К. С. Станиславский
| Вид материала | Документы |
- К. С. Станиславский Письма 1886-1917 К. С. Станиславский. Собрание сочинений, 10580.72kb.
- К. С. Станиславский Письма 1886-1917 К. С. Станиславский. Собрание сочинений, 10580.19kb.
- К. С. Станиславский («Станиславский. Ученики вспоминают») Не спешите называть бредом, 733.92kb.
- Н. В. Демидов творческое наследие Искусство актера Н. В. Демидов книга, 5224.17kb.
- К. С. Станиславский, 6294.05kb.
- К. С. Станиславский, 9727.38kb.
- К. К. Станиславский Работа актера над ролью, 8199.71kb.
- К. К. Станиславский Работа актера над ролью, 15947.17kb.
- К. С. Станиславский, 7866.35kb.
- Антона Павловича Станиславский Константин Сергеевич. Ведущий 2: биография, 104.26kb.
Сентябрь -- октябрь (до 19-го) 1924
Москва
Дорогой Василий Васильевич!
Ввиду тяжелого времени и необходимости единой власти, для спасения театра, я обещался на этот год беспрекословно подчиниться воле диктатора Владимира Ивановича1 и потому, если надо играть для дела, -- я буду играть. Не важно -- хочется мне или нет. Надо. При этом, также ради пользы дела, сообразите все мои занятия. Смогу ли я все выполнить добросовестно или кое-что только будет числиться на моей ответственности без возможности его выполнения. Я сам пока еще не очень ясно себе представляю всей суммы моей работы, сложенной вместе:
1) Как актер, мне предстоит играть -- а) Шуйский, б) Фамусов, в) Кавалер, г) Сатин (?), д) Крутицкий, е) граф Любин 2.
Явилось новое осложнение, благодаря моим годам: я не смогу в дни игры вести репетиции (это, очевидно, от старости. У меня делается что-то вроде астмы).
2) Возобновления, как режиссер -- а) "Синяя птица", б) "Трактирщица", в) "Горе от ума" (частично), г) "Провинциалка".
При этом репетирование ролей Фамусова, Кавалера, Сатина, Крутицкого, Любина.
3) Ставить заново всю школу3, т. е. вырабатывать программу, проверить всех педагогов и манеры преподавания, сговориться с ними. Самому давать уроки по чтению, ритму, упражнениям и самочувствию под музыку, фонетике, графике и пр.
Наладить и прорежиссировать отрывки и ученические спектакли; наладить класс народных сцен и самые спектакли народных сцен превратить в класс.
4) Наладить студию4 -- репертуар, руководить спектаклями, устроить какие-то классы для студийцев по ритму, фонетике, графике (они настоятельно просят).
5) Наладить Оперную студию, которая теперь является не только прихотью и лабораторией, как в прежние годы, но и насущной необходимостью, чтобы не лишиться дома и, может быть, квартиры.
6) Лично мое дело для добывания долларов для Игоря -- написать две книжки для Америки: одна -- путешествие, а другая -- педагогический роман 5.
Я еще не очень ясно разбираюсь в этой куче дел. Не вышло бы много лишь на бумаге. Помогите разобраться. Может быть, лучше заблаговременно принять в расчет время и возможности и сказать себе -- вот это успею, а это будет стоять, затягивать работу других. Другими словами: Станиславский нужен как актер -- значит, он не может быть заведующим того-то, или наоборот. Повторяю, я ни от чего не отказываюсь, лишь бы не было номинально. Это испортит общее настроение, которое как будто начинает налаживаться.
Переходя, в частности, к "Трактирщице", надо сознаться, что не хочется обращаться к Первой студии за актрисой Пыжовой. Тем более что она нехорошо ушла от стариков. Теперь, несмотря на ее плохое отношение (не ко мне -- напротив, ко мне она очень хорошо относится), театр тянется к ней за помощью. Нет ли у нас своих Мирандолин, которых кто-нибудь взялся бы приготовить. Молчанова (?), Бакланова (?). Можно ли быть уверенным, что последняя не поведет себя в нашей группе такой же "хозяйкой", какой она является в К. О. Это было бы тяжело на старости лет. Заниматься с ней ролью я бы не взялся, так как все равно она бы работала с Немировичем (это естественно). Раз что он интересуется этой работой с ней, может быть, он ее бы и приготовил 6. Вишневскому хочется дать работу, но, по правде говоря, для графа он здорово устарел (как и я). На Фабрицио надо выбрать из Ливанова, Малолеткова (граф -- Завадский?). Актрисы -- Книппер и... Андровская или Алеева. Правда, работы будет с пьесой немало, но уж очень не хочется одолжаться перед Первой студией (Пыжова, Бирман, Кемпер). Я думаю, что невозможно будет сочетать всех этих лиц со спектаклями Первой студии 7.
