Эрнест Цветков Досье на человека

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9

ДОКЛАД ГЕРМАНА

— Однако, если вы не возражаете, — сказал Николай Павлова услышав звонок в дверь, — то я познакомлю вас со своими коллегами и единомышленниками. Вы сможете им довериться точно та же, как и мне.

— Я не против.

— Ну вот и хорошо, — кивнул мэтр, направляясь в прихожу

— Проходите, друзья мои, рад видеть вас. Прошу всех в гостиную. Как я и обещал, у нас состоится интересная встреча. Только помните, это не обычный пациент, и вы сами вскоре в этом убедитесь.

Герман слегка пожал плечами и направился в комнату, пока М вей с Ритой о чем-то шептались в коридоре.

— Вы принесли доклад, Герман? — спросил хозяин дома.

— Да, Николай Павлович.

— Ну что ж, тогда мы с него и начнем. Рита, Матвей, проход; Сейчас будет и кофе готов.

— А где же пациент? — вскинув брови, спросила Рита.

— Он у меня в кабинете. Но вначале мы послушаем маленький отчет Германа. Вы готовы, Герман?

— Безусловно.

— Ну что ж, тогда начинайте.

— Мой доклад называется «Психотерапия снаружи и изнутри» Итак, я начинаю.

«Среди многочисленных вопросов, возникающих внутри психе терапии и около, быть может, самым загадочным является тот, который напрямую и наивно формулируется самым простым образом: почему, собственно, она, психотерапия, работает?

Определенный опыт деятельности в этой области наряду с исследованиями, проведенными в попытках найти столь же наивный простой ответ, позволили мне приблизиться к обобщениям, изложение которых следует ниже.

В основе психотерапии лежит изначально присущая и врожденная способность влияния одного живого существа на другое. Яс что это качество реализуется на бессознательном уровне, ибо обладают не только люди, но и животные. Отсюда вытекает, чтолюбое взаимодействие есть по сути своей взаимовоздействие и непременное взаимовлияние.

Признаться, не смотря на позитивные результаты, которые давала моя деятельность, меня постоянно сопровождало чувство некоторого недоумения по поводу того, как можно произвести те или иные изменения и нередко, кардинальные, в организме другого человека, имея в своем арсенале только слова, помещение и самого себя.

Мне это представлялось чем-то фиктивным, некой игрой, непременным правилом которой является блеф, невзирая на то, что еще со студенческих лет я прочно уяснил великие физиологические истины о сигнальных системах, рефлексах и не раз проделывал знаменитый эксперимент с воображаемым лимоном, который вызывает отнюдь не воображаемую слюну. Однако все это казалось малоубедительным равно, как и популярные ныне концепции биополей, экстрасенсорных потоков и так далее, когда дело доходило до психотерапевтического процесса».

Герман сделал небольшую паузу, искоса поглядывая на присутствующих, и продолжил. Читал он несколько монотонно, суховато, явно пытаясь выдержать строгий научный стиль, как это и подобает истинному ученому-аналитику. Он последовательно прошел через фрейдизм, затронул вопросы веры и эффективности психотерапевтических результатов и наконец подошел к своей психосоциальной модели, обрисовывающей облик современного невротика, чьи личностные особенности проявляются в особом отношении к деньгам в идее своеобразной фиксации на них, психологической незрелости и размытости «Я».

Причем каждое из этих свойств представляет действительно характерную черту данной группы. Если взять, к примеру, деньги, то Деньги — это всегда больше, чем деньги. Это прежде всего Символ власти, силы, независимости, обладания, то есть всех тех качеств, которые отсутствуют у невротика, и к которым последний так экспрессивно стремится в своих фантазиях.

Что же касается «Я», то у невротика оно лишено формы подобно тому, как лишена формы речь лепечущего младенца.

