Греции
| Вид материала | Документы |
- 6. античность как тип культуры, 336.2kb.
- Европейских новостей: поздно вечером встречались главы Германии и Греции, темой обсуждения, 26.85kb.
- C. 3–15. С. Г. Карпюк Толпа в архаической и классической Греции, 352.93kb.
- Вопросы по Истории древней Греции и Рима для студентов 1 курса о/о, 2010–2011, 18.7kb.
- Обзорный тест по истории математики Математика древней Греции и Рима. 5 класс, 78.63kb.
- Древней Греции. Вступление, 251.1kb.
- Реферат по истории костюма на тему: «Костюм Древней Греции классического периода», 163.62kb.
- План урока: Беседа об истории Древней Греции, географическом расположении Греции. Беседа, 85.05kb.
- Урок по мировой художественной культуре в пятом классе. Раздел: Культура Древней Греции., 92.84kb.
- Персидский фактор в политической жизни Греции, 623.8kb.
крат?
Сократ. Это верно. И в иные времена и теперь мне
не раз приходило на ум, любезный друг, что не случайно
люди, большую часть своего времени проводящие в заня-
тиях философией, выступая в суде, вызывают смех.
Феодор. Что ты хочешь этим сказать?
Сократ. Вероятно, если сравнить тех юношей, что
толкаются в судах и тому подобных местах, с теми, что
проводят время в философии и ученых беседах, то воспи-
тание первых будет рабским перед свободным воспитани-
ем вторых.
Феодор. Почему?
297
Сократ. Потому, что у последних, как ты выразился,
никогда не бывает недостатка в досуге и своим рассужде-
ниям они предаются в тишине и на свободе. Вот мы се-
годня переходим уже к третьему рассуждению — так же и
они, если какой-нибудь побочный вопрос более придется
им по душе, чем основной, не заботятся о том, долго или
коротко придется им рассуждать, лишь бы только дойти
до сути. Первым же всегда недосуг, их подгоняют водя-
ные часы, не позволяя им держать речь о чем любо, их
связывает противник и зачитываемый иск, сверх которого
ничего нельзя говорить. Речи же свои они держат, как раб
за раба — перед господином, что восседает со своим зако-
ном в руке, да и тяжбы у них никогда не об отвлеченном
предмете, но всегда о себе самом, и нередко дело идет о
жизни и смерти. От всего этого люди становятся ожесто-
ченными и хитрыми (они знают, как польстить господину
речью и угодить делом), с мелкой и кривой душой. Вели-
чие, прямоту и независимость с малых лет у них отняло
рабство, принудившее их к коварству, угрозами и страхом
отравившее нежные еще души, и, кто не сумел воору-
житься сознанием истины и права, те не перенесли всего
этого, но, обратившись вскоре ко лжи и взаимным оби-
дам, совершенно согнулись и сломились, и теперь, пре-
вратившись из детей во взрослых людей, они, совсем не
имея разума, почитают себя искусными и мудрыми. Что
до этих, то они таковы, Феодор. Что же до людей из на-
шего хора, то, если угодно, поговорим и о них. Или же ос-
тавим их в покое, обратившись к нашему рассуждению,
чтобы не слишком злоупотреблять отступлениями и той
свободой бесед, о которой мы только что говорили?
Феодор. Ни в коем случае, Сократ. Давай поговорим
и о них. Ибо ты очень хорошо сказал, что не мы, люди та-
кого хора, подчиняемся своим рассуждениям, но они слу-
жат нам как рабы, и каждое из них дожидается того часа,
когда нам заблагорассудится его завершить: ведь мы не
поэты и над нами нет ни судьи, ни зрителя со своими
оценками и поучениями.
