Юрий шушкевич параллельная россия

Вид материалаДокументы

Содержание


О целесообразности превращениятруда в капитал
Данные о числе занятых в народном хозяйстве РФ (2010 г)и оценка распределения занятых по характеру труда, тыс. человек
Отраслинациональнойэкономики РФ
Оценка распределенияпо характеру труда
А. Производственная сфера
Б. Непроизводственная сфера
ИТОГО, тыс. человек
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9

О целесообразности превращения
труда в капитал




Идейная борьба в России потому всегда отличалась крайней ожесточенностью, что для большинства мыслящих соотечественников подлинная жизнь возможна только здесь. Если житель любой из западных стран, по каким-то причинам недовольный своей родиной, может легко укорениться в другом государстве, оставаясь при этом тем же англичанином, немцем или французом, то у жителей России подобной возможности нет. Несмотря на открытые границы, бежать до боли некуда — побег из России равносилен отказу от всей прежней жизни, традиций, от привычного самовыражения. Многочисленные волны русской эмиграции, несмотря на немалые усилия, так и не смогли создать на чужбине «вторых Россий», так что у эмигрировавших оставались только два пути: забыть о прошлом и полностью интегрироваться в местные общества, либо продолжать жить и дышать проблемами покинутой Родины, ее же именем зарабатывая на жизнь — от чтения лекций о русской литературе до участия в играх спецслужб, топчущих всё то же российское поле.

Поэтому из России почти никогда не уезжали просто в поисках куска хлеба. Эмиграция (если не брать в расчёт перемещения жуликов и бандитов) всегда была извержением носителей проигравших идей. Даже массовое бегство на Запад советского среднего класса в конце восьмидесятых — начале девяностых годов оказалось исходом тех, для кого исчезала прежняя привычная страна, а новые образы представлялись чужими и пугающими.

Существует множество исторических, философских, литературных и иных объяснений этой невероятной фатальной привязанности к 1/7 суши большинства родившихся на ней. Думаю, что будет уместно еще одно, связанное с особым характером труда, с нежеланием расходовать жизнь в России на простой, монотонный, аддитивный труд — тот самый, который в свое время практиковался миллионами трудолюбивых европейцев, а в наши дни более чем ярко проявляет себя в азиатских странах. Россия со своим колоссальным необустроенным пространством и неиспользуемым потенциалом как бы сразу внушала каждому родившемуся на ее земле: не расходуй жизнь на укладку кирпичиков, из-за огромности сего здания всё равно до завершения стройки не доживешь, ищи, стремись к чему-то другому… Простой аддитивный труд в России всегда был чем-то вроде проклятья, поэтому лучше всего он удавался у тех, кто преодолевал его сильным религиозным чувством или послушанием — например, у старообрядцев или у монахов. Простой же народ слагал песни про «дубинушку» в качестве альтернативы машине «англичанина-мудреца», а образованный класс устраивал для себя невиданно жесткие соперничества на ниве идей. И бежать от всего этого было невозможно и некуда, разве что в мифическое Беловодье…

Своим неприятием труда простого Россия, с одной стороны, заглядывала в будущее, но с другой лишалась возможности разделить с остальным миром плоды «скромного обаяния» буржуазной обустроенности. Не будем судить, хорошо это или плохо, поскольку прошлого не изменить. Однако в части будущего есть над чем задуматься: количество сложного и творческого труда — того самого, к которому наш народ внутренне наиболее предрасположен — сегодня в мире неуклонно сокращается. Западная модель «экономики знаний» позволяет генерировать инновации силами сверхузкой прослойки научно-технической и инженерной элиты, оставляя для остальных монотонные сборочные производства и сферу услуг. Если принять во внимание, что сборочные производства по мере роста финансовых запросов китайских рабочих во всё большей степени будут переходить на безлюдную основу, а от российского сырья мир в перспективе сможет отказаться, то в остатке остается простой труд в сфере услуг. Но вы готовы представить Россию в виде гигантского курорта, где потомки Ломоносова, Пушкина, Менделеева и Королева будут с улыбкой ублажать богатых гостей?