68 *. В. В. Лужскому
19 октября 1924
Москва
Дорогой Василий Васильевич.
Мое здоровье лучше, и, быть может, доктор позволит выйти мне даже завтра. Может быть, я смогу играть во вторник. Если да, то утром мне надо будет еще молчать, так как голос и ларингит еще не совсем наладились. В этом случае я не смогу утром просматривать "Трактирщицу". Если же я играть не смогу, то заняться "Трактирщицей" -- можно, или в театре, или на дому (если доктор не выпустит).
Сейчас я принимаюсь скорым темпом за "Битву жизни", чтоб скорее пропустить ее1.
Спасибо Вам за Ваше милое письмо после репетиции "Синей птицы". Вы не можете себе представить, как досадно, что не пришлось обновить ее2. Теперь этого сделать не удастся, и спектакль станет неприличным на четвертый или пятый раз. А этого не должно бы было быть в обновляемом театре. Но... понимаю, что иначе поступать было невозможно.
Ваш К. Алексеев
19/Х--924
69*. Вл. И. Немировичу-Данченко
19 октября 1924 Москва
Дорогой Владимир Иванович.
Я очень тронут и благодарен Вам и театру за поздравление, память и добрые слова 1.
Не могу выразить, как мне досадно, что я не мог наладить "Синей птицы". Два года скитался по Америке и ни разу не хворал, а в Москве уже второй раз заболеваю. Дома я уже могу заниматься и вызываю к себе участвующих в "Битве жизни", чтоб скорее пропустить ее. В театр не еду еще потому, что есть маленькая температура и я боюсь, как бы преждевременным выходом не вернуть болезнь с начала.
Маруся2 просит меня объяснить причину ее задержки. Дело в том, что в день отъезда у внучки сделались колики в печени (в эти-то годы!). Она очень страдала, а доктор боится вагонного тряса. Визы просрочены, и теперь их снова надо получать.
Искренно сочувствую Вам в Ваших сложных и трудных делах и рад помочь, чем могу. Вот почему мое заболевание еще больше злит меня.
Любящий Вас
К. Алексеев
1924. 19/Х
70*. Н. С. Голованову
20 ноября 1924
Москва
Дорогой и милый Николай Семенович!
Мы заседали, думали, мечтали о студии и пришли к заключению, что без Вас это дело не пойдет. Вот почему нами было написано постановление в протоколе, копию с которого пересылаем вам1. Верьте, что то дело, о котором мы мечтаем, может принести большие результаты, и если мы за него не примемся дружно, то о нем больше некому будет позаботиться и русскому искусству и его служителям будет очень плохо в самом ближайшем будущем.
Я верю своему чутью, так как обладаю некоторым даром предвиденья. Вот почему хочется, чтобы Вы загорелись ради собственного, в будущем, удовлетворенья и счастья. Хотелось бы сойтись и поговорить об этом... Подробности узнаете от Федора Дмитриевича 2.
Сердечно любящий Вас
почитатель К. Станиславский
1924
20/XI
71 *. Г. С. Бурджалову
4 декабря 1924 Москва
Дорогой, милый, любимый Георгий Сергеевич.
Мы все самым искренним образом огорчены Вашим нездоровьем и тоскуем, что пришлось впервые играть "Дно" без Вас1. Хотелось бы, чтоб Вы сумели не принимать слишком близко к сердцу всякие неприятности, которые окружают нас. Право, все так бренно и ничтожно стало на земле, что не стоит того, чтоб отдавать много сердце. Чего-чего не происходит с нами, и все-таки жизнь как-то вывертывается и хоть и плохо, но устраивается, до новой неприятности. Точно мы в Luna-park'e проходим всевозможные фокусы. Они, как и там, нелепы, и не стоит обращать на них особого внимания. Я сейчас, как и Вы, нахожусь под обстрелом Всерабиса; вот уже третий месяц, как один мерзавец отравляет мне жизнь и хочет закрыть студию и завладеть домом. С того момента, как я себе сказал: "Пусть закрывает. Хуже не будет", -- мне стало легче жить. Меня хотят тянуть в суд, но кто же в нынешнее время не судится!! Ну! присудят к выговору. Ну! посадят! Все это пуганье, так как преступлений за нами нет никаких. Мы так чисты в нашем искусстве, что стыдиться и бояться должны за нас -- другие. Порадуйте же нас и будьте опять бодры, как всегда, и здоровы. Да хранит Вас господь. Обнимаю нежно и с любовью, а жене целую ручку.