На этом исследователь человеческой души снова остановился и, прихлебнув кофейку, пустился в густые дебри специфических размышлений о психодинамических силах, бушующих внутри конфликтующей с собой личности, плавными научными фразами пытаясь осторожно и деликатно нащупать момент истины. После чего он широкими мазками высветил и фигуру самого психотерапевта, которая в своем роде представляется тоже наделенной невротическим потенциалом, чье самоутверждение компенсируется за счет чужих страданий. И в силу этого сами пациенты начинают тянуться к такому человеку, смутно угадывая в нем «своего». Таким образом, в подобном альянсе каждый вырастает из своего невроза. И как только он из него вырастает, он уходит. Если уходит пациент, он просто уходит. Если уходит психотерапевт, он покидает свою профессию.

Герман отложил в сторону последний листок доклада и развел руками, как будто хотел вложить в свой жест выражение «чем богаты, тем и рады», а вслух добавил: «Вот в сущности и все». После возникшей непродолжительной паузы Николай Петрович произнес:

— Неплохая концовка: «Если уходит психотерапевт, он покидает свою профессию». А вы, Герман, не собирались уходить?

— Если честно сказать, были такие мысли.

— А у вас, Рита, были такие мысли?

— Я не так давно пришла в психотерапию, чтобы из нее уходил

— А что скажет Матвей? Вам все понятно? Доклад несколько специфичен.

— Доклад мне понятен и даже не представляется столь уж специфичным.

— Вот как? Но тогда что же вы можете сказать о самой идее Германа?

— Он обобщает опыт профессионала и выводит его на уровень общечеловеческий.

— И даже в тех местах, где говорится о дегенерациях?

— Я не психиатр, а потому не знаю, насколько разработана эта проблема. Но мне кажется, что в нашей жизни данное явление более распространено, чем .это принято считать.

Матвей замолчал и с шумом отхлебнул кофе, часто моргая и уставившись в пол.

— А знаете ли, — обратился к нему Николай Павлович, — что ваше восприятие весьма сходно со взглядами великого психиатра-антрополога Бенедикта Мореля?

— Не имею чести быть знакомым с таковым, — ответил Матве!

— Разумеется, не имеете. Потому что свой «Трактат о вырождениях» он выпустил в свет в 1857 году. И знаете, что интересно?

— Что же?

— А то, что этот позитивист, биолог отметил, что вырождающийся носит на себе как бы роковую печать, клеймо, получившее название стигмата дегенерации.

— Кажется, о таких стигматах говорилось еще в некоторых отчетах инквизиции.

— Верно. Хотя подобная организация и перегибала несколько палку, но кое-кто из ее представителей склонен был и подумать над этим явлением вместо того, чтобы перемалывать косточки смазливым девственницам.

— А что же по этому поводу говорят классики психобиологии? — спросила Рита, красиво поигрывая ногой.

— Тот же самый Морель указывает на то, что такие качества, как раздражительность, необузданность характера, накапливаясь в последующих поколениях, приводят к изменениям на качественно ином уровне.

— Ив чем же они проявляются?

— Посмотрите вокруг, и вы увидите — алкоголики, убийцы, воры, извращенцы, бродяги.

— Но они существовали всегда, — неуверенно возразил Матвеи.

— Правильно, но сейчас их больше. А пониженная жизнеспособность детей? Причем эта черта отмечается как в умственном, так и в физическом планах.

— И неужели все это так фатально?

— Фатально все,—спокойно промолвил мэтр, — другое дело, что нам дается некая сила воли, а это ни что иное, как определенная свобода выбора, которая может корректировать некоторые моменты.

— Свобода выбора... — задумчиво произнес Герман, — но выбора чего?

— Скорее всего, выбора не чего, а между чем и чем, — тихо улыбнулся Николай Павлович, — выбора между саморазрушением и самотворением. Выбора между черной и белой магией. Человек — существо подневольное. Он обязательно кому-то или чему-то служит. И каждый осознанно или неосознанно, рано или поздно делает выбор, чему служить. А середины здесь нет. Tertium non datur.

— В прошлом веке, — заметил Герман, — де Трела выпустил труд «О сознательном помешательстве», где выделяет класс так называемых «полупомешанных», куда он относит эротоманов, ревнивцев и иже с ними: растратчиков, авантюристов, ленивцев, запойных пьяниц. Кто они — сбившиеся с пути или дегенераты?