Не именно ли эту жалкую перспективу предугадывает наше национальное подсознание, понуждая миллионы людей отказываться от деторождения и спиваться? Поэтому на сакраментальный вопрос «Что делать?» я не побоюсь предложить ответ однозначный и исчерпывающий: добиваться возвращения в Россию сложного труда. Собственно, вся идея «параллельной России» сводится к созданию общественной среды, в которой этот самый творческий, сложный труд обрел бы возможности для своей реализации.

Будем объективны — руководство страны ни в советское время, ни сейчас никогда не стремилось к чему-либо обратному. Важность сложного труда в отличие, скажем, от Китая или Кампучии времен Пол Пота, у нас всегда безусловно признавалась. Вместилищем непочетного простого труда в известные годы являлся ГУЛАГ, в то время как остальная страна, как считалось, должна была штурмовать передовые рубежи науки, технологий и искусств. Подобный же посыл содержится и в нынешней идее «модернизации» — однако только воз и ныне там.

Сегодня сложный труд, несущий наряду с достатком также и минимальное удовлетворение от самореализации и творчества, в России присутствует в финансовой сфере, в корпоративном управлении, в немногочисленных дееспособных научно-технологических кластерах, в шоу-бизнесе. И это, пожалуй, всё. К действительно сложному труду имеют отношение не более миллиона россиян — это чуть более одного процента от 69,3 миллионов, занятых в национальной экономке. Если несколько смягчить критерий отбора и попытаться вычленить сферы применения наименее квалифицированного труда — прежде всего те, в которых технически возможна и сейчас активно происходит замена российских работников мигрантами — то окажется, что за счёт невозможности тотальной замены мигрантами работников таких сфер, как образование, здравоохранение, госуправление и оборона и ряда других, ареал условно-сложного труда несколько расширится:


Таблица 6. Данные о числе занятых в народном хозяйстве РФ (2010 г)
и оценка распределения занятых по характеру труда, тыс. человек


Отрасли
национальной
экономики РФ


Всего занятых

по народному хозяйству

Оценка распределения
по характеру труда


простой труд
(по критерию возможной полноценной замены мигрантами)

условно-сложный труд

А. Производственная сфера

24 432

18 010

6 422

Сельское хозяйство, охота, лесное хозяйство

5 386

5 117

269

Рыболовство

123

117

6

Добыча полезных ископаемых

1 293

970

323

Обрабатывающие производства

10 417

6 250

4 167

Производство и распределение электроэнергии, газа и воды

2 339

1 170

1 170

Строительство

4 874

4 387

487

Б. Непроизводственная сфера

44 931

16 061

28 870

Торговля, сфера бытовых услуг

10 360

9 324

1 036

Гостиницы и рестораны

1 344

1 075

269

Транспорт и связь

6 527

2 611

3 916

Финансовая деятельность

1 265

190

1 075

Операции с недвижимым имуществом, аренда и предоставление услуг

4 418

663

3 755

Госуправление и оборона

5 983

897

5 086

Образование и научная деятельность

6 694

335

6 359

Здравоохранение

5 595

280

5 315

Прочее

2 745

686

2 059

ИТОГО, тыс. человек

69 363

34 070

35 293

Источник: Госкомстат России (ст.1), оценка автора (ст.2,3)


Но даже если исключение из сферы простого труда занятых в отраслях, требующих реального профессионального образования, и расширяет ареал сложного труда, то ненамного: в производственной сфере на долю простого труда по-прежнему приходится 74% рабочих мест. Это — слишком большая величина. Ведь производственная сфера не только создает материальные блага, дальнейший оборот которых в сфере непроизводственной обеспечивает львиную долю национального ВВП, но и воздействует на характер труда в непроизводственных отраслях. В «гайдаровскую эпоху» родилось и вполне укрепилось лукавое представление, что подобным воздействием можно пренебречь, и поэтому, если работников непроизводственной «надстройки» пересадить в чистенькие евроофисы, то усилиями последних сразу же получим новую приличную страну. Не вышло. Какие-то изменения к лучшему в «надстройке» действительно произошли, однако вскоре они уперлись в ограниченность и отсталость поставляемых производственным «базисом» благ для дальнейшего перераспределения. Поэтому число обитателей евроофисов оказалось лимитировано производственными возможностями немногочисленных дееспособных производственных отраслей, прежде всего углеводородного сектора, в то время как для развития образования и здравоохранения по-прежнему нет ни денег, ни, самое главное — мотиваций.

