Овая история делает важный шаг вперед и преодолевает трудный пе­реход, в дело идут пристяжные лошади: это без­брачные, одинокие мужчины, живущие только для идеи

Вид материала

Документы

Содержание Осевое время. Извращение ценностей Знамя восставших рабов Глашатай рабства Ницшеанский проект освобождения Парадокс Ницше Интегральное мышление Преднамеренное безумие Духовный детонатор перемен

Подобный материал:

• Российская Академия Наук Институт философии В. С. Семенов урок, 6505.37kb.
• -, 1436.56kb.
• Рецензия на книгу: Мартин Хайдеггер. Бытие и Время, 289.15kb.
• Ступень сегодня 200 г Любовь царица, 1394.47kb.
• Положение о проведении Ринга-выводки полукровных спортивных лошадей «Спортивные лошади, 89.39kb.
• Человек не плетет паутину жизни, он лишь ниточка в ней. Все, что он делает, он делает, 1796.39kb.
• Дальновидная амблистома, или Шаг назад, два шага вперед, 111.54kb.
• Местное самоуправление в россии: шаг вперед или политическая игра?, 318.38kb.
• Обучение одаренных детей сегодня особенно актуально. Это, прежде всего, связано с потребностью, 73.04kb.
• Еятельности движение вперед невозможно без анализа того, что было сделано раньше, без, 99.59kb.

Философия истории Фридриха Ницше

В. Н. МИРОНОВ

Всякий раз, когда мировая история делает важный шаг вперед и преодолевает трудный пе­реход, в дело идут пристяжные лошади: это без­брачные, одинокие мужчины, живущие только для идеи.

Кьеркегор. Дневник (1847).

Свою внешне банальную жизнь Ницше прожил в такой смертельной схватке с самим собой и со всей мировой культурой, что и спустя сто лет после его смерти па­фос и мощь его натуры и философии обжигают нас нестерпимым огнем. За два ме­сяца до помешательства он скажет: "...не далек тот день, когда я буду должен под­вергнуть человечество испытанию более тяжкому, чем все те, каким оно подверга­лось когда-либо... . Сегодня поколения, пережившие XX век, воспринимают эти слова не как манию величия, а как сбывшееся трагическое пророчество. Вся исто­рия минувшего века пошла по сценарию Ницше. И нет никакого преувеличения, когда он пишет: "...кажется, я держу судьбы человечества в своей ладони"².

Почти вся философия XX в. - чуть ли не комментарий к Ницше: все крупные мыслители так или иначе мыслили в конфронтации или тандеме с ним. Ему обязаны своим появлением главные течения современной мысли: философия жизни, экзис­тенциализм, герменевтика, структурализм, феноменология... Он дает начало целому спектру философских методов: генеалогии, коллажа, перспективизма. Его мысль становится катализатором прорыва мирового искусства к авангардным формам: сюрреализму, дадаизму, футуризму, абстракционизму. Он предвосхищает новые формы искусства, и прежде всего кинематограф с его спрессованным временем и техникой монтажа. А его книги, представляющие собой конгломераты фрагментов и смысловых кусков, стали прообразом компьютерного хранения и передачи инфор­мации, рассеченной на самодостаточные единицы.

Патография

В четыре года Ницше потерял отца и воспитывался в семье, состоящей из пяти женщин: бабки, матери, двух теток и сестры. Согласно психоанализу, предтечей которого, по признанию Фрейда, был сам Ницше, роль отца состоит в том, чтобы "оторвать" ребенка от природного начала в лице матери и ввести его в социально-моральное измерение. Практически лишенный всякого отцовского влияния, Ницше с детства рос в глубоком пренебрежении к нормам традиционной морали. Другие плоды исключительно женского воспитания - это глубокий кризис самоидентифи­кации и острейший комплекс мужской неполноценности. Эти невротические пере­живания порождали психическое сверхнапряжение, которое соматизировалось, т.е. проявлялось в виде мучивших его чудовищных головных болей, приступов тошноты и временами даже потери зрения. Вся последующая жизнь Ницше будет отчаянной борьбой с собственным детством.

Ницше сознательно освобождается от всего, чем обычно человек загораживает­ся от нестерпимого холода существования. У него в буквальном смысле не было ни­чего: ни женщины, ни дома, ни семьи, ни работы, ни родины. Апатрид, он метался с несколькими чемоданами книг по дешевым пансионам Южной Европы, словно стре­мясь ускользнуть даже от самого себя.

Со всеми, кому поклонялся и кого любил - Шопенгауэр, Вагнер, Лу Саломэ - он неизбежно и надрывно рвал и расставался, сознательно причиняя себе боль, кото­рую потом переплавлял в творчество. Его одиночество было практически тоталь­ным. Он отбросил все, что могло создавать какие-либо "информационные шумы", способные помешать слышать гул мира. Он последовательно вывел себя один на один с "сырой" первозданностью человеческого удела. Формулой этого странного саморазрушительного поведения могут быть его же слова: Отпасть от Вагнера бы­ло моей судьбой. Вновь полюбить что-то стало моей победой. Кого же любил Ницше ? Не человечество, которое он называл самой гнусной каргой среди всех старух. Не отдельных людей, о которых говорил: "Я хожу среди людей, как среди обломков и отдельных частей человека"³. Ницше неутолимо любил жизнь, но жизнь мощную, воинственную, которой противоположна не смерть, а убогая, жалкая жизнь. Этой жизни под стать лишь свободный, суверенный, цельный человек, попирающий со­временную цивилизацию. В этом идеале Ницше изживал и преодолевал все свои комплексы и неврозы.

В результате этой жестокой жизненной практики он уже ничего не боялся, ни­чем не дорожил и ни на что не надеялся. Это демоническое состояние придало ему столь могущественные, неудержимые силы, что он бесстрашно разбил вдребезги все моральные запреты и нормы, все привычки и табу, за которые судорожно хвата­ется всякий человек в водовороте жизни.

Все эти особенности личности и биографии вкупе с гениальной философской одаренностью позволили этому мыслителю, как, наверное, никому другому из лю­дей, радикально выйти за границы собственно человеческого пространства, даже за пределы нашего вида и взглянуть на нас всех с совершенно небывалой стороны. Картина, которая открылась его взору, и о которой со всей страстью он нам пове­дал, ошеломляет.