— Сбившиеся с пути дегенераты, — намекая на саркастическую нотку, скаламбурил Матвей.

— Среди них есть и те и другие, — невозмутимо сказал Николай Павлович, -— но первым еще дается возможность выбора, вторым — нет, так как последние выбор сделали, а потому такую возможность потеряли.

— А может ли здоровый человек заразиться дегенерацией?

— Дегенерация, как и психические болезни, заразна. Вспомните роман «Ночь нежна» Фицджеральда. Там главный герой, сам психиатр, женится на своей душевнобольной пациентке. Что же происходит в дальнейшем? А то, что его личность начинает распадаться. Вы, конечно, знаете, что в основу коллизии романа автор положил отношения со своей собственной женой, так же больной психически, но и участь самого Фицджеральда оказалась печальной.

Другое дело, что дегенераты исподволь, подсознательно тянутся друг к другу, словно их ведет в одном направлении одна общая и мощная сила. Многие тайные общества, партии представляют собой когорту опять все тех же дегенератов. Революционные вожди, по сути своей, фанатики, психопаты и, соответственно, дегенераты, увлекают за собой легион единомышленников и таких же вырожденцев. Но, впрочем, оставим пока социальные проблемы в покое и возвратимся к нашим частностям, хотя познание этих частностей невозможно без изучения вопросов социальных. И сколь бы не говорили о неповторимом своеобразии каждого индивида, о его уникальном внутреннем мире, человек — существо прежде всего социальное. С одной стороны, каждый из нас одинок, каждый приходит в этот мир и умирает в одиночку, с другой — обиталище нашего одиночества есть социум. Однако здесь почувствуйте разницу —о социальности человека я говорю отнюдь не в марксистском смысле, а в смысле психологическом. Людьми движет страх. И страх заставил дикарей собираться в племена, страх зажег первый огонь в пещере, страх двигал развитием цивилизации. Рождение такого образования, как общество, обязано страху. Но одновременно в человеческих душах действует еще одна, и не менее мощная сила — агрессия. Агрессия создана, чтобы преодолеть страх. Здесь мы упираемся в один из Парадоксов Человека — человек обречен на одиночество и одновременно боится одиночества. Он тянется к другому человеку, чтобы снизить, заглушить свой страх, и в то же время готов уничтожить этого другого. Таковы неотвратимые и неизбежные импульсы нашего бытия. Если бы мне пришлось давать определение «я», то формула получилась бы следующей: «Я — это другие и немного себя».

Уже давно я прошу рассказывать своих клиентов не столько о, себе, сколько о тех людях, с которыми они общались или общаются, и тогда пациент начинает оплетать себя информационной паутиной, представляющей собой ясную картину того, в каком положении он находится, заражен ли он дегенерацией и какова степень его заражения, а также, какова степень распада его личности. Дело в том, что одни люди исподволь способствуют разрушению нашей личности, другие же влияют на нее благотворно. Отсюда вытекает и стратегия лечебного, а скорее, коррекционного процесса... Что ж, теперь, я думаю, настало время представить вам нашего подопечного.

Николай Павлович не спеша поднялся, словно обдумывая про себя какое-то решение, и направился в кабинет. Вся компания оставалась в полном молчании, из глубины которого, как пузыри из воды, всплывали редкие вздохи Матвея Голобородько. Вскоре, однако, на пороге гостиной появились хозяин дома и Лукин.

— Проходите, пожалуйста, — участливо сказал Николай Павлович, кивком указывая гостю на свободное место.

Лукин бегло осмотрел комнату и присутствующих в ней, собравшись решительно направиться к своему креслу, но внезапно застыл и лишь едва слышно прошептал: «О господи». Однако никто не придал значения мигу его замешательства. Только Ритино лицо наполнилось розоватым оттенком, а ставшие почти детскими губы очаровательного психолога, словно эхом, столь же беззвучным и растерянным, отозвались «о господи» и слегка побледнели.