Сократ. Ну что ж, если тебе угодно, давай поговорим
о корифеях, ибо что можно сказать о тех, кто философией
занимается без особого рвения? Эти же с ранней юности
не знают дороги ни на агору, ни в суд, ни в Совет, ни в
любое другое общественное собрание, Законов и поста-
298
новлений, устных и письменных, они в глаза не видали
и слыхом не слыхали. Они не стремятся вступить в това-
рищества для получения должностей, сходки и пиры и
ночные шествия с флейтистками даже и во сне им не
могут присниться. Хорошего ли рода кто из граждан или
дурного, у кого какие неприятности из-за родителей, от
мужей или от жен — все это более скрыто от такого чело-
века, чем сколько, по пословице, мер воды в море. Ему не
известно даже, что он этого не знает. Ибо воздерживается
он от этого вовсе не ради почета, но дело обстоит так, что
одно лишь тело его пребывает и обитает в городе, разум
же, пренебрегши всем этим как пустым и ничтожным,
парит надо всем, как у Пиндара, меря просторы земли,
спускаясь под землю и воспаряя выше небесных светил,
всюду испытывая природу любой вещи в целом и не опус-
каясь до того, что находится близко.
Феодор. Что ты имеешь в виду, Сократ?
Сократ. Я имею в виду Фалеса, Феодор. Рассказыва-
ют, что когда он, наблюдая небесные светила и заглядев-
шись наверх, упал в колодец, то какая-то фракиянка, ми-
ловидная и бойкая служанка, посмеялась над ним, что-де
он стремится знать, что на небе, того же, что рядом и под
ногами, не замечает. Эта насмешка относится ко всем,
кто проводит свой век в занятиях философией. В самом
деле, от такого человека скрыто не только что делает его
ближайший сосед, но чуть ли и не то, человек он или еще
какая-то тварь. А между тем он доискивается, что же
такое человек и что подобает творить или испытывать его
природе в отличие от других, и крайне этим озабочен. Ну
как, теперь ты постигаешь, о чем я говорю?
Феодор. Да, и ты говоришь правду.
Сократ. Так вот, такой человек, общаясь с кем-то
лично или выступая на людях, — например, как мы преж-
де говорили, когда ему приходится в суде или где-нибудь
еще толковать о том, что у него под ногами и перед глаза-
ми, — вызывает смех не только у фракиянок, но и у про-
чего сброда, на каждом шагу по неопытности попадая в
колодцы и тупики, и за эту ужасную нескладность слывет
придурковатым. Когда дело доходит до грубой ругани, он
не умеет никого уязвить, задев за живое, потому что по
своей беспечности не знает ни за кем ничего дурного, и в
растерянности своей кажется смешным. Когда же иные
299
начинают при нем хвалить других или превозносить себя,
то он, не притворно, а искренне забавляясь всем этим,
обнаруживает свою простоту и производит впечатление
дурака. Славословия тиранам или царям он слушает так,
как если бы хвалили пастухов, тех, что пасут свиней, овец
или коров, за богатый удой, с той только разницей, что
людской скот, как он считает, пасти и доить труднее и
хлопотливее; при этом, считает он, пастырь, учредивший
свой загон на холме за прочной стеной, по недостатку до-
суга неизбежно бывает ничуть не менее дик и необразо-
ван, чем те пастухи. Когда же наш философ слышит, что
кто-то прикупил тысячи плетров [земли] или же приобрел
еще более удивительные сокровища, то для него, привык-
шего обозревать всю землю, это — самая малость. Если же
воспевают знатный род, что-де кто-то насчитывает семь
колен богатых предков, то он считает это сомнительной
похвалой недалеких людей, которые по своей необразо-
ванности не могут охватить взором все страны и все вре-
мена и сообразить, что у каждого были несметные тысячи
дедов и прадедов, среди которых не раз случались богачи
и нищие, цари и рабы, варвары и эллины у кого угодно.
Ему кажется нелепым и пустяшным, когда кто-то гордит-
ся списком в двадцать пять предков и возводит свой род
к Гераклу и Амфитриону, потому что и Амфитрионов
предок в двадцать пятом колене был таков, какая выпала
ему участь, равно как и предок этого предка в пятидеся-
том колене, и ему смешна и людская несообразительность
и неспособность расстаться с суетностью неразумной
души. Во всех этих случаях такой человек бывает высмеян
большинством, которому кажется, что он слишком много
на себя берет, хотя не знает простых вещей и теряется в
любых обстоятельствах.
Феодор. Именно так и бывает, Сократ.