Осевое время. Извращение ценностей

Именно благодаря психическим особенностям, которые обернулись преимущест­вами в философской работе, Ницше открывает феномен ресентимента. Заимство­ванный из французского языка, этот термин⁴ обозначает психологический ком­плекс состояний ненависти, униженности, затаенной обиды и мстительности. Одна­ко эти переживания не находят выхода во фронтальной борьбе, а блокируются трусостью и параличом воли, что порождает крайне болезненное состояние бесси­лия. И тогда эти переживания оборачиваются вовнутрь и ищут себе выхода в сфере воображения.

Впервые состояния ресентимента эпидемически охватили человечество в середи­не I тысячелетия до н.э., в эпоху, которую вдохновленный ницшеанским анализом генеалогии морали Карл Ясперс назвал осевой .Это депрессивное состояние разря­жается в духовной сфере появлением весьма разработанных систем утешения и спа­сения: мировых религий и философии, в которых люди, ввергнутые в ресентимент, пытаются найти облегчение своим страданиям. Ясперс, не без удивления, замечает, что эти мировые религиозно-метафизические системы возникают практически одновременно в Греции (философы), Палестине (библейские пророки), Персии (Заратустра), Индии (Будда, реформа Вед) и Китае (Конфуций, Лао-Цзы), но не дает по сути никакого объяснения этому.

Однако сегодня мы можем предложить вполне удовлетворительное объяснение генезиса осевой эпохи, с которой, собственно, и начинается всемирная история чело­вечества. К концу II тысячелетия до н.э. открытие железа резко модернизует орудия и способы ведения войн. Начинается первое глобальное движение народов: орды ко­чевников-завоевателей, не знавших жалости и пощады, обрушиваются на древние земледельческие цивилизации и разрушают старые империи. Покоренные народы не могут противостоять беспощадному натиску кочевников и впадают в ресентиментные состояния затаенной мстительности, бессилия, безысходности.

Ницше считал "осевую эпоху" (в "Генеалогии морали" он даже использует этот термин) всемирно-исторической катастрофой. Неспособные к сопротивлению, по­коренные народы берут духовный реванш над своими врагами, радикально переоце­нивая существовавшие до этого благородные ценности: сильный и знатный объяв­ляется злым и плохим, бессильные и отверженные — хорошими и благочестивыми. Только им принадлежит блаженство, путь к которому лежит через страдания. Так из ствола дерева мести и ненависти начинается, по выражению Ницше, восстание рабов в морали.

Происходит духовный переворот небывалого доселе масштаба. Разрушается ве­ликий трагический миф, соединявший воедино людей и природу. Великий Бог жизнеутверждения Дионис растерзан титанами. Ему на смену приходит новый, неведо­мый, моральный Бог. Путь к спасению лежит отныне только через смирение перед этим Богом, в пользу которого человек отрекается от своей воли. "На все воля Божия" - вот девиз "нищих духом", ибо "их есть царство Божие".

Время, бывшее до этого круговым, разрывается в прямую линию, на дальнем конце которой вместо воскрешения Диониса обещано второе пришествие Христа. Место целостного человека занимает субъект, наделенный моральным самосозна­нием и логическим мышлением.

"Рабские" способы смягчения ресентимента превратили человека из благородно­го существа в стадное, одомашненное, больное животное. Именно в таком виде мы, согласно Ницше, существуем практически без изменений последние двадцать пять веков господства противоестественных ценностей. Духовными лидерами этого пере­ворота стали Сократ и Христос, два антигероя последних работ Ницше, "Сумерек кумиров" и "Антихриста".

"Бог умер!". Нигилизм

Но упадок человека не мог быть бесконечен. Ренессанс⁶ знаменует начало кри­зиса осевого времени, который ко времени Ницше вступает в решающую фазу. В сжатом виде этот кризис Ницше выражает в прозвучавшей, как планетарный взрыв, формуле "Бог умер!". Это означает, что старые религиозные и метафизические ду­ховные практики утешения и спасения, которые две с половиной тысячи лет ориен­тировали человечество, наполняли его жизнь смыслом, позволяли переносить все тяготы земного существования, разом рухнули. Отныне люди уже не могут исполь­зовать идею Бога, чтобы объяснять и освящать мир. Все старые (Ницше называет их "космологическими") ценности, которые держались на этой идее, обесценивают­ся. То, что первым испытал мыслитель Фридрих Ницше, теперь переживают миллионы и миллионы обычных людей. На пороге Европы появляется "жуткий гость", ни­гилизм. Холодная ночь опускается на нашу планету.

Ницше с беспримерной дерзостью (недаром он говорил о себе: "Я не человек. Я - динамит") поднимает на воздух все, чем только жило до сих пор человечество: рели­гию, мораль, философию, науку, политику, самого человека и самого Бога, все, что веками держало массы в повиновении. Ни один мыслитель не шел в такой степени вразрез, наперекор тысячелетним привычкам, верованиям, вкусам людей. Он начи­нает борьбу за переоценку старых ценностей, цель которой - прорыв по ту сторону добра и зла. Отныне сущностью жизни объявляется воля к власти, которая восста­навливает природные ценности, попранные христианской моралью и платоновской метафизикой. Таким образом, он сам становится крупнейшим фактором наступле­ния нигилизма.

Массы людей утрачивают веру. Воцаряются пессимизм, декаданс, отрицание жизни, ощущение ее абсурдности. Но состояние нигилизма открывает перед людьми невиданные перспективы. Ибо смерть Бога, в которой повинны все люди, дает чело­веку великий шанс: забрать назад собственную волю, от которой он отрекся в поль­зу этого "мертвеца". Она дает шанс сравняться с Богами! Занимается новая Заря. На повестке дня сотворение нового солнца, пришествие сверхчеловека.