МИМОЛЕТНОЕ ВОСПОМИНАНИЕ

Она положила телефонную трубку и откинулась в кресле. Ее тонко вибрирующая кисть поигрывала сигареткой. Было около трех часов дня и блестящее, хотя уже и не яркое солнце сентября настойчиво просачивалось сквозь шторы. Она любила это время, несущее в себе какую-то потаенную и легкую печаль. И в это же время в ней пробуждались некие странные чувства, столь же потаенные и почти неуловимые, как летящие паутинки. И в этой призрачной прозрачности находилось нечто завораживающее и щекочущее ощущения, которые выводили ее за грань обыденности.

Рита глубоко затянулась резковатым дымом, и тонко звенящие колокольчики наполнили голову, затуманивая сознание. Тело постепенно наполнялось набухающей ватой. Но ей было известно, что вслед за этой распластанной тяжестью наступит невесомость, и чувство экстатического наплыва опрокинет ее в бездну глубочайшего наслаждения, продолжением которого станут их «декадентские игры» с Лукиным.

Они экспериментировали с запредельными ощущениями, пытаясь выйти за грань, отделяющую одну реальность от другой, погружаясь в откровения секса и марихуаны. Однажды как психолог она задала вопрос, зачем она это делает, и Лукин ей сказал, что таким образом они получают оккультную силу.

До этого они несколько раз виделись на вечеринках, у нее в кабинете и дома, и каждый раз их влекло друг к другу все больше и больше. Их сближало то, что они вели двойную жизнь — внешне благополучные и благопристойные, они занимали место, которое в обществе принято называть респектабельным, но внутри они находились на дне и даже за гранью общества. И эта игра их будоражила, наполняла ощущением власти и свободы. Разница их полюсов, внешнего и внутреннего, вызывала огромное напряжение и силу.

Краешком сознания она скользила по этим мыслям, погружаясь, как в теплую ванну, в волны таинственного дыма, пока до нее не донесся звук дверного звонка, приплывший словно откуда-то издалека по ставшему замысловатым и искривленным коридору восприятия. Она отделилась от кресла, и ей показалось, что в следующую секунду она уже была у входной двери.

Очертания Лукина мерцали в полумраке прихожей.

— Ну что, — растягивая губы, спросил он, — побалуемся декадансом?

Из глубины ее живота вырвалось ядро хохота.

— Пошли.

На ходу она сбросила легкий халат и, голая, села на стул. Мелкие иголочки прыгали по всему ее телу, щекоча и возбуждая.

— Дай мне сигаретку, — сказал он холодно и резко.

Потягиваясь и изгибая спину, она протянула руку и достала полки кожаный портсигар с сигаретами, набитыми марихуаной.

Он медленно затягивался и подолгу держал дым в легких. Затем докурив, быстро разделся и коротко бросил:

— На колени.

Оно покорно и грациозно опустилась на колени, скользя по eе телу увеличенным и увлажненным взглядом.

— А теперь, сука, подползи ко мне.

Переместившись на четвереньки, сотрудница центра психического здоровья подползла к возвышающейся над ней фигуре и, хрипловато шепнув «слушаюсь, мой повелитель», спрятала лицо в его паху.

— Давай, давай, грязная похотливая стерва, старайся. Я же вижу| тебе это нравится. — Сопя и покряхтывая, Рита самозабвенно копошилась у его ног.

— Кури, кури мою дивную сигару, — покачивая тазом, повторяв он, и ее звучные причмокивания ускорились.

— Ах, какая у тебя задница, белая и роскошная. Сейчас мы на ней чуть-чуть порисуем, — ив следующий миг тонкий кожаный хлыст мелькнул в воздухе, скользнул по красивой ягодице и оставил на ней розовую полосочку. И в это же время он почувствовал, что взрывается изнутри, а она ощутила, как содержимое этого взрыва наполняет ее рот.

А примерно через полчаса, после тихой передышки, подкрепленной новой сигареткой, они поменялись ролями. Рита облачилась в высокие ботфорты и взяла в руку плетку, а Лукин превратился в лакея, ползающего вокруг своей госпожи и, скуля вымаливающего у нее прощения, пока эта полногрудая и роскошная амазонка таскала его на поводке по всей квартире, заставляя лизать свои сапоги.

