Geum.ru

«Вхождение в круг»

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   ...   19

Часть 6



Если бы я знала, что будет так холодно и что насколько тяжело до­бираться до деревни, где жила Умай, я бы вообще не приехала. Мы шли, пробираясь сквозь глубокий снег, по узкой горной дороге, кото­рая в действительности была едва заметной тропинкой, время от вре­мени скрывающейся под снегом. Мне казалось, что наше путешествие никогда не закончится. Мои итальянские кожаные ботинки не предназ­начались для такой прогулки, и ноги у меня сразу же промокли.

Через час, Николай все еще молчал, и мы начали сомневаться, смо­жем ли мы вообще когда-нибудь дойти до этой деревни. Поначалу мы пытались шутить, но вскоре холод и высота взяли свое и мы почувст­вовали, что начинаем выдыхаться. Красота окружающей природы больше не вдохновляла нас. Мы начали строить догадки, шутя только наполовину, что будет, если мы погибнем здесь на этой каменистой горной дороге, и найдут ли вообще когда-нибудь наши тела. Мысль о том, что наша смерть может остаться незамеченной посреди всего это­го спокойствия и невозмутимости, на занесенной снегом горной тропе, окруженной вечнозелеными елями, была не особенно приятной, и именно она заставляла нас идти вперед, не смотря на боль, возникав­шую при каждом шаге.



Анна первой заметила дым, поднимающийся над маленьким до­мом. Она высоко подпрыгнула от радости, потом в порыве чувств об­няла меня и поцеловала.

Николай подтвердил, что это действительно была Кубайя. Мы об­радовались, что его раздражающее молчание, наконец, закончилось. Приближаясь к деревне, мы чувствовали себя счастливыми при мысли, что скоро мы снова окажемся в доме, будем сидеть перед теплым ог­нем, и больше не придется продираться сквозь холодный бесконечный снег. Однако я заметила, что Николай начал заметно волноваться.

- Мне нужно вам кое-что сказать, - наконец произнес он. - "Я должен предупредить вас, что я не знаю, как люди в деревне к вам отнесутся".

Мы уставились на него, онемев от удивления.

- Мы здесь для того, чтобы встретиться с Умай, а она - кам. Мы са­ми не используем слово шаман. Это не наше слово. Его придумали рус­ские. Мы называем их камами. Проблема в том, что вы - русские. На­ши отношения с белыми людьми хорошие, но это только на поверхно­сти. Может оказаться, что никто в Кубайе не станет вам рассказывать о камах, их обрядах и ритуалах. И даже, скорее всего, вам не разрешат увидеть, как на самом деле происходит исцеление. Я не знал этого до нашего приезда. Мама сказала мне об этом сегодня утром. Она сказа­ла, что у вас могут возникнуть проблемы со встречей с Умай".

Его слова звучали нелепо, после всех тех усилий, которые нам при­шлось затратить, чтобы добраться до этого негостеприимного места. Неужели Анна могла не получить исцеления, за которым она сюда пришла. Я начала смеяться, а Анна пришла в ярость. - Это не смешно, это глупо, - простонала она, - Я серьезно больна, я приехала сюда с Ольгой, еле добралась до этого забытого Богом места, надеясь на по­мощь. Ведь это ты, Николай, пригласил нас сюда. Ты отправил нас в долгое, холодное и опасное путешествие сегодня утром. И теперь ты говоришь, что нас могут выкинуть из этой деревни? Для чего? Чтобы умереть в снегу?"

"Зачем вы это делаете?" - недоуменно спросила я. - "Неужели все ваши люди такие же безответственные, как вы?"

Николай, не колеблясь, ответил: "Мой дядя, Мамуш, велел мне привести вас сюда". По мере того, как он произносил слова, его нер­возность отступала, и теперь он выглядел более спокойным и уверен­ным в себе.

"Превосходно!" - заметила Анна, издевательским тоном. "Я - неиз­вестно где, посреди дикого мороза, общаюсь с психически больным и подругой, которая по идее должна быть психиатром. Ольга, ты что, не проверяла его в больнице?" Она смотрела на меня с осуждением. "Да­же я, не психиатр, вижу, что у него на лицо все симптомы психическо­го заболевания".

Я чувствовала себя нехорошо оттого, что Анна сказала это, и мне стало еще хуже, когда я поняла, что ее слова являлись отчасти правдой.