Наступление нигилизма развенчало всякое оправдание реальности, разруши­тельной для общежития людей: огромные массы человечества поставлены в поло­жение рабов. Их удел - эксплуатация, угнетение, насилие, которые переживаются как острое депрессивное состояние. Впоследствии Ницше вменяют в вину то, что, разгласив эту грозную тайну удела задавленного и униженного большинства челове­чества, он (вместе со своим антиподом-близнецом Марксом) толкнул это большин­ство на восстание. Накопившиеся со времен Сократа и Христа колоссальные заряды ресентимента неизбежно должны взорваться, ибо старый моральный Бог, охрани­тель существующего миропорядка умер! И потому самые "униженные и оскорблен­ные" восстанут против всей тысячелетней системы ценностей, запретов и институ­тов, освящающих их угнетение и подчинение. Хотя для Ницше понятие "раба" сугу­бо этическое⁷ (раб - это человек, одержимый местью), само восстание масс неизбежно приобретало характер социальной революции против правящих классов, которые играют важнейшую, по сути репрессивную роль, навязывая низшим клас­сам моральные требования, закрепляющие их угнетенное положение. Разрушение этих норм и запретов (в том числе сексуальных, трудовых и т.д.) переживалось мас­сами не только как социальное, но и как биологическое освобождение.

Поразительно, насколько пророчески ярко Ницше предсказал судьбу XX века и, я думаю, века нынешнего.

Знамя восставших рабов

Русские и немцы первыми пережили смерть Бога и приняли на себя бремя опус­тевших небес. Вскоре и другие народы обнаружили, что старые скрижали ценностей разбитыми валяются в пыли.

Ницше провидчески предсказал, что тоталитарные движения XX в. (как в левой, социалистической, так и в правой, нацистской, версиях) станут жестокой и отчаян­ной реакцией на это страшное событие. Их глубинную природу адекватно выража­ют слова М. Хайдеггера, всю жизнь мыслившего под знаком Ницше: "Гитлер и Мус­солини... развязали контрдвижение против нигилизма. Оба были, каждый по-свое­му, учениками Ницше... . В этом высказывании бросается в глаза почти дословный парафраз формулы воли к власти, которую Ницше сам определяет как "выражение противоборствующего движения... которое когда-нибудь в будущем сменит... ниги­лизм"⁹.

Дуче и фюрер в полной мере использовали философа-маргинала в своих полити­ческих целях. Ведомство д-ра Геббельса объявило III Рейх "временем Ницше". В штабах СС Гиммлер приказал развесить девиз Заратустры: "Благословенны твер­дые". Ницше был включен в школьную программу. В своих ранцах каждый солдат Вермахта носил "Заратустру".

Идеологи фашизма востребовали ницшеанский пафос сверхчеловеческого уси­лия - радикально изменить жизнь здесь и сейчас. Они узурпировали его героический призыв к штурму неба цвета пыли, за которым сверкает яркое солнце. Но - главное -они почувствовали, что этот мыслитель-динамит взорвал тысячелетние запреты. Отныне ничто не сдерживало чудовищные заряды ресентимента задавленных масс,' которые буквально взорвались, порождая ужасающие практики насилия и жесто­кости: гражданские и мировые войны, революции, ГУЛАГ, Освенцим.

Хотя Ницше совершенно искренне ненавидел антисемитов, он во многих работах отмечает, что именно с евреев начинается "восстание рабов в морали", "именно ев­реи рискнули с ужасающей последовательностью вывернуть наизнанку аристокра­тическое уравнение ценности... и вцепились в это зубами бездонной ненависти"¹⁰, именно они изобрели морального Бога, с которым в жизнь вошли греховность и не­чистая совесть. Тем самым они сделали рабскую мораль господствующей. Нацизм интегрировал этот философский антисемитизм в свою расовую программу, реализа­ция которой привела к Холокосту. Сжигая евреев, нацисты символически уничто­жали морального Бога, которого дал народам Западной Евразии богоизбранный на­род Моисея и смерть которого за пятьдесят лет до этого констатировал Ницше.

Жестокость и насилие, которые демонстрировали тоталитарные массы (в немец­ком случае - в отношении "врагов Германии", в советском - в отношении "врагов народа"), порождали мощный психологический освобождающий эффект. Они выхо­дили из депрессивного состояния. Отныне они чувствовали себя не "униженными и оскорбленными", а строителями новой жизни и бесстрашными воинами. Это "вос­стание рабов" сопровождалось ритуалами самовосхваления: "Да здравствует совет­ский народ!", "Немцы - высшая раса". Слова "Интернационала" - "Кто был ничем, тот станет всем", казалось, воплощались в жизнь. Именно поэтому массы видели в тоталитарных режимах гарантию своих кровных интересов, именно поэтому были беззаветно преданы своим вождям.

Страшный неистовый Дионис, словно порожденный ницшеанским безумием и ставший богом темного насилия, террора и крови, парил над ордами ликующих лю­дей, чье счастье было неподдельно, а освобождение иллюзорно. И именно управле­ние грандиозными социальными взрывами ресентимента Ницше называл "большой политикой". В ней обретала воплощение воля к власти "восставших рабов".

Неслучайно поэтому поколения, участвовавшие во Второй мировой войне по обе линии фронта, видели в Ницше идейного фюрера национал-социалистической рево­люции, которая реально казалась ницшеанским экспериментом. "Гитлер - это тол­па, прочитавшая Ницше", - таково было общее мнение эпохи. Никто не удивился, когда французский прокурор на Нюрнбергском процессе заявил о возможности при­влечь Ницше посмертно к ответственности за преступления гитлеризма. Еще долго, вплоть до наших дней ницшеанство будет восприниматься как чудовищное духовное преступление.

Глашатай рабства

На заре тоталитарных движений XX в. широкие массы, спровоцированные взло­мом тысячелетних моральных запретов, вторглись в политику и были приняты за "новых варваров", несущих на остриях своих копий новую культуру, которая приве­дет к натурализации человека и его воссоединению с природой. У многих возникало впечатление, что раз рабы восстали против ресентиментной культуры Сократа и Христа и используют ницшеанскую рецептуру борьбы, то Ницше вроде бы на их стороне. Но на деле они не были "варварами XX века", которых он так страстно ждал. Он презирает их, ибо они остаются рабами, захлебывающимися от обиды и мстительности. Они жестоки, ибо мстительны. Ницше хотел иного преодоления ресентимента. Он воспринимает восставшие массы как чернь, хлынувшую из подполья жизни. (Эти ницшеанские мотивы ярко воплотились в образе Шарикова из "Собачь­его сердца" М.А. Булгакова. Нашествие шариковых не может принести ничего ино­го, кроме культурной катастрофы и деспотизма, а они сами в принципе не подлежат облагораживанию.) Восстание этого "стада последних людей" может быть лишь то­талитарной практикой облегчения ресентимента, дающей иллюзорную компенса­цию националистической или классовой мстительности.