К вечеру они завершили игры и, выйдя из состояния туманной экзальтации, поговорили за чашечкой кофе о соблазнах и мистической значимости садомазохизма, который в конечном итоге приводит; к душевному просветлению. При этом сексуальные союзники ссылались на Достоевского, утверждавшего, что высшее наслаждение находится на кончике кнута.

— Причем заметь, — убежденно говорил Лукин, — что все великие люди так или иначе являлись садомазохистами. В этом-то и заключается оккультная тайна: только пройдя через унижение, можно обрести истинное величие и силу. Только смешавшись с грязью сможешь познать истинный вкус земли. А земля тебе даст силу, с помошью которой ты сможешь преодолеть ее собственное притяжение Вот почему великие мира сего начинали свой путь в недрах страдания и унижения. Наполеон, Достоевский, Гитлер — в жизни вели себя как самые настоящие мазохисты.

Относительно Гитлера Рита несколько смутилась:

— А что, фюрера ты считаешь тоже великим?

— Безусловно. Он был воплощением абсолютного зла. И в мире существует не только великое добро, но и великое зло, я имею в виду ту силу, заряд которой оно в себе несет. Мир наполнен злом, и его пророки обладают несомненной властью.

— Ты хочешь власти?

— Я хочу быть сильным. А ты?

— Я тоже.

— А зачем тебе сила? Ради каких амбиций ты хочешь ее получить? Ты вынашиваешь далеко идущие планы?

— А ты свои планы знаешь? Мне, например, понятно одно — когда я тебя луплю и унижаю, мне приятно. Я получаю удовольствие.

— И оргазм сотрясает твое холодное надменное существо... понимаю... но что дальше? Секс только ради секса — это телячье удовольствие. Он таит в себе гораздо большие глубины, сокровенные мистические глубины.

— Меня мало интересуют эти глубины. Меня интересует только мое удовольствие.

— Но и карьера ведь тоже?

— Разумеется. Конечно, я предпочитаю заниматься интеллектуально-изысканным трудом, чем какой-нибудь потной нюрой водить переполненные трамваи.

— Но когда мы с тобой занимаемся нашими играми, ты, становясь на четвереньки, сравниваешься с этой самой нюрой. Вы обе — всего лишь текущие самки.

— Да, но затем я стремительно превращаюсь в повелительницу, властную и сильную. Эта траектория взлета и является пиком морального наслаждения. Это — мощный душевный оргазм.

— Ну а с другими мужчинами ты пробовала заниматься тем же, что и со мной?

— Кое с кем занималась, но не с такой силой.

— Как это понимать?

— Очень просто. Дело в том, что ты являешься довольно своеобразным субъектом, и твое своеобразие заключается в твоей откровенности. Ты не скрываешь свою внутреннюю грязь, свою внутреннюю патологию, которая, безусловно, таится в каждом человеческом существе. Ты выплескиваешь содержание своего дна и любуешься им. В этом смысле ты страшный человек, и это меня к тебе влечет. Ты совершенно открыто демонстрируешь свои пороки и кричишь: «Вот посмотрите, какой я злой, порочный, гадкий!», и тут же добавляешь: «Но как я прекрасен». Ты навалишь кучу дерьма и все предлагаешь полюбоваться твоим дерьмом.

— Да, я люблю красоту порока. В этом даже есть и какое-то чисто эстетическое наслаждение. Но ведь ты также порочна, и еще как порочна. Я пробовал экспериментировать со многими женщинами, и многие из этих многих просто с ужасом принимали мои предложения. Просто залезть в постельку — пожалуйста, это мы с удовольствием. Но когда дело доходило до игр, они начинали выглядеть ошарашенными и чуть ли не шокированными.

— А ты бы попытался хоть одну из этих многих расшевелит своими теориями о мистической силе неординарного секса...

— В том то и дело, что пытался, но из этого ничего не получилось.

— Значит, плохо пытался.

