Geum.ru

И. К. История Русской Церкви. 1700-1917 гг. Оглавление А. Общее влияние развития Российского государства в XVIII-XX вв на Русскую Церковь Б. Источники и литература

Вид материалаЛитература

Содержание


§ 3. «Духовный Регламент» и учреждение Святейшего Синода
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   15

§ 3. «Духовный Регламент» и учреждение Святейшего Синода


а) После смерти последнего патриарха Петр поначалу довольствовался временными мерами, и только с 1718 г., когда победа над шведами стала уже несомненна, он интенсивно занялся реорганизацией государственного и церковного управления. По убеждению Петра, обе эти проблемы были одинаково важны и должны были решаться вместе, причем центральным государственным инстанциям следовало поручить контроль и над Церковью. Такая установка недвусмысленно выражена уже в указе от 2 марта 1717 г., в котором говорится, что «духовный чин» должен подчиняться Правительствующему Сенату. Политика Сената вскоре поставила местоблюстителя патриаршего престола в зависимое положение. После учреждения коллегий (1718–1720), подотчетных Сенату, и реформ местной администрации (1719) определилась новая структура государственного аппарата. Теперь настало время приспособить церковное руководство к государственному механизму, включив первое во второй. Необходимость коллегиального принципа управления Церковью представлялась царю таким же самоочевидным делом, как и подчинение Церкви его царской воле. Тем не менее Петру было ясно, что введение этого порядка выглядело решительным переворотом в глазах духовенства и народа, и потому он желал дать своей реформе мотивированное и доходчивое обоснование[70].
Конфликт с престолонаследником явился последним поводом к решительным мерам, предпринятым Петром против оппозиции духовенства, которая выявилась в ходе судебного процесса. На первых порах для Петра было важно создать высшее управление Церкви, чтобы затем заняться повышением образовательного уровня духовенства. Но важно было и то, чтобы именно теперь, в мирное время, когда Петр приступал к осуществлению своей программы реформ, духовенство работало на государство. Поэтому Петр решил не просто реформировать церковное управление посредством официального указа, но, сверх того, еще подкрепить его подробным обоснованием[71].
Когда мысль об отмене патриаршества у Петра окончательно созрела и настало время издать законодательный акт, который разъяснял бы и оправдывал это нововведение, то единственным, кому Петр мог доверить это щекотливое и ответственное дело, оказался молодой Псковский архиепископ Феофан Прокопович[72]. Феофан был безусловно самым образованным человеком в окружении Петра, а может быть, даже самым образованным русским человеком XVIII в. с универсальными интересами и познаниями в области истории, богословия, философии и языкознания[73].[ ]Феофан был европейцем, он «разделял и исповедовал типическую доктрину века, повторял Пуффендорфа, Гроция, Гоббса... Феофан почти веровал в абсолютность государства... Феофан не то что примыкает, он принадлежит к протестантской схоластике XVII века... Не будь на Феофановых «трактатах» имени русского епископа, их автора всего естественнее было бы угадывать в среде профессоров какого-нибудь протестантского богословского факультета. Все здесь пронизано западным духом, воздухом Реформации»,— пишет один русский богослов[74]. Петру было важно не только то, что Феофан обладал всеми этими знаниями, была еще одна веская причина доверить именно ему обоснование намеченной перестройки церковного управления: Петр был убежден в преданности Феофана своим реформам. Феофан понимал это и выполнил порученное, не жалея ни сил, ни времени, вложив в дело всего себя. Он был преданным приверженцем петровских реформ и официальным апологетом правительственных мер, что проявлялось неоднократно, особенно же в его трактате «Правда воли монаршей». Взгляды Феофана на взаимоотношения между государством и Церковью целиком совпадали со взглядами Петра: оба искали подходящий образец в церковных установлениях Пруссии и других протестантских стран[75].
Для царя было естественно поручить написание «Духовного регламента» Феофану, так же как для Феофана было естественно ждать такого поручения[76]. Конечно, Петр дал Феофану некоторые директивы, но в целом содержание «Регламента» отражает церковно-политические воззрения Феофана, тогда как в стиле виден его ничем не стесненный темперамент. «Регламент» был задуман не только как комментарий к закону, но должен был сам заключать в себе основной закон церковного управления. Однако эта цель была достигнута лишь частично и далеко не лучшим образом, так как в написанном тексте нет четких юридических определений даже структуры и полномочий руководящих органов[77]. Зато в нем есть элементы, сообщающие ему характер политического трактата, автор которого не может скрыть своих личных взглядов (можно сказать, и взглядов Петра) и своего отношения к различным явлениям церковной жизни прошлого XVII и начавшегося XVIII столетия. Местами «Регламент» превращается в обвинительную проповедь или сатиру. «В «Регламенте» много желчи. Это книга злая и злобная»[78]. Аргументация автора сугубо рационалистична. У него нет никакого сакрального понятия о Церкви как Теле Христовом. Доводы в пользу коллегиальной системы не могут скрыть того факта, что основной смысл «Регламента» заключается не столько в отмене патриаршества, сколько в революционной перестройке отношений между государством и Церковью. С выходом «Духовного регламента» Русская Церковь становится составной частью государственного устройства, а Святейший Синод — государственным учреждением. Русская Церковь теряет тесную связь с вселенским православием, с которым теперь ее соединяют лишь догматы и обряд. Русский правовед А. Д. Градовский определяет это так: Святейший Правительствующий Синод, называвшийся ранее Духовной коллегией, был учрежден государственным актом, а не церковным — «Духовным регламентом»... По взгляду «Регламента», Синод должен был быть государственным установлением, зависящим от светской власти»[79].