Сократ. Когда же, друг мой, он кого-нибудь повлек
бы ввысь и кто-нибудь от вопросов «какую я тебе — или
ты мне — причинил несправедливость?» пожелал бы
перейти к созерцанию того, что есть справедливость или
несправедливость сама по себе и чем они отличаются от
всего прочего и друг от друга, а от вопросов о том, счаст-
лив ли царь своим золотом, — к рассмотрению того, ка-
ково в целом царское и человеческое счастье или несча-
стье и каким образом человеческой природе надлежит
300
добиваться одного или избегать другого, — и тогда-то
мелкому человечку с лукавой и сутяжной душой придется
отдать себе отчет во всех подобных вещах, он явит совсем
противоположный образ. Свисая с головокружительной
высоты и взирая сверху вниз, страдая в таком положении
с непривычки, теряясь и бормоча что-то, этот, однако, не
возбуждает смеха ни у фракиянок, ни у прочего темного
люда, ибо они того не замечают, а забавляет это всех тех, кто
получил воспитание, противоположное этому, рабскому.
Таков характер каждого из них, Феодор, — одного,
воспитанного в подлинном свободном досуге (его ты зо-
вешь философом), которому не зазорно казаться просто-
душным, и он не придает значения, если вдруг ему слу-
чится оказаться на рабской службе, своему неумению
собрать поклажу, сварить обед или произнести льстивые
речи, и другого, который все это умеет исполнять точно и
проворно, зато не знает, как подобает свободному челове-
ку перебросить через плечо плащ или, уловив гармонию
речей, достойно воспеть счастливую жизнь богов и людей.
Феодор. Если бы твои слова, Сократ, всех могли
убедить так же, как и меня, больше мира и меньше зла
стало бы среди людей.
Сократ. Но зло неистребимо, Феодор, ибо непре-
менно всегда должно быть что-то противоположное
добру. Среди богов зло не укоренилось, а смертную при-
роду и этот мир посещает оно по необходимости. Потому-
то и следует пытаться как можно скорее убежать отсюда
туда. Бегство — это посильное уподобление богу, а уподо-
биться богу — значит стать разумно справедливым и ра-
зумно благочестивым. Однако, добрейший мой, не так-то
легко убедить большинство, что вовсе не по тем причи-
нам, по каким оно считает нужным избегать подлости и
стремиться к добродетели, следует об одном радеть, а о
другом — нет, чтобы казаться не дурным, а добрым чело-
веком. Это, как говорится, бабушкины сказки. Истина же
гласит так: бог никоим образом не бывает несправедлив,
напротив, он как нельзя более справедлив, и ни у кого из
нас нет иного способа уподобиться ему, нежели стать как
можно более справедливым. Вот здесь-то и проявляются
истинные возможности человека, а также ничтожество
его и бессилие. Ибо знание этого есть мудрость и подлин-
ная добродетель, а незнание — невежество и явное зло.
301
Прочие же мнимые возможности и премудрости оборачи-
ваются грубостью в делах государственного правления и
пошлостью в искусствах. Поэтому людям несправедли-
вым и неблагочестивым в словах и поступках лучше всего
не позволять искусно злоупотреблять своей злокознен-
ностью, ибо они кичатся своим позором и не предполага-
ют даже услышать, что они — вздорный люд, то есть
бремя земли, а не благоспасаемая опора отечества. По
правде сказать, чем меньше они предполагают быть тем,
что они есть, тем больше становятся такими, какими не
предполагают быть. Ведь они не знают, в чем состоит на-
казание за несправедливость, а уж это следовало бы знать
прежде всего. Оно не заключается вопреки ходячему мне-
нию в побоях или смерти, от которых иной раз страдают
и те, кто не совершил никакой несправедливости, — оно
в том, чего избежать невозможно,
Феодор. Что ты имеешь в виду?
Сократ. В жизни, мой милый, есть два образца: воз-
награжденного благочестия и наказанного безбожия, но,
не замечая этого по глупости, по крайнему неразумию,
они даже не подозревают, чему уподобляются из-за своих
несправедливых поступков и от чего удаляются. За это
они и несут справедливое возмездие, ведя именно тот
образ жизни, которому они уподобляются. Но скажи мы
им, что если они не изменят своих наклонностей, то и
после смерти не примет их свободный от зол край, а будут
они и там вечно иметь подобие своему образу жизни, дур-
ные в обществе дурных, — я не сомневаюсь, что ловкачи
и проходимцы будут слушать нас как каких-то безумцев.
