Книга статуй
| Вид материала | Книга |
| Необычный эксперимент Дворцы под холмом нимруд |
- Перелік документів для експозиції виставки, 83.96kb.
- Экскурсии по юбк, 1476.24kb.
- Реферат на тему, 149.58kb.
- Исследовательская деятельность, 243.02kb.
- Книга Иова, Книга Экклесиаста, Книга Ионы, 38.38kb.
- Армянская Патриархия Иерусалима, Монастырь Святых Иаковых редактор: Виталий Кабаков, 2449.03kb.
- Тема Дата, 281.03kb.
- Красная книга, 61.68kb.
- С. Н. Воробьева Абу-л Фазл и «Акбар-наме» Книга, 562.48kb.
- Ог сорокалетней работы автора в области изучения уникального загадочного письма ронгоронго,, 1730.67kb.
НЕОБЫЧНЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
В 1837 году майор английской армии Генри Кресвик Раулинсон, состоявший
на персидской службе, спустился с помощью блоков по отвесной скале близ
Бехистуна с единственной целью - скопировать высеченный на скале клинописный
текст. Так же как и Ботта, он был страстным любителем ассириологии.
Своим интересом к истории древней Персии он был обязан случайной
встрече. В возрасте семнадцати лет - в ту пору он был кадетом - Раулинсон
попал на корабль, который шел мимо мыса Доброй Надежды в Индию. Чтобы как-то
скрасить пассажирам долгое путешествие, он начал выпускать корабельную
газету. Один из пассажиров - Джон Малькольм, губернатор Бомбея и выдающийся
ориенталист, заинтересовался новоявленным семнадцатилетним редактором. Они
беседовали часами, разумеется, прежде всего на темы, интересовавшие сэра
Джона, - об истории Персии, о персидском языке, о персидской литературе. Эти
беседы определили круг интересов Раулинсона.
Родился Раулинсон в 1810 году; в 1826 году он поступил на службу в
Ост-Индскую компанию, а в 1833 году, уже в чине майора, перешел на
персидскую службу. В 1839 году он стал политическим агентом в Кандахаре
(Афганистан), в 1843 году - консулом в Багдаде, а в 1851 году - генеральным
консулом; одновременно он был произведен в подполковники. В 1856 году
Раулинсон возвратился в Англию, был избран членом парламента и в том же году
вошел в совет Ост-Индской компании; в 1859 году он был назначен английским
послом в Тегеране, с 1864 по 1868 год снова был членом парламента.
Занявшись клинописью, он пользовался теми же таблицами, которые положил
в основу своей работы Бюрнуф. И здесь произошло нечто невероятное: не зная
Гротефенда, Бюрнуфа и Лассена, не будучи знаком с их работами, он
расшифровал, следуя примерно тем же путем, что и Гротефенд, имена трех царей
- Дараявауша (староперсидское написание имени Дария), Кшайярша и Виштаспа!
Кроме этих имен он расшифровал еще четыре и несколько слов, в правильности
чтения которых он, правда, не был уверен. Когда же он в 1836 году впервые
ознакомился с публикациями Гротефенда, то, сравнивая свой алфавит с
алфавитом геттингенского учителя, он убедился в том, что пошел значительно
дальше.
Теперь Раулинсон нуждался в надписях, в надписях с именами.
В священном с древнейших времен районе Бехистуна рядом со старой
торговой дорогой, ведущей из Хамадана через Керманшах в Вавилон, вздымается
к небу крутая двуглавая скала. Примерно две с половиной тысячи лет назад
персидский царь Дарий (Дараявауш, Дореявош, Дара, Дараб, Дарейос) приказал
высечь на ее отвесной стене на высоте пятидесяти метров надписи и рельефы,
которые должны были прославить и возвеличить его деяния, его победы и его
самого.