После того как рукопись была представлена царю и им лично были сделаны некоторые поправки (11 февраля 1720 г.), 23 или 24 февраля «Регламент» был зачитан в Сенате и подписан царем. 14 февраля 1721 г. учреждение Духовной коллегии было отмечено торжественным богослужением. Феофан Прокопович произнес проповедь, в которой провозгласил задачей нового «церковного правительства» улучшение церковной и религиозной жизни русского народа, не вдаваясь в вопрос об отмене патриаршества. К «гражданским и воинским правителям» Феофан обратился с просьбой поддержать деятельность «церковного правительства»[80].
В царском манифесте от 25 января 1721 г., составленном Феофаном, наряду с причинами реформы указывается, что «Духовный регламент» является отныне основным законом высшего церковного управления, причем излагаются причины проведения реформы. Это делает манифест законодательным актом. «Божиею милостию Мы, Петр Первый, царь и самодержец всероссийский, и прочая, и прочая... между многими по долгу богоданныя Нам власти попеченьми о исправлении народа Нашего и прочих подданных Нам государств, посмотря и на духовный чин и видя в нем много нестроения и великую в делах его скудость, несуетный на совести Нашей возымели Мы страх, да не явимся неблагодарны Вышнему, аще толикая от Него получив благопоспешества во исправлении как воинскаго, так и гражданскаго чина, пренебрежем исправление и чина духовнаго. И когда нелицемерный он Судия воспросит от Нас ответа о толиком Нам от Него врученном приставлении, да не будем безответны. Того ради образом прежних, как в Ветхом, так и в Новом Завете, благочестивых царей, восприяв попечение об исправлении чина духовнаго, а не видя лучшаго к тому способа, паче соборного правительства. Понеже в единой персоне не без страсти бывает, к тому ж не наследственная власть, того ради вящше не брегут, уставляем Духовную коллегию, то есть Духовное соборное правительство, которое по следующем здесь «Регламенте» имеет всякия духовныя дела во Всероссийской Церкви управлять. И повелеваем всем верным подданным нашим, всякаго чина, духовным и мирским, имети сие за важное и сильное правительство, и у него крайния дел духовных управы, решения и вершения просить, и судом его определенным довольствоваться, и указов его слушать во всем под великим за противление и ослушание наказанием, против прочих коллегий. Должна же есть коллегия сия и новыми впредь правилами дополнять «Регламент» свой, яковых правил востребуют разные разных дел случаи. Однако ж делать сие должна коллегия Духовная не без Нашего соизволения. Определяем же в сей Духовной коллегии быть именованным зде членам: единому президенту, двоим вице-президентам, четырем советникам, четырем асессорам. А понеже помянулось в сем «Регламенте» в первой части, седьмом и осьмом пунктах, что президент подлежати имать суду своея братии, сие есть тойжде коллегии, еще бы в чем знатно прегрешил, того ради определяем и голос оному иметь един с прочими равный. Имеют же все члены сея коллегии, при вступлении в свое дело, учинить присягу, или обещание, пред святым Евангелием по приложенной форме присяги.
Под тем подписано Царскаго Величества собственной рукою, Петр.
В Петербурге, 25 января 1721».
Текст присяги: «Аз, нижеименованный, обещаюся и клянуся Всемогущим Богом, пред святым Его Евангелием, что должен есмь, и по долженству хощу, и всячески тщатися буду в советах, и судах, и всех делах сего Духовнаго правительствующаго собрания искать всегда самыя сущия истины и самыя сущия правды, и действовать вся по написанным в «Духовном регламенте» уставам. И аще кия и впредь согласием сего Духовнаго правительства и соизволением Царскаго Величества определена будут... Клянуся паки Всемогущим Богом, что хощу и должен есмь моему природному и истинному царю и государю Петру Первому, всероссийскому самодержцу, и прочая... и Ея Величеству государыне Екатерине Алексеевне верным, добрым и послушным рабом и подданным быть»[81].