Весь - отвратительный для либерального и социалистического сознания - ниц­шеанский пакет идей о "стадном человеке", естественности рабства и эксплуатации нацелен на то, чтобы искоренить само стремление масс к восстанию. Ницше исхо­дит из того, что неравенство заложено в наш вид биологически как необходимый фактор его развития. Он считает, что восстание низших классов неизбежно угрожа­ет самим основам существования человечества, поскольку иерархическая организа­ция общества, при которой большинство подвергается угнетению и эксплуатации, -оптимальная и единственно возможная форма культуры и взаимодействия вида Но - то 5ар1еп8 с природой. Поэтому он неистово громит демократию, равенство и социа­лизм как "спусковые курки" этого восстания. Антифашистский пафос ницшеанства игнорируют, потому что он направлен против демократии. Демократия - ложное, по Ницше, лечение ресентимента, ибо чревата тоталитаризмом. Она нивелирует и стандартизирует людей. Отсюда только один шаг до деградации индивида и его рас­творения в "большом родовом народном теле" тоталитарного государства. Отвергая демократию, Ницше словно предупреждает о приходе Гитлера к власти демократи­ческим путем.

Ницше знал о поражении "низового" Диониса¹¹. И действительно, "штурм неба" обернулся котлованом ада, на дне которого восставшие массы поджидал фюрер. Как писал Н.А. Бердяев, "Вокруг Гитлера собираются не аристократы духа, как хо­тел Ницше, а худшие, подонки, parvenu, люди ressentiment, дышащие злобой и местью"¹². Поэтому плебейскую революцию "обезьян Заратустры" Ницше рассмат­ривал как самую страшную угрозу своему делу. Именно им кричал Заратустра: "Вместе с вами я проиграю даже свои победы... Вы не те, кому принадлежит мое имя и наследие"¹³. Об этом "триумфе" Ницше в эпоху национал-социализма А. Камю на­пишет: "Ницше рискует обрести такую победу, какой он и сам не желал" ⁴. Хотя восстание масс, казалось, опрокидывало тысячелетние уклады ненавистной старой цивилизации, оно несло способ организации мира, в принципе неприемлемый для Ницше, глашатая идеалов благородства.

Эта взрывающая обычную логику классового противостояния двойственность ницшеанства словно раскалывает наше сознание: с одной стороны, Ницше - вдохно­витель "восстания рабов", с другой - законодатель рабства. Фашиствующий антифа­шист?! Надо признать: да, таковы структуры ницшеанского мышления. Как верно отметил Т. Адорно, "само преодоление <ресентимента и нигилизма> Ницше мыслил совсем по-другому, но, тем не менее, стал поставщиком всех нужных фашизму слов"¹⁵. Можно только удивляться расколам и безднам, которые носил в себе этот человек! Странный пророк, несущий одновременно благую и чудовищную весть.

Ницшеанский проект освобождения

Как и национал-социализм, так и ницшеанство питались одними и теми же источ­никами: бунт как следствие смерти Бога, переоценка старых ценностей, ставка на волю к власти. У них общие враги: нигилизм и ресентимент. Но если для тоталитар­ных масс и их вождей речь идет об освобождении "от" этих социальных болезней любой ценой (в том числе через экспансию мести), то для Ницше это освобождение не столько "от", сколько "для", для прорыва к сверхчеловеку.

Центральный пункт ницшеанской программы - освобождение и возвышение ин­дивида, воссоединение его с природой, завоевание им максимальной способности к творчеству и одариванию. В отличие от национал-социализма и раннего коммуниз­ма, цель Ницше - не растворение индивида в безликой массе, а демассификация ин­дивида. Но он лишь на первый взгляд "возгонщик" индивидуализма. Он хочет пре­одолеть индивидуализм. Но не через регрессию и растворение в стаде, а, напротив, путем максимального личностного роста человека. Задача Ницше в том, чтобы че­ловек вырос до масштабов Космоса. Вот его антропологическая революция! Вот его проект будущего!

Ницше хотел снять наш фундаментальный видовой конфликт между индивидом и коллективом экспансией индивида до всеохватной коллективности. Тоталитаризм же растворял его в безликой массе существ без свойств, до которой редуцировался и коллектив. Совершенно очевидно, что тоталитарный человек противоположен ниц­шеанскому сверхчеловеку. В ницшеанстве, таким образом, существуют как бы два Диониса, два дионисийства. С одной стороны, низовое дионисийство толпы, в кото­рой, деградируя, растворяется индивид. С другой - высокое дионисийство, в котором личность полностью реализует себя, поднимаясь до сверхчеловечества.

Именно этот страстный призыв Ницше к освобождению до сих пор очаровывает левых теоретиков и делает ницшеанство успешным конкурентом марксизма. Но это очарование длится до тех пор, пока не становится ясно, что ницшеанский проект ос­вобождения предельно элитарен: Ницше исходил из того, что стадом люди не прой­дут по канату, натянутому между "последними людьми" и сверхчеловеком. Именно эта истина - рабов надо держать в ярме, чтобы они не отравили своим духом мщения чистые источники благородных - самая беспощадная стрела, выпущенная в сердце современного человечества. Прорваться на уровень сверхчеловечности могут лишь "группы одиночек", ибо освобождение лежит в сфере духовного усилия. (Но разве марксизм несет весть об освобождении всех, не исключая буржуазии?!.)

Но кто же он, ницшеанский сверхчеловек? Фюрер и дуче? Штурмовики? Коман­ды СС? Послушаем Заратустру: сверхчеловек - это тот, чья воля полностью очисти­лась от ресентимента и духа мщения. Это тот, кто могуч волей настолько, чтобы не мстить . Как радикально отличается ницшеанский человек от тоталитарных масс, одержимых духом мести! И как радикально отличается Ницше-мыслитель освобож­дения от Ницше-идеолога "Ваффен-СС"!