Сердечно любящий Вас
К. Алексеев
1924--4/ХII
72 *. H. Д. Телешову
Москва, 9-го февраля 1925 года
9 февраля 1925
Дорогой и глубокоуважаемый Николай Дмитриевич!
Обстоятельства складываются так, что я не могу лично принести Вам горячих поздравлений с торжественным днем юбилея Вашей 40-летней прекрасной, красивой литературной деятельности. Мысленно перелистываю тома и страницы, Вами написанные, вспоминаю жизни человеческих душ, Вами созданные, и меня вновь начинает греть нежное, благодарное чувство и любовь к Вашей артистической и человеческой личности, всегда озаренной чистотой и искренностью Ваших внутренних стремлений и переживаний. Несмотря на тяжесть пережитых годов, Вы остались тем же светлым, добрым, талантливым, и за это мы Вас все любим, чтим и благодарим.
73. Л. Я. Гуревич
10 февраля 1925
Москва
Дорогая Любовь Яковлевна!
Я сконфужен, смущен, тронут, благодарен за все Ваши труды1. Напрасно Вы церемонитесь -- черкайте все, что лишнее: у меня нет никакой привязанности и любви к моим литературным "созданиям", а самолюбие писателя еще не успело даже зародиться. Я боюсь, когда надо что-нибудь вновь переделывать. Так, например, как быть с петербургскими и провинциальными гастролями. Можно их выкинуть, так как, Вы совершенно правы, они прескверно описаны.
Сейчас, при моей теперешней трепке, я физически не смогу сосредоточиться, чтобы отдать, как бы следовало, душу нашим санктпетербургским друзьям.
Что касается праздников и трудовой жизни актера, то мне казалось, что все описываемые мытарства дают понятие о труде. Постараюсь где-нибудь что-нибудь втиснуть для убеждения трудящихся масс.
Что касается моих критических статей о Чехове -- валите черкайте и кроите их вовсю. Только мне жаль Вас. Может быть, просто их похерить. Я написал их не потому, что они мне нужны, но потому, что, казалось, надо занять побольше места для Чехова, когда говоришь о чеховском театре.
Я сейчас не живу из-за этой книги. Издатели напирают. Требуют по контракту выполнения сроков, иначе -- все расходы и убытки за мой счет. Заваливают меня вопросами и гранками. Я не понимаю их знаков... Получается водевиль под заглавием "Беда, коль пироги начнет печи сапожник".
Когда сдам последнюю рукопись и гранку, я буду счастливейшим человеком, а когда выйдет книга -- мне кажется... я буду смотреть на крюки, чтобы решить, на каком из них удавиться. Да!. Скверно быть актером, но писателем!!...??2
Целую ручки, а дочери душевный привет.
Прилагаю с извинениями рукопись о Чехове. Извиняюсь, благодарю. Чем больше Вы ее перекроите и почеркаете, тем лучше3.
Сердечно любящий К. Алексеев
1924. Вторник
74. С. Д. Балухатому
Москва, 14 февраля 1925 года
14 февраля 1925
Я очень благодарен за Ваше внимание и обращение, искренно желал бы Вам помочь в Вашей интересной работе1. Имейте в (виду, что мизансцены "Чайки" были сделаны по старым, теперь уже совсем отвергнутым приемам насильственного навязывания актеру своих, личных чувств, а не по новому методу предварительного изучения актера, его данных, материала для роли, для создания соответствующей и нужной ему мизансцены. Другими словами, этот метод старых мизансцен принадлежит режиссеру-деспоту, с которым я веду борьбу теперь, а новые мизансцены делаются режиссером, находящимся в зависимости от актера.