Тотчас после создания Духовной коллегии последняя 14 февраля 1721 г. ходатайствовала перед царем о своем переименовании в Святейший Правительствующий Синод, так как название Духовная коллегия непонятно народу и может вызвать недоумения во время публичной храмовой молитвы. Царь согласился с этими доводами и одобрил переименование[82]. Печатное издание «Регламента» получило следующий заголовок: «Духовный регламент», благодатиею и милосердием Человеколюбца Бога, тщанием же и повелением Богом даннаго и Богом умудреннаго всепресветлейшаго державнейшаго государя Петра Перваго, императора и самодержца всероссийскаго и прочая, и прочая, и прочая, в святой православной Российской Церкви по соизволению и приговору всероссийскаго духовнаго чина и Правительствующаго Сената сочиненный». Детали всего законодательного процесса изложены в конце «Регламента» в следующих словах: «Сия вся зде написанная первее сам всероссийский монарх, Его Царское священнейшее Величество слушать пред собою чтомая, рассуждать же и исправлять благоволил 1720 года, февраля 11-го дня. А потом по указу Его Величества преосвященныи архиереи, архимандриты, купно же и правительствующие сенаторы слушали же и, рассуждая, исправляли сего ж февраля 23-го дня. То же в утверждение и в исполнение непреложное, по приписанию рук присутствующих духовных и сенаторских персон, и сам Его Царское Величество своею собственною рукою подписать соизволил».
После заседания Петр отдал Сенату следующий приказ: «Понеже вчерась от вас же слышал, что проект о Духовной коллегии как архиереи, так и вы слушали и приняли все за благо, того ради надлежит архиереям и вам оной подписать, которой и Я потом закреплю. А лучше два подписать и один оставить здесь, а другой послать для подписания прочим архиереям». Однако распоряжение это было адресовано не местоблюстителю, а Сенату, по указу которого в мае 1720 г. майор Семен Давыдов и архимандрит Иона Сальников собрали подписи епископов всех двенадцати епархий (за исключением Сибирской из-за ее отдаленности), а также архимандритов и настоятелей важнейших монастырей. В инструкции Сената к уполномоченным стояло: «А буде кто подписыватца не станет, и у того взять на письме за рукою, какой ради притчины оной не подписываетца, чтоб о том показал имянно... и что у него (уполномоченного.— Ред.) будет чинитца, о том ему в Сенат на почте писать по вся недели». Епископы хорошо представляли себе последствия отказа, и царю не составило труда достигнуть своей первой цели: высшее русское духовенство беспрекословно подписало «акт о капитуляции» Церкви перед государством. «Духовный регламент» заканчивается подписями Петра I, далее — семи сенаторов, шести митрополитов, одного архиепископа, двенадцати епископов, сорока семи архимандритов, пятнадцати настоятелей монастырей, пяти иеромонахов; итого восемьдесят семь подписей духовных лиц[83].
б) Если высшее русское духовенство вынуждено было подчиниться желаниям и повелениям Петра, памятуя о его суровости в деле царевича Алексея, то отношение ко всему этому Восточных православных патриархов было для Петра отнюдь не ясно. Между тем их одобрение имело большое значение из соображений церковно-политических: такое одобрение послужило бы в глазах русского народа и духовенства авторитетной санкцией новоучрежденного Святейшего Синода и усилило бы позицию последнего в борьбе со все ширившимся расколом. Когда в 1589 г. возникло Московское патриаршество, Восточными патриархами оно было признано равночестным остальным Восточным патриархатам, а Русская Церковь — самостоятельной в делах внутреннего управления. Но как часть соборной православной Церкви она не могла быть совершенно независимой от последней. Много позже, в XIX в., историк Церкви А. Н. Муравьев сформулировал суть дела следующим образом: «Обнародовано было сие Соборное правительство (т. е. Святейший Синод.— И. С.) по всей России, но еще требовалось для вечной твердости оного признание прочих Восточных Церквей, дабы ненарушимо было единство кафолической Церкви»[84].
Послание Петра Константинопольскому патриарху Иеремии III (1715–1726) содержит греческий перевод манифеста от 25 января 1721 г. со значительными изменениями в тексте. В начале манифеста критические замечания против патриаршей системы заменены словами: «По многому здравому разсуждению и совету как с духовными, так и мирскими чинами государства Нашего, заблагорассудили уставить со властию равнопатриаршескою Духовный Синод, то есть высшее Духовное соборное правительство, для управления Всероссийския государства Нашего Церкви, из достойных духовных особ, как архиереов, так и киновиархов, число довольное». В следующем предложении слово «коллегия» переведено греческим словом «синод», что придает тексту двусмысленность. Конец же манифеста и вовсе другой: «Оному же Духовному Святейшему Синоду определили Мы чрез учиненную инструкцию (подразумевается «Духовный регламент».— И. С.), дабы святую Церковь управляли во всем по догматам святыя православныя кафолическия Церкви греческаго исповедания неотменно, и оныя догматы имели бы за правило непогрешимое своего правления, в чем оные (т. е. члены Синода.— И. С.) и присягою в святей соборной церкви, целованием святаго креста и подписанием саморучным себя обязали. И уповаем, что Ваше Всесвятейшество, яко первый архиерей православныя кафолическия Восточныя Церкви, сие Наше учреждение и сочинение Духовнаго Синода за благо признати изволите, и о том прочим блаженнейшим, Александрийскому, Антиохийскому и Иерусалимскому, патриархом сообщение учините». В заключение говорится, что Святейший Синод будет и впредь держать связь с патриархами по церковным вопросам, после чего Петр добавляет: «В требованиях Ваших всякое снисхождение оказывать обещаем». Эта фраза есть дипломатический намек на то, что патриархи могут и в будущем обращаться к царю за субсидиями, которые они до сих пор получали из Москвы[85].