На каменном парапете стоят фигуры; они не прикасаются к скале. В
знойном мареве высоко над дорогой возвышается недостижимая ни для чьей
дерзновенной руки фигура великого правителя. Он опирается на свой лук; его
правая нога покоится на поверженном Гаумате, волшебнике и маге, восставшем
против Дария и оспаривавшем у него царство. Позади царя - два знатных перса,
они вооружены луками и копьями, за плечами у них колчаны. Перед ним со
связанными руками и веревкой вокруг шеи стоят девять покоренных и наказанных
"царей-самозванцев". По сторонам этого памятника и под ним - четырнадцать
колонок текста: сообщения о царе и его деяниях, составленные на трех разных
языках. Различие в текстах надписи заметил еще Гротефенд, но он не сумел
определить, что здесь на скале на вечные времена высечены надписи на
древнеперсидском, эламском и вавилонском языках.
Объявляет царь Дараявуш:
"Ты, который в грядущие дни
Увидишь эту надпись,
Что я повелел выгравировать в скале,
И эти изображения людей,
Ничего не разрушай и не трогай;
Позаботься, пока у тебя есть семя,
Сохранить их в целости".
Солдата и спортсмена, Раулинсона не испугали те пятьдесят метров,
которые отделяли надпись от подножия скалы. Презрев опасность, вися на
головокружительной высоте, рискуя каждую секунду сорваться вниз, он
скопировал староперсидский вариант текста. За вавилонский он осмелился
приняться только несколькими годами позже - для этого нужны были "гигантские
лестницы, морской канат и "кошки", а их трудно было сюда доставить". И
все-таки в 1846 году он представил Лондонскому королевскому азиатскому
обществу не только первую точную копию знаменитой надписи, но и ее полный
перевод. Это был первый значительный, всеми признанный, бесспорный триумф
дешифровки клинописи.
Впрочем, и в кабинетах ученых работа тем временем не стояла на месте.
Решающие шаги здесь сделали, в частности, немецко-французский исследователь
Опперт и ирландец Хинкс. Сравнительная наука, и прежде всего сравнительное
языкознание, совершили буквально чудеса; сравнительное языкознание
использовало становившиеся все более точными знания авестийского языка и
санскрита, а также знание всех основных языков индоевропейской группы для
того, чтобы проникнуть в грамматическую структуру древнеперсидского языка.
Общими усилиями в результате поистине интернационального содружества было
расшифровано примерно шестьдесят знаков древнеперсидской клинописи.
Затем Раулинсон и другие исследователи приступили к изучению остальных
колонок бехистунской надписи, которая превосходила по объему весь до этого
собранный материал, и вот тут-то Раулинсон сделал открытие, которое (разу же
поколебало веру в успех дальнейшей дешифровки текстов, в особенности текстов
Ботта.
Как мы помним, и в персепольской и бехистунской надписях были ясно
различимы три разных языка.
Гротефенд уверенно определил место, которое легче всего поддавалось
дешифровке, - среднюю колонку текста, составленную на древнеперсидском
языке; поскольку хронологически язык этот был наиболее близок нам, появилась
возможность провести определенные параллели с уже известными языковыми
группами. Эту среднюю колонку Гротефенд назвал "I классом".
Преодолев трудности, связанные с дешифровкой этой колонки, ученые
обратились к дешифровке двух остальных. Дешифровка второй колонки - "II
класса" - связана прежде всего с именем датчанина Вестергаарда (первые
результаты его исследований были опубликованы в 1854 году в Копенгагене).
Заслуга дешифровки "III класса" принадлежит отчасти Опперту, а отчасти
опять-таки Генри Раулинсону, который к этому времени стал уже генеральным
консулом в Багдаде.
При исследовании текста "III класса" уже в самом начале было сделано
потрясающее открытие: текст "I класса" - это буквенное письмо, основанное на
алфавите, весьма схожем по принципу с нашими западноевропейскими, знаки
которых одновременно являются и звуками. Каждая группа знаков означала
здесь, как правило, букву.
В тексте "III класса", который исследовали теперь, каждый отдельный
знак означал слог, а иногда даже и целое слово; в некоторых же случаях - они
по мере исследования становились все многочисленнее - один и тот же знак мог
означат" различные слоги и даже совершенно различные слова. Более того, в
конце концов выяснилось, что такие случаи не являются исключением, скорее
они были правилом.
Наступило полнейшее замешательство.