Ввиду вышесказанного я очень дорожил бы тем, чтобы, прежде чем говорить в книге о моей мизансцене, было бы предисловие, выясняющее все то, что я только что изложил2.
Искренно желаю Вам успеха
К. Станиславский
75 *. Из письма к Л. Д. Леонидову
Москва, 24 марта 1925 г.
24 марта 1925
...По поводу Рейнгардта. Имейте в виду, что, по-видимому, я сделал еще одну путаницу. Ко мне писал из Вены, из "Фолькстеатер", по рекомендации Моисси1, доктор Бир, который приглашал меня, как сказано в телеграмме, на гастроли в Вену. Я понял, что под словом гастроли надо подразумевать спектакли всего театра, и потому ответил ему, что, несмотря на желание, в нынешнем году мы приехать не можем. Но так как Рейнгардт называет мой приезд "гастролями", у меня закрадывается мысль, что речь идет о режиссерских гастролях. Если это так, то вышло недоразумение. Но все-таки, думаю, я не делаю неловкости в отношении Бира, отказывая ему, так как разговоры с Рейнгардтом я начал раньше2.
Если бы окончательное решение вопроса зависело от меня, то я бы тотчас написал Вам утвердительный ответ. Но Вы знаете, что я завишу от театра и от многих причин и смогу дать решительный ответ только тогда, когда выяснится это дело. Назначить срок сейчас невозможно, и думаю, его нельзя будет выяснить раньше нашего возвращения в Москву после гастролей, в июле месяце. Есть еще одно обстоятельство, которое нужно ясно поставить на вид Рейнгардту. Обыкновенно под режиссерскими гастролями подразумевается, что приезжает человек со своим материалом, т. е. рисунками, костюмами, планировками, и выполняет все заготовленное, как постановщик. Это совсем не моя сфера, и любой немецкий режиссер сделает это лучше меня. Конечно, я привезу и постановку, и костюмы, но главное -- работа с самим актером. Это вещь трудная и требующая времени, особенно для такой пьесы, как "Месяц в деревне", которая вся построена на тончайшем внутреннем, а не внешнем рисунке, на переживании. "Месяц в деревне" более других пьес интересен для постановки в смысле режиссера-психолога, требует именно такой сложной подготовительной работы, без которой пьеса успеха иметь не может. Сама по себе пьеса скучна и не держалась на репертуаре никакого театра. Внешней постановкой в ней добиться ничего нельзя3. Поэтому я предложил бы следующее. В этом году я приезжаю в Вену на короткий срок (если получу на то разрешение), приблизительно две недели, рассказываю все, что нужно, по поводу пьесы и игры актеров, задаю урок и уезжаю в Россию. Через некоторое время (какое -- зависит не от меня) я возвращаюсь, просматриваю то, что сделано без меня (могу прислать кого-нибудь для подготовительной работы из Москвы), и ставлю пьесу. Я думаю, что этот прием более других приемлем и по московским делам.
Не думаю, чтобы "Месяц в деревне", даже при хорошем исполнении, мог бы иметь шумный успех. Эта пьеса для тонких знатоков, которых очень немного. Мне думалось бы, что "Горе от ума" или одна из чеховских пьес получили бы более шумный успех; особенно рассчитываю в этом смысле на "Горе от ума", которое нравится всем иностранцам 4.
О театре напишу Вам подробно, когда сдам работу по книге. Не хватает глаз, которые продолжают слабеть. Вот причины моего молчания. Вкратце скажу, что предполагаем в этом году поставить "Пугачевщину" Тренева. Хорошая пьеса и подходящая для Америки (но пропасть народных сцен) 5. Что касается Оперной студии, то по возвращении я нашел в ней большие беспорядки и весь сезон ушел на то, чтобы уладить их.
...В апреле месяце мы едем в турне 6. Через неделю-две моя Оперная студия ставит "Тайный брак" Чимароза. Нерусская опера и потому, к сожалению, не для Америки. Вторая студия ставит на днях "Елизавету Петровну" Смолина.
76 *. Ж. Эберто
7 мая 1925 года
7 мая 1925
Тифлис
Дорогой друг!
Письмо посылается с таким опозданием потому, что я хотел более обстоятельно ответить Вам, но за хлопотами большой поездки, которую мы совершаем с театром по России, я не мог найти достаточно времени, чтобы сосредоточиться для разговора с Вами.