Эта грамота, отправленная в Константинополь уже 30 сентября 1721 г., говорит историку чрезвычайно много. Отсутствие церковно-политического (канонического) обоснования церковной реформы показывает прежде всего, что Петр и Феофан, который, без сомнения, и составил эту грамоту, отдавали себе ясный отчет в том, что никаких канонических оснований у реформы и нет. Изменения в тексте манифеста не оставляют сомнений, что патриарх был информирован не просто неточно, а совершенно не верно. Послание представляет дело так, словно речь шла о замене патриарха Синодом, обладающим теми же полномочиями. Лишь вскользь упоминается о некоей «инструкции», но патриарху не сообщается, что под ней имеется в виду столь далеко идущий документ, как «Духовный регламент». Ни слова не говорится и о включении Святейшего Синода (Духовной коллегии) в коллегиальную систему государственного управления, о подчинении Церкви воле монарха и о контроле государства над Церковью.
В первом ответном послании от 12 февраля 1722 г. патриарх поздравлял императора с победой над шведами и высказывал надежду, что дело разрешится успешно, как только удастся связаться с другими патриархами. 23 сентября 1723 г. император получил долгожданный ответ от Константинопольского и Антиохийского патриархов. Патриархи объявляли, что «Синод в Российском святом великом царстве есть и нарицается нашею во Христе братиею святою и Священным Синодом от всех благочестивых и православных христиан священных, и людей начальствующих и подначальных, и от всякого лица сановитого и имеет позволение совершати, елика четыре апостольскии святейшии престолы, наставляет же, увещевает и уставляет, да хранит и содержит непоползновенные обычаи и правила священных Вселенских седми Соборов и иная, елико Восточная святая Церковь содержит, и пребывает во всех весь непоползновенно, Божия же благодать и молитва и благословение нашей мерности да будет с Вами. 23 сентября 1723». В дополнительном послании патриарха Иеремии Святейшему Синоду сообщается о недавней кончине Александрийского патриарха и о тяжкой болезни патриарха Иерусалимского и высказывается заверение, что подтвердительные грамоты обоих этих патриархов прибудут позднее. Таким образом, желание Петра получить санкцию своей реформе исполнилось. Готовность Константинопольского и Антиохийского патриархов пойти на уступки в отношении неканонических действий императора объясняется не только тем перетолкованием сути дела, которое имело место в грамоте Петра, но и зависимостью находившихся под турецким владычеством патриархов от русских субсидий[86].
в) Итак, Святейший Правительствующий Синод, поставленный во главе управления Русской Церковью, должен был отныне руководствоваться в своей деятельности «Духовным регламентом».
«Духовный регламент» делится на три части, которые подразделяются на «пункты», содержащие то законодательные распоряжения, то комментарии и экскурсы составителя. Они дают представление о взглядах Феофана (или Петра) по тому или иному вопросу церковного управления, поэтому «Духовный регламент» является для нас не только памятником церковного законодательства, но и источником для суждения о воззрениях Феофана и отчасти — Петра.
Прежде всего подчеркивается значение «Регламента» как закона: «Регламент, или Устав духовный, по которому оная (т. е. Духовная коллегия.— Ред.) знать долженства своя и всех духовных чинов, також и мирских лиц, поелику оныя управлению духовному подлежат, и при том в отправлении дел своих поступать имеет». По сравнению с этой несколько расплывчатой характеристикой законодательного значения «Регламента» в манифесте от 25 января 1721 г. сказано прямо, что Духовная коллегия «имеет всякия духовныя дела во Всероссийской Церкви управлять». Следовательно, манифест представляет собой в известной степени часть «Регламента», почему и печатался всегда с ним вместе. Первую часть «Регламента» Феофан озаглавил: «Что есть Духовное коллегиум, и каковыя суть важныя вины таковаго правления». Наряду с «Регламентом», по уверению Феофана, сохраняют силу неизменно и в полном объеме канонические правила и установления: «А управления основание, то есть закон Божий, в Священном Писании предложенный, тако ж и каноны, или правила соборныя святых отец, и устави гражданския, слову Божию согласныя, собственной себе книги требуют, а зде не вмещаются». Затем следует определение Духовной коллегии: «Коллегиум правительское не что иное есть, токмо правительское собрание, когда дела некия собственныя не единому лицу, но многим, к тому угодным и от высочайшей власти учрежденным, подлежат к управлению»[87]. Здесь Феофан указывает на то, что Духовная коллегия учреждена монархом. По определению Феофана, следует различать между коллегиями «единовременными» и «всегдашними». К первым относятся, например, «церковные Синоды», к последним — «церковный синедрион» или «гражданский суд ареопагитов в Афинах», а также петровские коллегии, основанные ради блага государства. «А яко христианский государь, правоверия же и всякаго в Церкви святей благочиния блюститель (эта формула была включена в XIX в. в Основные законы Российской империи.— И. С.), посмотрев и на духовныя нужды и всякаго лучшаго управления оных возжелав, благоволил уставити и Духовное коллегиум, которое бы прилежно и неустанно наблюдало, еже на пользу Церкви, да вся по чину бывают и да не будут нестроения, еже есть желание апостола, или паче Самаго Бога благоволение». Поэтому «да не возомнит же кто, что сие управление не угодно и лучше бы единому лицу дела духовныя всего общества правити». Феофан приводит девять «вин» тому, что «это правление соборное всегдашнее совершеннейшее есть и лучшее, нежели единоличное правительство, наипаче же в государстве монаршеском, яковое есть наше Российское».