Феодор. Вот именно, Сократ.
Сократ. Это мне известно, друг мой. Причем с ними
со всеми происходит одно и то же: когда они бывают вы-
нуждены всесторонне обсуждать, что именно они порица-
ют, и они намерены, как положено мужчинам, не убегать
сразу же, а какое-то время постоять за свои убеждения,
тогда, любезнейший, они в конце концов отрекаются от
своих же слов, вся их риторика блекнет и они уже ничем
не отличаются от детей. Однако давай оставим это, по-
скольку и так уже у нас получилось отступление, иначе,
растекаясь все шире, оно поглотит наше первоначальное
рассуждение; давай возвратимся к прежнему, если ты не
возражаешь.
302
Феодор. Но такие вещи, Сократ, я слушаю с не
меньшим удовольствием, ибо в моем возрасте легче сле-
дить за этим. Впрочем, если тебе угодно, вернемся обратно.
Сократ. Не вернуться ли нам к тому месту нашей бе-
седы, где мы говорили, что те, кто бытие полагает в дви-
жении и утверждает, что представляющееся каждому всег-
да таково и есть для того, кому оно представляется, по
поводу всего прочего, и в не меньшей степени по поводу
справедливого, охотно настаивали бы на том, что то из
узаконенного городом, что представляется ему справедли-
вым, скорее всего и будет для него справедливым, пока
оно остается в силе. Что же касается добра, то тут уж ни у
кого не хватит мужества утверждать, будто и полезным
будет то, что узаконит для себя город, полагая это полез-
ным, и что оно будет таковым все то время, пока узаконе-
но, — разве что у того, кто ведет речь лишь о полезном по
имени. Иначе это было бы издевательством над тем, о чем
мы рассуждаем. Не так ли?
Феодор. Конечно.
Сократ. Пусть же не об имени идет речь, но рассмат-
ривается вещь, названная этим именем.
Феодор. Да, пусть.
Сократ. Но, называя что-то полезным, каждый
город, вероятно, к этому и направляет свои установления,
и все законы, насколько хватает разумения и сил, он де-
лает как можно более для себя полезными. Или, издавая
законы, он имеет в виду что-то другое?
Феодор. Ни в коем случае.
Сократ. И всякий раз это удается или во многом
каждый город и ошибается?
Феодор. Я думаю, что и ошибается.
Сократ. Тем более можно будет с этим согласиться,
если кто-то поставит вопрос обо всем виде, к которому
относится полезное, — а к нему относится и полезное на
будущее время. Ведь мы устанавливаем законы, с тем
чтобы они были полезными в последующие времена, что
с полным правом можно назвать «будущее».
Феодор. Конечно.
Сократ. Далее, давай зададим такой вопрос Протаго-
ру или кому-нибудь другому из тех, кто заодно с ним: «Ты
говоришь, Протагор, что человек — мера всего, и белого,
и тяжелого, и легкого, и всего подобного, поскольку,
303
имея в самом себе мерило этих вещей и полагая их таки-
ми, как он их воспринимает, он полагает также, что они
для него поистине существуют». Не так ли?
Феодор. Так.
Сократ. «Значит, — скажем мы, — Протагор, он
имеет мерило в себе и для будущих вещей, и, какие бы
предположения он на их счет ни сделал, таковыми вещи
и станут для предположившего? Возьмем, например, теп-
лое: если какой-то невежда предположит, что у него будет
горячка и будет жар, а другой человек, врач, предположит
противное, то согласно какому из мнений свершится бу-
дущее? Согласно обоим? И для врача не будет ни жара, ни
горячки, а для него самого и то и другое?»
Феодор. Это было бы смешно.
Сократ. Я все-таки думаю, что в отношении будущей
сладости или терпкости вина верх возьмет мнение земле-
дельца, а не кифариста.
Феодор. Еще бы!
