения, была бессильна, ибо все-то чувствовали, что злоба кипит единственно оттого, что он не жертвует Россиею — партиям. Inde irae [ 1 ], единственно... Он мог бы составить быстрый успех себе, быструю газетную популярность, если бы начал проводить «газетные реформы» и «газетные законы», которые известны наперечет. Но от этого главного «искушения» для всякого министра он удержался, предпочитая быть не «министром от общества», а министром «от народа», не реформатором «по газетному полю», а устроителем по «государственному полю». Крупно, тяжело ступая, не торопясь, без нервничанья, он шел и шел вперед, как саратовский земледелец, — и с несомненными чертами старопамятного служилого московского человека, с этою же упорною и не рассеянною преданностью России, одной России, до ран и изуродования и самой смерти. Вот эту крепость его пафоса в нем все оценили и ей понесли венки: понесли их благородному, безупречному человеку, которого могли ненавидеть, но и ненавидящие бессильны были оклеветать, загрязнить, даже заподозрить. Ведь ничего подобного никогда не раздалось о нем ни при жизни, ни после смерти; смогли убить, но никто не смог сказать: он был лживый, кривой или своекорыстный человек. Не только не говорили, но не шептали этого. Вообще, что поразительно для политического человека, о которых всегда бывают «сплетни», — о Столыпине не было никаких сплетен, никакого темного шепота. Всё дурное... виноват, всё злобное говорилось вслух, а вот «дурного» в смысле пачкающего никто не мог указать.

* * *

Революция при нем стала одолеваться морально, и одолеваться в мнении и сознании всего общества, массы его, вне «партий». И достигнуто было это не искусством его, а тем, что он был вполне порядочный человек. Притом — всем видно и для всякого бесспорно. Этим одним. Вся революция, без «привходящих ингредиентов», стояла и стоит на одном главном корне, который, может, и мифичен, но в этот миф все веровали: что в России нет и не может быть честного правительства; что правительство есть клика подобравшихся друг к другу господ, которая обирает и разоряет общество в личных интересах. Повторяю, может быть, это и миф; наверно — миф; но вот каждая сплетня, каждый дурной слух, всякий шепот подбавлял «веры в этот миф». Можно даже сказать, что это в общем есть миф, но в отдельных случаях это нередко бывает правдой. Единичные люди — плакали о России, десятки — смеялись над Россией. Это произвело общий взрыв чувств, собственно русских чувств, к которому присосалась социал-демократия, попыталась их обратить в свою пользу и частью действительно обратила. «Использовала момент и массу в партийных целях». Но не в социал-демократии дело; она «пахала», сидя «на рогах» совсем другого животного. Как только появился человек без «сплетни» и «шепота» около него, не заподозренный и не грязный, человек явно не личного, а государственного и народного интереса, так «нервный клубок», который подпирал к горлу, душил и заставлял хрипеть массив русских людей, материк русских людей, — опал, ослаб. А без него социал-демократия, в единственном числе, всегда была и останется для России шуткой. «Покушения» могут делать; «движения» никогда не сделают. Могут еще многих убить, но это — то же, что бешеная собака грызет угол каменного дома. «Черт с ней» — вот все о ней рассуждение.