Первая «вина» есть практическое соображение: «что един не постигнет, то постигнет другий». Вторая «вина» состоит в том, что коллегиальное суждение имеет больший авторитет: «понеже вящше ко уверению и повиновению преклоняет приговор соборный, нежели единоличный указ». В-третьих, «коллегия правительская под державным монархом есть и от монарха установлена»; отсюда ясно, что «коллегия не есть некая фракция (т. е. группа, партия.— И. С.), тайным на интерес свой союзом сложившаяся, но на добро общее, повелением самодержца, и его ж с прочими рассмотрением собранныя лица». В-четвертых, при коллегиальной системе правления смерть не приводит к приостановке дел, которые продолжаются «непресекомым течением». В-пятых, в коллегии нет места «пристрастию, коварству, лихоимному суду». Далее, преимущество коллегии состоит в том, что «отнюдь не возможно тайно всем (т. е. членам коллегии.— И. С.) слагатися». Здесь сквозит недоверие Петра по отношению к оппозиционно настроенному духовенству: «Епископы, архимандриты, игумены и от властей белаго священства, воистину не видать здесь, как таковыя друг другу и открывать дерзнут коварное некое умышление, не только что согласитися на неправость». Поэтому здесь, в коллегии, нет и «сильных», которые на прочих влияют, и, как говорится в шестой «вине», «коллегия свободнейший дух в себе имеет к правосудию».
Седьмая «вина» имеет церковно-политический характер и отражает оценку Петром I предшествующего периода в отношениях между государством и Церковью, прежде всего — конфликта патриарха Никона с царем Алексеем Михайловичем. Она изложена Феофаном особенно подробно и действительно является центральной в системе его аргументов в пользу реформы. Феофан разъясняет основной политический мотив, которым руководствовался царь, и доказывает, что Петр преследовал в первую очередь государственные интересы, а не какие-то узко церковно-реформаторские цели. По своему содержанию рассуждения Феофана тесно связаны с мельком высказанной в манифесте мыслью, что «в единой персоне не без страсти бывает». «Велико и сие,— пишет Феофан,— что от соборнаго правления не опасатися отечеству мятежей и смущения, яковые происходят от единаго собственнаго правителя духовнаго. Ибо простой народ не ведает, како разнствует власть духовная от самодержавной, но великою высочайшаго пастыря честию и славою удивляемый, помышляет, что таковый правитель есть вторый государь, самодержцу равносильный или и больше его, и что духовный чин есть другое и лучшее государство,— и се, сам собою народ тако умствовати обыкл. Что же, егда еще и плевельныя властолюбивых духовных разговоры приложатся и сухому хврастию огнь подложат? Тако простыя сердца мнением сим развращаются, что не так на самодержца своего, яко на верховнаго пастыря в коем-либо деле смотрят»[88]. Для доказательства властолюбия духовенства Феофан обращается также к истории Византии и папства и предостерегает от такого рода посягательств: «Да не воспомянутся подобные у нас бывшие замахи. Подобное зло при соборном правительстве не может иметь место. А когда еще видит народ, что соборное сие правительство монаршим указом и сенатским приговором уставлено есть, то и паче пребудет в кротости своей и весьма отложит надежду иметь помощь к бунтам своим от чина духовнаго».
Восьмая «вина» усматривается в том, что подобные «замахи» внутри самой коллегии невозможны, так как не только каждый из ее членов, но и сам председатель подлежит коллегиальному суду, «если в чем знатно погрешит». Поэтому нет необходимости созывать Вселенский Собор, что и невозможно из-за владычества турок над Восточными патриархатами. Девятая «вина» выдает заботу Петра о повышении образованности и культуры духовенства: Духовная коллегия должна быть в известном смысле школой духовного управления: «всяк от соседателей удобно может научиться духовной политике... потому самыя угоднейшия от числа коллегов, или соседателей, особы явятся на степень архиерейства восходить достойные. И так в России помощию Божиею скоро и от духовнаго чина грубость отпадет, и надеятися всего лучшаго».