Николай молча стоял рядом, и мне было стыдно за эту неловкость. На­конец я заговорила: "Анна мы уже здесь, настроены решительно. Идти назад не имеет смысла, поскольку в любом случае нам необходимо в на­чале отдохнуть. У нас нет другого выбора, как войти в деревню". Я слегка успокоилась, и надеялась, что мои слова помогут Анне хоть не­много расслабиться.

"Мне бы хотелось рассказать вам кое-что" - начал Николай. - "Это случилось около ста лет назад и очень сильно повлияло на наше отно­шение к посторонним людям. Чужие для нас и для нашей земли люди пришли, принеся с собой свою религию. Они созвали камов со всей ок­руги для ритуала. Они сказали, что хотят мира между нашими религи­ями. На встречу пришло около тридцати камов. Они принесли с собой только бубны. Иноземцы собрали всех камов и отвели их в маленький деревянный дом. Затем они облили дом керосином и подожгли его.

Дом, в котором находились камы, горел очень долго. Никто из жи­телей деревни ничего не мог сделать. Когда дом сгорел дотла, три ка-ма восстали из пепла и ушли живыми. Пришедшие были в ужасе. Они даже и, не пытаясь остановить камов, отбежали от дома и в оцепенении наблюдали за тем, как камы медленно уходили вдаль. Три кама ушли в разных направлениях и продолжили свой род. Но с того времени, ка­мы совершают свои обряды в тайне. Умай - одна из потомков тех трех камов, которые вышли живыми из огня".

"Иноземцы были христианами?" - спросила Анна.

"Нет. Христиане появились позже, а после них пришли коммунисты".

Не говоря больше ни слова, мы двинулись в направлении ожидав­шей нас деревушки.

Я заметила, как Анна мягко взяла Николая за руку и сказала: "Про­стите меня". Я поняла, что она говорит о словах, высказанных в поры­ве гнева несколько минут назад. Он кивнул головой и быстро высвобо­дил руку.

Деревня была похожа на ту, в которой жил Николай, но здесь дома были меньше, и люди казались беднее. Мы подошли к старой избе, из древней трубы которой поднимался дым. На улице не было ни души. Все было тихо. Никакого собачьего лая, возвещающего наше прибытие.

- Надеюсь, она здесь, - сказал Николай, когда мы подошли к две­ри. "Вам лучше подождать на улице - добавил он, толкая незапертую дверь и исчезая в маленьком пространстве дома.

Мои промокшие ноги начали леденеть. Анна вытащила из кармана сигарету и закурила. Нам казалось, что это нервозное ожидание никог­да не кончится. Наконец Николай вышел из дома и направился прями­ком к Анне.

"Умай, будет лечить вас сегодня вечером," - его слова как будто на мгновение повисли в воздухе прежде, чем наш взволнованный мозг смог осознать их в полной мере. "Она велела мне отвести вас в другой дом, где вы сможете ее подождать. Она сказала, что почувствовала ваше желание исцелить свое тело и вернуться к нормальной жизни". Он взял Ан­ну за руку и повел ее в направлении дома на другой стороне улицы.

"Николай, постойте, а как же я?" Я уже почти кричала.

- Умай, просила меня узнать, зачем вы пришли сюда. Дождитесь меня здесь, я сейчас вернусь".

Я стояла озадаченная и смущенная. По идее, этот простой вопрос не должен был меня волновать, но это было так. Зачем я здесь? Все это на­поминало странный сон. По дороге сюда у меня было смутное подозре­ние, что я двигаюсь в направлении какого-то мистического эксперимен­та, но ни разу за время нашего путешествия я не пыталась дать этому чувству логическое объяснение. Я могла сказать, что приехала сюда в качестве туриста, чтобы просто сопроводит подругу и полюбоваться на горы. Но это было бы неправдой, и я знала, что это не приемлемый от­вет для женщины, самостоятельно принимающей осознанные решения в жизни, и мне стало себя жаль.

Николай вернулся, взял меня за руку и пристально взглянул на ме­ня. Я испугалась и сказала первое, что пришло мне на ум: "Я приехала сюда, чтобы научиться у нее".

Он снова вошел в дом. Через мгновение он появился на пороге и жестом пригласил меня войти. Оказавшись в избе после яркого дня, мне показалась, что дом погружен в непроглядную тьму. По мере того, как мои глаза привыкали к темноте, я поняла, что небольшое количество света все-таки проникало в комнату через малюсенькое окно. Я замети­ла, что в доме была всего лишь одна комната, которая выглядела абсо­лютно пустой, за исключением двух женщин. "Здравствуйте," - уже ус­пело сорваться с моих губ, прежде чем Николай молча показал мне, что лучше не разговаривать, и пригласил меня сесть на пол в углу комнаты.