Представлялось совершенно немыслимым пробиться сквозь эти дебри
многозначности. Статьи, посвященное этому вопросу, опубликованные главным
образом Раулинсоном, настоятельно, впрочем, подчеркивавшим, что, несмотря на
все трудности, прочитать тексты все же можно, вызвали живейшее волнение в
ученом мире и взрыв отчаяния среди профанов и дилетантов. В развернувшуюся
дискуссию ввязались и посвященные и непосвященные. "Неужели нас
действительно хотят всерьез уверить, что подобная запутанная письменность
когда-то существовала? - спрашивали в научных и литературных приложениях
газет известные и неизвестные авторы, специалисты и неспециалисты. - А если
она и в самом деле существовала, то разве возможно ее прочитать?" И многие
открыто заявляли: пусть ученые, утверждающие это, и прежде всего сам
Раулинсон, прекратят свои "антинаучные забавы".
Приведем для наглядности только один пример из текста, который в силу
своей сложности не может быть здесь помещен целиком: буква "р" изображается
шестью различными знаками в зависимости от того, в какой слог она входит -
"ра", "ри", "ру", "ар", "ир", "ур". Если к этим слогам добавляется еще
согласный звук, то путем складывания каждых двух звуков образуются особые
знаки для "рам", "мар" и т. п. Многозначность основывается на том, что
несколько знаков, объединенных в одну группу, теряют в результате свое
первоначальное значение и выражают совершенно иное определенное понятие или
имя. Так, например, группа знаков, составляющих имя Навуходоносор
(правильнее - Набукудурриусур), прочитанных в слоговом значении, дает
Ан-па-ша-ду-шеш.
В разгар всей этой работы, когда, на взгляд неспециалиста, сумятица
достигла предела, некий археолог нашел в одной из подземных комнат в
Куюнджике - там, где производил свои раскопки Ботта, - сотни глиняных
табличек. Эти таблицы, изготовленные, очевидно, для учебных целей
(впоследствии ученые определили, что они относятся к VII веку), содержали не
что иное, как расшифровку значений клинописных знаков в их отношении к
буквенному письму.
Значение этой находки трудно было переоценить. Ведь это были настоящие
словари! Они были необходимы школьникам, изучавшим основы клинописи в те
времена, когда старая силлабическая письменность и письмо-рисунок начали
постепенно заменяться более простым алфавитным письмом. Один за другим стали
находить многочисленные учебники, причем, не только для начинающих, и
словари, в которых рядом со значением данного слова по-шумерийски (этот язык
еще сохранился в религии и юриспруденции) стояло и его значение по-аккадски;
находили даже своего рода энциклопедии, содержащие названия чуть ли не всех
предметов обихода, перечисленные сначала по-шумерийски, а затем по-аккадски.
Но какой бы значительной ни была эта находка, она, разумеется, сама по
себе, в силу своей внутренней неполноценности, могла дать ученым в лучшем
случае всего лишь некоторые общие данные. Только специалистам известно,
каких трудов стоила дешифровка первых текстов, какую работу пришлось
проделать исследователям, часто идущим окольными путями, а то и попадавшим
на неверный путь;
сколько труда затратили они, прежде чем смогли с уверенностью сказать:
"Да, несмотря на многозначность, мы в состоянии прочесть и самые сложные
клинописные тексты".
Когда, в частности, Раулинсон после периода всеобщего замешательства
решился объявить, что готов публично доказать правомочность такого
утверждения (он подвергся за это оскорблениям и поношениям, так же как,
впрочем, все пионеры в той или иной значительной области знаний), Лондонское
азиатское общество пошло на совершенно необычный, беспримерный в истории
науки шаг.
Четырем наиболее крупным в то время специалистам в области клинописи
была направлена в запечатанном конверте копия никому до того не известного,
недавно найденного большого ассирийского клинописного текста с просьбой
расшифровать его и отослать в запечатанном виде назад, причем никого из этих
четырех исследователей не уведомили, что такие же копии посланы трем другим.