В освободительной стратегии Ницше жестокость и насилие играют вторичную роль. Конечно, прав Ж. Батай, отмечая: "Ницше предчувствовал близкое время, когда обычные границы, ограничивающие насилие, будут прорваны... это отрица­ние классической морали присуще марксизму, ницшеанству и национал-социализ­му"¹⁷. Однако для Ницше неважно, действует ли человек жестоко или нет. Главное, чтобы он не действовал из мести.

Ницшеанский проект сверхчеловечества содержательно близок марксизму: ницшевское понятие ресентимента соответствует марксистской категории отчуждения (как, впрочем, и фрейдистской теории невроза). Эти три концепции обозначают раз­ные модусы утраты человеком собственной сущности в культурной, психологичес­кой и экономической сферах. По-видимому, будущее социальной теории связано с их интеграцией в целостное единство.

Все свои основные образы-идеи - воля к власти, вечное возвращение, сверхчело­век, составляющие своего рода большую триаду, - Ницше развивал как приемы ду­ховного освобождения, предназначенные для избранного меньшинства. Он нигде не переводит эти метафоры на обычный философский язык, полагая, что сама грамма­тика не дает этого сделать, не превратив их в плоские банальности. Ими Ницше - ес­ли воспользоваться словами Гераклита Эфесского о Дельфийском оракуле - не го­ворит и не утаивает, а подает знаки. Подавая нам знаки, он посылает волевые им­пульсы, стремясь воздействовать на наш образ жизни. По сути, он подвергает нас ритуалу инициации, в котором реализуется наша предельная самоактуализация, предельное погружение в нашу самость. И тогда мы вдруг обнаруживаем внутри себя какое-то новое существо, которое настойчиво разбивает старую скорлупу, вынуж­дая нас максимально быть самими собой. Но разве не в этом его сверхзадача: вы­рвать человека из стада, научив его суверенно мыслить и жить?

Я вижу в Ницше своего рода проводника - шерпу, который ведет нас на предель­ные духовные высоты, своей свободой помогая нам максимально раздвинуть грани­цы собственного существования.

Парадокс Ницше

Сразу после того, как человек по фамилии Ницше ясным январским днем 1889 г. рухнул в безумии на мостовую Турина, появилось множество философов Ницше, ве­дущих беспощадную войну друг с другом. Возник особый духовный феномен, своего рода Сверх - Ницше: целая сфера, переливающаяся взаимоисключающими смысла­ми. Одним из первых на это обратил внимание П. Дрие ла Рошель: "Могут быть... ницшеанцы правые и левые. И мне кажется, что сталинская Москва и Рим (имеется в виду Рим Муссолини. - В.М.) — последний сознательно, первая несознательно - уже базируются на этих двух типах ницшеанства"¹⁸.

Этот парадокс Ницше лучше всех выразил Деррида: «...почему и как "одни и те же слова и одни и те же" высказывания... могут раз за разом служить в смыслах и контекстах, которые принято считать различными и даже несовместимыми...»¹⁹. В самом деле, почему Ницше был крестным отцом национал-социализма и при этом идейным предтечей майской революции 1968 г. во Франции? Почему этот пропаган­дист иерархии стал культовым философом анархизма? Как стало возможно, что ра­бы, которых этот аристократ духа презирал, восстали с его именем на своих знаме­нах? Но самое поразительное, каким образом в ницшеанстве уживаются нестерпи­мая жажда взорвать весь мир к чертовой матери, и в то же время - его тотальное благословение и утверждение.

В XX в. почти не было общественных движений, не пытавшихся завладеть ниц­шеанством. Поначалу права на это наследие предъявили германские националисты, русские символисты, итальянские футуристы, австрийские психоаналитики. Даже большевики (А. Луначарский) не избежали его чар. В 20-е гг. друзьями Ницше объ­являют себя Муссолини и Гитлер. Еще до краха III Рейха его начинают спасать от нацизма левые французские мыслители: Батай и Камю. Сразу после Второй миро­вой войны кропотливую работу по денацификации Ницше и интеграции его в запад­ный истеблишмент развернула целая армия либеральных ницшеведов. В противовес им ницшеанские идеи инкорпорируют в свои леворадикальные конструкции идеоло­ги Франкфуртской школы: Адорно и Маркузе. Их эстафету подхватывают постмо­дернисты, для которых Ницше становится парадигматической фигурой: Фуко, Делез, Деррида, Нанси... Мода на Ницше, захлестнувшая Запад, вызывает ответную реакцию либеральных философов, опубликовавших нашумевший сборник "Почему мы не ницшеанцы? . Каждая философская школа XX в. создает своего Ницше. Публике предлагается Ницше на любой вкус: экзистенциалистская интерпретация Хайдеггера, постструктуралистская реконструкция Делеза, религиозно-символист­ская версия Белого, эзотерические толкования Штейнера и Ошо... Фигурам Ницше нет числа. Кажется, Ницше хочет не допустить саму возможность понимания своих текстов одинаково. Вслед за Фуко мы с резиньяцией должны признать: "нельзя ска­зать, что есть подлинное ницшеанство, и что наше ницшеанство более подлинно, чем другие..."²¹.

Все, кто пытался использовать этого философа в своих целях, неизбежно натал­кивались на непреодолимое сопротивление целостного ницшеанства. Неистовая ди­намика ницшевского драйва сметала любые идеологические схемы; Ницше всегда вырывался из любых сетей. Так, нацисты были вынуждены в замешательстве за­малчивать его аристократическое презрение ко всякому национализму, а либералы

тщетно пытались одомашнить брутальные инстинкты черного ницшеанства. Левые же, завороженные ярким, как солнце, ницшеанским проектом освобождения, в доса­де отшатывались от его антидемократизма и неистового восхваления эксплуатации и рабства. Чтобы взять Ницше себе в союзники, современная революционная мысль (например, в лице А. Негри) вынуждена механически разделять его на революцион­ного и реакционного²².

Интегральное мышление

Секрет парадокса Ницше в том, что он осуществляет контрпереворот в отноше­нии того сдвига в нашем мышлении, который произошел в осевую эпоху усилиями постсократовских философов и религиозных пророков. Он прорывается к иному способу мышления и пребывания в этом мире, в принципе отличному от того, каким мы мыслим и существуем последние двадцать пять веков. Он взламывает весь поня­тийный аппарат платоновской метафизики: причинность, основание, цель, закон, субъект, объект, истина... Все это - приспособления, придуманные людьми для луч­шего взаимодействия друг с другом в целях выживания.