Одна из женщин лежала по середине комнаты лицом на полу. Ее спи­на была голой, и на ней виднелись следы грязи и трав. Другая женщина выглядела старше. Она была невысокого роста, с сильным и здоровым телом. На ней была странная одежда: длинная юбка, сшитая из разно­цветных кусков тяжелой теплой ткани, со стороны спины на юбку было нашито несколько маленьких тряпичных кукол. Волосы ее были темны­ми, большей частью прикрыты, синим платком. Ее монгольское лицо с возрастом покрылось морщинами. На вид я дала бы ей лет семьдесят.

Похоже, она меня не замечала. Она выглядела так, как будто все ее внимание было направлено на то, чтобы осторожно поставить какой-то странный предмет рядом с лежащей женщиной. Это был треуголь­ник, состоящий из трех кусков необработанного дерева, каждый при­мерно в метр длинной. Свежеспиленное дерево до сих пор сохраняло свой цвет и источало приятный аромат сосны, из которой треугольник был сделан. На всех плоских сторонах треугольника были вырезаны символические рыбы.



Я поняла, что скорее всего та женщина, которая склонилась над другой, лежащей на полу, была Умай, и что сейчас происходит исцеление. Умай поставила треугольник с рыбами справа от женщины, так чтобы он отделял их от огромной оленей шкуры, которая покрывала другую сторону треугольника.

Николай сидел в дальнем углу комнаты, и таким образом прост­ранство, окружающее двух женщин, было открытым. Умай взяла с по­ла маленький бубен и начала слегка по нему постукивать. Поначалу ритм был рваный и медленный, как будто неуверенный. Затем Умай начала петь на своем языке. В словах песни были слышны просящие нотки, пока Умай плавно двигалась вокруг неподвижного тела.

Женщина, лежащая на полу, не произносила ни звука, и, похоже, вообще спала. На ее спине не было ничего, кроме следов грязи и каких-то трав. Не смотря на то, что в доме было всего на несколько градусов теплее, чем на улице, тело женщины выглядело расслабленным и ни­чуть не замерзшим. Умай ходила вокруг нее, время от времени нагиба­ясь и стуча в бубен прямо над спиной женщины. Ритм ее песни стал яс­нее, слова громче. Она двигалась все быстрее и быстрее.

Наблюдая за тем, как она быстро и энергично танцевала, я поду­мала, что, может быть, она моложе, чем я предположила, в первый раз.

Сила биения бубна увеличилась настолько, что казалось совершенно невозможным, чтобы такой маленький инструмент звучал так громко. Голос Умай приобрел невероятную глубину и силу звучания. Я едва могла узнать в ней ту же женщину, которую видела в начале танца. Она выглядела выше, сильнее, более агрессивной и мужественной, почти как войн, сражающийся на смерть с сильным врагом. Она подпрыгива­ла и кружилась с невероятной быстротой и силой. Ее песня преврати­лась в воинственный клич. Она дышала глубоко и часто, в глазах ее си­яло пламя победы. Затем она схватила женщину за плечо и начала кри­чать на нее на алтайском языке.

Женщина встала на колени. Волосы ее были спутаны и свисали клочьями. Ее глаза были закрыты, она пребывала в глубоком трансе. Женщина подползла на четвереньках к деревянному треугольнику. От­верстие в нем было как раз нужного размера, чтобы человек мог про­лезть сквозь треугольник. Она начала пробираться сквозь отверстие.

Умай закричала еще громче. Она отбросила бубен и стала руками подталкивать женщину все глубже и глубже в треугольник. Ее вскрики перешли в жалобное монотонное пение. Женщине было трудно проби­раться сквозь треугольник. Ее обнаженное тело постоянно сводили су­дороги. По мере того, как она продвигалась, ее тело болезненно цара­палось о необработанные края свежеспиленного дерева. Умай пыта­лась сделать ее продвижение еще более сложным, двигая треугольник вперед и назад и тем самим причиняя еще большую боль, постоянно царапая тело женщины, и в то же время Умай медленно подталкивала ее через сооружение.