Этими четырьмя учеными были англичане Раулинсон и Тальбот, ирландец
Хинкс и немецко-французский ученый Опперт. Каждый из них принялся за работу,
не подозревая о том, что одновременно ею заняты и трое остальных. Каждый
работал по собственному методу. Закончив, они запечатали результаты своих
трудов в конверты и отослали назад. Специальная комиссия проверила тексты. И
то, что еще недавно казалось невероятным, в чем во всеуслышание сомневались,
теперь стало действительностью: да, несмотря на всю сложность, эти
силлабические письмена прочитать можно - все четыре текста в основном были
идентичны.
Разумеется, эта необычная проверка не могла не вызвать у многих ученых
чувства горечи; они были оскорблены таким рассчитанным на одобрение публики,
но недостойным науки методом дознания.
Таким образом, в 1857 году в Лондоне смогла появиться "Надпись
Тиглатпаласара, царя Ассирии, переведенная Раулинсоном, Тальботом, д-ром
Хинксом и Оппертом", - одно из самых блестящих и убедительнейших
доказательств возможности расшифровки этой письменности; оказалось, что,
несмотря на все трудности, можно, идя различными путями, прийти к одним и
тем же научным результатам.
Исследования продолжались. Десятью годами позже появились первые
элементарные грамматики ассирийского языка - от проблем дешифровки ученые
перешли к изучению языковых тайн. Сегодня насчитывается немало
исследователей, свободно читающих клинописные тексты, и вряд ли им
приходится сталкиваться с иными трудностями, кроме тех, которые
обусловливаются причинами, так сказать, чисто внешними: полустертыми
знаками, неразборчивым почерком, фрагментарным характером таблиц, не всегда
к тому же целых, - следами трех тысячелетий с их ветрами, дождями, песчаными
бурями, которые пронеслись над глиняными табличками, стенами дворцов и
древними городами.
Глава 22
ДВОРЦЫ ПОД ХОЛМОМ НИМРУД
В 1854 году лондонский Хрустальный дворец, в котором за три года до
этого размещалась Всемирная выставка, был перенесен из Гайд-парка в
Сайденхэм и оборудован под музей. В стенах этого музея жители западных стран
Европы впервые, хотя бы в общих чертах, ознакомились с роскошью и
великолепием тех исчезнувших столиц, о которых с проклятием упоминает Библия
как о гнездах разврата, убийств и чародейства. Здесь можно было увидеть два
огромных помещения, выстроенных в древнеассирийском стиле, и реконструкцию
фасада огромного дворца и, таким образом, получить первое, самое общее, но
впечатляющее представление о той архитектуре, о которой до этих пор знали
только из легенд, сомнительных рассказов древних путешественников и
священных книг.
Здесь были выстроены церемониальный зал и царские покои, здесь стояли
крылатые человекобыки, здесь можно было найти и репродукции, изображающие
душителя львов, "победоносного героя", "господина страны" - Гильгамеша.
Стены дворца были сложены из разноцветных глазурованных кирпичей, не
употреблявшихся в других странах. На рельефах были изображены волнующие
сцены охоты и военные эпизоды, они относились к эпохе великого царя
Ашшурбанапала, правившего 27 столетий назад.
Человека, организовавшего этот музей, звали Остин Генри Лэйярд. В 1839
году он, тогда еще никому не известный "бедняга", как говорят немцы, в
сопровождении лишь одного провожатого ехал вдоль берега Тигра в Мосул. В тот
год, когда в музее в Сайденхэме были выставлены для всеобщего обозрения
выкопанные им сокровища, этот "бедняга" занимал пост помощника
статс-секретаря в английском министерстве иностранных дел.
Биография Лэйярда чрезвычайно напоминает биографию Ботта и Раулинсона.
Так же как и они, он был по натуре авантюристом и тем не менее, несомненно,
крупным деятелем, выдающимся ученым и одновременно светским человеком. У
него была склонность к занятиям политикой, и он был искушен в обращении с
людьми.
Лэйярд принадлежал к издавна осевшей в Англии французской семье. Он
родился в 1817 году в Париже, часть своей юности провел вместе с отцом в
Италии, в 1833 году уехал в Англию и занялся там изучением юриспруденции.