— Это как?

— А так, что внутри почти каждого человека находятся не се всем обычные переживания, которые он, сам того не ведая, хотел 6i реализовать. Ты слишком фиксирован на себе и своем эксцентричном эгоцентризме, а потому ты плохо наблюдаешь за людьми И вследствие этого тебе, наверное, неведом тот факт, что если женщине очень нравится какой-нибудь мужчина, то она ради него может пойти на многое. И уж, по крайней мере, реализовать фантазии наподобие твоих.

— Ну что ж, надо попробовать.

— Только попробуй, — кокетливо изображая ревность, погрозила пальчиком Рита и добавила, — ну ладно, пойдем теперь займемся обычной, земной любовью, как ты говоришь, телячьим кайфом, и просто залезем в постельку.

— Охотно, — сказал довольно Лукин, и они юркнули в спальню

«А ЕСЛИ БЫ ЭТО БЫЛА Я?» ПОТОК СОЗНАНИЯ

Продолговатая затемненная спальня, выхваченная внутренним оком воспоминания, быстро скользнула в коридор памяти и рассеялась, как призрак, в настоящем текущем моменте, в котором Рита вновь оказалась, слегка опомнившись от неожиданности, на время выбившей ее из состояния равновесия. Она вернулась в реальность окружающую ее уютной гостиной гостеприимного салона, и успокоилась. Но в следующий момент новая волна смущения и чувства. похожего на испуг, всколыхнулась в ней, смывая и унося в открытое море неопределенности остатки столь бережно развиваемой и культивируемой самоуверенности. Она вдруг осознала, что всплывший из небытия на поверхность действительности Лукин начнет распространяться об их отношениях в прошлом и, что хуже всего, характере этих отношений. И об этом узнают люди, чьим вниманием и знакомством она так дорожит — мудрый и надежный Николай Павлович, ироничный и въедливый Герман, любознательный и наивный Матвей. Она ощутила себя шлюхой в этом окружении, на мгновенье словно отдалившемся от нее, как инстинктивно отстраняются отчего-то грязного и зловонного. «Черт бы побрал этого Лунина»,— пронеслось в ее честолюбивой и непростой голове. И хотя в намерения пациента, кажется, не входило откровенничать по поводу их прошлых поисков, однако, Рита все-равно продолжала себя чувствовать неловко — ведь ей, как и всем остальным, предстояло расспрашивать его и копошиться в потемках его личности, и перспектива подобных действий представлялась ей несколько нечестной.

Тут она щекой ощутила взгляд мэтра, который смотрел на нее с интересом, и чуть скосив глаза, убедилась, что это было действительно так. Иллюзия сквозного, пронзающего взгляда овладела ею, как бы она ни убеждала себя в абсурдности своих суеверных домыслов. Впрочем, ее внутреннее смятение прервал четкий голос Николая Павловича:

— Ну что ж, коллеги, наш друг любезно согласился ответить на все ваши вопросы, какими бы откровенными они не казались. Он понимает, что такова наша профессия, и успех наших действий зависит от того, насколько готов с нами сотрудничать наш клиент. И вы тоже, — обратился он к Лукину, — можете обращаться к каждому из нас, если вам что-либо покажется непонятным или интересным. У нас не классический сеанс психоанализа.

Легкой тенью по комнате пробежала секундная тишина и съежилась под половицей, прошуршавшей у ног Матвея Голобородько. Вдумчивый поэт щепотью захватил бородку и спросил:

— Скажите, пожалуйста, в ваших отношениях с Лизой была какая-то достоевщинка?

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду некую надрывность, аффективную насыщенность...

— И необычный секс, — быстро сделал вставку Герман, от которой Рита вздрогнула.

— А что вы понимаете под необычным сексом? — поворачиваясь к нему, спросил Лукин.

— Ну, какие-нибудь садистические проявления, — пояснил Герман, — или садизм, смешанный с элементами мазохизма.

— Это и есть достоевщинка? — с некоторым вызовом в тоне, но без агрессии спросил Лукин.