За век и даже века действительно «злоупотреблений» или очень яркой глупости огромное тело России точно вспыхнуло как бы сотнями, тысячами остро болящих нарывов: которые не суть смерть и даже не суть болезнь всего организма, а именно болячки, но буквально по всему телу, везде. Можно было вскрывать их: и века пытались это делать. Вскроют: вытечет гной, заживет, а потом тут же опять нарывает. Все-таки революция промчалась не напрасно: бессмысленная и злая в частях, таковая особенно к исходу, при «издыхании» (экспроприации, убийства), она в целом и особенно на ранней фазе оживила организм, быстрее погнала кровь, ускорила дыхание, и вот это внутреннее движение, просто движение, много значило. Под «нарывным телом» переменилась постель, проветрили комнату вокруг, тело вытерли спиртом. Тело стало крепче, дурных соков меньше — и нарывы стали закрываться без ланцета и операции. Россия сейчас несомненно крепче, народнее, государственнее, — и она несомненно гораздо устройчивее, против других держав и инородцев, нежели не только в пору Японской войны, но и чем все последние 50 лет. Социально и общественно она гораздо консолидированнее. Всего этого просто нельзя было ожидать, пока текли эти нечистые 50 лет, которые вообще можно определить как полвека русского нигилизма, красного и белого, нижнего и верхнего. Русь перекрестилась и оглянулась. В этом оздоровлении Столыпин сыграл огромную роль — просто русского человека и просто нравственного человека, в котором не было ни йоты ни красного, ни белого нигилизма. Это надо очень отметить: в эпоху типично нигилистическую и всеобъемлюще нигилистическую, — Столыпин ни одной крупинкой тела и души не был нигилистом. Это очень хорошо выражается в его красивой, правильной фигуре; в фигуре «исторических тонов» или «исторического наследства». Смеющимся, даже улыбающимся я не умею его себе представить. Очень хорошо шло его воспитание: сын корпусного командира, землевладелец, питомец Московского университета, губернатор,— он принял в себя все эти крупные бытовые течения, все эти «слагаемые величины» русской «суммы», без преобладания которой-нибудь. Когда он был в гробу так окружен бюрократией, мне показалось — я не ошибался в чувстве, что вижу собственно сраженного русского гражданина, отнюдь не бюрократа и не сановника. В нем не было чванства; представить его себе осыпанным орденами — невозможно. Всё это мелочи, но характерна их сумма. Он занят был всегда мыслью, делом; и никогда «своей персоной», суждениями о себе, слухами о себе. Его нельзя представить себе «ожидающим награды». Когда я его слыхал в Думе, сложилось впечатление: «Это говорит свой среди своих, а не инородное Думе лицо». Такого впечатления не было от речи Горемыкина, ни других представителей власти. Это очень надо оттенить. Он весь был монолитный, громоздкий; русские черноземы надышали в него много своего воздуха. Он выступил в высшей степени в свое время и в высшей степени соответственно своей натуре: искусственность парламентаризма в применении к русскому быту и характеру русских как-то стушевалась при личных чертах его ума, души и самого образа. В высшей степени многозначительно, что первым настоящим русским премьером был человек без способности к интриге и без интереса к эффекту, — эффектному слову или эффектному поступку. Это — «скользкий путь» парламентаризма. Значение Столыпина, как образца и примера, сохранится на многие десятилетия; именно как образца вот этой простоты, вот этой прямоты. Их можно считать «завещанием Столыпина»: и завещание это надо помнить. Оно не блестит, но оно драгоценно. Конституционализму, довольно-таки вертлявому и иногда несимпатичному на Западе, он придал русскую бороду и дал русские рукавицы. И посадил его на крепкую русскую лавку, — вместо беганья по улицам, к чему он на первых шагах был склонен. Он незаметно самою натурою своею, чуть-чуть обывательскою, без резонерства и без теорий, «обрусил» парламентаризм: и вот это никогда не забудется. Особенно это вспомнится в критические эпохи, — когда вдруг окажется, что парламентаризм у нас гораздо национальнее и, следовательно, устойчивее, гораздо больше «прирос к мясу и костям», чем это можно вообще думать и чем это кажется, судя по его экстравагантному происхождению. Столыпин показал единственный возможный путь парламентаризма в России, которого ведь могло бы не быть очень долго, и может, даже никогда (теория славянофилов; взгляд Аксакова, Победоносцева, Достоевского, Толстого); он указал, что если парламентаризм будет у нас выражением народного духа и народного образа, то против него не найдется сильного протеста, и даже он станет многим и наконец всем дорог. Это — первое условие: народность его. Второе: парламентаризм должен вести постоянно вперед, он должен быть постоянным улучшением страны и всех дел в ней, мириад этих дел. Вот если он полетит на этих двух крыльях, он может лететь долго и далеко; но если изменить хотя одно крыло, он упадет. Россия решительно не вынесет парламентаризма ни как главы из «истории подражательности своей Западу», ни как расширение студенческой «Дубинушки» и «Гайда, братцы, вперед»... В двух последних случаях пошел бы вопрос о разгроме парламентаризма: и этого вулкана, который еще горяч под ногами, не нужно будить.

 

А.П. Аксаков

ВЫСШИЙ ПОДВИГ

Петр Аркадьевич Столыпин, жизнь за Царя и Родину положивший.

«Нет большей той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих».
Ев. От Иоанна XV, 13.

«Подвиг есть и в сражении,
Подвиг есть и в борьбе,
Высший подвиг в терпении,
Любви и мольбе»...
А. С. Хомяков