Geum.ru

Воскресение

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   94   95   96   97   98   99   100   101   102

XXV


   Мрачный дом острога с часовым и фонарем под воротами, несмотря на чистую, белую пелену, покрывавшую теперь все – и подъезд, и крышу, и стены, производил еще более, чем утром, мрачное впечатление своими по всему фасаду освещенными окнами.
   Величественный смотритель вышел к воротам и, прочтя у фонаря пропуск, данный Нехлюдову и англичанину, недоумевающе пожал могучими плечами, но, исполняя приказание, пригласил посетителей следовать за собой. Он провел их сначала во двор и потом в дверь направо и на лестницу в контору. Предложив им садиться, он спросил, чем может служить им, и, узнав о желании Нехлюдова видеть теперь же Маслову, послал за нею надзирателя и приготовился отвечать на вопросы, которые англичанин тотчас же начал через Нехлюдова делать ему.
   – На сколько человек построен замок? – спрашивал англичанин. – Сколько заключенных? Сколько мужчин, сколько женщин, детей? Сколько каторжных, ссыльных, добровольно следующих? Сколько больных?
   Нехлюдов переводил слова англичанина и смотрителя, не вникая в смысл их, совершенно неожиданно для себя смущенный предстоящим свиданием. Когда среди фразы, переводимой им англичанину, он услыхал приближающиеся шаги, и дверь конторы отворилась, и, как это было много раз, вошел надзиратель и за ним повязанная платком, в арестантской кофте Катюша, он, увядав ее, испытал тяжелое чувство.
   «Я жить хочу, хочу семью, детей, хочу человеческой жизни», – мелькнуло у него в голове, в то время как она быстрыми шагами, не поднимая глаз, входила в комнату.
   Он встал и ступил несколько шагов ей навстречу, и лицо ее показалось ему сурово и неприятно. Оно опять было такое же, как тогда, когда она упрекала его. Она краснела и бледнела, пальцы ее судорожно крутили края кофты, и то взглядывала на него, то опускала глаза.
   – Вы знаете, что вышло помилование? – сказал Нехлюдов.
   – Да, надзиратель говорил.
   – Так что, как только получится бумага, вы можете выйти и поселиться, где хотите. Мы обдумаем…
   Она поспешно перебила его:
   – Что мне обдумывать? Где Владимир Иванович будет, туда и я с ним.
   Несмотря на все свое волнение, она, подняв глаза на Нехлюдова, проговорила это быстро, отчетливо, как будто вперед приготовив все то, что она скажет.
   – Вот как! – сказал Нехлюдов.
   – Что ж, Дмитрий Иванович, коли он хочет, чтобы я с ним жила, – она испуганно остановилась и поправилась, – чтоб я при нем была. Мне чего же лучше? Я это за счастье должна считать. Что же мне?..
   «Одно из двух, или она полюбила Симонсона и совсем не желала той жертвы, которую я воображал, что приношу ей, или она продолжает любить меня и для моего же блага отказывается от меня и навсегда сжигает свои корабли, соединяя свою судьбу с Симонсоном», – подумал Нехлюдов, и ему стало стыдно.
   Он почувствовал, что краснеет.
   – Если вы любите его… – сказал он.
   – Что любить, не любить? Я уж это оставила, и Владимир Иванович ведь совсем особенный.
   – Да, разумеется, – начал Нехлюдов. – Он прекрасный человек, и я думаю…
   Она опять перебила его, как бы боясь, что он скажет лишнее или что она не скажет всего.
   – Нет, вы меня, Дмитрий Иванович, простите, если я не то делаю, что вы хотите, – сказала она, глядя ему в глаза своим косым таинственным взглядом.
   – Да, видно, уж так выходит. И вам жить надо.
   Она сказала ему то самое, что он только что говорил себе, но теперь уже он этого не думал, а думал и чувствовал совсем другое. Ему не только было стыдно, но было жалко всего того, что он терял с нею.
   – Я не ожидал этого, – сказал он.
   – Что же вам тут жить и мучаться. Довольно вы помучались, – сказала она и странно улыбнулась.
   – Я не мучался, а мне хорошо было, и я желал бы еще служить вам, если бы мог.
   – Нам, – она сказала: «Нам» – и взглянула на Нехлюдова, – ничего не нужно. Вы уж и так сколько для меня сделали. Если бы не вы… – Она хотела что-то сказать, и голос ее задрожал.
   – Меня-то уж вам нельзя благодарить, – сказал Нехлюдов.
   – Что считаться? Наши счеты бог сведет, – проговорила она, и черные глаза ее заблестели от вступивших в них слез.
   – Какая вы хорошая женщина! – сказал он.
   – Я-то хорошая? – сказала она сквозь слезы, и жалостная улыбка осветила ее лицо.
   – Are you ready?78– спросил между тем англичанин.
   – Directly79, – ответил Нехлюдов и спросил ее о Крыльцове.
   Она оправилась от волнения и спокойно рассказала, что знала: Крыльцов очень ослабел дорогой, и его тотчас же поместили в больницу. Марья Павловна очень беспокоилась, просилась в больницу в няньки, но ее не пускали.
   – Так мне идти? – сказала она, заметив, что англичанин дожидается.
   – Я не прощаюсь, я еще увижусь с вами, – сказал Нехлюдов.
   – Простите, – сказала она чуть слышно. Глаза их встретились, и в странном косом взгляде и жалостной улыбке, с которой она сказала это не «прощайте», а «простите», Нехлюдов понял, что из двух предположений о причине ее решения верным было второе: она любила его и думала, что, связав себя с ним, она испортит его жизнь, а уходя с Симонсоном, освобождала его и теперь радовалась тому, что исполнила то, что хотела, и вместе с тем страдала, расставаясь с ним.
   Она пожала его руку, быстро повернулась и вышла.
   Нехлюдов оглянулся на англичанина, готовый идти с ним, но англичанин что-то записывал в свою записную книжку. Нехлюдов, не отрывая его, сел на деревянный диванчик, стоявший у стены, и вдруг почувствовал страшную усталость. Он устал не от бессонной ночи, не от путешествия, не от волнения, а он чувствовал, что страшно устал от всей жизни. Он прислонился к спинке дивана, на котором сидел, закрыл глаза и мгновенно заснул тяжелым, мертвым сном.
   – Что же, угодно теперь пройти по камерам? – спросил смотритель.
   Нехлюдов очнулся и удивился тому, где он. Англичанин кончил свои записи и желал осмотреть камеры. Нехлюдов, усталый и безучастный, пошел за ним.