Ницше последовательно деконструирует метафизику как мышление, во-первых, построенное на удвоении мира (идеальный и реальный); во-вторых, пронизанное ресентиментом и злопамятностью; в-третьих, ценностное, т.е. оценивающее весь мир по шкале добро-зло, в-четвертых, диалектическое, т.е. оперирующее противопо­ложностями и противоречиями. И, наконец, он разоблачает метафизику как субъек­тивное мышление. В своих последних текстах он как бы выходит за пределы собст­венного "Я", демонстрируя нам де-индивидуализированное мышление. Он показыва­ет, что возможны существа, которым "субъективность" мешает более глубоко понимать мир и более совершенно взаимодействовать друг с другом.

Ницше пытается прорываться к интегральному мышлению, радикально сдвига­ющему соотношение между сознанием и бессознательным, между образным и логи­ческим, эмоциональным и рациональным. Это сверхлогическое, сверхдиалектичес­кое, сверхценностное мышление, оперирующее не понятиями, как у философа, не образами, как у художника, а целостными комплексами. Он не разлагает жизнь на дихотомии, а интегрирует противоречия в более высокую целостность. "На самом деле, - пишет Ницше, - никаких противоположностей не существует: мы лишь при­несли те противоположности, которые мы имеем в логике"²³.

Ницше несет нам "варварское мышление", как его точно определяет польский философ Л. Колаковски: "...представим наших внуков соединяющими все эти кон­фликтующие традиции в единое гармоничное целое: быть теистами, пантеистами и атеистами, сторонниками либерализма и тоталитаризма, энтузиастами насилия и противниками насилия - значит представить их жителями мира, лежащего не только далеко за пределами нашего воображения и провидческого дара, но и за пределами любой возможной традиции. Это будет означать, что они являются варварами в са­мом строгом смысле этого слова"²⁴. Не этих ли варваров так страстно звал Ницше?

О своем мышлении Ницше скажет: "Я заменил философа на свободного духом, который превосходит ученого, исследователя, критика, который изживает идеалы, который... исследует иллогическую контекстуру существования: тот, кто освобож­дает нас от морали"²⁵. Он разрушает все ведомственные перегородки между различ­ными сферами знания и создает уникальный духовный синкретический продукт, в котором переплавлены мифология, поэзия, религия, философия, наука, искусство, мистика... Именно поэтому в принципе невозможна апроприация тотального ницше­анства каким бы то ни было идейным течением.

В конце жизни он замечает: "Философ ли я? Да какое это имеет значение?"²⁶. Он, в самом деле, разрушает наши представления о том, что такое философ: вместо рационалиста - безумец, вместо логика - поэт, вместо иерарха мысли - духовный бунтарь, вместо прагматика возможного - взломщик социальных запретов. Он совершает самую радикальную философскую революцию, знамя которой водружает на развалинах старой метафизики: "Все ложно! Все дозволено!" .

Преднамеренное безумие

Ж. Батай как-то заметил, что Ницше сошел с ума гениально и вместо нас.

Я убежден, что он знал, что сходит с ума. Это был его выбор, сопоставимый лишь с сократовским выбором чаши с ядом и Иисусовым выбором креста. Он пони­мал, что, если хочет перевернуть ценности, утвержденные ими, то должен превзой­ти их своим подвигом и жертвой. Только превзойдя этих "учителей человечества" по масштабу и страсти, он закроет эру, открытую ими двадцать пять веков назад, толь­ко тогда он действительно разрубит историю человечества пополам (это его слова), только тогда ему поверят. Не добровольное принятие смерти ради своих убеждений, ради того, чтобы показать, как надо жить. Лишь безумие - сошествие с - ума мысли­теля - событие более чудовищное и более поражающее, чем отравление греческого мудреца или распятие иудейского сына Божия ! Ницше ведал, что "творит": он пла­тил неизмеримо более высокую цену...

Все одиннадцать лет безумия он словно наблюдал, как публика будет жадно ждать его произведения, как будут от его имени создаваться новые книги, как будет взрывообразно расти его слава. Но он не сделал ни одного жеста, который поставил бы под сомнение его безумие. Выйти из состояния сумасшествия было бы "срывом стиля", повторением "жалкого мифа" о воскресении Иисуса; перечеркнуло бы всю значимость беспрецедентной жертвы и великой трагедии, которую он так гениально срежиссировал и неподдельно сыграл.

Концы ницшеанства теряются в безумии. Невозможно избавиться от ощущения, что между философией и безумием Ницше существует какая-то таинственная связь. В полном соответствии с намерением, высказанным в предисловии к "Воле к влас­ти", он построил свое творчество "с расчетом на конечную катастрофу". И оно в ка­кой-то момент начинает неумолимо требовать реальной жизненной катастрофы са­мого автора. Ницше делает немыслимое: как бы монтирует собственную катастро­фу в тело своего творчества, как его финал. Это едва ли не преднамеренное безумие продолжало и завершало творчество самым ярким и убедительным способом: фило­софия превращалась в жизнь.

Но оказалось, что безумие не могло остановить мысль. Оно было ее парадок­сальным продолжением. Фуко первым высказал предположение, что безумие Ниц­ше - это не просто сумасшествие, а сверхзашифрованное послание, которое мы по­ка не в силах разгадать. Он считал, что Ницше переживал "опыт безумия", который содержательно приближался к "абсолютному знанию" .

По сути, Ницше упирается в невыразимое. Его позднее творчество - "на самой грани передаваемого словами". В нем почти физически ощущается тягостная мае­та языком, который заставляет всех мыслить стандартно и несвободно. "Слова нам загораживают дорогу". Тот, кто объявил о смерти Бога, неизбежно объявит и о смерти Слова, ибо сказано в "Писании": "Слово есть Бог". И тогда в наивысший мо­мент языкового напряжения произойдет катастрофический коллапс речи, неспособ­ной дойти до тех пределов, куда ушла жизнь. Фуко резюмирует: "Именно такое тем­ное и центральное освобождение слова, его бесконтрольное бегство к беспросвет­ному источнику не может быть допущено ни одной культурой в ближайшее время"³⁰.