Я болею сердцем от печального известия, полученного от Вас. Неужели Ваше интересное предприятие не возродится. Буду надеяться, что происшедшее несчастье послужит лишь назидательным примером для избежания ошибок в будущем 1.
Поскольку мне удалось приглядеться к Вашему делу, мне думается, что Вас задавила контора. Это частое явление в театре. Помню, когда осуществлялся в самом начале Художественный театр, то в нашей тогдашней конторе сидело двое мужчин и две женщины, тогда как сценический штат был переполнен многочисленными и очень деятельными и увлеченными делом людьми. Я думаю, что в будущем Вы отдадите 9/10 помещения, времени, сил и Вашего таланта вопросам самого искусства, которое одно дает силу театру и питает его кассу.
От искренного сердца шлю Вам пожелание поскорее оправиться от постигшего Вас несчастья и начать новое, еще более интересное дело. Тогда, быть может, нам снова придется встретиться с Вами в любимом нами обоими деле, в атмосфере любимого нами обоими искусства.
Дружески жму Вашу руку. Шлю Вам сердечный привет -- Вам и всем Вашим сотрудникам, которые помнят москвичей.
К. Станиславский
77*. А. В. Богдановичу
10/V--925
Тифлис
10 мая 1925
Дорогой Александр Владимирович!
Прежде всего поцелуйте ручку у дорогой Маргариты Георгиевны и еще раз поблагодарите ее за чудесные конфеты, последнюю из которых я съел вчера, вспоминая и мысленно благодаря за память.
Сегодня с Юстиновым, который едет в Москву, я посылаю схему мизансцены и кое-какие соображения по поводу постановки первых двух актов "Царской невесты". Если музыкальная часть их готова, то можно приступать и к черновым репетициям. Конечно, по мере знакомства многое может измениться, но думаю, что большого расхождения не будет1.
Все дело в будущем в певцах, и особенно -- в тенорах и баритонах.
Подумайте, что делать с петербургским баритоном (Юрьев). По моему слабому и любительскому разумению в области вокального искусства такие певцы не валяются на улице. Проходить мимо них, не просмотрев тщательно, -- ошибка. Не выписать ли его?!2
Прочел "Дочь золотого Запада" и нахожу, что либретто очень хорошее. По моей части можно поставить очень интересно 3. Выспрашивал и буду выспрашивать во всех городах, где буду, -- нет ли певцов, и особенно теноров. Хорошо бы найти тенора с южным пламенным звуком и темпераментом. Пока не наклёвывается.
До нас был здесь Собинов и имел очень большой успех. Его здесь вспоминают часто. О себе не пишу. Поездка трудная, со всеми атрибутами большого успеха и поездочных хлопот и недоразумений. Сюда может приехать студия. Я поговариваю об этом направо и налево. Как пробы? Дали ли что-нибудь? Не распускаются ли артисты? Как идут спектакли? Как прошли Лапина и другие дублеры? Как репетиции? Обнимаю.
Сердечно преданный
К. Станиславский.
Поцелуйте ручку Марии Георгиевне, и дочери поклон.
78 *. З. С. Соколовой и В. С. Алексееву
10 мая 1925
Тифлис
Дорогие Зина и Володя.
Посылаю на всякий случай с Юстиновым предполагаемую планировку декорации 1-го акта.
Пробегаю сцены, как они запомнились мне после одного проигранного раза.
Баритон-опричник (забыл, как его зовут по пьесе) тоскует1. Для этой сцены у него много планировочных мест во время метаний: 1) Может лежать на лежанке. 2) Может присесть на ворох награбленных вещей или опереться о бочки с вином. 3) Столбы и балюстрада входной лестницы. 4) Такой же столб у лестницы в светёлку Любаши. 5) Сундук направо, на авансцене. 6) Может присесть к столу Малюты и с горя хлебнуть вина.
Кажется, Любаша видит его тоску. Для этого у нее есть:
1) Несколько окон наверху -- из светёлки (вся изба не очень высокая, так что ее окна не высоко и будут видны).
2) Может выйти на верхнюю площадку лестницы и опереться о столб.
Для объяснения баритона с Любашей тоже есть места: 1) и у столов, 2) у столбов направо и налево и у балюстрады и 3) на сундуке -- направо, 4) и у лежанки.