Таковы основания проведенной реформы, как они видятся Феофану. Соображений канонического свойства среди них нет. Но зато ясно выражены взгляды Петра и самого Феофана, и у читающего «Духовный регламент» не возникает сомнения в том, что неподчинение Духовной коллегии, т. е. Святейшему Синоду, равнозначно сопротивлению монарху. Феофан неоднократно подчеркивает, что Святейший Синод есть «соборное правительство» и, следовательно,— больше, чем просто орган коллегиального управления. Уже в манифесте это выражение намеренно употреблено, чтобы вызвать у читающего ассоциации с церковными Соборами. В официальном учебнике русской церковной истории 1837 г. Святейший Синод прямо именуется «непрерывным Поместным Собором»[89]. В «Истории Русской Церкви» Филарета Гумилевского говорится: «Святейший Синод по составу своему то же, что законный церковный Собор»[90]. Уже в 1815 г. Филарет Дроздов, впоследствии митрополит, предпринял попытку представить Святейший Синод как олицетворение соборного принципа древней Церкви. В его сочинении «Разговоры между испытующим и уверенным о православии Восточной кафолической Церкви» сомневающемуся дается разъяснение, что «каждый раз, когда в какой Церкви умирал патриарх, собирался в ней Собор, а по-гречески Синод, который и занимал место патриарха». Этот Собор обладал такой же властию, что и патриарх. Когда Русская Церковь получила в качестве высшей инстанции своего управления Святейший Синод, она «ближе подошла к древнему образу священноначалия». Если в древние времена патриарх сам имел обыкновение созывать один или два таких Собора в год, то «по пространству Российской Церкви, а также и по нынешнему образу производства дел невозможно было в России быть Синоду один или два раза в год, а нужно было быть всегда». На вопрос сомневающегося: «Кого должно считать высшим в священноначалии — патриарха или Синод?» — дается следующий ответ: «Общий Синод всей Российской Церкви мог бы судить самого патриарха (Филарет имел здесь, очевидно, в виду суд над патриархом Никоном в XVII в.— И. С.). Частный Синод избранных епископов, в своем единстве, пользуется правами, равными правам патриарха, почему, так же как патриарх, именуется Святейшим. Патриарх есть Синод в одном лице. Синод есть патриарх в нескольких избранных освященных лицах. Так рассматривали положение вещей православные патриархи Востока, давая свое согласие на учреждение Святейшего Синода в Русской Церкви и признавая для него ту самую власть, какую до тех пор имел патриарх всея Руси»[91]. Филарет Дроздов полагает, вероятно, что тем самым доказал законность Святейшего Синода с канонической точки зрения. Здесь мы наблюдаем все ту же тенденцию, освященную еще авторитетами Петра I и Феофана, неоправданной по сути дела апелляцией к соборной идее обеспечить Святейшему Синоду своего рода канонически соборное обоснование. Оба так ясно сформулированных Феофаном пункта — «государственность» и «соборность» Святейшего Синода — становятся в XIX столетии, с одной стороны, главными бастионами в защите государством синодальной системы, а с другой — теми слабыми местами, на которые оппозиция направила огонь своей критики.
Если первая часть «Духовного регламента» служит введением, то вторую его часть Феофан озаглавил: «Дела, управлению сему подлежащие» и подразделил ее на: 1) «Дела общие всея Церкви» и 2) «Род дел, собственным чином потребных» (подразумевается, конечно, духовный чин).
В разделе первом «Дела общие» коллегии вменяется в обязанность следить, «аще все ли правильно и по закону христианскому деется и не деется ли что и где, закону оному противное». Немедленно вслед за тем разъясняется, в чем прежде всего состоит эта обязанность — в правильном исполнении богослужения и в цензуре книг: «Если кто пишет о чем-либо богословское сочинение, то оное не следует печатать немедленно, а сначала предъявить коллегии. Коллегия же должна испытать, нет ли в сочинении ошибок, противных православному вероучению». Далее, следует наблюдать за тем, «есть ли у нас довольное ко исправлению христианскому учение». Наконец, в качестве одной из ближайших задач коллегии обозначено: «Сочинить три книжицы небольшия. Первую о главнейших спасительных догматах веры нашея, також и о заповедях Божиих, в десятисловии заключенных. Вторую о собственных всякаго чина должностях. Третию таковую, в которой собранные будут с разных святых учителей ясные проповеди». Рекомендуется прочитывать книжицы эти в церкви после богослужения, так «чтоб все тут книжицы могли быть прочтены в четверть года».
Раздел второй — о делах, «собственным чином потребных», обсуждает три темы. Первая — епархиальное управление (дела архиерейские, приходского духовенства и монашеские), вторая — духовные училища.
К архиерейским делам относятся следующие: епархиальное управление, надзор за приходским духовенством, право отлучения от Церкви, объезды епархии и духовные училища. В трех правилах («регулах»), а именно 13, 14 и 15, подчеркивается, что епископы, так же как все духовенство епархий, подчинены Духовной коллегии и подлежат ее суду. В заключение, в правиле 23, речь идет о проповеди.