1839 год застает его путешествующим по Востоку. Затем он жил при британском
посольстве в Константинополе. В 1845 году он начал свои археологические
раскопки в Двуречье. В 1852 и 1861 годах он дважды был помощником
статс-секретаря, в 1868 году - министром общественных сооружений, в 1869
году - полномочным министром Великобритании в Мадриде.
Страсть, которую он питал к Востоку, к далекому Багдаду, Дамаску, к
Персии, восходит к его юношеским мечтам. Она родилась, когда ему было 22
года и он торчал в затхлой конторе одного лондонского стряпчего, имея в
перспективе скучную, заранее известную карьеру, в конце которой его ожидал
пудреный парик. Лэйярд бросил все и последовал за своей мечтой.
Его жизненный путь прямо противоположен жизненному пути Генриха
Шлимана: и на того и на другого оказали большое влияние впечатления и мечты
юношеских лет. У Шлимана они были навеяны поэмами Гомера, У Лэйярда -
чтением "Тысячи и одной ночи". Однако если Шлиман со свойственной ему
суровой непреклонностью сначала пошел по пути житейского преуспевания и лишь
затем, став миллионером, приобретя широчайшие связи, последовал дорогой
мальчишеских грез, то Лэйярд был не в силах ждать. Без денег, с юношеским
энтузиазмом отправился он в страну сказок, увидел там гораздо больше, чем
обещали его грезы, добился известности и славы и лишь потом стал
продвигаться по лестнице житейских успехов. Но в одном они были схожи - так
же как Шлиман, готовясь в воплощению своих юношеских грез в
действительность, старательно изучал в амстердамской мансарде языки, так и
Лэйярд еще в юношеские годы изучил все, что могло, по его мнению,
пригодиться ему во время путешествия в страну его мечты. Это были чисто
практические знания, не имевшие ничего общего с юриспруденцией, которую от
штудировал в то время: например, умение обращаться с компасом, определение
широты того или иного пункта с помощью секстанта, применение географических
измерительных инструментов, а одновременно и уход за больными, страдающими
тропическими болезнями, первая помощь при ранениях и т. д., но в первую
очередь знание персидского языка и различные сведения о быте и нравах
жителей Ирака и Ирана.
В 1839 году он выбрался из лондонской конторы и отправился в свое
первое путешествие по Востоку. Очень скоро выяснилось, что он обладает одним
существенным преимуществом перед своими коллегами по науке: он оказался не
только крупным археологом, но и блестящим писателем, оставившим великолепные
описания своей деятельности и своих находок. Предоставим же ему слово
(цитата несколько сокращена):
"Осенью 1839 года и зимой 1840 года я путешествовал по Малой Азии и
Сирии. Меня сопровождал спутник, по меньшей мере столь же любознательный,
как и я сам. Оба мы не обращали внимания на опасности. Мы путешествовали
вдвоем; наше оружие было нам единственной защитой, притороченные к седлу
ранцы - нашим гардеробом, и в тех случаях, когда нас от этого не освобождал
радушный прием в какой-нибудь деревушке или бедуинской палатке, мы сами
пасли своих коней и ухаживали за ними. Таким образом, мы уподобились
местному населению.
Я с удовольствием вспоминаю те счастливые дни, когда мы покидали на
рассвете скромную хижину или уютную палатку, чтобы к вечеру, путешествуя,
как нам вздумается, очутиться возле каких-либо потемневших от старости
развалин, рядом с которыми разбил свою палатку кочевник-араб, или же в
какой-нибудь заброшенной деревушке, сохранившей лишь свое громкое имя...
Я почувствовал непреодолимое желание осмотреть местность по ту сторону
Евфрата, которую история и традиция называют местом рождения мудрости
Запада. Большинство путешественников испытало это желание: перешагнуть через
реку и исследовать местность, отделенную на картах от границ Сирии
колоссальным белым пятном, протянувшимся от Алеппо до берегов Тигра. История
Ассирии, Вавилонии и Халдеи еще весьма темна; с этими странами связаны
истории великих наций; там бродят угрюмые тени прошлого больших городов:
огромные каменные руины, лежащие среди пустыни, как бы насмехаются над
описаниями путешественников. Следуя заветам пророков, по этой стране, по