Когда начинается кутеж, изнизу приходят певцы и поют славу.
Любаша поет свою песню (a capella {А сареllа (итал.) -- без сопровождения оркестра. Обычно относится к хору.}), опершись на лежанку перед столом Малюты, лицом к нему.
Девки сходят сверху из светёлок по лестнице. При сходе их вниз происходит "похищение сабинянок", и их разбирают и расталкивают в разные стороны опричники.
Челядь с вином и кушаньями снует изнизу (входная лестница) к столам и обратно или подбегает к бочкам с вином у печки и наливает кувшины и ковши. Они проносят целых поросят, гусей, телят на огромных деревянных блюдах.
Малюта сидит за почетным столом. Там же и баритон-опричник.
Когда начинается безобразие и танцы, то стол передвигают на авансцену, чтоб освободить место для танцующих. Разгул на втором плане, с заходами за печку будет пикантнее, и можно фантазией дополнить всякое безобразие, которое может происходить в углу за печкой, который не виден зрителю. Вот приблизительное расположение во время разгула:
Хаос из столов и лавок. Не продерешься, такая сутолока. Стоят и танцуют на лежанке, по подъему лестницы и [на] сундуке. Скамьи сдвинуты, и стоят и на скамьях. Партия пьяниц -- расстелили ковер на пол и, точно на пикнике, поставили посреди братину с вином и пьют из нее, лакая, как собаки. Кто-то одел девку в костюм опричника, а сам надел платьице девки и повязался фартуком. Большинство сняли от жары платье и -- в одних рубахах. Есть даже по пояс голый, но с шашкой и в шапке (монашеской).
По окончании пирушки многие вместе с Малютой облачаются в монашеские костюмы, которые в узлах принесли с собой, и уходят (вернее, перелезают через нагроможденную мебель, столы, лавки на авансцене) -- молиться на рассвете.
Последнее объяснение и заключительная сцена баритона и Любаши -- среди хаоса нагроможденной мебели (планировочных мест можно дать сколько угодно).
Все действия, конечно, т. е. и сдвигание столов, и "похищение сабинянок", и одевание, и раздевание, и ношение блюд, и наливание вина, и сход девок сверху, и пьяный уход в монашеских костюмах, как и в ларинском балу, -- в ритм музыки2. Найти для сего соответствующие музыкальные места.
Марфа с подругой гуляют под ручку -- на фоне белой монастырской стены (с плющом и кустами) по дощечкам, вместо тротуара; заходят и за угол до входа в монастырь. Кроме того, они могут и присесть на каменные выступы белой башни среди кустов сирени и травы. Они могут присесть и к кресту с лампадой -- посреди площади.
Лыков и Собакин появляются на крыльце дома, быть может, некоторое время говорят с девочками, которые внизу, на земле. Потом Собакин и Лыков сходят вниз, и сцена любовная (или сватовство) происходит на лавочках налево от зрителя -- среди кустов цветущей сирени.
Когда освещают окна, внутри видно сидящих за столом. Благополучие семьи Собакина Любаша подсматривает в окно, стоя на лавке, а может быть, потом бежит на крыльцо и смотрит оттуда в дверь. Ее видно, когда она высовывается с крыльца, чтобы подсмотреть в окно (от зрителя).
Есть моменты, когда Любаша может присесть, решаясь на убийство, посреди, где крест с лампадой.
Дом Бомелия большой, двухэтажный, старый, черный. Надо из-за угла спуститься по лестнице, загнуть за угол и почти уйти за кулису. (В эти моменты Любашу видно лишь по пояс.) В окне мелькает фигура Бомелия в колпаке и очках (он варит зелья). Потом Любаша выходит и садится с улицы на парапет, каменный или деревянный. Бомелий, видный лишь до пояса, появляется из подвала (в фартуке, очках и колпаке, с засученными рукавами). Их любовное объяснение идет так: Любаша сидя на парапете, а Бомелий стоя в люке, видный лишь по пояс. Потом Бомелий уходит к себе, и видно, как он закрывает занавеску. Любаша спускается в преисподнюю.
Проход Грозного, который мне представляется важным, поворотным моментом пьесы. Надо его сделать попикантнее.