Третья тема — это сама Духовная коллегия. Она должна состоять из двенадцати человек — условие, которое почти никогда не выполнялось. В манифесте говорится об одиннадцати членах: президенте, двух вице-президентах, четырех советниках и четырех асессорах. В бюджете Синода, поданном на утверждение в Сенат, значилось также всего одиннадцать членов[92]. В члены Духовной коллегии должны назначаться «епископы, игумены и протоиереи». Трое должны иметь епископский сан. И это предписание выполнялось не всегда. Тотчас же по основании коллегии членом Синода оказался простой монах Феофил Кролик. Позже определяющей для состава Синода стала другая тенденция — увеличивать число епископов в нем[93].
Перечислены следующие обязанности коллегии: 1) наблюдение за всем церковным управлением и за церковными судами; 2) оценка проектов всякого рода улучшений; 3) цензура; 4) изучение и удостоверение чудес; 5) рассмотрение новых сектантских учений; 6) исследование неясных вопросов совести; 7) испытание кандидатов на звание епископа; 8) принятие на себя функций бывшего патриаршего суда; 9) надзор за использованием церковного имущества; 10) защита епископов и прочего духовенства перед мирскими судами; 11) проверка подлинности завещаний (совместно с Юстиц-коллегией); 12) искоренение нищенства и обновление благотворительности; 13) борьба с симонией. Затем следует пункт о присяге: «Собственно всяк коллегиат, как президент, так и прочие, в начале принятия чина своего должны учинить присягу: что верен есть и будет Царскому Величеству, что не по страстям своим, не для мздоприимства, но для Бога и пользы людской со страхом Божиим и доброю совестью судить дела, и советовать, и других братии своей мнения и советы рассуждать, принимать или отвергать будет. И клятву таковую изречет на себе под именным штрафом анафемы и телеснаго наказания, если после противен присяги своей подстережен и уличен был».
В конце кратко упоминается о «мирских особах», которые должны раз в год принимать святое причастие. Кроме всего прочего коллегия обязана собирать сведения о количестве старообрядцев по епархиям. Частные лица не могут приглашать для домовых богослужений священников, не имеющих приходов («крестцовых и волочащихся попов»), или давать им прибежище (пункты 7–8). Новорожденных следует крестить только в приходских храмах.
К этому написанному Феофаном и исправленному Петром тексту «Духовного регламента» прилагаются «пункты», которые были составлены самой Духовной коллегией и одобрены царем. Здесь речь идет о переименовании коллегии в Святейший Правительствующий Синод, а далее следует весьма дипломатично составленный запрос коллегии царю: «Патриарши, архиерейския и монастырския вотчины, сборами и правлением которыя ведомы были в Монастырском приказе, в одной Духовной коллегии ведать ли того ради, что оныя от гражданских управителей пришли в скудость и пустоту, а Духовная коллегия присягою обязалася, как в верности, так и в искании интереса Царскаго Величества против прочих коллегий не меньше; а в «Регламенте духовном» положено, что такое правление надлежит до Духовной коллегии». Резолюция Петра гласила: «Быть по сему»[94].
Вскоре после первого издания «Духовного регламента» — 16 сентября 1721 г., в мае 1722 г. появилось второе с дополнением, авторами которого, по-видимому, были Феофан и Феофил Кролик,— «Прибавление о правилах причта церковного и чина монашеского». Юридическим основанием для «Прибавления» послужил манифест от 25 января 1721 г., но полагающегося согласия на издание «Прибавления» Святейший Синод у царя не испросил, в результате последовал выговор Петра[95].
В первой части «Прибавления» говорится о белом духовенстве: «о пресвитерах, диаконах и прочих причетниках». Вторая часть озаглавлена «О монахах» и касается монастырской жизни. Содержание обеих этих частей будет подробно рассмотрено в дальнейшем в соответствующих параграфах о приходском духовенстве и о монашестве.
Уже 7 июля 1721 г. Феофан выпустил свое сочинение «Розыск исторический», представляющее собой апологию церковной реформы. Согласно Феофану, право монарха на реформы распространяется также на сферу церковной организации и управления: «Могут государи епископами народа, себе подданнаго, нарицатися. Имя бо епископ значит надсмотрителя... Государь, власть высочайшая, есть надсмотритель совершенный, крайний, верховный и вседействительный, то есть имущий силу и повеления, и крайняго суда, и наказания над всеми себе подданными чинами и властьми, как мирскими, так и духовными. Что и от Ветхаго и от Новаго Завета доволно показал я в «Слове о чести Царской», проповеданном в неделю цветоносную 1718 году, и того ради зде не повторяю. И понеже и над духовным чином государское надсмотрительство от Бога уставлено есть, того ради всяк высочайший законный государь в государстве своем есть воистину епископ епископов»[96]. В том же году Феофан написал трактат «О возношении имени патриаршего в церковных молитвах, чего ради оное ныне в церквах российских оставлено» (май 1721 г.). И под конец Феофаном был опубликован еще «Трактат, в коем изъясняется, с коего времени началось патриаршеское достоинство в Церкви и каким образом 400 лет Церкви управляемы были без патриаршества и доныне некоторые не подлежат Вселенским патриархам»[97].