Нам, людям, пребывающим в рамках метафизической парадигмы, кажется, что Ницше демонстрирует какой-то шаманский способ мышления, особое интеллекту­альное камлание. На самом деле, "то, что подразумевает Ницше, - пишет Хайдеггер, — лежит вне альтернативы коммуникации и некоммуникации... В сравнении с тем, что мыслится... по существу мыслью будущего, мы просто гномы" . Безумие Ницше несет нам весть о сверхчеловеческой ментальной парадигме. Сверхчеловек и есть тот, кто преодолел ресентиментное, оценивающее, субъективное, диалектико -контрадикционное мышление. Тот, кто понимает себе подобных не логизируя, не расчленяя мир, но взаимодействуя с ними целостно и непосредственно. Тот, кто про­рвался по ту сторону всяких бинарных оппозиций: революционер-консерватор, па­цифист-милитарист, атеист-теист, демократ - тоталитарист. Тот, кто одновременно жесток и милосерд. Культура, построенная на такой духовности, будет означать раз­рыв со всей прежней цивилизацией и ее институтами: от государства и права до люб­ви и морали. С полным основанием Ницше мог назвать себя динамитом, взрываю­щим историю человечества на две части.

Духовный детонатор перемен

"То, о чем я повествую, - это история ближайших двух столетий"³², - пишет Ниц­ше в предисловии к "Воле к власти".

Первый раунд ницшеанской большой политики вылился в эпоху мировых войн и революций 1914—1945—1991. В смертельной схватке столкнулись три модели разви­тия человечества: германский национал-социализм, советский социализм, американ­ский рыночный либерализм. В этой борьбе, которая составила содержание XX в., победу одержал либерально-рыночный мир под эгидой США, который разгромил фашистский тоталитаризм во многом силами тоталитаризма советского, надорвав­шегося в этой схватке, а затем рухнувшего в результате "холодной войны".

Сегодня либерально-рыночная глобализация триумфально шагает по планете, повсеместно утверждая "так называемую индустриальную культуру", которую Ниц­ше назвал "самой низкой формой общежития, из всех когда-либо существовав­ших"³³. Кажется, Бог, смерть которого провозгласил Ницше, реанимирован и вновь вернулся на Землю. Кажется, вновь восстановлены ценности, против которых -спровоцированные Ницше - восстали низшие классы, снова загнанные в историчес­кое гетто. Ницше словно ушел в духовное подполье эпохи.

Но сегодня история вновь приближается к крутому повороту, который вполне может превзойти бури XX в. Большая "мирная" эпоха, начавшаяся после II мировой войны и разгрома III Рейха, подходит к концу. Сегодня очевидно, что ставка на раз­витие техники и рост производства как способ решения человеческих проблем не оправдалась. Несмотря на успехи глобальной индустриализации, пропасть между миром богатых и миром бедных растет со скоростью разбегающихся галактик. Дек­ларируемая цель либеральной глобализации - выравнивание уровня жизни в мас­штабах всей планеты — вряд ли реализуема из-за ее подчиненности логике извлече­ния максимальной прибыли и опережающей деградации природных ресурсов.

Поздний капитализм, уничтожив всякую волю, кроме воли к наживе и удовольст­виям, несет глубочайшую опустошенность. Рыночная экономика, став господствую­щей формой жизнедеятельности людей, подчинила себе все сферы. Понятно, что, оставаясь в рамках экономической парадигмы, человек в принципе не может осво­бодиться. Кризис разъедает все основные формы социальной организации: семью, церковь, государство. Демократия, еще не распространившись на все человечество, уже упирается в свои пределы: очевидно, что многие решения в XXI в. будут столь непопулярны, что в принципе не могут быть приняты путем демократических про­цедур.

В духовном же плане мир - при кажущемся блеске - лежит в руинах. Мы пережи­ваем конец осевого времени. Оживление религиозного фундаментализма как на Востоке, так и на Западе свидетельствует об инфляции осевых религий. Из величай­ших факторов обуздания мстительности они превратились в катализаторы раскола и столкновения народов. Боги "воскресли" не оттого, что вера укрепилась. Просто они понадобились народам, чтобы отстоять свою культурную идентичность. Ведь каждая из них несет веру в своего Бога, отрицая Богов других религий. В условиях глобализации конфронтация Богов воспроизводит ресентимент подчиненных народов в планетарных масштабах. Совершенным выражением этого ресентимента яв­ляется глобальная волна террора, этой мести слабых. Но месть движет и самыми могущественными государствами.

На наших глазах разваливается картина мира, консолидированная метафизикой. Элементы грядущего уже не схватываются старым мышлением. Несмотря на все попытки восстановления социальной и психологической стабильности, паутина тра­диционных ценностей, обычаев, привычек расползается. Срезаны старые корни. На нашем пороге - второе пришествие "жуткого гостя", нигилизма. "Пустыня растет", - говорил Ницше. Сегодня она растет глобально.

В то же время развернувшаяся с конца XX в. радикальная культурно-поведенчес­кая революция неузнаваемо изменила отношения между полами, между поколения­ми, между индивидом и обществом. Ни в чем так ярко не проявляется эта револю­ция, как в раскрепощении человеческого тела, которое - вполне в духе Ницше -превращается из орудия труда в источник освободительных энергий. Мир пережива­ет странное и опасное состояние, состояние полуосвобождения. Он на полпути к свободе. Но вслед за Ницше скажем: неважно, свобода - от чего. Главное, свобода -для чего.

Нынешний триумф рыночного индивидуализма лишь ярче оттеняет насущность разрешения нашего видового противоречия между индивидом и коллективом. Вели­кий маятник истории достиг крайних отметок индивидуализма. Неизбежно его дви­жение к полюсу коллективизма и социализации. Тысячелетние границы окажутся прорваны, словно тонкие нитки. Государства, существовавшие веками, взлетят на воздух. Мировые массы, охваченные ресентиментом, хлынут на новые территории: начнется великое переселение народов, какого не видела история. И тогда будущее будет зависеть от того, кто захватит инициативу радикальных действий: социальные низы, переполненные ресентиментом, чей триумф приведет к новому изданию тота­литаризма, - либо творческий авангард, передовой, образованный класс, который отвергнет старое общество не из мести, а для того чтобы новые формы жизни вмес­тили сверхчеловечество.