Вот и получается, что в непроизводственной сфере, сегодня вбирающей в себя наиболее образованную часть населения России, условно-сложный труд всё в большей степени сводится к механическому несению службы, выполнению регламентов, к начетничеству и т. д. — то есть более и более смещается к труду простому. Со временем, когда неприхотливые дети мигрантов на деньги, заработанные их отцами на российских стройках, смогут получить дипломы наших педагогических и медицинских вузов, последние сферы применения сложного труда для коренного населения России начнут неотвратимо исчезать.

В свое время о неизбежности сведения сложного труда к простому писал еще Маркс. Сложный труд в марксисткой политэкономии не слишком убедительно вписывался в теорию прибавочной стоимости — и это чистая правда! Сложный труд всегда содержит уникальную творческую, личностную компоненту, содержит «экстракт знаний» — то есть всё то, что не позволяет не только говорить об эксплуатации, но и осуществлять её. В самом деле, не вводить же отношения эксплуатации между владельцами классического «денежного» капитала и капитала в виде знаний? Или утверждать, что «носитель знаний» Билл Гейтс — субъект эксплуатации, например, со стороны корпораций, производящих компьютеры?

Поэтому Маркс сознательно исключил из сложного труда капитализируемую компоненту знаний, объявив о допустимости сведения любого сложного труда к труду простому — ему было необходимо возвести между трудом и капиталом непреодолимый барьер, доказать, что любой, даже самый квалифицированный и гениальный работник, всегда и при любых обстоятельствах будет подвергаться эксплуатации.

Эти мысли Маркса по-прежнему применимы к наиболее распространенной в сегодняшнем мире корпоративной модели, при которой большая часть человеческих отношений, связанных с производством, надежно отчуждена от источников экономической власти казуистическими формулировками учредительных документов и трастовых договоров с неведомыми бенефициарами. Подавляющая часть реальных собственников, надежно защищенных отношениями ограниченной ответственности, уже давно не ведут никаких дел, перепоручив бизнесы корпорациям. У профессионального же корпоративного менеджмента есть две головные боли: совершенствование управления и минимизация последствий ошибок, которые могут быть совершены подчиненными звеньями. Законы систем управления давно и тщательно исследованы кибернетикой, и они гласят, что для вышестоящего уровня всегда найдется множество состояний в управляемой системе, которые он оперативно не сможет различать. Конечно, все записанные с помощью современных технологий слежения «ходы» подчиненных можно, при необходимости, извлечь из компьютерных архивов и с пристрастием исследовать на «разборах полетов», однако в оперативном плане сохраняется фундаментальное отношение неразличимости — что вынуждает менеджмент максимально упрощать и регламентировать свои отношения с управляемыми подсистемами. Столь же рьяно любой менеджмент стремится исключить нерегламентное, рисковое поведение в управляемых подсистемах, даже если оно и служит интересам дела. Поэтому корпоративная модель, сиречь современный капитализм, воспроизводила и будет стремиться к воспроизводству именно простого труда. А там, где простой труд уже не может сочетаться со сверхвысокими инновациями, будут применены технологии, устраняющие в управляемых подсистемах оперативную неразличимость и минимизирующие риск ошибок. Если говорить проще — то инженерам и ученым, практикующим сложный труд в корпорациях XXI века, а также большей части их менеджеров придется работать с чипами в головах.

Тридцать лет назад, делая ставку на развитие высоких технологий, западные экономики переместили большую часть производств, требующих применения простого труда, в страны юго-восточной Азии. Сегодня, когда простой человеческий труд может быть легко заменен промышленным роботом, у которого, к тому же, интегральное энергопотребление заведомо ниже, чем у китайского рабочего, начинается процесс ре-индустриализации Запада на основе технологий нового уклада. Нет сомнений, что результатом этой ре-индустриализации станет формирование на Западе так называемого «технократического социализма» — нового общественного строя, обладающего возможностью эффективно использовать отчужденный сложный труд посредством сверхразвитых технологий контроля, а также через достижение предельной функционализации личности. «Социализмом» же этот строй можно будет считать постольку, поскольку реальные капиталы, принадлежащие сверхузкой прослойке старых финансовых элит Запада, в рамках корпоративной модели функционально отчуждаются от своих владельцев и начинают работать на социальные институты. Безусловно, эти институты будут управляться всё теми же старыми элитами — но кто сказал, что при социализме власть должна принадлежать народу?