Я была полностью поглощена процессом происходившего. Вдруг мне показалось, что выпиленные на дереве рыбы ожили и стали плавать из стороны в сторону по деревянной поверхности треугольника. Умай, продолжала петь, по мере того, как женщина была уже близка к завер­шению тяжелой борьбы. Когда она уже почти перебралась на другую сторону, Умай, подскочила к ней и подняла оленью шкуру. Женщина проползла под шкурой и вскоре оказалась полностью укрыта ею.

Умай же, пришла в еще более бурную ярость. Крича и делая угро­жающие жесты, она подняла треугольник, и сломала его. Она сделала это, всем видом выражая сильнейшую ненависть, как будто в нем пря­тались легионы ее врагов. Она стала топтать его и бить руками. Толь­ко тогда, когда от него уже почти ничего не осталось, она сделала то же самое с бубном. Вскоре пол вокруг женщины, все еще накрытой оле­ньей шкурой, был усеян мелкими кусками дерева.

Умай, повернулась к Николаю и произнесла короткую фразу на сво­ем языке. Каким-то образом я поняла, что Умай просила его помочь той женщине. И вновь Умай стала маленькой, старой местной жительницей, но теперь я знала, какая огромная сила заключена в ней. Она села на пол, вынула из потайного кармана трубку и закурила. Она спокойно наблю­дала за тем, как Николай помогал женщине встать и одеться.

Женщина выглядела усталой и сонной. Казалось, она вообще не за­мечала Умай Она медленно, тяжелой походкой, направилась к выходу. Она открыла дверь и вышла, не произнеся ни единого слова, без каких-либо жестов. Это удивило и потрясло меня. Я ожидала, что она хоть как-то выкажет свою благодарность, расскажет Умай, как она себя чувствует - все что угодно, но только не то, что она проявит полнейшее безразли­чие к своему целителю.

Я повернулась и посмотрела на Умай, пытаясь угадать в ее лице ре­акцию на подобный уход женщины. Неожиданно, я поняла, что Умай смотрит на меня напряженным, испытующим взглядом. Она сказала не­сколько слов Николаю, продолжая все так же смотреть на меня и курить свою трубку. Я не могла отвести от нее взгляда, осознавая, что глупо улыбаюсь ей в лицо.

Николай перевел мне ее слова. "Она сказала, что вы хорошо спра­вились, вы помогли ей заставить рыбок забрать дух болезни женщины и перенести его в нижний мир".

Умай встала и убрала с пола то, что осталось после целительского сеансаю. Затем она подошла к месту, где сидел Николай и недолго о чем-то с ним поговорила на алтайском языке. Я знала, что даже если она и говорит по-русски, я никогда не услышу от нее ни единого рус­ского слова.

Николай повернулся ко мне: "Она хочет, чтобы вы последовали за ней в другой дом, туда, где она остановилась. Она не живет в этой де­ревне. Никто не знает, где она живет. Дом, в котором мы сейчас нахо­димся, опустел несколько лет назад, когда семья, живущая в нем, пере­ехала в город. Теперь Умай приходит сюда только для того, чтобы ис­целять людей".

Я спросила, пойдем ли мы туда, где находилась Анна, надеясь, что мне будет позволено присутствовать, и может быть даже помочь ее исце­лению. Николай сказал, что он понятия не имеет, куда Умай собирается меня отвести.

Пока мы разговаривали, Умай подошла к двери, и открыла ее. Я обнаружила, что не заметила, как прошло время, поскольку день уже клонился к концу, и улицы были затуманены сумерками. Умай, указа­ла на дверь, и я вышла за ней в полутьму. На Умай все также было на­дето лишь платье, без какого-либо теплого пальто, которое защищало бы ее от мороза. Она быстро шла по заледеневшей улице в совершенно противоположном направлении от дома, в котором ждала Анна.

Я услышала слова Николая: "Я пойду к Анне".

Я следовала за фигурой Умай по узкой занесенной снегом тропе, между высокими стенами снега с обеих сторон. В некоторых окнах ту­скло горел свет. С темной холодной улицы, по которой мы шли, дома выглядели уютно и тепло.

Все, что я испытала за этот день, раздвинуло мое сознание настоль­ко, что мои мысли никак не могли собраться воедино. Теперь я уже не чувствовала себя ни усталой, ни испуганной. Несмотря на то, что я не имела никакого представления, что меня ждет впереди, или что Умай может хотеть от меня, я решила об этом не думать. Во второй раз за два дня я смутно догадывалась, что мои чувства были отголоском какого-то другого времени, но я все еще не могла вспомнить, где и когда это происходило.