— Полагаю, что да, — невозмутимо ответил Герман, — но речь идет не о литературных реминисценциях, а о том, что могло привести вас к той драме, которую вы сейчас столь бурно переживаете, бы хотел исследовать механизмы ее возникновения и постольку, поскольку центральным персонажем приключившегося с вами являетесь все-таки вы, то соответственно было бы разумным попытаться выяснить, что же двигало вашими мотивами, знание которое поможет нам составить стратегию действий, способных вам помочь. Если вы этого, конечно, хотите.

«Скорее бы все это закончилось, — ощущая тяжелую устало подумала Рита. —Или сказаться больной и улизнуть отсюда? Ну и причем здесь необычный секс? Этого Германа как всегда куда-то заносит с его штучками типа — «расскажи, какой у тебя секс, и я те расскажу, кто ты». Помешавшийся на Фрейде, сноб. Интересно, него у самого какой секс?» — и тут совершенно непроизвольно в воображении возникла картина, где она занимается с Германом «декадентскими играми», что привело ее в легкое возбуждение и одновременно вызвало некоторое удивление — как же все-таки причудливо и неожиданно сменяют друг друга чувства: страх, стыд, вожделение — и все это за какие-то десять минут. И словно в подтверждение этой промелькнувшей ассоциации она уловила фразу Германа;

— Каждый из нас устроен весьма парадоксально. В нас легко и свободно уживаются стыд за какие-то запретные помыслы или действия и одновременно эти самые запретные помыслы, страх перед разоблачением и дерзость, игнорирующая возможность этого разоблачения. И в этом смысле все люди одинаковы. Разница заключается лишь в степени подавленности тех или иных влечений.

Он говорил, словно угадывая ее состояние, и тут она подумал что гораздо легче раздеться перед толпой народа физически, чем пережить подобное раздевание нравственно. И ее возбужденное воображение в миг представило сцену стриптиза в этой самой гостиной. В этот раз она не пыталась сопротивляться, но дала свободу, своим абсурдным ассоциациям. «Может быть, тогда они перестанет давить меня?» И она отпустила себя, полностью расслабившись позволив себе выпасть из ситуации, наблюдая за ней спокойно и отстраненно.

— ... А вы не помните случайно, в какой фазе находилась луна когда с вами произошло это, — заплыл в ее ухо вкрадчивый голос мягкого Матвея.

«Ну чудак же этот Матвей, — запрыгали Ритины ассоциации, перескакивая на новое направление, — ну почему бы ему не сформулировать точнее то, что он хочет сказать? Что значит это? К чему загадочность, сотканная из намеков? Разве нельзя сказать — вы не знаете, в какой фазе находилась луна, когда вы ощутили импульс задушить свою любовницу»? И моментально вонзилось безжалостное и непрошенное: «А если бы это была я»? И тут же сама себя осадила: «Это еще что такое?! Что значит — а если бы это была я? Бред какой-то. Я просто экспериментировала тогда, а он — всего лишь подопытный материал. Настоящий исследователь человеческой души должен быть смел и дерзок. В конце концов, поведение Фрейда; а в особенности Юнга нельзя было назвать безупречным. Разве это тайна, что определенные пациентки Юнга впоследствии становились его любовницами? Я просто экспериментировала. И я обобщу эти эксперименты, обязательно обобщу». Однако ее некий внутренний контролер прервал ее: «Ты просто рационализируешь». «Ну и что? ну и пусть... все мы рационализируем... а Матвей все-таки романтизированный чудак — ну при чем здесь луна?» «А при том!» — вдруг раздался в ее голове отрывистый голос. Ей показалось, что голос принадлежал Николаю Павловичу. Но тут же она перебила себя мыслью: «Только галлюцинаций еще не хватало». Однако в следующий момент Рита приказала себе: «Ну-ну, успокойся, успокойся. Не надо нервничать. В сущности ничего страшного не происходит. И прекращай быть бабой». И откуда-то из колодца ее живота, словно откликаясь на «бабу», вынырнуло: «А если бы это была я»?

Blog

Эрнест Цветков Досье на человека