Сразу хочу оговориться, что жизнь в обществе «технократического социализма» будет обустроенной, комфортной и, главное, весьма продолжительной и здоровой — спасибо биотехнологиям. Будут найдены слова, объясняющие, что чип в голове — это и есть высшая форма человеческой свободы, закономерный результат ее развития от идей Мильтона, Локка и Бенджамина Франклина. Граждане Нового Запада будут с этой точкой зрения вполне согласны, тем более, что остальной мир, скорее всего, начнет погружаться в хаос глобального голода и борьбы за первичные ресурсы.

Можно сказать, что России пока что своеобразно везёт: обширная и богатая территория будет позволять нам продолжительное время не участвовать в мировой борьбе за передел ресурсов, а вручения билетов на Новый Запад для нас не предусмотрено — даже если правительство и поспешит прочипировать всех граждан поголовно. Нашему на сей раз спасительному отставанию способствуют три обстоятельства: отсутствие в стране технологий нового уклада, отсутствие элит, некритически и авторитетно воспринимавшихся бы обществом, а также отсутствие лояльного элитам населения, готового к функциональному поведению, то есть к пожизненной роли высокооплачиваемых «винтиков» в корпоративном механизме. Не приходится сомневаться, что ликвидировать это состояние при нынешнем положении вещей в России невозможно, посему вхождение в «технократический социализм» для нас откладывается.

Если не брать в расчёт варианты нашего дальнейшего одичания и сползания к борьбе за землю и воду с подобными же изгоями, то остается, как видим, единственный конструктивный выход: попытаться изменить характер труда, преодолеть происходящую из-за его отчуждения от капитала редукцию сложного труда, со способностями к которому на свет Божий рождается практически каждый ребенок, к труду простому и узкофункциональному. Со всей категоричностью я хотел бы еще раз повторить: ключ к выздоровлению и преображению страны лежит в изменении характера трудовых отношений. И «параллельная Россия» будет иметь успех, если она станет не просто местом, в котором собираются хорошие и порядочные люди, но и в котором радикально меняется сам характер их труда.

При этом совершенно не следует полагать, что «силы неравны», и что подобный оазис в окружении нашей олигархической экономики и сверхкапитализированного Запада обречен на несостоятельность и прозябание. Дело в том, что копившиеся годами и столетиями мировые капиталы — большей частью фикция, виртуальный образ богатства и власти, их реальная стоимость не может быть выше того ограниченного количества материальных благ, которые в данный конкретный момент времени присутствуют на планете, а также тех прав, которые реально могут быть обеспечены. Если у кого-то когда-то были приобретены ценные активы в Сомали — ну и что, где они сейчас? А если в будущем в положении нынешнего Сомали окажется значительная часть мира? Далее, технократический Новый Запад не будет нуждаться в столь огромной всемирной массе сырья и товаров, так как технологии шестого уклада позволят обеспечивать энергетические и потребительские нужды при значительно меньшем количестве переделов. Отсюда — в ближайшие десятилетия неизбежно стремительное обесценивание мировых валют, которое обратит в прах все неработающие накопления от арабских стран до России и Китая. Поэтому стоит ли трепетать перед кажущимися мощью и богатствами старых институтов? Ведущий актив предстоящей эпохи — это научно-технологические знания и развитый человеческий интеллект. Именно через обладание этим активом западные элиты намерены войти в новый век. Мы вправе проделать то же самое. Правда, из-за отсутствия достойных элит и нехватки времени на их повторное формирование добиваться аналогичного результата у нас придется руками тех, кто сей актив непосредственно создает и развивает.

То есть, как ни крути, мы снова возвращаемся к безальтернативной модели «параллельной России».