Сократ. И наоборот, о будущей дисгармонии или
гармонии не может лучше музыканта судить учитель гим-
настики, если покажется ему, учителю, в будущем что-ни-
будь гармоничным.
Феодор. Никоим образом.
Сократ. Значит, и когда готовится пир, тот, кто со-
бирается есть, не будучи знатоком поварского искусства,
не составит себе более верного мнения о предстоящем
удовольствии, чем повар? Ибо мы спорим не о том, что в
настоящем или прошедшем есть или было кому-то прият-
ным, но о том, чему только предстоит таковым казаться и
быть: так вот в этом случае сам ли себе каждый наилуч-
ший судья, или ты, Протагор, лучше, нежели кто-нибудь
из простых людей, предскажешь, что для каждого из нас
будет убедительно в суде?
Феодор. Еще бы, Сократ. Уж здесь-то он обещает
сильно отличиться от всех.
Сократ. Клянусь Зевсом, мой милый, никто не
искал бы его бесед за большие деньги, если бы он не вну-
шал всем к нему приходящим, что ни один гадатель и
никто другой не может лучше него судить о том, каким
покажется и будет будущее.
Феодор. Совершенно верно.
304
Сократ. Но и законодательство и польза обращены
к будущему, и любой согласится, что неизбежно город,
издающий законы, часто допускает промах в отношении
высшей пользы.
Феодор. Разумеется.
Сократ. Значит, и мы можем с полным правом ска-
зать твоему учителю, что он непременно должен признать
одного человека более мудрым, чем другого, и что тот,
мудрейший, и есть мера, — мне же, невежде, нет никакой
необходимости становиться мерой, как к тому принужда-
ла меня недавно произнесенная за него речь: хочешь — не
хочешь, а будь ею.
Феодор. Мне кажется, Сократ, это как раз наиболее
уязвимая часть его рассуждения, уязвимого, впрочем, и
там, где он наделяет решающей силой мнения других,
а те, оказывается, вовсе и не считают его рассуждения ис-
тинными.
Сократ. Это рассуждение, Феодор, уязвимо со всех
сторон, ибо не всякое мнение всякого человека истинно.
А вот чувственные наши восприятия, с которыми связаны
ощущения и соответствующие им мнения, изобличить
как неистинные, пожалуй, труднее. Но может быть, я несу
вздор. Дело в том, что они бывают неопровержимы, и
правы те, кто говорит, что они отчетливы и суть знания,
и наш Теэтет удачно заметил, что ощущение и знание —
это одно и то же. А потому, как побуждает нас произне-
сенная за Протагора речь, следует подойти ближе к этому
несущемуся бытию и, постучав, посмотреть, раздастся ли
звук целого или надтреснутого сосуда. Спор из-за этого
бытия — не пустое дело и не между малым числом людей.
Феодор. Далеко не пустое. В Ионии он разгорелся
повсюду, и друзья Гераклита решительно возглавили хор
сторонников этого рассуждения.
Сократ. Тем более, милый Феодор, следует с самого
начала посмотреть, как они ставят этот вопрос.
Феодор. Разумеется. Так вот, Сократ, что касается
этих гераклитовцев и, как ты говоришь, гомеровцев, а
также более древних, то с самими эфесцами, кичащимися
своей опытностью, разговаривать не легче, чем с разъ-
яренными слепнями. Прямо как стоит в их писании, они
вечно несутся, а задержаться на предмете исследования
или вопросе, спокойно и чинно отвечать или спрашивать
305
менее всего им присуще. Скорее можно сказать, что это
им и вовсе не свойственно — покоя для них не существу-
ет. А если ты кого-нибудь о чем-либо спросишь, то они
обстреляют тебя, вытаскивая, как из колчана, одно зага-
дочное речение за другим, и если ты захочешь уловить
смысл сказанного, то на тебя обрушится то же, только в
переиначенном виде, и ты с ними никогда ни к чему не
придешь. Да и между собою им это не удается, благо они
вовсю остерегаются, как бы не оказалось чего-либо проч-
ного в их рассуждениях или в их собственных душах, счи-
тая, как мне кажется, это застоем. А с ним они страшно
воюют и по возможности отовсюду его изгоняют.