Ницше как-то бросил загадочные слова: новое первоначально входит в мир в ис­каженном, карикатурном виде...

Amor fati

Сегодня глобальные заряды ресентимента приближаются к критической массе. В недрах нашей эпохи уже слышен тектонический "танец плит", раскалывающий ос­новы нашей цивилизации. Ницше выходит из подполья. Как диагноз и программа, он вновь властно стоит на мировой повестке дня. И это - устрашающий признак гло­бальных перемен. В истории мысли лишь Маркс может состязаться с Ницше в бес­страшии пророчествовать тяжкое, крайне жестокое будущее. Действительно, ниц­шеанство содержит избыточную массу ужасного, брутального, даже звериного. Но разве сам Ницше придумал все это чудовищное и злое? Разве все это не есть мы, че­ловечество? Или он увидел то, что другие просто страшатся видеть? Что не принято видеть?

Бесстрашная свобода Ницше, по выражению Батая, сбивает с ног. Но тому, кто устоит, откроется главный урок Ницше: он учит мужеству перед лицом неведомых и радикальных перемен. Формула этого мужества - Атог гай, любовь к судьбе, бес­страшная ответственность за все, снятие озабоченности собой, тотальное утвержде­ние жизни, не исключая самые ужасные трагедии. Именно это делает ницшеанство востребованным в начале XXI в. - и как штормовое предупреждение, и как руковод­ство по плаванию в штормовом океане.


Примечания

¹ Ницше Ф. Сочинения в 2 т. М.: Мысль. 1996. Т. 2. С. 694.

² Шепаске Р. Впег\гесЬ$е1: КгШ$сЬе ОезапИаизаЬе. Вег1ш-Ыете Уогк, 1975 (Т. АЬ(. Ш. Ш. 5. 5. 462.

³ Ницше Ф. Ук. изд. Т. 2. С. 100.

⁴ В русскоязычной литературе этот термин также используется без перевода. См.: Шелер М. Ресенти-
мент в структуре моралей. М., 1999.

⁵ Ницше Ф. Ук. изд. Т. 2. С. 500; Ясперс К. Смысл и назначение истории. М, 1991. С. 32-33.

⁶ Вершиной Ренессанса Ницше считал Шекспира, во всем наследии которого ни разу не упомянуто
имя Христа. В трагедии "Гамлет" кризис осевых религий и метафизики достигает кульминации, посколь­
ку они уже не способны сдержать месть. Герой, охваченный ресентиментным состоянием паралича воли,
все же находит в себе мужество преодолеть бессилие. Его величие и триумф состоят в том, что он, зная о
неизбежности своей гибели, все же выбирает путь борьбы, а не смирения.

"Стоит ли говорить, до какой степени ницшеанское понимание раба не означает обязательно кого-то подчиненного - по судьбе или социальному положению...", - писал Жиль Делез. См.: Ое1еше ]. РгёГасе роиг ГёгёШоп атепсаше Йе "№е1гспе е! 1а рЫ1о5орЫе" / Беих гё§гте5 с!е К>из. Р., 2003. Р. 189.

⁸ НеШеццегМ. Ое$апНаи8§аЪе. РгалкГип-М. 1976. ВЙ. 46. 5. 40-41.

⁹ Ницше Ф. Воля к власти. М., 2005. С. 25-26.

¹⁰ Ницше Ф. Сочинения в 2 т. М: Мысль, 1996. Т. 2. С. 422.

¹¹ Уже в XX в. Вячеслав Иванов констатирует: "Дионис в России опасен" (Иванов Вяч. Родное и все­
ленское. М., 1994. С. 83). Впрочем, Дионис опасен везде.

¹² Бердяев НА. Истинное откровение. СПб., 1996. С. 178.

¹³ Ницше Ф. Ук. изд. Т. 2. С. 67.

¹⁴ Камю А. Бунтующий человек. М., 1999. С. 14.

¹⁵ Адорно Т. Негативная диалектика. М„ 2003. С. 339.

¹⁶ Хайдеггер М. Кто такой Заратустра у Ницше? // Топос. 2000. № 1. С. 57-60.

¹⁷ ВатШе О. 5иг №еггсЬе. Шиугез сотр1ё(ез. Р., 1973. Т. П. Р. 185, 186-187.

¹⁸ Дрие ла Рошель П. Фашистский социализм. СПб., 2001. С. 93.

¹⁹ Деррида Ж. Слухобиографии. СПб., 2002. С. 75.
Роигцио! поиз пе зоттез раз ше12сЬёепз. Р., 1992.

²¹ РоисаикМ. Шв е! ЕспВ. Р., 2001. Т. II. Р. 1263.

²² Нагих М., Кевг! А. МиШ(ис1е. Шаг апй Бетосгасу т А{>е оГ Етр1ге. 1Ч.У., 2004. Р. 401.

²³ Ницше Ф. Ук. изд. Т. 2. С. 749-750.

²⁴ Ко/акотШ Ь. Модегшгу оп Епд1ез5 Тпа1. СЫсао пай Ьопс1оп. 1997. Р. 24-25.

²⁵ №е1гзске Р. КгШяспе Оезат[аиз§аЬе. Вё. 12. 5. 452.

²⁶ Ы1еГ25ске Р. Впег»еспзе1: КгШяспе ОеватГаиаЬе. АЬ(. III. Вс1. 5. 5. 5.

²⁷ Ницше Ф. Воля к власти. М., 2005. С. 340.

²⁸ РоисаикМ. Пяа е( ЕспВ. Р., 2001. Т. 1. Р. 597-599.

²⁹ Ницше Ф. Сочинения в 2 т. М.: Мысль, 1996. Т. 1. С. 49.

³⁰ Фуко М. Безумие, отсутствие творения / Фигуры Танатоса. СПб., 1998. С. 207.

³¹ М. Хайдеггер/К. Ясперс. Переписка. 1920-1963. М., 2001. С. 254.

³² Ницше Ф. Воля к власти. М., 2005. С. 25.

³³ Ницше Ф. Сочинения в 2 т. СПб., 1998. Т. 1. С. 649.