Когда год назад в процессе работы над «Футурологией кризиса» меня впервые начало сносить к подобным выводам, я первоначально их сторонился, опасаясь стать жертвой собственных умозрительных спекуляций. Теперь же я в достаточной степени убежден, что если Бог для чего-то и продолжает сохранять и оберегать Россию, то, очевидно, именно для того, чтобы наша несчастная страна имела бы шанс стать местом, где впервые в истории сможет получить начало вполне естественный и гармоничный процесс: в обществе будущего, в котором капиталом становятся знания, источниками и операторами капитала должны являться непосредственные носители знаний.

Между прочим, это и есть формула подлинного социализма, за строительство которого в нашей стране взялись на сто лет раньше, чем возникли технологии, делающие подобный общественный строй возможным. Если заглянуть глубже в историю, то неотчужденный сложный труд — это природная черта средневековой цеховой организации. Последняя, как известно, была сметена машинным капиталистическим производством, основанным на редукции труда к его элементарным формам, поскольку только на их основе в ту эпоху было возможно технологическое развитие. Однако если бы средневековое общество располагало знаниями по робототехнике и биотехнологиям — то, скорее всего, не было бы и капитализма… Так или иначе, ничего странного и необычного в повторении на качественно новом уровне известных из прошлого исторических форм нет — скорее, это свидетельство неслучайного характера новаций, подтверждение их закономерности и глубины.

Единственная возможная и реализуемая в практическом плане форма искомого нами взаимодействия непосредственных носителей и операторов капитала — это кооперация. Единственная форма общественного отправления сложного труда — тоже кооперация. Так что в лице кооперации имеем еще один пример исторической спирали, или «ухода-и-возврата» по терминологии Тойнби. Еще вчера для многих «смешные» идеи Ф. Райффайзена, сформулированные основоположником европейской кооперации полтора века назад в целях самоорганизации полуголодных крестьян, сегодня звучат более чем актуально применительно к самоорганизации носителей знаний и технологий, приобретающих невиданную ранее ценность. К тому же — на фоне более чем нешуточной перспективы общемирового голода…

Современная кооперативная модель, которая должна будет образовать основу социально-экономического механизма «параллельной России», будет, конечно же, существенно отличаться от лекал классической кооперации. Прежде всего, ее основу составит не потребление или однотипное производство, как было раньше, а объединение носителей знаний, а также — ведь без этого тоже нельзя! — денежных средств и материальных активов. Далее, необходимо находить и использовать максимально гибкие формы распределения дохода от объединенной деятельности: наряду с классическим критерием распределения дохода «пропорционально объемам поставленного на переработку сырья» необходимы критерии, учитывавшие бы инновации и ноу-хау, качество задействованных активов, качество труда… Необходима и минимизация управленческой вертикали в деловой сфере, поскольку корпоративные модели менеджмента противопоказаны для сложного труда и любого творчества.

Сегодня подобные новации становятся реальными, поскольку появились технические возможности для принятия внутри крупных распределенных сообществ демократических, сбалансированных и быстрых решений соответствующих профилей — например, через процедуры интернет-голосования, в свое время предложенные А.Шубиным...

Разумеется, кооперативы «параллельной России» — это не реинкарнация памятных многим колхозов, а гибкое по формам и срокам объединение активов, находящихся в неотчуждаемой собственности своих владельцев. В колхозах, где производственные активы в свое время были изъяты и отчуждены, объединению подлежал уже хорошо известный нам редуцированный простой труд, иного по характеру труда в тех условиях возникнуть просто не могло. Сложный же труд, труд творческий нет необходимости как-либо искусственно объединять, да и сделать подобное крайне затруднительно — кооперировать можно и нужно отдельные технологические этапы, функции материально-технического обеспечения, сбыта, промышленной безопасности. А также, конечно же, всю предстоящую работу по обустройству новой жизненной среды и по обеспечению в ней общественной безопасности.

Кооперация в условиях «параллельной России» должна воспроизводить не только сложный, несущий достаток и творческое удовлетворение труд, но и новую жизненную среду. Новые территории, дороги, новые города. Соединение полновесного творческого труда и современной обустроенной жизненной среды, возможно, впервые в многовековой истории России разрешит дилемму, которой редко кому из мыслящей части наших сограждан удавалось избегать: между эмиграцией и перспективой умереть, как Александр Блок, от «отсутствия воздуха».

О новой жизненной среде, или Расселении, — в следующей главе.