Точно песельники, идут и пляшут стрельцы. Все прячется в монастырь (по лестнице), или в люк (проход к Бомелию), или в кусты сирени (разные девки, боящиеся попасться на глаза стрельцам). Марфа спряталась в кустах сирени. Среди розовых благоуханных веток цветов видно ее беленькое личико.
Грозный идет мрачно, поддерживаемый какими-то знатными боярами (может быть, Грозный проходит в монашеском костюме и опричники его с Малютой тоже в монашеском костюме?!). А может быть, Грозного несут на носилках и он в пышном царском халате?!..
Он увидал неосторожно выглянувшее личико Марфы. Остолбенел. Подошел к кусту (Марфа спряталась). Расправил сучья и ветки сирени. Грозный притянул к себе испуганную Марфу и гладит ее. Все опричники, переглядываясь, скучились сзади Грозного. Сверху, с крыльца, спрятавшись, робко смотрит через перила испуганная подруга Марфы.
Грозный проходит справа от зрителя -- налево по улице. Встреча его с Марфой происходит на углу дома Собакина, в кустах сирени под крыльцом.
Вот очень приблизительно, как мне мерещатся мизансцены в общих чертах -- первых 2-х актов. Конечно, при более близком знакомстве с музыкой оперы все это может измениться и мои первые впечатления могут оказаться неправильными. Там видно будет. Но, если нужно, пока можно начать репетировать и по этим временным мизансценам.
О себе писать не буду. Поездка трудная (труднее, чем американская, так как там с нами ездили много американских рабочих и все декорации и обстановка, а теперь с нами двое рабочих и лишь небольшая часть обстановки. Поэтому в каждом городе приходится набирать вещей и обставлять все заново). Жарко, но по вечерам не душно. Успех большой. Каждый день скандалы и вызов милиции перед началом спектакля у входа. Собирается огромная толпа. Просят продлить гастроли, но так как заарендованы театры в других городах, то приходится выполнять намеченный план (по неделе в семи городах). Здоров. Всем студийцам шлю сердечный, дружеский привет. Готовлю для них здесь гастроли на будущий год, на случай нужды. То же буду делать и в других городах. Ищу теноров, но пока никто не объявляется.
Обнимаю.
Костя
79*. А. Н. Пагаве
Баку, 20-го мая 1925 года
20 мая 1925
Дорогой Акакий Несторович,
я уехал, не успев поделиться с Вами впечатлением по поводу просмотренной репетиции в студии Госконсерватории1. Поэтому делюсь с Вами своими впечатлениями письменно и в общих чертах и сожалею, что время не позволяет мне выразить их более обстоятельно.
Мне кажется, что Вы располагаете очень хорошим артистическим материалом.
Видна работа. Но, как мне показалось, она недостаточно систематизирована и отзывается какой-то случайностью, временностью. Для того чтобы все то, что приобретается в школе, вошло в плоть и кровь артиста и стало его второй натурой (а без этого условия все вновь усваиваемое является скорее препятствием, чем помощью для актера), необходимы ежедневные постоянные, непрерывные в течение всего года упражнения. Может ли певец работать над своим голосом в течение полугода, а в остальное время давать голосу грубеть, а не развиваться дальше?
Может ли пианист, танцор, писатель, не упражняясь ежедневно, стать истинно виртуозным в своей технике и мастером своего творчества?
Только одно драматическое искусство, более чем какое-либо требующее систематического упражнения всего, не только телесного, а и духовного организма, пребывает в состоянии дилетантизма и базируется на вдохновении и какой-то особенной протекции у Аполлона.
Драматический артист упражняется тогда, когда ему заблагорассудится. Месяц работает, месяц отдыхает и даже нередко хвастается тем, что он обходится без техники. Но нет искусства без виртуозности.
Вот этот привкус случайности, это отсутствие подлинной виртуозности мне почудилось в тот вечер.
Что касается до самого метода преподавания, я не могу критиковать его, не зная всех подробностей. Могу дать только один совет: пусть все, что делается, будет убедительно и внутренно оправданно. Без этих убедительности и оправдания все, что происходит на сцене, не нужно и вредно для артиста.
Сохраните подольше Ваше общее юное горение, любовь и уважение к своему искусству. Это лучший залог успеха.
Еще раз благодарю Вас и всех Ваших товарищей за гостеприимство и теплое чувство.
Шлю всем поклоны и остаюсь любящий Вас, обнимаю Вас и целую ручку супруги.
К. Станиславский