Аргументацию Феофана в защиту церковной реформы, изложенную в «Регламенте» и в упомянутых трактатах, можно резюмировать так: вопреки сомнениям старообрядцев Петр I является законным государем; он самодержец и притом христианский монарх; как христианский самодержец он имеет право на реформу Церкви; все подданные как духовного, так и светского звания обязаны ему покорностью и признанием его государственных и церковных реформ[98].
г) Из-за попыток дать хоть какое-то каноническое обоснование Святейшему Синоду историки по сути дела забыли поинтересоваться тем, каковы же были действительные идейные истоки его основополагающего документа — «Духовного регламента». Вопрос о том, какого рода обстоятельства оказали влияние на Петра I и Феофана при составлении ими этого документа русского церковного права, остался без рассмотрения или же затрагивался лишь весьма поверхностно[99]. Позднейшие исследователи довольствовались описанием фактических функций Святейшего Синода как органа государственной власти.
Проблема протестантских истоков «Регламента» впервые всплыла в 1900 г. в ходе дискуссии о книге высокопоставленного чиновника Святейшего Синода С. Г. Рункевича «История Русской Церкви под управлением Святейшего Синода». Критики установили, что она представляет собой одну апологию — доказательство церковно-политической и государственно-политической целесообразности церковной реформы Петра без исследования ее источников и что протестантское влияние ощущается не только в тексте «Регламента», но и в самой административной практике Святейшего Синода[100]. И только в 1916 г. П. В. Верховской в своем основополагающем исследовании «Учреждение Духовной коллегии и «Духовный регламент»» дал тщательный научный анализ источников «Регламента», который заслуживает подробного рассмотрения.
Во введении Верховской приводит пространный обзор русской и зарубежной литературы, как современной «Регламенту», так и более поздних исторических сочинений, которые, пусть и не вдаваясь в рассмотрение источников, единодушны в том, что при создании Духовной коллегии, впоследствии — Святейшего Синода, и при написании «Духовного регламента» имело место подражание протестантским образцам. Затем автор подвергает анализу западноевропейские протестантские источники, на которые могли ориентироваться Петр I и Феофан, и приходит к выводу, что моделью для Духовной коллегии послужили протестантские консистории Западной Европы, в первую очередь — Лифляндии и Эстляндии. «Петр Великий не только близко знал основные черты устройства протестантской Церкви и типичных для нее коллегиальных учреждений — консисторий, но и сам осуществлял над ними (в Лифляндии и Эстляндии.— И. С.) на основании территориализма власть протестантского Landesherr’а, что было очевидно и казалось нормальным как ему самому, так и его современникам, в том числе Феофану Прокоповичу». Отсюда оставался один шаг до организации управления и Русской Церковью по тому же принципу. «Образцом Духовной коллегии для Феофана послужили именно иностранные и русские коллегии и протестантские консистории... О значении их в качестве образцов Духовной коллегии и идейных источников «Духовного регламента» трудно, кажется, иметь два мнения». В то же время «протестантские теории власти... в делах церковных убеждают нас в том, что они могли послужить для Феофана Прокоповича очень удобным матерьялом для обоснования в «Духовном регламенте» прав Петра как христианского государя, блюстителя правоверия и всякого в Церкви святой благочиния». Кроме того, это нашло поддержку в «воззрениях отдельных философов школы естественного права... Со всеми этими идеями, как видно из его биографии, был отлично знаком Феофан...» Что же касается общего плана и духа «Регламента», то его никак нельзя сравнивать не только с какими бы то ни было каноническими сборниками или соборными деяниями, но даже с такими же регламентами других петровских коллегий. «Духовный регламент» носит на себе специфический отпечаток протестантских церковных уставов — Kirchenordnungen... Более того, в «Духовном регламенте» встречаются довольно любопытные совпадения отдельных мыслей и мест со шведским церковным уставом 1686 г. Карла XI, распространенным на Лифляндию и Эстляндию, хотя эти совпадения и не дают нам права видеть в последнем прямой источник «Регламента». Верховской приходит к следующему заключению: «Духовная коллегия, как она была задумана Петром и Феофаном, есть не что иное, как генеральная церковная консистория немецко-шведского типа, а «Духовный регламент» — вольная копия протестантских церковных уставов (Kirchenordnungen). Духовная коллегия есть государственное учреждение, создание которого совершенно изменяло юридическое положение Церкви в Русском государстве»[101]. Выводов Верховского и его неутешительного резюме нельзя, как нам кажется, опровергнуть ни софистическими рассуждениям на манер митрополита Филарета Дроздова, ни какими-либо другими официозными доводами.
Позднейшее переименование Духовной коллегии в Святейший Правительствующий Синод, произведенное с учетом религиозной психологии русского народа, ничего не изменило в существе созданной Петром российской государственной церковности. Рассматривая историю Святейшего Синода и всей синодальной системы в ее отношениях как с государственной властью, так и с верующим народом, мы будем убеждаться в справедливости этой мысли на каждом шагу.